Читать книгу Эпикуреизм - - Страница 3

Глава II Эпикур и его эпоха.

Оглавление

Основатели сект стоиков и эпикурейцев были современниками. Зенон, основатель стоицизма, был уроженцем города Цитиум на Кипре и родился около 359 года до н. э. Он умер в 267 году в зрелом возрасте девяноста двух лет. Эпикур родился в 341 году до н. э., через семь лет после смерти Платона и почти за двадцать лет до смерти Аристотеля. Он умер в 270 году до нашей эры в возрасте семидесяти одного года. Более тридцати лет Зенон и Эпикур были согражданами Афин, в период их мужества и старости. И все же их пути никогда не пересекались, они двигались по разным орбитам. Основатель стоической школы был публичным и популярным человеком. Македонский царь смотрел на него как на господина и совесть, а афинский народ не только подтвердил свою веру в него, передав ключи от своего города в его ветеранские руки, но и публично воздал ему почести в виде золотой короны и национального погребения, принимая во внимание характер его жизни и учения. Совсем иначе сложилась судьба Эпикура. Он и его друзья жили в тихом, неприметном уединении. О них почти не слышала масса их современников. Короли и простолюдины принадлежали к другому порядку вещей, далекому от их интересов и симпатий.

По прохладной, уединенной долине жизни они шли бесшумным шагом.

Эпикур был сыном Неоклеса и Хтерестраты. Имя его отца, совпадающее с именем отца великого государственного деятеля Фемистокла, навело на мысль о двустишии поэта Менандра, где он противопоставляет сына Неоклеса, освободившего свою страну от рабства, тому, кто освободил ее от глупости. Точное место, где родился Эпикур, невозможно определить с полной уверенностью. Он был афинянином и принадлежал, в частности, к маленькой деревне или демосу Гаргеттос, расположенному примерно в семи милях к северо-востоку от Афин. Но наиболее вероятно, что впервые он увидел свет на острове Самос. В 365 году, за двадцать четыре года до рождения Эпикура, афинский полководец Тимофей напал на Самос, который в то время был враждебен Афинам и действовал в интересах персов. После завоевания острова несколько туземцев, принадлежавших к враждебной партии, были изгнаны полководцем, а их земли были распределены между афинскими колонистами7, которые, судя по всему, постепенно ущемляли своих соседей, пока не осталось почти никого из первоначальных землевладельцев. Среди афинян, стремившихся улучшить свое положение на Самосе, были родители Эпикура.

Афины утратили торговое и морское господство в Леванте, за которое боролись столетие назад во время Пелопоннесской войны и еще недавно, в 378 году. К середине четвертого века, до 355 года, она была вынуждена отказаться от своих притязаний на владение морями. Остров Родос на юго-востоке и город Византий на северо-востоке Эгейского моря стали главными центрами коммерческой деятельности.

В государственных и частных финансах Афин царило большое уныние, и возможность найти спасение в колонии была слишком заманчивой, чтобы перед ней устоять. Неокл, отец Эпикура, был одним из двух тысяч афинян, которые надеялись найти участок земли на острове Самос – красивом и плодородном регионе длиной около тридцати миль и средней шириной восемь миль. По профессии Неокл, как говорят, был школьным учителем: во всяком случае, он содержал начальную школу, – дело, которое тогда, как и сейчас, кажется, было одной из последних смен безденежья в новом поселении. Семья, очевидно, находилась не в блестящем положении. Согласно сплетням более позднего времени, юный Эпикур был помощником своего отца в школе и помогал готовить чернила для учеников. Но если отцу приписывалась функция учителя начальных классов, то еще менее достойным внимания было призвание, которое молва приписывала матери Эпикура. Она была служительницей чуждых суеверий, служительницей церкви или часовни, не разрешенной государственными или национальными установлениями. Рассматриваемая наполовину как ведьма или колдунья, а наполовину как дьяконица в сомнительном монастыре низких и, вероятно, суеверных верующих, она, несомненно, была едва ли достойной родительницей в глазах мира. И на этих обрядах Эпикур тоже присутствовал в детстве, помогая матери.8

Вполне вероятно, что эти истории, напоминающие студентам классических университетов картину юности афинского оратора, нарисованную соперником-современником, стремившимся подорвать его славу, являются полной выдумкой. С другой стороны, друзья Эпикура делали акцент на его происхождении от Филаидра, семьи, из которой происходил и Перикл. В обоих утверждениях, возможно, есть доля правды. Если остановиться на правильном месте в генеалогии, то всегда можно получить достоверную родословную. С другой стороны, не исключено, что уже в детстве Эпикур был поставлен в антагонизм с господствующей аристократией своего времени, причем не только в своих религиозных ассоциациях, но и в социальных условиях. Мы знаем достаточно о греческой истории этого периода, чтобы понимать, что у национальных богов были грозные соперники в лице ряда иностранных божеств, в основном восточного происхождения. О существовании религиозных обществ в афинском порту, на Родосе и в других торговых центрах нам говорят монументальные камни, сохранившие записи об их устройстве, обязанностях их членов и разрозненных событиях их истории.9

Очень вероятно, что это были притоны суеверий; но это были также гильдии и религиозные братства, имевшие не только церковный, но и бытовой и социальный характер, и с их помощью чужаки, изгнанники и бедняки находили компенсацию за свою исключенность из городских церемоний и праздников в этих маленьких часовнях и более ограниченных общинах, где у них было свое храмовое поклонение и своя литургия. Эпикур с самого своего рождения находился вне пределов, в которых национальная идиосинкразия и политическая гордость ограничивали религиозные и моральные нормы.

На восемнадцатом году жизни он отправился в Афины, чтобы занять свое место среди соотечественников. В этот период жизни каждый молодой афинянин представал перед членами своего демоса или прихода, и после экзамена, который в прежние времена предназначался для проверки квалификации кандидата, чтобы он мог сохранить свой пост в национальной армии, но теперь, вероятно, был не более чем формой, его «утверждали» в качестве претендента на гражданство. По этому случаю он приносил так называемую клятву эфеби быть верным службе и интересам своей родины.10

Когда Эпикур таким образом был зачислен в члены афинского государства и церкви – подтвержден, так сказать, как гражданин, – одним из его товарищей по обряду посвящения и почти товарищем по колледжу был великий поэт Новой комедии Менандр. В более поздние времена период послушничества между восемнадцатым и двадцатым годами был временем, когда молодой эфеб пользовался привилегиями и подчинялся ограничениям своего рода студенческой и коллежской жизни. Но, вероятно, в то время еще не было принято придавать периоду становления мужественности такую преимущественно интеллектуальную подготовку, какая появилась в первые века нашей эры.11 И, во всяком случае, времена были недобрые. В 323 году до н. э., когда в Грецию пришла весть о смерти Александра Македонского, афиняне в том же беспокойном духе, который часто приводил их к славе, взялись за оружие, чтобы восстановить свою независимость и освободить Грецию от македонского владычества. Войска, которые Александр распустил по завершении завоевания Персии, собрались в большом количестве в Таенаруме, на юге Пелопоннеса; а деньги, которые Гарпал, беглый наместник Александра, привез в Афины, позволили афинянам легко собрать из этих воинов, с нетерпением ожидавших работы, силу, достаточную на данный момент, чтобы парализовать Антипатра, который держал Македонию в интересах «царей», сыновей Александра Великого. Но вскоре Антипатр, которого бурный всплеск войны запер в городе Ламия на юге Фессалии, смог возобновить наступление с подкреплением, и в 322 году до н. э. морские высоты Мунихия и Пирей, портовые крепости Афин, были гарнизонированы македонскими войсками.

Но и это было еще не все. Регент империи и управляющий молодыми принцами, действуя по совету Антипатра, решил сломить мятежный дух афинской демократии.

Гражданское право было ограничено теми, кто имел имущество на сумму не менее двух тысяч драхм, а бедным афинянам, лишенным гражданских прав, открыто предлагалось искать счастья в городах, недавно основанных македонскими царями на побережье Фракии. По всей видимости, более половины граждан были изгнаны. Афины, восстановившие лишь общинную или муниципальную независимость, остались под властью собственников и аристократов, которые любили мир и поэтому были вполне довольны верховенством Македонии. Но Пердикка, управляющий молодыми князьями, и Антипатр пошли дальше. Они вернули Самос из владения Афин его старым владельцам, которые были изгнаны с родного острова более сорока лет назад, а афинские поселенцы были вынуждены покинуть узурпированные ими земли и искать убежища на других берегах.12

Неокл и его семья – у Эпикура было по меньшей мере три брата – отправились с Самоса на соседнее побережье Малой Азии. Дреи, по-видимому, столкнулись с некоторыми трудностями при выборе места жительства. Колофон и Теос – два места, упоминаемые как их обитель:13 первое, как говорят, было местом, где Эпикур нашел своего отца по возвращении из Афин.

Колофон незадолго до этого был домом известного лирического поэта Гермесианакса, который дал трем книгам своих од имя Леонтиона, своей возлюбленной: имя, которое впоследствии будет повторяться в истории Эпикура. Была ли дама Гермесианакса также дамой Эпикура – один из тех вопросов, которые, по-видимому, не имеют ответа, и, вероятно, по этой причине возбуждают любопытство праздного воображения и дают достаточную почву для серьезных изысканий филологов. Мы также не знаем, как долго Эпикур оставался в Колофоне или на Теосе. Во всяком случае, мы знаем, что примерно на тридцатом году жизни он временно поселился в Митилене, на острове Лесбос. Именно в Митилене он впервые заявил о себе как о признанном философе.

О его ученичестве в философии у нас есть лишь скудные сведения. Друзья рассказывали, что будущий философ выдал себя еще в школьные годы. Читая вместе с наставником «Теогонию» Гесиода, он споткнулся на строчке, где говорилось о происхождении всего сущего из хаоса. «Но что, – спросил юный Эпикур, – было источником хаоса?» Учитель, не исповедовавший ничего, кроме грамматики, естественно, отказался разрешить эту трудность и посоветовал Эпикуру, как говорят, обратиться к профессорам философии.14 Его главными учителями в этой области, как говорят, были Наусифан, демократ, из Теоса, и Памфил, платоник из Самоса.15

О Наусифане, к счастью, у нас есть небольшие сведения. Похоже, что он преподавал в Теосе, местечке, которое после краха ионического восстания (около 494 г. до н. э.) вступило в очень близкие отношения с Абдерами, родным городом философа Демокрита, основателя Атомической школы. Но Наусифан, хотя и назывался демократизатором, имел своим непосредственным учителем человека, довольно сильно отличавшегося от Демокрита.16 Это был Пирр из Элиды, известный скептик древности. Но называть его скептиком в современном понимании этого термина несколько неверно. Он был свидетелем революции в греческой философии от Платона и Аристотеля до их последователей; он сопровождал армию Александра Македонского в Индию и узнал о ложности многого в догматической философии и неопределенности многого, что кажется фиксированным в морали. Урок, преподанный Пирром, в интеллектуальном плане заключался в отстранении от суждений; в моральном – в невозмутимости. «Тот, кто желает достичь истинного счастья, должен, – говорил Пирр, – найти ответ на три следующих вопроса.17

Какова конституция вещей? Каким должно быть наше отношение к ним? И, наконец, каковы будут последствия для тех, кто примет это правильное отношение? «На первый вопрос мы не можем ответить, а потому во втором случае мы должны просто оставить свое суждение и отказаться от абсолютной фиксации чего-либо. Мы можем лишь сказать: «Возможно» и «Похоже на то». Таким образом, мы достигаем спокойствия ума. Такой скептицизм, если он и сдерживает любопытные вопросы, не мешает нашей практической жизни: мы можем продолжать действовать, хотя и действуем только в соответствии с вероятностями.

Сам Пирр ничего не писал, и те, кому было интересно узнать что-то о доктринах того, чья слава была широко распространена, должны были искать информацию у его учеников. Такими были Тимон и Наусифан, и последний впоследствии рассказывал, как Эпикур снова и снова расспрашивал его о привычках и догматах великого скептика.18 Но Эпикур вряд ли мог быть учеником Наусифана в обычном смысле слова; он должен был быть гораздо старше своего предполагаемого учителя. Однако, судя по всему, Наусифан утверждал его в качестве ученика, что очень раздражало Эпикура, который признает, что иногда заходил в аудиторию «Моллюска», как он его называет, и заставал его излагающим свои доктрины нескольким библейским парням. Из всего, что можно узнать об Эпикуре, ясно, что он не мог быть чьим-то учеником. Он утверждает, что был самоучкой; и это в самом большом смысле правда. Было бы нелепо утверждать, что современная философия не оказала на него влияния; но его знакомство с ней, очевидно, ограничивалось основными доктринами, в которых она получила всеобщее признание. Где он действительно читал, так это в ныне исчезнувших трудах философов, предшествовавших Платону и Аристотелю; последних же он, в основном, просто игнорировал.

От Демокрита он прямо или косвенно получил свои физические теории; и один авторитетный авторитет сообщает нам, что его любимыми философами были два этих досократовских спекулянта, Анаксагор и Архелай, так называемый учитель Сократа.19 Чем он восхищался в них, мы можем только догадываться: вероятно, физическим и механическим объяснением вселенной и человека, которым Анаксагор, кажется, изобиловал. В Митилене вокруг него собрались ученики, а в Лампсаке, паромном городке на Дарданеллах напротив современного города Галлиполи (город Каллиаса), где он провел еще год или два, он постепенно стал признанным главой философской школы. По словам одного древнего писателя, он стал смотреть на Лампсак почти как на свою страну.20

Лучшие из его жителей стали его друзьями: особенно Идоменей, Леонтей с женой Фемистой, Полирен и Метродор; завязавшаяся дружба сохранилась на всю жизнь. В последующие дни он поддерживал с ними переписку, как и с философами в Митилене, и дважды или трижды пересекал море, чтобы посетить места, где ученики впервые поверили в него. Если Афины были Меккой этого пророка, то Лампсак – его Мединой.

В 307 году н. э. Эпикур поселился в Афинах. С тех пор как он покинул Афины в 322 году, их судьба не была блестящей, но она дарила спокойствие. В год после смерти Антипатра, в 319 году, он на некоторое время оказался втянут в водоворот македонской политики. Соблазненные обещаниями Полисперхона, который надеялся привлечь на свою сторону демократические страсти греческих городов, Афины бросились из одной политической крайности в другую. Бурная реакция не обошлась без кровопролития. Старый Фокион и его консервативные соратники по македонским интересам стали жертвой фанатичных и патриотичных республиканцев, усомнившихся в честности его осторожной политики. Он и его друзья были казнены как предатели. Но надежды на возобновление афинского суверенитета в Греции, которые в то время питались, вскоре не оправдались. В 318 году Афины оказались во власти Кассандра, и этот принц, который вскоре после этого стал неоспоримым хозяином Македонии, убив всех родственников Александра, продолжал удерживать город в своих руках с помощью македонского гарнизона в портах. С 318 по 307 год практическим правителем Афин при македонском царе был Деметрий из Фалерума. При нем город достиг значительного материального процветания: торговля процветала, а триста шестьдесят статуй, которые, как сообщается, были воздвигнуты по всей Аттике в честь самого Деметрия, доказывают, что искусство не было обделено вниманием. Деметрий был одновременно ученым и светским человеком.21

Говорят, что в ранней жизни он проявлял простоту отшельника, питаясь островным сыром и маринованными оливками. Но процветание, очевидно, изменило его: он стал красавцем, посвящая искусство и время разработке своей внешности, и не стеснялся давать волю своим чувственным наклонностям. При таком режиме общественная мораль и дух неизбежно деградировали. Модным философом того времени был ученик Аристотеля Теофраст, друг Кассандра и Птолемея. Две тысячи учеников, как говорят, стекались послушать его лекции.22

Еще более сильным было притяжение Стильпона из Мегары, когда он посетил Афины: рабочие выбегали из своих мастерских, чтобы посмотреть на него.

Однако, несмотря на все эти недостатки, Афины могли показаться некоторым более желанным местом жительства, чем большинство греческих городов. Его старая слава все еще вызывала периодическое почтение со стороны властителей Азии и Египта. В большинстве других общин Греции революция была постоянной. Каждая партия, завоевывая господство, в свою очередь расправлялась с видными представителями оппозиции. Тираны по имени или на самом деле; иностранные авантюристы в поисках власти или удовольствий; наемные войска без национальных связей и без уважения к закону, морали или религии; изгнанники, пропитанные многолетней ненавистью: эти и подобные им горючие материалы по всей Греции делали жизнь мирного обывателя невозможной. В условиях отсутствия безопасности жизни и имущества нищета и беззаконие распространялись быстрыми темпами, а молодежь нередко вырастала равнодушной к своей стране, скептически относилась к религии, стремилась к наслаждениям и приправляла чувственность литературной и философской культурой. Такой, в своих худших проявлениях, была Греция в начале III века до н. э. Один только факт может рассказать о бедствиях того времени. В 308 году один киринейский авантюрист объявил о своем намерении повести орду через пустыни против Карфагена, который в то время зашатался под ударами другого авантюриста с большими способностями и еще большей беспринципностью, Агафокла, деспота Сиракуз. К этому предприятию присоединилось множество афинян и других греков. Ибо, говорит историк, непрекращающиеся войны и соперничество князей привели всю Грецию в упадок и сделали ее немощной, так что люди не просто смотрели на ожидаемую удачу, но были воодушевлены перспективой освобождения от нынешних бедствий.23

Приезд Эпикура в Афины в 307 году был почти одновременным с изменением положения Афин, благодаря которому город был более открыто вовлечен в войны между преемниками Александра. Каждый из них надеялся привлечь Афины на свою сторону. Материальная поддержка, которую она могла оказать, была, конечно, невелика, но интеллектуальный престиж ее имени был опорой для ее друзей. До сих пор Македония держала ее под опекой Деметрия Фалерумского. В 307 году он был вынужден оставить город и бежать в Египет перед нападением другого Деметрия, Бесигера (Полиоркета), сына Антигона. Антигон стал одним из самых могущественных полководцев, которые после смерти Александра постепенно осмелились, как на словах, так и на деле, разделить его империю между собой. Из своей резиденции во Фригии он вел непрерывную и в целом успешную систему посягательств на своих соседей: Птолемея в Египте, Селевка в Вавилоне и Лисимаха во Фракии. Его сын, Деметрий, – один из самых примечательных персонажей эпохи Эпикура. В нем сочетались интеллектуальная изобретательность грека и деспотичная чувственность восточного султана. Похоже, что он был одержим подлинным энтузиазмом по отношению к Афинам.

Афины, которым молодой Деметрий вернул номинальную свободу, впали в опьянение лестью. Деметрий и его отец были провозглашены царями, им поклонялись как «богам и спасителям» государства; ежегодно назначался жрец для служения их божествам; их изображения были вытканы на большой завесе Парфенона среди изображений других богов; были образованы два новых племени, названные в честь царей-освободителей; один из месяцев (Мунихион) был переименован в Деметрион, а последний день месяца назывался Деметриас.24

Но, пожалуй, лучшим свидетельством поклонения и празднеств, которые посещали Деметрия в Афинах, является ода или гимн, исполненный по одному случаю в его честь. «Ибо другие боги, – говорится в ней, – или далеко, или не имеют ушей, чтобы слышать, или вообще не существуют, или не имеют о нас ни ума, ни заботы, но тебя мы видим перед собой, не бога из дерева или камня, но настоящего бога и истинного.25 Этот взрыв преданности своему спасителю, хотя и показывает деградацию религиозного чувства и упадок национальной веры, и является горьким обвинением против правления Македонского, доказывает также, насколько полностью упал старый дух Афин и насколько безнадежным было их политическое возрождение.

Но облегчение от македонской оккупации было недолгим. Деметрий был отозван другими делами политики своего отца, и Афинам пришлось без посторонней помощи вступить в борьбу с македонским царем. Вероятно, именно в это время произошел любопытный случай в истории философского учения. Пришедшая к власти демократия с подозрением смотрела на философов, которые в большинстве своем придерживались консервативных взглядов и, по крайней мере, перипатетики, были приверженцами македонского правления. Поэтому был принят закон, запрещавший под страхом смерти открывать философские школы без согласия верховного совета и народа. Теофраст и, вероятно, другие философы, не желая подчиняться приказу, покинули город: но Афины были слишком зависимы от своих школ, или же македонская партия вскоре подняла голову; во всяком случае, закон был отменен в следующем году, и обиженные философы вернулись в свои школы.26

В Афинах Эпикур приобрел дом и сад. Первый, по крайней мере, находился в квартале города, известном как Аксиелит, – возвышенном юго-западном районе между Акрополем и Пиреем. Этот сад был штаб-квартирой друзей Эпикура, когда они посещали Афины, и стал очагом и домом школы, которая собралась вокруг него. Если верить одному рассказу об этом, полученному от автора27, который слишком полагался на компиляции из книг, можно представить, что Эпикур и его компания поселились в городском доме с садом вокруг него, внося в древнюю жизнь сладкий запах страны и предвосхищая наступление времени, когда города перестанут быть крепостями, а расцветут пестрыми сценами крыш, усыпанных листьями.

То, что такой обычай появился по мере того, как мир Римской империи охватывал все большую территорию, хорошо известно; и если Эпикур окружал свой дом садом, то он делал то, что, по-видимому, было принято до его времени. Однако нет уверенности в том, что дом и сад примыкали друг к другу: напротив, как мы увидим, скорее всего, наоборот. Нам говорят, что сад стоил восемьдесят мим, то есть около 320 евро; но эта информация едва ли позволяет нам определить размер владения.

В течение примерно тридцати шести лет Афины были домом Эпикура. За это время он ни разу не участвовал в общественной жизни, не добивался тех муниципальных должностей, которые были открыты для честолюбцев. Спокойная, без лишнего шума жизнь, посвященная изучению природы мира и морали, оживляемая общением с единомышленниками и перепиской с теми, кто в других местах стремился к тем же целям, – такова была жизнь Эпикура. Стоя в стороне от дел содружества, он шел вразрез с учением некоторых ранних философов, хотя, возможно, и не с практикой Платона или Аристотеля. Однако следует учитывать изменившуюся ситуацию. Афины его времени уже не были суверенным государством, властвующим над островами Архипелага, и не были простым муниципалитетом, которым они стали впоследствии под властью Римской империи. Общественная жизнь в таких двусмысленных обстоятельствах была нереальной и обманчивой. Настоящие источники политической силы находились в дипломатических интригах королевских дворов. Поэтому Эпикур, как и Сократ до него, предпочитал держаться в стороне от головокружительного водоворота политики и посвятил все свои усилия тому, чтобы придать более простой и естественный тон целям и устремлениям индивидуальной жизни. Вряд ли нужны какие-либо аргументы, чтобы показать, что в такое время он выбрал лучшую партию. В это нестабильное время действовать благотворно через посредство политики мог только король или властитель, обладающий редким желанием облагодетельствовать и очеловечить свой народ. Но люди, лишенные власти, все равно могли показать, как мало из всего, что выносят человеческие сердца, та часть, которую законы или короли могут вызвать или вылечить.

В религиозных вопросах Эпикур не был отступником от национальной веры. Он поклонялся богам своей общины и своей эпохи, участвовал в отправлении религиозных обрядов и праздничных церемониях. Кроме того, он организовал службы в память о некоторых из своих любимых умерших. Ни от мертвых, ни от богов он не ждал никакой награды. Но и к тем, и к другим он испытывал переполненное сердце, с радостью проявляя в действиях свое чувство общности и родства с величественными и далекими богами и близкими и дорогими усопшими. Современник Цицерона Филодем с гордостью рассказывает, что Эпикур никогда не подвергался нападкам комических поэтов, не был изгнан или предан смерти как атеист и неверный28 Филодем, несомненно, думал о Сократе, но он вряд ли понимал, насколько разными были Афины в эти два периода и как велик был контраст между Сократом, свободно дискутировавшим на улицах и площадях со всеми желающими на любые темы, и Эпикуром, спокойно беседовавшим со своими друзьями в саду.

Так безмятежно прошли эти тридцать шесть лет в Афинах. Положение Эпикура было совсем не похоже на положение его современников в философии. Некоторые из них, такие как стоик Зенон, главы перипатетической школы Теофраст, Стратон, Лик и Деметрий, находились в дружеских и дружеских отношениях с князьями и великими людьми того времени. Не было редкостью или удивительным событием, когда философы выступали в качестве послов родного государства в его сделках с иностранными державами.

Так, Менедему из Эретрии его сограждане доверили полномочное управление своим городом; его отправляли в посольства к иностранным царям, таким как Лисимах, Птолемей и Деметрий; а молодой царь Македонии с гордостью записал себя в его ученики. Птолемей Филадельф из Египта был учеником Стратона из Лампсака. А Аркесилай, платоник, хотя и отклонил попытки устроить ему встречу с царем Македонии, был первым другом капитанов или губернаторов, державших гарнизон в Пирее, и хорошо относился к Эвмену, сыну Филетера.29

Другой класс философов завоевал расположение преемников Александра на менее равных условиях, чем те, на которые претендовали вожди платонизма и аристотелизма. Такие люди, как остроумный киринеянин Теодор и киник Кратес со своей женой-киничкой Гиппархией, стали приобретением при царском дворе благодаря своим способностям к речам и репутации своих острот. Их насмешки над ортодоксальными верованиями и неприкрытое пренебрежение общепринятыми нормами, возможно, усиливали пикантность их компании. Так, когда Кратес спросил Стилпо, приносят ли богам удовлетворение поклонение и жертвоприношения верующих, тот лишь ответил, что этот вопрос следует задавать не на дороге, а когда они остаются наедине. Другой из этих насмешников, Бион из Бористена, приобрел немалую известность своим религиозным безразличием, хотя, когда его посещала болезнь, он искал облегчения в использовании амулетов и открещивался от всех заблуждений своего языка. Двор Лисимаха, принца Фракии, кажется, был излюбленным местом отдыха эмансипированных вольнодумцев, как мужчин, так и женщин. Там иногда встречались киник Гиппархий и киренаик и исповедующий атеизм Феодор. Теодорус был типичным представителем передовых мыслителей того времени. Он открыто презирал народное богословие, был чистым космополитом, а мораль считал одной из тех условностей, которые избранные духи общества могут рассматривать как прошлое и устаревшее для всех, кроме узколобых филистеров и буржуазии. Перед царями и народом он одинаково небрежно относился к своему языку. Афины были шокированы его открытой иррелигиозностью, а Митра, камергер царя Лисимаха, был вынужден призвать его к ответу за отсутствие уважения.30

Пока Афины оставались избранным домом Эпикура и его последователей, они пережили ряд превратностей. Деметрий Полиоркет, освободитель от македонского ига, был вынужден отозвать свою помощь, и как только он ушел, Кассандр, царь Македонии, возобновил свои попытки навязать Афинам свое господство. Но в час своей гибели афиняне громко взывали о помощи к своему бывшему спасителю, и в 303 году до н. э. Деметрий вновь появился на афинской территории и сумел оттеснить македонские войска к северу от Фермопильского прохода. Вследствие этого облегчения афиняне были безрассудно счастливы, а их благодарность нашла выход в постыдном раболепии. Парфенон, храм богини-девы, был частично предоставлен принцу в качестве жилья, и там в течение короткого времени он поддерживал череду императорских пиршеств со своими любовницами и артистами своего двора. Но за этими часами опьянения вскоре последовало ужасное пробуждение. В 301 году до н. э. Деметрий и его отец погибли под совместным натиском других «царей», как стали называть себя преемники Александра. После битвы при Ипсе, в которой погиб Антигон, Лисимах стал хозяином по обе стороны Марморского моря, и Деметрий обнаружил, что афиняне не готовы предоставить ему убежище или помощь в его несчастьях. Афины, со свойственным эпохе эгоизмом, объявили себя нейтральными и занялись устройством своих собственных дел. Но в действительности это было уже невозможно. Там, где цели тех, кто мечтал сохранить для Афин независимое существование и политику, сталкивались с интересами приверженцев македонской власти и тех, кто поддерживал планы других князей, раздор был неизбежен; и около 297 года до н. э. Афины попали в руки популярного вождя по имени Лахарес. Этот человек описывается древним писателем как самый дикий из всех известных тиранов по отношению к людям и самый беспринципный по отношению к богу.31

После смерти Кассандра Деметрий Полиоркет снова решил попытаться закрепиться в Афинах. Он захватил город на море и на суше и лишил жителей всего провианта. Вследствие этого в городе начался страшный голод; предметы первой необходимости стали выходить из строя. Бушель соли продавался за двадцать шиллингов, а за кулек пшеницы люди готовы были заплатить более десяти фунтов. В одном доме отец и сын сидели в угрюмом отчаянии: вдруг с крыши упала дохлая мышь, и оба несчастных существа вскочили и стали драться за крошечную добычу. Эпикуру и его спутникам удалось прокормиться бобами, которые в равном количестве выдавались каждому члену семьи.32 Даже тиран пострадал от всеобщего бедствия. В конце концов он бежал, не разграбив, как говорят, храм, и город перешел во власть Деметрия. Трепещущие горожане ожидали мести за то, что несколько лет назад они отступились от него; но Деметрий, который всегда был нежен к Афинам, решил не обращать внимания на их неискренность и обезопасить себя от повторения этого, укрепив и гарнизонировав Музейную скалу в городе, а также морские крепости Пирей и Мунихию (295 г. до н. э.).

Следующие семь лет, в течение которых, в результате странных превратностей, столь обычных для того времени, Деметрий занимал трон Македонии, Афины оставались спокойными под македонскими гарнизонами у своих ворот. Но в 288 году до н. э., когда Деметрий был вынужден оставить свое македонское царство, старая афинская любовь к независимости возродилась, и молодые и старые, под предводительством Олимпиодора, подняли восстание и разбили македонский гарнизон, когда он напал на них, и захватили крепость на Музейном холме, хотя гарнизоны в фортах еще оставались. Освобожденные с помощью Пирра Эпирского Афины продемонстрировали свои изменившиеся обстоятельства, установив почетные декреты как дань уважения великим ораторам, которые за поколение до этого призывали государство противостоять власти Македонии. Но дух древней независимости ушел. Именно иностранным царям Афины были обязаны как своей номинальной независимостью, так и самим существованием. Князья Крыма часто одаривали ее пшеницей. Об иностранном покровительстве свидетельствуют почетные указы царям Босфора и Псеонии, Лисимаху Фракийскому, Пирру Эпирскому и Птолемею Филадельфу Египетскому.

В последние годы жизни Эпикура Афины жили в мире с македонскими гарнизонами у своих ворот: в Пирее, в Мунихии и в Саламине. В Македонии Антигон Гонатас, сын Деметрия, в 279 году уступил царство своему отцу и поддерживал дружеские отношения с Зеноном и некоторыми другими философами. С Эпикуром, который жил вне сферы политики, и с Аркесилаем, который изгнал политику из Академии, он не имел никаких дел. Греция под властью Македонии, как и Иудея под властью римлян, была не совсем тем местом, где царь и философ могли встретиться на честных условиях.

Эпикур с младенчества отличался довольно слабым здоровьем. Говорят, что в детстве он был настолько слаб, что его приходилось поднимать со стула, и так плохо видел, что не мог смотреть ни на солнце, ни на огонь. Его кожа была настолько нежной, что любая одежда, кроме простой туники, была невыносима. Такой рассказ приводит один из лексикографов византийского периода:33 а болезни Эпикура рассматриваются как предвосхищение небесного суда над ним за его предполагаемые нечестивые поступки. Любопытно, что биограф Джереми Бентама рассказывает, что в возрасте семи лет Бентам был настолько слаб, что не мог стоять на цыпочках, и говорил о себе как о самом слабом из слабых мальчиков: 34но самый большой фанатик вряд ли пошел бы так далеко, чтобы предположить, что взгляды Бентама вполне заслуживали такой организации, как его порция. Высказывалось также предположение, что нездоровье Эпикура было вызвано его разгульной и роскошной жизнью. Один из его учеников, по-видимому, написал опровержение этих обвинений.

В 270 году до н. э. Эпикур умер в Афинах. За две недели до смерти он сильно страдал от непроходимости камней в мочевом пузыре.35 Но до последнего момента его интеллект был не ослаблен: и в беседах, и в письмах он предавался воспоминаниям о философском содружестве.

Когда каждый по очереди был проводником каждого, А фантазия ловила свет от фантазии, А мысль выпрыгивала, чтобы сочетаться с мыслью, Пока мысль не могла сочетаться с речью.

Его последней интеллектуальной заботой были его доктрины – он просил своих друзей помнить, чему он учил. Его последней личной заботой была забота о детях ученика, который умер раньше него и о котором он просил своих благосклонных друзей продолжать оказывать ему внимание и поддержку, которые они оказывали ему до сих пор.

7

Diodorus Siculus, xviii. 8, 7; Strabo, xiv. I, 18.

8

Diogenes Laertius, x. 2—4.

9

Foucart, Les Associations ches Ies Grecs. Paris, 1873.

10

Pollux, viii. 105.

11

Capes, University Life in Ancient Athens, Lond. 1877; Dumont (A.), Essai sur I’Ephebie Attique, 2 tomes, Paris, 1876.

12

Diodoms Siculus, xviii. 18; Plutarch, Phocion, 28.

13

Strabo, xiv. i, iS; Diogenes Laert., x, i.

14

Sextus Empiricus, Adu. Math.. x. 19.

15

Diogenes Laertius, x. 8 (14).

16

Diogenes Laertius, ix. 11, 7.

17

Eusebius, Prapar. Evangel., XIV. 18, 1.

18

Diogenes Laertius, ix. ii, 4 (64). Cf. Sext. Emp., p. 599 (ed. Bekker).

19

Diogenes Laertius, x. 7 (12).

20

Strabo, xiii. i, 19.

21

Athenaeus, xii. 542; Diogenes Laertius, v. 5; Diodorus Siculus, XVIII. 74; Strabo, IX. 398.

22

Diogenes Laertius, v. 2, 5 (37).

23

Diodorus Siculus, xx. 40.

24

Plutarch, Demetrius, c. 10.

25

Athenaus, vi. 253.

26

Diogenes Laertius, v. 38; Athennius, xiii. 610; Pollux,

IX. 42.

27

Pliny, Natural Hist., xix. 51; but see Isaeus, v. ii.

28

Philodemus, De Pietate (ed. Gomperz), p. 93.

29

Diogenes Laerthis, ii. 17; v. 3; iv. 6, 39.

30

Diogenes Laertius, ii. 8, 16; vi. 7.

31

Pausanias, I. 25; Polyaenus. iii. 7; Athenaeus, ix. 405.

32

Plutarch, Demetrius, c. 34.

33

Suidas, under the word «Epicurus.»

34

Bentham’s works, vol. X., p. 31.

35

Diogenes Laertius, X. 15; cf. fragment restored byGomperz in Hermes, V., p. 391.

Эпикуреизм

Подняться наверх