Читать книгу Последняя инстанция. Расследование - - Страница 12

Четыре потерянных дня. Конечно, позвонить в это злобное Перелешино и выяснить часы работы заведующей с учётом летнего графика – это не для меня! Мы лёгких путей не ищем. В результате целый день был потерян сразу. Напрочь! Когда каждая минута на счету, я сижу в привокзальной забегаловке и пью вонючую мутную жидкость, гордо именуемую «кофе». Долго пью, много. Я уже накачался этим пойлом, как кот из мультика «Том и Джерри». Гостиница в этой дыре была. Если, конечно, деревянный покосившийся сарай можно было назвать гостиницей. Проблема была в свободных номерах. Они отсутствовали. Никакие увещевания, никакие шоколадки-розы-взятки не помогали. Мест не появлялось. Милая барышня за стеклом, больше похожим на лафет почтового отделения, сокрушённо качала головой и ничего не могла для меня сделать. Всё, что она пообещала – это позвонить мне на мобильный, если номер освободится. Кто и зачем притащился в эту дыру – оставалось для меня загадкой. Или номеров у них было пару-тройку… Тем не менее, при отсутствии кафе в «отеле», мне пришлось довольствоваться привокзальным буфетом, где я накачивался мутной жидкостью, рискуя получить сразу все периферийные удовольствия – диарею, лишай и язву желудка. С учётом того, что больницы или даже поликлиники, в отличие от «отеля» с правильным таким и дюже подходящим ему названием «Европа», в ближайших пяти километрах не наблюдалось, от еды пришлось отказаться вовсе. Я сидел голодный, злой, накачанный желудёвой отравой по самое не балуйся, и ждал перемен. К вечеру Господь смилостивился надо мной, перемен послал. Барышня из «отеля» всё же позвонила. По-столичному извиняясь за причинённые неудобства, она предложила мне занять освободившийся номер. Я даже не стал выяснять, куда делся предыдущий постоялец. Ведь ни поездов, ни автобусов от станции не отходило ни в каком направлении. Я предположил, что жилец тупо склеил ласты, но спрашивать барышню не стал. Зато успел злобно подумать о том, что не хрен было жрать всякую дрянь в местной забегаловке. В крохотной комнатёнке не было душа и туалета. Все эти прелести цивилизации не коснулись отеля «Европа» – туалет, типа сортир – «на дворе», а «душ в первом этаже, но сейчас там нет воды, и, может быть, утром она будет»… Нелепо было интересоваться на предмет Интернета, хотя в номере что-то плохо разборчивое бодро квакал старенький «Витязь».

Разочарование, ждавшее меня утром в детском доме – было самым печальным разочарованием последнего периода. В свежепостроенном здании детского дома, радовавшим глаз стеклопакетами и гирляндой красивых шариков над входом, меня поджидал бо-ольшой облом. Здание было новым вовсе не потому, что прежнее с девяноста восьмого года сильно обветшало, а по другой причине. И об этой причине я мог бы догадаться ещё в Питере. Деревянный корпус детского дома, где располагался архив, сгорел дотла. То есть, как корова языком слизнула. Я тряс перед носом заведующей собственным удостоверением, тыкал ей в лицо запрос от городской прокуратуры Санкт-Петербурга, предлагал деньги, стращал уголовной ответственностью – всё было тщетно. Заведующая пугалась, краснела, бледнела, даже плакала. Но она ничем не могла мне помочь. Доведя немолодую дамочку до сердечного приступа, я пошёл другим путём.

– В чём хранились ваши архивы? – пытаясь погасить в себе остатки уже распылённого гнева, вопрошал я у несчастной заведующей.

– В папках, – чуть не плакала та, – Мы успели только часть архива перенести в компьютер, и всё сгорело. Как Вы не понимаете – деревянное здание стояло вплотную к новому жилому корпусу. Мы спасали детей! Мы всех их вывели через эвакуационный выход, и никто не пострадал! Только одна девочка задохнулась дымом, но её, слава Богу, – заведующая искренне прижала руки к необъятной груди, обвешанной золотыми медальонами, цепями и цепочками, – успели довезти до больницы. Её тоже спасли, – гордость сквозила в голосе заведующей. Наверно, её можно было понять. Наверно. Но не сейчас. И не мне, который проехал фиг знает сколько – хотя, почему «фиг знает», я знаю – тысяча триста вёрст с гаком! Не мне! Я ютился всю ночь в клоповнике, а от вчерашнего «кофе» тошнит до сих пор, причём, не только в переносном смысле.

– Хорошо! Молодцы! – оценил я гражданский подвиг работников детского дома по спасению погорельцев – хотя вести себя так в подобной ситуации есть их наипрямейшая задача, – Компьютер тоже сгорел? – полюбопытствовал я так, будто это само собой разумеется.

– Нет, почему же? – удивилась мадам, – компьютер оставался всегда в новом корпусе. В старом были только бумажный архив и библиотека…

– Ну вот видите, как хорошо всё складывается! – обнадёжил я заведующую, – Значит мы можем найти там интересующие меня данные. Интересующие наше управление, – я сделал особое ударение на этих словах, пытаясь донести до мадам важность момента.

– Да, конечно! – мадам прониклась важностью момента и особым предназначением собственной персоны, – Мы всё найдём, что сохранилось в компьютере.

– А резервные копии, Вы, естественно, не делали? – я спросил так, на всякий случай.

Дама, как мне показалось, была близка к обмороку. Она снова несколько раз сменила колор щёк, и, начала обмахиваться допотопным тайваньским веером. Если бы я повторил вопрос, мне бы не с кем стало разговаривать. Дама однозначно потеряла бы сознание. Я решил идти по пути наименьшего сопротивления.

– Мария Ильинична! – ласково и вкрадчиво завёл я, – ничего страшного не произошло. Мне нужно только узнать некоторые старые данные одной из ваших воспитанниц. Если они сохранились в электронном… – при слове «электронный» заведующая как-то нехорошо вздрогнула, и я дал себе честное слово впредь выбирать выражения. – Скажите мне, кто у вас ведёт все компьютерные дела?

– Я сама, – еле слышно прошептала мадам и снова принялась с невероятной скоростью менять окраску, – раньше у нас работал молодой человек – его прикомандировали сюда из здешней воинской части в помощь нам… Когда мы открылись, нам сразу преподнесли эти… компьютеры, но никто из персонала ранее их даже вблизи не видел. И тогда предыдущий директор, место которого я сейчас занимаю, начал искать человека, который мог бы справиться с техникой, а заодно и нас подучить. В воинской части нашёлся молодой парень с незаконченным высшим образованием, который очень хорошо разбирался в компьютерах. Он помогал нам целый год. Даже жил здесь, хотя это, конечно, не положено. Но, по-моему, тогда генеральный спонсор, замолвил словечко в военной части, и парня из срочников прикомандировали к детскому дому.

– А что за спонсор? – поинтересовался я, – Это не муниципальный детдом разве?

– Нет, что Вы! Конечно, муниципальный! Просто времена тогда были непростые, финансирование практически отсутствовало. Многие хорошие дела делались на средства меценатов. Не сразу, но нашёлся спонсор, который во многом помог нашему дому. Не вспомню точно, как называется благотворительный фонд, который перевёл нам колоссальную сумму, кажется, что-то… нет, простите, не помню… заканчивается как-то совсем уж по-иностранному: «… инвестмент», кажется, – гордо провозгласила Мария Ильинична. – Вот этот спонсор и договорился с воинской частью…

Хорошо себе это представляю – сыпанул слегка на пару гаубиц – и парень живёт, харчуется и работает вдали от своей части, но с пользой для дела. Тут-то всё ясно.

– Я это к чему, – пытался я тщательно разжевать свою мысль, – Кто составлял вам базы, кто делал сайт, кто выкладывал фото детей для усыновления? Он?

– Да, конечно! Это он всё подключил, опубликовал фотографии, – она так и сказала: «Опубликовал»! – потом некоторые из наших сотрудников освоили эту грамоту, – лицо Марии Ильиничны немного скривилось, но зато приняло вполне естественный цвет.

– Кто позже занимался всеми этими документами? – я старался подбирать выражения. При малознакомых словах: сайт, резервная копия, файл, взгляд Марии Ильиничны цепенел, и я осознавал, что от всех этих технических достижений заведующая чрезвычайно далека. А произношение этих терминов вслух вводит её в состояние монашки, услышавшей слово «пенис». – Ведь не Вы же сами?! Так?

– Да-да! Ну, понимаете, некоторые ребятки, наши детки… они, в принципе были отчасти знакомы с компьютерной грамотностью… Ну, и иногда…

– Что Вы мямлите, Мария Ильинична?! Честное слово, ну как нашкодивший ребёнок! Я уже давно всё понял. К делам детей имели доступ посторонние лица. Так?

Мария Ильинична снова захамелеонила, и я почувствовал, как к горлу подступает тошнота. «Неизвестно ещё, кто кого быстрее доведёт до кондрашки!» – подумалось мне, и я сделал над собой огромное усилие, чтобы не сорваться и не наорать на мямлящую мадам:

– Мария Ильинична! Уверяю Вас, меня нисколько не интересуют ни ваши местные порядки, ни ваши беспорядки, ни нарушения, ни достижения. Меня интересует только Евгения Маслова. Всё. Больше никто и ничего. Оставьте свои страхи. Я не из министерства образования, и меня не волнуют все ваши внутренние законы, подзаконы, нормативы и то, как вы их нарушаете. Или Вы сейчас твёрдо и чётко отвечаете на мои вопросы, не мямлите, не заикаетесь, или мы с Вами завтра же встречаемся в другом месте, и, поверьте, это будет намного неприятней и Вам, и мне.

Мария Ильинична содрогнулась, но, похоже, приняла быстрое и правильное решение.

– Да, конечно, я отвечу на любые Ваши вопросы! – неожиданно бодрым голосом отрапортовала заведующая, – Вы просто поставьте задачу поточней!

Старая грымза! Задачу ей! Юлит, как тритон в глине… Глазки бегают, ручки трясутся, щёки цвет меняют, как в компьютерной игре: «Собери пять в линию»… Что-то прячет, что-то скрывает. Явно тут какие-то махинации проходят. Только ко мне это – ну, ни с какой стороны. Видимо, детский дом (спонсор строил, как же, меценат!) построен был либо чиновничьей братией в качестве пиара, либо бизнесменом, которому либо от налогов надо было уйти, либо отмыть накопления. Третьего не дано. В мой циничный мозг не укладывалась мысль о том, что на этот детский дом мог пожертвовать деньги какой-нибудь разбогатевший бывший детдомовец. Хотя, в принципе, мне не было до этого никакого дела.

– А финансовая отчётность по строительству самого детского дома у Вас сохранилась? – я немного озадачил заведующую.

– Да, конечно! Это же строгая документация! Там же огромные деньги. Но всем этим занимается наша бухгалтерия. У них и документы, и отчёты, приходные ордера. Все сметы на строительство… Понимаете, когда дом открылся, здесь был другой директор. Поэтому я точно Вам вряд ли смогу рассказать всё подробно. А прежний директор умер, он раньше здесь в школе директором был. Потом ушёл на пенсию. А, когда открылся детский дом, он его возглавил. И со строителями он общался, и с меценатами. Вам подробней всё расскажут в бухгалтерии. Дом, разумеется, государственный, как же иначе? Это же не пансион, не клиника… Просто на него были выделены пожертвования. Деньги получали из какого-то благотворительного фонда…

– Хорошо, если понадобиться, мы вернёмся к этому вопросу, – меня не сильно интересовал этот вопрос. – Расскажите мне пока про Евгению. Помните её?

– Да, конечно, – похоже, заведующая начала приходить в себя, и у меня появился шанс выудить из неё хоть какие-нибудь сведения.

– Она поступила к вам из питерского приёмника-распределителя. Так? Ей было на тот момент 13 лет. Так? Поправляйте меня, если я где-нибудь ошибусь. Её в тот же год усыновила семья. Через год она совершила побег, была возвращена из Москвы почему-то не в семью, а обратно к Вам. Так? Далее, ещё через полгода, в возрасте почти 15 лет, её снова усыновляют. Всё правильно?

Мария Ильинична только кивала, как китайский болванчик, чем раздражала меня не меньше, чем сменой цвета лица.

– Теперь давайте подытожим и попытаемся разобраться. Я упрощу Вам задачу. Я буду задавать Вам совершенно конкретные вопросы. И, пожалуйста, Мария Ильинична! Давайте без лирики! Мы и так бьёмся уже почти полдня… Итак! Для начала: что собой представляла Женя Маслова?

– Ну, я не общаюсь очень близко с детьми. Об этом лучше спросить её педагога. Она работает и сейчас, но лето… Она в отпуске. Она не местная, из Воронежа. Сейчас она, скорее всего, дома. Я могу Вам дать её телефон и домашний адрес, – заведующая с готовностью принялась листать блокнот на столе, – Вот, пожалуйста! Алексеева Надежда Андреевна. Я запишу вам её адрес. А сама я могу о Женечке сказать только, что она была очень спокойным ребёнком. Её привезли к нам довольно замкнутой, но, Вы же понимаете, у нас не летний лагерь и не увеселительное заведение. Дети порой поступают в ужасном состоянии, со стрессом, часто избитые, замкнутые, просто – волчата… Женя была совсем другой. Её забрали, насколько я помню из семьи, причём, из благополучной семьи. Кажется, откуда-то из Белоруссии. Хотя сама она была из Санкт-Петербурга. В её деле были некоторые подробности. Сейчас я точно не помню, но, по-моему, её родители погибли, и она оказалась у родственников матери в Белоруссии. Они хотели оформить опекунство над девочкой, но им отказали. Не помню, с чем был связан отказ – обычно органы опеки идут навстречу пожеланиям родственников. Лучше всё же в семье, чем даже в таком хорошем детском доме, как наш, – Мария Ильинична гордо расправила плечи, – но им почему-то отказали. Девочка попала к нам. Она была великолепно подготовлена в плане знаний. В Белоруссии, где она училась последнее время, она посещала великолепную школу, где был и язык, и компьютерные уроки. Девочка была очень развита…

– Развита? – я заострил внимание на этой фразе.

– Развита в плане знаний. Мы сразу определили её в седьмой класс. Она была достаточно контактна, очень усидчива, знания давались ей просто на лету. Компьютер она знала практически в совершенстве. Умела обращаться с принтером, и с… – заведующая осторожно ткнула розовым перламутровым ногтем в сторону сканера, – ну, в общем, с любой техникой.

Я насторожился:

– Значит, Женя имела доступ к вашим компьютерам? – заметив, что Мария Ильинична опять собирается впадать в панику, я попытался быстро потушить пожар. – То есть, Женя была одной из тех, кто помогал вам заполнять базы данных на воспитанников?

– Ну, да, в общем, – неохотно пробурчала мадам. – Вы поймите, там программы сложные, надо много знать… А мы все пришли сюда из обычных школ. Я вообще была завучем в старой школе. Я с компьютером на «Вы». А молодой человек, который помогал нам до Жени, он демобилизовался как раз… Вот и получилось, что Женя нам очень помогла. Она так быстро заполнила всю картотеку! Потом, она занесла в компьютер все фотографии наших детей. Нам провели Интернет, и Женя выкладывала фотографии детишек на какие-то сайты, – все эти слова Мария Ильинична поизносила с видимым усилием, но она очень старалась помочь. Ей совершенно не хотелось отправляться куда-то «в другое место на беседу», где могли всплыть какие-то только ей известные и понятные нарушения, – Как только фотографии детей появились в Интернете, в наш дом просто повалил народ! Детей стали забирать в семьи в несколько раз чаще! Мы просто от счастья с ума сходили! Если бы не Женечка, я не знаю, когда бы мы освоили все эти технические премудрости! А так!..

– Но ведь саму Женю тоже усыновили, – напомнил я, – и не кто-то приезжий, а местная семья, – на неё не было желающих?

Мария Ильинична немного помолчала:

– Понимаете… Люди охотно берут самых маленьких. Это же логично. Жене было уже тринадцать лет. Переходный возраст, уже сложившийся характер…

– А как же её взяла местная семья?

Заведующая снова сделала паузу, а потом решилась:

– Эта семья на хорошем счету в посёлке. Оба работают, не пьют, ведут огромное хозяйство, у них своих детей трое… Но у них не сложились отношения. Вот Женечка и убежала. Мы не настаивали, мы не могли неволить уже взрослую девочку. Она, когда её вернули из Москвы, жаловалась, что приёмные родители не слишком хорошо к ней относятся, заставляют работать с пяти утра и до поздней ночи. Нет, Вы не подумайте, что они себе батрачку искали! Семья довольно зажиточная, они могли и работников нанять. Но у них такой порядок в семье – и дети точно так же работают, от зари до зари. Такой уклад в семье. Так они своих детей воспитывают. Того же и от Жени хотели. А она не выдержала. Она очень тянулась к учёбе. А с учёбой у нас здесь не самым лучшим образом обстоят дела. Школу-то местную закрыли. Это и понятно – в селе осталось всего несколько детей школьного возраста. А в пяти километрах отсюда, в соседнем, более крупном посёлке, построили новую школу. Детей отсюда забирал автобус, а потом привозил их обратно после занятий. Потом детей осталось всего человек десять, и автобус перестал ходить. Дети добирались до школы кто как мог, – я вспомнил рассказы Сашки про посёлок под Таганрогом, – кто – пешком, кого-то родители отвозили. Но новые родители Жени не хотели возить детей, хотя у них была машина. Первый год они своих ещё отвозили, а потом перестали. Они, вообще-то, современные люди, но труд как-то… съел их, что ли… В общем, когда они взяли Женю в семью, их дети в школу уже не ходили. Но они были и постарше Жени. Девочка поначалу ходила в школу пешком, но потом она просто сломалась. Стала болеть, чахнуть… Ведь работу по дому никто не отменял, и ей приходилось, пройдя десять километров в день туда и обратно, ещё и коров доить, и за скотом убирать, многое делать по дому… Она просто устала…

– И Вы, зная, что дети в этой семье не учатся, отдали девочку таким родителям?! – я был поражён, – Но как же так? Ведь существуют строгие правила усыновления. Приёмные родители обязаны обеспечить ребёнка возможностью посещать школу!

Мария Ильинична потупилась:

– Да, наверно, Вы правы. Наверно, мы не должны были отдавать им девочку. Но юридически всё было совершенно законно. Семья имела неплохой по нашим меркам достаток, хороший дом со всеми удобствами – лучший дом в посёлке. Они уверяли нас, что девочка непременно будет учиться. Так они и не ограничивали её, они отправляли её в школу. Просто дома у неё уже совершенно не было времени на занятии. Мать говорила: «Учись в школе! А дома надо помогать семье!» В чём-то она была права. Но Женя не выдержала такой нагрузки и сбежала.

– Куда она пыталась добраться, вы в курсе?

– Она призналась, что хотела вернуться к родственникам, в Беларусь. Она утверждала, что там отличная школа, и она очень хочет учиться именно там. Про будущее говорила, про свою мечту поступить в институт… Вот, не помню только, в какой…

– Хорошо. Пока всё понятно. Далее, её усыновляет какой-то «дядя» из Санкт-Петербурга. Кто он такой? Где документы на усыновление?

Вот тут мне показалось, что детский дом в ближайшее же время осиротеет. Мне даже на секунду стало не по себе – а ну как, эта дама дуба даст?! Зато я понял, что подобрался к интересующей меня теме вплотную:

– Где документы на усыновление Евгении Масловой? – сколько, в конце концов, можно жалеть нерадивую заведующую?

На Марию Ильиничну было жалко смотреть. А я, в общем-то, и не смотрел. Я уткнулся в свою папку, делая вид, что её содержимое интересует меня гораздо больше, нежели ответ на поставленный вопрос. Заведующая, наконец, прервала паузу и с видимым трудом выдавила:

– Они сгорели во время пожара…

– А в компьютере? – я был безжалостен.

– Из компьютера данные исчезли, – еле слышно пробормотала Мария Ильинична.

– Каким образом? – буквально коршуном я налетел на педагога. – Как из компьютера могли исчезнуть данные об усыновлении… удочерении… Чёрт, неважно! Куда они делись?!

– Я не знаю. Мы всё очень аккуратно заносим в компьютер. Только после этого бумаги отправляются в архив. Но архив пострадал во время пожара, практически ничего не удалось спасти и разобрать. Вся информация осталась только в компьютере…

– Тогда я повторю свой вопрос, который уже задавал Вам: вы делаете резервные копии?!

Пауза. Или она сама ласты склеит, или я её задушу – одно из двух.

– Я не знаю, что это, – созналась наконец-то, заведующая.

– Ну, слава Богу! Хоть что-то вразумительное начали говорить, а не мямлить. Давно бы так! – я немного успокоился. Вполне вероятно, что ещё не всё потеряно, – Резервные копии – это когда информацию, находящуюся в компьютере, – я с любовью погладил довольно современную машину, – копируют на диск. Круглый такой, компьютерный диск. С компьютером может произойти всё, что угодно – он может сломаться, в него может попасть вирус… Чтобы информация не пропала, её переносят на диск. Круглый, блестящий диск! Специальный такой, для компьютера диск!.. Вы делали это?

– Мы сейчас делаем так, – заведующая теребила свой блокнот, – но тогда мы рассчитывали только на компьютер. Ведь дубликаты документов, вернее, сами документы, хранились в архиве. Кто же мог предположить, что архив сгорит?! Подождите, сейчас я Вам всё расскажу…

Плохой сон. Такое впечатление, что я сижу на допросе уже восемь или десять часов, и меня периодически пытают. Но горячо!.. Чувствую, что горячо… Заведующая трясущейся рукой налила себе стакан воды, залпом осушила его, и отважилась на откровения:

– Понимаете, мы каждый год отчитываемся по всем делам перед региональным центром. Мы отправляем им все копии документов, как по усыновлённым детям, так и по оставшимся в детском доме. Это делается обычно, в конце года. Я сама готовлю этот отчёт и отвожу его лично. Но в тот год, когда сгорел архив, мы обнаружили, – Мария Ильинична опустошила ещё один стакан воды. Да засуха у тебя, что ли?!..– что дело Масловой бесследно исчезло из компьютера. Бумаг нет. В компьютере нет. Получается, что Маслова, как бы, и не жила здесь никогда. То есть никаких следов…

– Когда сгорел архив?

– В конце двухтысячного года.

– Когда Вы начали готовить отчёт?

– Тогда же. Сразу после пожара. Как раз, конец года был.

– И тогда вы сразу же обнаружили, что информации о Масловой в компьютере нет?

– Да…

– И в тот момент резервных копий у вас ещё не было?

– Нет…

Я задумался. Куда, куда, куда эти чёртовы документы могли быть ещё отправлены? Думай, Сергеев, думай! Ведь близко где-то…

– Расскажите мне, как готовится процесс усыновления?

– Ну, мы подготавливаем необходимые документы, собираем все справки, о здоровье, об успехах, ну, в общем, всё, что относится к ребёнку. Параллельно мы проверяем всю информацию о заявителе: запрашиваем характеристики с места работы, делаем запрос участковому по месту регистрации, проверяем предоставленные данные о жилплощади, о доходах… Потом, если всех всё устраивает, мы отправляем весь пакет документов в региональный центр, там их проверяют, рассматривают на комиссии, и возвращают нам обратно…

– Ну слава Богу! То есть такой же пакет документов есть в Городском Комитете по образованию?!

– Нет, – горестно покачала головой моя, измученная разговором, собеседница, – дело возвращается к нам в полном объёме с постановлением комиссии и необходимыми резолюциями и подписями. Мы вносим данные в компьютер, и оставляем один экземпляр дела себе – он идёт в архив, а второй уходит на руки усыновителю. А в Комитет мы уже отправляем не все документы, а только последние заключения, некоторые копии… но все эти бумаги мы отсылаем им именно в конце года с отчётом. Собственно, это и есть отчёт. В Комитете, конечно, хранятся дела усыновлённых, но именно из отчёта, и не полным пакетом. Так не положено…

– Неужели трудно сделать копии? У них с бумагой напряжёнка?

– Просто так положено, – упрямо твердила заведующая, – В этом и необходимости-то нет. У нас перед усыновлением на руках три экземпляра документов: два бумажных и один компьютерный. После усыновления, остаётся два. И плюс в конце года в Комитет попадает ещё один пакет с неполными, но самыми необходимыми копиями данных.

Так положено, так положено… Если бы у меня на голове был не ёжик, а нормальная причёска, я бы, наверно, выдрал сейчас себе все волосы! Что за хрень? Куда не целуй – везде задница! Не много ли совпадений? Думай, Сергеев! Думай! Соображай!

– Так! Стоп! – я всё понял. – То есть, перед усыновлением Масловой у Вас на руках были два бумажных дела и одно электронное. Одно бумажное уехало с Масловой и её усыновителем. Второе сгорело в архиве. Когда, в какой момент все данные вносятся в компьютер? И кто проверяет, есть ли они там?

– Данные вносятся сразу же, по мере формирования дела. Получили справку – внесли в компьютер. Получили бумажное подтверждение о доходах будущих родителей – внесли. И так далее.

– Кто-нибудь проверяет, есть ли данные в компьютере?

– А как же?! Как только формирование дела закончено, я лично или кто-то из моих заместителей сверяет все данные: всё, до последней цифры! Я проверяла тогда сама лично, я помню это. Дело в компьютере было, это я Вам ответственно заявляю. Но, вот в тот момент, когда я начала готовить отчёт, дела Масловой в компьютере не было. Просто она была одной их последних воспитанников, кто отправился в семью, вот я и обратила сразу внимание, что её дело каким-то образом исчезло.

– Сколько времени прошло между тем, как Вы видели дело в компьютере и тем моментом, когда Вы приступили к формированию отчёта?

– Не больше месяца, возможно, даже меньше…

– Вы не могли бы вспомнить поточней?

Педагог сняла очки, и я увидел, что передо мной сидит усталая, напуганная мною женщина, измученная множеством проблем. Она любит детей, любит свою работу, любит порядок… То, что произошло – это или нелепая случайность или тонко спланированная акция. В этой истории нет ни капли её вины, а я – циничный безжалостный мерзавец, просто пользуюсь своим положением и мучаю ни в чём не повинную женщину. Она вспомнила события почти десятилетней давности, она рассказала мне всё, что знала, она помогла мне всем, чем смогла. Какое моральное право я имею доводить её до нервного срыва, до инсульта, инфаркта, или что там у них случается от волнения?! Я – скотина… Хотя, в принципе, я и раньше за собой это замечал. К чёрту сантименты! Надо завязывать с этой бодягой…

– Мария Ильинична! Вы извините меня… Я понимаю, прошло много лет… Вы можете забыть что-то, перепутать…

– Молодой человек! – вдруг гордо произнесла усталая женщина, – Я никогда не забываю своих воспитанников, никогда ничего не путаю и очень ответственно отношусь к своим обязанностям. То, что произошло тогда, с личным делом Масловой – этот инцидент – единственный во всей моей практике. А мой рабочий стаж насчитывает уже почти сорок лет. Да, я допускала старших воспитанников к личным делам. У меня не было выхода. Из города никого не присылали, а обучиться всем этим техническим новинкам самостоятельно мы не могли. Старшие ребята, знакомые с компьютером, очень нас выручили. Что касается вашего вопроса… М-м… Если поточней, пожар случился 30 ноября. Неделю мы разгребали пепелище. Ещё неделю разбирали оставшиеся, не сгоревшие и не испорченные водой дела, а потом я сразу села за отчёт. Итого две недели. Плюс-минус два дня. Это имеет какое-то значение?

– Всё может иметь значение, – без энтузиазма ответил я, – Кто вводил в компьютер данные Масловой и её усыновителя? Ведь его данные, насколько я понял ваши порядки, тоже являлись частью личного дела?

– Да, безусловно! Конечно все данные: характеристики, паспортные данные, всё, что я Вам уже перечисляла, всё заносилось в компьютер и являлось неотъемлемой частью дела об усыновлении. Но данные на усыновителя Масловой тоже исчезли.

– Кто их вносил в компьютер? – повторил я свой вопрос.

– Так сама Маслова и вносила. Она в то время так и продолжала помогать нам с личными делами воспитанников. А, так как мы не хотели подключать к этому занятию много народу, мы пользовались Женечкиными знаниями до самого её отъезда.

– Когда она, кстати, уехала?

– В середине ноября. Числа я, конечно, не помню… Но это была середина ноября.

– Незадолго до пожара, – под нос себе буркнул я.

– Что Вы сказали? – Мария Ильинична удивлённо подняла брови.

– Нет-нет! Ничего! Просто говорю, что бывают странные совпадения, Вы не находите? Дело Масловой исчезает бесследно из компьютера. Оставшееся дело сгорает вместе с архивом… Кстати! А, когда вы разбирали останки архива, Вы не нашли личного дела Жени?

– Нет. Никаких следов… Вы знаете… – педагог немного помолчала, будто примериваясь: сказать – не сказать, – я тоже, как и Вы, подумала тогда, что это не простое совпадение. Женя имела доступ к компьютеру… Она даже в день отъезда прибежала в кабинет, где тогда стоял компьютер, и что-то в нём делала. Сказала, что забыла внести какие-то данные. Она была очень педантичной девочкой…

– Почему, была? – растерялся я. Не хватало ещё сюрпризов!

– Была, потому что сейчас она больше не живёт с нами, и, потом, она уже взрослая женщина. Наверняка окончила институт – у неё светлейшая голова! Вышла замуж или сделала хорошую карьеру… Так вот… Я подумала, что она могла стереть своё личное дело из компьютера. Теоретически, у неё была такая возможность. После этого случая, нам выделили штатную единицу, и мы взяли на работу одну из бывших учениц, которая сейчас и занимается электронными делами. Эта девушка сейчас отвечает за все данные. Она поставила какой-то пароль, и без неё компьютер никто даже включить не может. И все данные она дублирует на диски. И хранятся они в специальном сейфе. Но тогда, всё было так, как было… Женины данные исчезли.

– Хорошо. Я всё понял. Вы действительно ни в чём не виноваты, я прошу прощения, что вёл себя просто по-хамски! Просто эта ночь в этом «отеле» – просто тренировочный апокалипсис какой-то! Нервы расшалились… Извините меня. Мы уже сейчас закончим… Фамилию усыновителя Вы, конечно, вспомнить не смогли?

– Почему не смогла? Смогла, конечно! Рудой Дмитрий Анатольевич, генеральный директор ОАО… вот, названия я точно не смогу вспомнить…

– Это уже что-то. А вы общались с ним?

– Ну а как же? И не раз! Он произвёл впечатление вполне порядочного человека. Когда усыновляют девочку такого возраста, в голову могут и должны прийти любые варианты развития сюжета. Но мужчина предъявил документы, свои, своей жены, паспорт, прописку… Он проживал по месту прописки, поэтому мы ни в чём не увидели никакого скрытого смысла. От жены было в наличие заявление на усыновление. Мне, правда, показалось странным, что она сама не приехала. Но Дмитрий Анатольевич заверил меня, что не хочет волновать жену лишний раз – они оба были не очень молодыми. С женой я общалась по телефону… Очень приятная и интеллигентная женщина. Моё сердце подсказывало мне, что девочка отправляется в хорошую семью. Поверьте, с этими перестройками, перестрелками, эта девочка натерпелась немало, она вполне заслужила спокойную жизнь. Как, впрочем, конечно, и все остальные дети…

– У Вас нет практики обязывать родителей периодически связываться с вами, чтобы убедиться, что с вашими бывшими воспитанниками всё в порядке?

– Нет. Вы знаете… Конечно, это не совсем тот случай… Но иногда родители меняют собственные фамилии, имена, переезжают в другие регионы, чтобы факт усыновления был затерян. Мы не настаиваем на продолжении общения.

– Странно. Я думал, что органы опеки должны следить за усыновлёнными детьми и проверять их…

– Побойтесь бога! Это же не условно-досрочное освобождение! Они не заключённые. Это же дети! Органы опеки и мы проверяем семью до того, как отдать ребёнка. Какой смысл следить за ними позже? Это, извините, бред! Органы опеки занимаются всеми детьми, независимо от того, родные это дети или усыновлённые. Никакой градации тут нет и быть не может.

– Да, действительно, я не подумал…

Вот и всё. В принципе – гораздо больше, чем я ожидал. Я ещё несколько раз извинился перед педагогом за свою несдержанность. Мы расстались почти друзьями, не считая невероятной радости от расставания. Когда я вышел из здания, накрапывал мелкий дождь, который показался мне в тот момент просто спасением.