Читать книгу Узники Мельпомены - - Страница 4

Старик, сгорбившись, сидел у себя дома на кровати. Кровать не скрипела противным медно-ржавым гнусавым контральто, как обычно, ведь сейчас он не двигался. Он сидел так всего несколько минут. Ветхое, местами поеденное молью, а кое-где разорвавшееся от времени белье бросилось ему в глаза и обухом ударило по душе. За время своих странных открытий и новой работы он успел забыть, как он стар. Как волк за тысячи километров чует запах чужой крови, и никогда не ошибется, так и старик чуял что то, о чем он так мечтал в юности, ради чего пошел на археологию, ради чего перепахивал в жару и слякотный моросящий дождь бескрайние поля, находиться там – за дверью подвала, в одном из туннелей. И возникшая в момент откровения искра медленно угасала в его душе под моргание старой лампочки, освещавшей подгнивший стол с ворохом никому не нужных бумаг, скрипящего дощатого пола, железной кровати со съежившимися заржавевшими пружинами, заплесневелую чашку чая забытого в поспешных сборах на столе.

Жизнь уходила из него по капле. Вытекая вместе с капающей из крана на кухне водой в умывальник. Унося с собой бесцельно и зря прожитые годы, угробленное здоровье, метания, нервотрепки, минуты радости от ощущения впереди чего-то великого, вместе с мечтой. Почти стоя на пороге открытия, он чувствовал, что уже не имеет сил до него добраться. Все силы остались там: в очередях за хлебом по талонам, в бессонных ночах от плача ребенка, в пачке недокуренной примы, в высиживании по восемь часов за канцелярским столом с видом какой-то деятельности, в кружке пива в местной забегаловке, здесь на старой кровати… Наверное, никогда так отчетливо и ясно старик не чувствовал, что умирает. Умирает пока не совсем. Его тело, может быть еще долго, будет шествовать и кашлять. Но то, что внутри исчезало необратимо.

Медлить больше было нельзя. Он еще раз посмотрел на кружку с заплывшим спитым чаем. Если остановиться – то это все, что у него останется. И никакие деньги, пусть даже на лекарства, ему не помогут. Тот же спитый чай. Лучше уж совсем без лекарств умереть быстрее, чем так, как сейчас. Ведь он не молодеет… И вернуть жизнь ничто уже не поможет. Хозяйка дома сказала ни в коем случае не приближаться к подвалу… И если она его поймает и выгонит, то никто, не он, ни заказчик, ничего уже не смогут поделать…. А дверь она может еще и замуровать, тогда проникнуть туда незаметно будет вообще невозможно… Медлить было нельзя… Сил даже встать, казалось, почти не было. Он встал. Не торопясь, собрал нужные инструменты, выгреб из холодильника немного еды. По дороге заехал в супермаркет… Как красиво они теперь назывались, а он все никак не привыкнет. Старик усмехнулся. Купил воды и оставшееся необходимое. Старый уазик, отданный ему Андреем во временное пользование, чтобы он мог выбраться из дома и сам съездить за недостающим материалом, здорово пригодился. С хозяйкой они разъехались вместе на машинах, скорее всего она не должна вернуться. Там ведь даже негде спать.

Лес встретил его холодным молчанием. Только шум покрышек раздавался по затертому с колдобинами асфальту. Казалось, что окружающий мир умер. Так бывает перед грозой или ураганом. Природа затихает, как бы прислушиваясь, уже не кричат и не летают под облаками птицы, не стрекочут ночные насекомые, а листва и кроны деревьев застывают как по мановению в детской игре “море волнуется раз!». Ветра нет. Но запаха озона не чувствовалось. Так же как приближающейся опасности или преграды. Лес казался заколдованным и присмиревшим. Как притихший зверь, опуская голову, пропускает зашедшего к охраняемому дому.

Он спустился в подвал. Еще в прошлый раз он сварганил здесь хорошую лампочку, починил проводку, и бетонное серое помещение залил ослепляющий свет. Дверь была заперта. То есть на том месте, где она должна была быть, была как прежде ровная гладкая стена. Он осматривал ее миллиметр за миллиметром. Трогал любую, показавшуюся выпуклость, отслоившуюся штукатурку. И понял тщетность своих усилий лишь тогда, когда уже раз в десятый дошел до соседней стены. Сел. Следы его отковыриваний были хорошо видны. Пересел около них. Постарался придать себе подобную как тогда позу. Очень медленно, стараясь не поворачивать головы и все – таки смотреть назад, стал пятиться и заваливаться на спину. Он упал. Ничего не происходило. Он проделывал этот номер еще и еще раз. Кости не выдерживали чрезмерных нагрузок и спина и все тело уже невыносимо болело. С непривычки, стало резать в глазах и зашумело в голове, мозг перестал думать. И не рассчитав, в очередной раз он упал с размаху и по- настоящему. Раздался шорох открывающейся двери. Измотанный в своих проблемных попытках, он как ошпаренный вскочил на четвереньки. И успел заметить крохотную, как от ноготка, вдавленность в полу у стенки, которая плавно выезжала назад, имитируя ровную поверхность, и небольшой металлический штырек чуть поодаль, со странной звездообразной шляпкой заезжающий обратно в пол. Теперь ему стала понятна дикой формы глубокая царапина на спине, полученная в прошлый раз, на которую он по началу не обратил внимания. Он подполз к месту, где исчезли вдавленность и штырек. Пол был ровный. Поразглядывав его минут пять, он крестиками ориентировочно наметил их предполагаемое расположение и, зажав свой мешок, шагнул в темноту тоннелей.

Он шел тем же путем, но уже гораздо более быстро. Стараясь добраться до того места, где был в прошлый раз, как можно раньше. Пройдя его, и еще около четырех сотен метров коридор раздвоился, но не так, как в прошлые разы. Он раздвоился по вертикали, а не по горизонтали как было до этого. Один туннель шел ровно вверх, другой – ровно вниз. В оба вели сглаженные каменные ступени. Причем так, что если идти из нижнего, то по ней, скорее всего, уйдешь вверх, а если идти со стороны старика – то вниз. Подумав, он взобрался наверх. Виму стало казаться, что он идет по практически отвесной стене, хотя и уместной в данном случае гравитации и наклона тела не было. Но он скорее по какому-то внутреннему наитию клонился корпусом вперед и вниз. Отдышка вместе с кашлем покинули его еще по прошествии первых пятьсот метров при входе в тоннель. Перейдя с быстрого шага на рысь, он почти побежал. Так не бегают в современном мире. Без сопротивления встречного потока воздуха, без веса своего тела, без ощущения полета. Он, казалось, бежал одной силой мышц, четко, размеренно. И сам не замечал этого. Уже проскочив, он отметил, что что-то мелькнуло в бесившемся свете фонаря. Остановился и обернулся. Отдышки все еще не было. Не потому что дышать было легко. Ему показалось, что он не дышал. Но сердце билось размеренно, гулко. Свет фонарика, прикрепленный на ремне к голове, высветил что-то черное и круглое на полу в самом углу лестницы. Старик присел, а затем поднял его. В его руках оказался шарообразный камень, неизвестной ему породы, беловатого цвета, выточенный чьей-то умелой рукой и теперь ставший копией человеческого черепа. В полумраке и в первую секунду он принял его за настоящий.

Выронить находку помешало только одно – руки его закостенели от ужаса. Такого он не видел никогда. Череп был «как живой», цельный, в основании затылка был отбит небольшой кусок, как от удара тупым острым предметом. По приблизительной наметке, из остатков, пройденных еще в университете, знаний, останку было около двух – трех сотен лет. Но пугало не это. Гримаса невыразимого ужаса была на самом скелете. Бывают такие маски на Хеллоуин: белое перекошенное лицо, съехавшие глазницы, вниз расплывшаяся линия рта и черная пустота в отверстиях, которые когда-то смотрели, что-то могли говорить. Эту маску держал сейчас в руках старик. Только она была почти настоящей. Глазницы были слегка сощурены, из-за чего один глаз казался меньше другого. Рот перекошен, он был чересчур широким для человеческого, и узким. Один конец его уползал вверх, другой вниз, почти к самому окончанию скулы. Плюс ко всему череп был цельным, то есть нижняя челюсть была, как будто приращена к верхней, и было непонятно, как в таком случае существо вообще могло говорить и есть, даже если смогло бы родиться. Размер черепа соответствовал обычному, взрослого человека. Разве что скошенный лоб, как от удара лопатой, был больше. А около левой глазницы, у крайнего к виску уголка, была небольшая вмятинка. Как выжженная огнем или выплавленная чем-то. По форме она точной копией отражала человеческую слезу.

Зная как зыбко настоящее и обманчиво прошлое, Вим аккуратно завернул находку в снятую с себя рубаху, и, неся впереди себя на вытянутой руке, побрел с ним наружу. Чувство обретения несметного и неоспоримого богатства грело изнутри. Выскочив на воздух в темноту ночи, он замер. Сердце колотилось, никак не желая успокаиваться и входить в свой обычный ритм. Дрожащими руками он развернул рубаху и заглянул внутрь, желая убедиться что то, что лежит там, не часть обычного кошмарного сна. Дотронулся рукой. Череп отдавал холодом, но был несказанно реален. Старик втянул ноздрями воздух, ощутил, как им наполняется грудь. С годами скитаний, метаний, безденежья и безвестности было покончено раз и навсегда. Держа в руках то, что возможно, прокладывало ему дорогу в совершенно другую, новую жизнь, он представлял себя на вершине мира.

Подумав немного, он утащил череп домой. Было еще слишком много времени до утра. Оставалось только ждать. Аккуратно размотав тряпочку, в которую он любовно завернул свое сокровище, он долго со смесью леденящего душу ужаса и восхищения, смотрел на странный предмет. По камням и внешнему виду, голова явно была делом рук человека, причем жившего не вчера, а, возможно, много-много столетий назад. Он даже смутно боялся представить себе, сколько лет может насчитывать находка. Но точно знал одно, чтобы так вытесать неизвестный камень инструментов не было еще лет пятьдесят назад. Они появились разве что не вчера. А значит то, что он сейчас держал в руках, изготовить так давно было невозможно. Когда на полу заскакали первые лучики предрассветных сумерек, его, наконец, сморил неглубокий прерывающийся сон. В голове мелькали какие-то картины, поздравления, награды, погони, его побег по серому извивающемуся лабиринту, где шансы, даже уйдя от преследователей, просто выйти на свет, пятьдесят на пятьдесят, и ничего не зависит более от него, только от судьбы и удачи.

Как позже оказалось, проспал он долго. Когда Вим открыл глаза, за окном день уже затягивала в себя беспощадная мягкая в своей темноте и прохладе, городская ночь. Открыв глаза, он первым делом посмотрел на стол. Черепа не было. Вместо него на жалкой тряпице лежала маленькая горстка пепла, разметаемая ветром из-за открытого окна.

От недавней надежды, почти осуществившейся мечты, вновь не осталось ничего.

Не понимая, что произошло. И озверев от постигшей его неудачи, и нахлынувшего невыносимого и такого острого, разочарования, он ринулся назад, к тоннелю. Взяв только воду, и наплевав на ночь, возможный голод и даже на столкновение с хозяйкой, он мчался по городским улицам. На его счастье, час был уже поздний, и ему не удалось повстречать бдительных гаишников. Разрывая коробку передач старого уазика, он ворвался в лес, и, проносясь по нему как налетевший ураган, с визгом тормозов припарковался у дома. Не разбирая дороги, и даже не включая свет, на ощупь, нашел на гладком полу штырек, и когда стена отодвинулась, бегом ворвался в образовавшуюся за ней, черноту.

Все еще опасаясь сбиться с пути, он бежал уже проверенным путем, углубляясь все дальше и дальше в хитросплетение тоннелей и закоулков. Повороты, раздваивающиеся ходы, уходящие вправо, влево, вверх и вниз, редкие лестницы, перемешиваясь, только успевая мелькать у него перед глазами. Он не знал, сколько прошло времени. В этих местах, под землей, он утрачивал привычную старческую немощь и привычное, в подобных ситуациях на земле, чувство усталости. Но все же, стал передвигаться медленнее, переходя сначала с бега на легкую рысь, затем просто на быструю ходьбу. Луч фонаря, который он держал в руках, в такт его шагам, бесился впереди на полу и стенах. Место, где был найден череп, давно осталось позади. Внезапно свет от него уперся в тупик. Такого раньше не было, и старик приостановился на месте, желая понять, что же произошло.

В этот раз ходы расходились иначе, чем во всех предыдущих случаях. Перпендикулярно его движению, один их них уходил вправо, другой влево. Ход же, по которому двигался он, как раз и упирался тупиком в стену, от которой начиналось разветвление в обе стороны. Постояв немного и оценив обстановку, он провел лучом по окружавшим его объектам. Фонарь дернулся, от неожиданности, в его руках.

Впереди, на уровне его лица, мелькнуло что-то овальное и желтое. Сделав шаг, он приблизился, уже не сводя фонаря с обнаруженного предмета. На уровне его глаз висело на длинной толстой цепочке золотое изделие, более всего напоминавшее древний амулет. Цепь, ведущая вверх, обнаружилась висящей на небольшой трубе, торчащей из стены. Присмотревшись, старик понял, что труба, скорее всего, когда-то служила подставкой для факела. Сам предмет, переливающийся разнообразными маленькими и большими, выложенными по кругу цвет за цветом (зеленые, синие, желтые), камнями, был размером чуть меньше его ладони. Витиеватые изгибы огранки шли по всему украшению, переплетаясь как листья и стволы лианы, а в самой средине его горел в луче фонаря, мелькая бликами на стенах, огромный красный камень, скорее всего – рубин. Хотя Вим не очень разбирался в драгоценных камнях, и их форма и цвет мало что говорили ему.

Он посветил в оба расходящихся в стороны прохода, но не обнаружил там ничего, кроме обычных тоннелей, по которым только что шел. Хотя через пять метров луч фонаря тонул в темноте, за ней оставалась неизвестность. Затем вновь посвятил на амулет. В голову лезли различные мысли. Система ходов под домом, уходящих непонятно куда, уже давно не напоминала ему просто прорытые каким-нибудь боязливым князкьком пути к отступлению, в случае нападения врагов. Это было чем-то другим. И все время, идя вперед, он каждую секунду ждал, что за следующим поворотом будет вход в чьи-то последние покои, или серия келий, где жили и хоронились от остальных монахи-тамплиеры. И вот перед ним висел амулет.

При взгляде на него ему сразу вспомнились тысячи слышанных им, реальных историй, от старых и более удачливых друзей-археологов, о подстерегающих повсюду смертельных ловушках. Что так неплохо и зазывно показано в фильмах об Индиане Джонсе. Он, миллиметр за миллиметром просветил стены, потолок и пол, но особенного или угрожающего не нашел там ничего. Правда, помня о штырьках, до идеального скрытых в ровном полу при выходе, двигаться он не торопился. Вокруг, как всегда, было тихо. Амулет висел как приманка, как насмешка над ним. Ровно перед самыми глазами, отсвечивая золотом и красными бликами по стенам, как бы маня его. Как будто был повешен специально, как сыр кладется в мышеловку, чьей-то неумолимой и насмешливой рукой.

Мозг услужливо выкладывал перед мысленным взором давно забытую информацию, о вирусах, таящихся в старых египетских гробницах. Занимающиеся раскопками археологи гибли целыми партиями от неизвестных и неизлечимых недугов, после открытия гробниц. Что долго позволяло местным верить в сказки о проклятиях. Пока совсем недавно не был обнаружен вирус, маленький микроб, долгое время спящий без воздуха и света, в вакуумной обстановке, и активизирующийся как раз при вскрытии покоев фараонов. Микроб проникал воздушно-капельным путем, и панацеи от него не существовало, не спасли не защитная одежда, ни маски. Просто, открыв что-либо, заходить сразу туда было нельзя, а только через несколько дней, когда вирус умирал сам собою.

Старик смотрел на амулет. Было такое чувство, как будто кто-то смеется над ним, манит… Но развернуться и уйти от поблескивающего сокровища, или просто пойти пока дальше в один из проходов, он не мог. Судьба не так часто баловала его своими подарками, чтобы можно было с легкостью отвернуться от одного из них. Даже если им был, возможно, заплесневевший в мышеловке, «сыр».

Вздохнув, старик поднял руку. Он уже понимал, что не уйдет, и отойти от сокровища тоже не сможет. Значит, чтобы не последовало за этим, выход был только один. Он коснулся холодного желтого металла. Взял его рукой. Повертел со всех сторон. Ничего не произошло. Аккуратно поднял вторую руку, и снял цепь с подставки под факел. Теперь амулет был у него в одной руке, а цепь от него и фонарь – в другой. В темноте тоннельной системы стояла привычная тишина. Он не шевелился и четко прислушивался, обонял воздух вокруг себя, ожидая нападения каждую секунду. Того, что сейчас вылетит стрела, откуда не пойми, и пронзит его в самое сердце, или из пола выскочат железные колы, и распнут его жалкое тело на своих концах, как приколотую глупую бабочку-махаона. Время тянулось медленно, и отстукивало биоритмом, в ушах. Но ничего не происходило, не менялось вокруг. Он сделал шаг назад. Один. Другой. Третий. Ничего не случилось. Медленно обернулся вокруг своей оси. Переложил амулет в одну руку. Просветил фонарем стены. Они были обычными, никаких тайных знаков, или других неясных изменений с ними не происходило. Повернулся к тупику спиной. И осторожно, делая каждый шаг, и прислушиваясь, двинулся в обратном направлении. Вокруг висела спокойная кладбищенская тишина. Как будто его нечаянное воровство этот мир проспал, не заметил, занятый своими давно не мирскими делами.

Поглядывая на вещицу в руке, он двигался к выходу. Было такое чувство, как будто его обманули. Очень крупно объегорили. И масштабность обмана была столь велика, что он даже не смог понять, в чем же она заключалась. При приближении к выходу, у него мелькнула мысль, что фокус может быть в том, что впереди будет закрыта дверь. Как ни странно, но это подозрение умиротворило, почти успокоило его.

Но свет фонаря выхватил торец приоткрытого каменного блока. Дверь, как он и оставлял, оказалась не заперта. Выйдя из подземелья в подвал, и, подождав когда за ним бесшумно затвориться стенной проем, он присел на корточки на полу. Повертел в руках амулет, еще раз тщательно осматривая его со всех сторон. Каких-то видимых изъянов или наличия сокрытых внутри тайн, обнаружено не было. Он положил вещицу в нагрудный карман. Посидел, ощущая ее вес, и как оттягивается под ним тонкая ткань рубашки. Недоумевая, встал, и, все еще с удивлением оглядываясь на происходящее в мире вокруг него, вышел из дома. Завел машину. Ночь, со стрекотами леса и безмятежным чуть влажным ароматным воздухом, была вокруг. Он открыл окно. Закурил. Выпуская в темноту клубы серого дыма и остатки своих неясных мыслей. Затем медленно, все еще оглядываясь по сторонам, и ожидая чего-то, тронулся с места.

Лес колыхался и шумел вокруг. Какие-то зверьки перебегали с ветки на ветку. Маленькие сонные птички неуклюже вспархивали с дороги и прилегавших к ней, деревьев, вспугнутые светом его фар. Уже на середине пути, остававшемся до главной дороги, он почувствовал легкое жжение на теле, в том месте, где в кармане рубашки лежал амулет. Решив, что, возможно, от пережитых волнений у него поднялась температура, и от нее же нагрелся металл, он вынул амулет из кармана. Повертев его в руке, с сожалением, переложил на пассажирское сидение рядом с собой, продолжая поглядывать, как в темноте при редких случайных бликах света, переливаются камни на нем.

Засмотревшись, он не заметил, как подъехал к пересечению с главной дорогой. Едущий по ней, автомобиль, вовремя заметил его, и, отчаянно гудя, пронесся мимо. Старик изо всех сил дал по тормозам. Машина встала. От резкого толка при остановке уазик качнуло, и амулет, подпрыгнув на сиденье, с легким звуком лязга улетел под него. Вим, оглядев дорогу, ринулся под сиденье за ним.

Там зияла дыра. Небольшая, с ладонь человека, овальная, она была сквозной. Внизу, в днище автомобиля, была видна земля. Осмотрев все вокруг, и не увидев более ничего, он коснулся отверстия рукой, и тут же вскрикнул, отдергивая обожженную, и в миг покрасневшую, конечность.

Одним махом он распахнул дверь и выбросил свое тело из машины, хрустнули кости, тут же заныла спина. Держась за поясницу здоровой рукой, он обогнул капот, и, встав на четвереньки, заглянул вниз, под машину. Там, такой же овальной формы, было отверстие в земле. Уже наученный, он аккуратно, через платок, коснулся его. Отверстие было еще теплым, но чтобы дотянуться до его дна, пальцев не хватило. Он бросился назад, отогнал машину, снова вернулся в дыре в земле. Посветил туда фонарем. Луч, пробежав в ней по остаткам растений и грунта, терялся где-то глубоко внизу. Достав из кармана, и оценив достоинство монеты, он бросил ее туда же, где только что блуждал, в оцепенении, луч. Подождал. Но так и не услышал удара. То ли земля была мягкой, то ли отверстие было слишком глубоко.

Он вернулся в машину. Внимательно осмотрел все. Вынул коврики, снял обивку с сидений, вытащил переднее кресло… Амулета как не бывало. Затем, отогнав машину чуть глубже в кусты, взял из багажника лопату и начал копать. Комья земли летели в разные стороны, иногда в свете проезжающим мимо машин в лобовых стеклах отражались удивленные лица водителей. Земля нарастала стеной вокруг него, а чертово отверстие, с каждым новым взмахом лопаты, казалось, не изменялось совсем.

Забрезжил рассвет. Количество машин на дороге увеличивалось пропорционально увеличению освещения местности. Только тут он заметил, как невыносимо ноет спина, свою ободранную до крови обожженную руку, грязь на лице, руках и одежде…Лунка, уходящая в черноту, оставалась неизменной. На каком-то моменте он понял, что у него больше не было сил. Сел в машину. Завел, превозмогая боль в руке, переключил передачу. Объезжая воздвигнутый им холм из дерна, чуть не свалился в овраг.

Вим не помнил, как он добрался домой. Разделся. Смыл грязь и кровь с руки. Только опустившись лицом в свои рваные, давно не стираные простыни, он ощутил что-то, отдаленно напоминавшее блаженство.

Старик сидел, разложив перед собой свои исписанные мелким каллиграфическим подчерком со стен подвала листки и пепел, точнее запакованные его остатки в колбе. Думал, что совсем с этим делать. Пересудов и прочей мути будет больше, чем дела. Отдавать данное заказчику ему даже в голову не могло прийти. Опять же отдашь сейчас – и все, больше ему копаться нигде не дадут, это будет уже дело государства, а не одной личности… Что ж, пойдем по другому пути.

Олег ждал его на ступеньках у входа в лабораторию. Не то, чтобы он быль сильно рад Вима видеть, но и особого недовольства не высказывал. Они были знакомы еще с института, часто сидели в общей компании у девчонок в общаге. Крепкой мужской дружбы не получилось, но, встречаясь изредка по работе и просто пересекаясь где-то в городе, они продолжали радостно здороваться и интересоваться друг у друга как дела. Олег, на данный момент служащий профессором в каллиграфической лаборатории, пришел на ум Вима как нельзя кстате. Тот, бегло просмотрев принесенные листки, приподнял тонкие, давно редеющие брови, и с обещанием как что перезвонить, удалился в глубины здания.

Прошло несколько дней. Вениамин за это время, то впадал в уныние, то вскакивал и, радостно потирая руки, и начинал мерить шагами метры своей чердачной конуры. Особо никуда не выходил. Пивная и прочие негодные дружки разом опротивели ему в свете разворачивающихся в его жизни событий, и не вызывали желания к общению с ними. Он перезвонил заказчику, и отрапортовал о нахождении в доме новой хозяйки, попеняв ему за сокрытие информации. Расстроившись, и так не о чем больше и не договорившись, они попрощались. Оставалось только ждать.

Олег позвонил через пять дней и попросил его подъехать. Витой, местами потертый руль, выскальзывал из его в миг вспотевших рук на поворотах, нога срывалась с сцепления и газа. Оказавшись у дверей святилища современной науки примерно через час, старик принялся кружить вокруг крыльца, от нетерпения заглядывая во все окна подряд. Наконец, появился Олег. Они степенно закурили. Он отдал обратно все листы, и, по мере того, как говорил, нервно-радостное возбуждение начинало стекать с лица старика. Текст не смогли определить. Да, некоторые знаки в нем были неоспоримо схожи с древне-египетской письменностью, какие-то – с символами из более поздних языков, но большинство закорюк было неизвестно науке. А поскольку данное творение было принесено на листе обычной белой бумаги, а не найдено при раскопках каких-либо древних регалий, то ценности не представляло никакой. И современной наукой было признано обычным бредом. Проговаривая все это, Олег смотрел на Вима холодно и сухо, и тоном голоса, и даже бесстрастной манерой вести разговор как бы не двусмысленно намекая, что было, по меньшей мере, невежливо беспокоить его по подобным пустякам. На всякий случай, уже разворачиваясь, чтобы уходить, он все же проронил через плечо:

– Так и не скажешь, где ты это взял?

– Да так, ерунда, у одного знакомого увидал. Подумал, может тот что ценное нашел, просто не понимает этого…

– Скорее всего, твоему другу следует обратиться к специалисту. По мозгам, – махнул тот на прощанье рукой.

Уже сидя в машине, Вим все еще не мог совладать с охватившим его замешательством. Очень хотелось верить, что найденное им в действительности так старо и сохранилось в единичном экземпляре, что ученые всего мира еще не видели подобного. Но здравый смысл мешал ему уверовать в это объяснение окончательно. Оглядывая овальную дыру под пассажирским сиденьем в полу, и развалившиеся на коленях листки, он старался удержаться от страха, и не сойти с ума. Ему начинало казаться, что все, что он видел, и видел он один – не более чем плод его больного, старческого воображения – не существует в реальности. Боясь утратить связь с рассудком, он раз за разом прокручивал последние дни и часы своей жизни, пытаясь понять, где еще и как он мог образовать отверстие в полу автомобиля подобной формы. Казалось, в памяти провалов не было, но и чего-то стоящего, хотя бы отдаленно тянувшее на объяснение, в голову не приходило. Он даже подумал было позвонить заказчику и опросить того на момент неисправностей в выданном авто. Но, повертев трубку в руках, в последнюю секунду отложил телефон.

Эльза сидела в своей квартире, обхватив себя руками за голову. Сколько же масок набирается у человека за жизнь… И включаются – то они совсем не вовремя. Любой психолог объяснит, что в каждом человеке живет: человек – ребенок, человек – родитель, и человек – взрослый. Но в состоянии шока или попадая в глупую неожиданную ситуацию, мало кто может себя контролировать, чтобы не попасть под влияние извне, не дать другому и обстоятельствам собой воспользоваться, не стать «человеком – ребенком», или что еще хуже, «человеком – родителем». Это происходит потому, что мало кто способен внятно, ясно и четко ответить на вопрос – чего же он действительно хочет сейчас? Он себя, от мира, от других людей, какой любви, какой радости, какого зла… Хотя бы ответить честно и искренне самому же себе своим внутренним голосом. А это ведь так важно – понять… Думая, что мир – плох, мы видим как бьются самолеты и поезда на экране телевизора в программе новостей, уставшие и готовые в любой момент разозлиться лица в транспорте, хмурое небо, а если не его, то грязь и мусор под ногами, и свое, с грустно опущенными уголками губ и потухшими глазами – лицо в зеркале. Вспоминаются старые обиды, мелкие дрязги, сказанное кем-то когда-то едкое слово… Но стоит кому-то нас рассмешить, или купить бесполезный пустяк о котором мы так давно мечтали, как мир расцветает новыми красками. Не потому ли так ценна роль на сцене и в жизни хорошего клоуна? Для счастья ведь немного надо. Даже просто чей-то заразительный счастливый смех за стенкой способен тронуть душу, свернуть поток мыслимого небытия в другую сторону, где солнце, возможно, будет греть всегда, а мы – всегда улыбаться.

Вот у нее вчера включилась маска «ребенок». С чего бы это? От неожиданной встречи понравившегося ей человека? А ведь этим своим дурацким поведением она могла оттолкнуть его навсегда. И впечатлившись от первой встречи, он может никогда уже не воспринять ее настоящей, а даже если ей и удастся это, то могут пройти годы… В конце которых человек опять же не порадуется ее настоящему «я», так как посчитает себя обманутым, намеренно оскорбленным. А этого никто не любит. Хотя, казалось бы, она не лгала. И ниточка, которая могла привести к счастью и прекрасному будущему, будет разорвана и навеки утеряна. Как глупо и неудачно устроен человек. Или мы просто не в состоянии управлять своим мозгом? Контролировать свои руки и ноги человек учиться в течение первого года жизни, а управлять всем остальным сколько? Своими истинными желаниями, потребностями – сколько? Всегда? А расплата за ошибку бывает страшной, нередко непоправимой…Верно говорят: счастье – в незнании! А каково тому, кто знает? Кто уже не может просто и ясно сказать что: все мужики – уроды, что сама она – несчастливая и на ней проклятье, порча и венец безбрачия со стародревних времен по роду, что жизнь – несправедливая штука, и не бывает настоящей любви и счастья, а все вокруг только корысть, злоба и лицемерие. Как быть тому, кто знает что это – не так. И знает как сложно и тяжело лгать самой себе, а еще невероятнее, почти невозможно себя обмануть? Что все, что он видит сейчас – результат его мыслей и действий. И это он ошибся, он просчитался, не досмотрел. Чувством вины увлекаться не стоит. Оно гонит лишь по замкнутому кругу, не давая ни освобождения, ни выхода. Хорошо принятое в христианстве «раскаянье». Понял, осознал все свои ошибки, раскаялся… И забыл про них. Все, теперь с новыми знаниями вперед и с песней дальше. Было бы здорово. А если ты человек – привычки? К людям здорово привыкаешь, успеваешь привязываться… И то что виделось издалека, при долгом и ближайшем рассмотрении исчезает. И мы, цепляясь к мелким соринкам, часто забываем про вопрос «главного бревна», с которым, собственно, и предстоит иметь дело. Человек становиться близкий, родной, такой знакомый… Со всеми его достоинствами и недостатками. Наш. Какой бы ни был. Наш и все. Пьет, ну пьет, бьет, ну бьет, не любит – так не любит… Наш ведь….. «Вы в ответе за тех, кого приручили»…Конечно, зачем вам собственное счастье, расплачивайтесь за ошибку всю жизнь, какое уж там раскаянье. Люди, удобно устроившееся на шее тем или иным способом, редко правильно понимают, когда их пытаются сбросить. И мы, часто запутавшись в хитросплетении их и своих соплей, взваливаем «ношу» обратно. Забывая о том, что жизнь, возможно, одна, и никто кроме нас не решает, как прожить ее.

Эльза качала головой. Надо же так лохануться. Сама ж загадывала, а результата все равно никак не ожидала! Ведь замуж так вышла, обрела деньги и независимость… Ей даже думать не хотелось, что она же могла и сделать кое-что нехорошее, пусть даже человеку которого не любила… Так ясно вчера ночью представить себе со стариком встречу, и так по дурацки себя повести!!! Позор… Но ожидать, что встретишь его в своем доме…Хотя, сказано же, не загадывай пути исполнения, у Вселенной их все равно больше, ты ее только ограничиваешь, не в пользу себе… Но чтоб так!!! Позор. Теперь интерьеры придется смотреть… А ведь в доме так менять ничего не хочется. И ремонт она ненавидит. А спать удобно на полу. Да.

Девушка все не звонила. И ночью старик опять вернулся в подвал.

Сегодня он решил не доходить до конца старым путем, это требовало много времени, а возможно что-либо могло ждать его гораздо ближе. И он при первом раздвоении коридора свернул в центральный тоннель.

Он шел уже около пяти часов. Хотя «шел» неверно сказано, по привычке почти с начала туннеля он, сам не заметив, перешел на бег. Стены сменяли цвета, из темно-серых они становились то совсем черными, то красными, затем зелеными, и, наконец, стали проноситься мимо него золотисто-желтыми. Видимо туннель был достроен когда-то не совсем давно, так как еще не старая кладка из кирпича, на зеленом фоне перешла в более древнюю, отшлифованную временем, идеально сложенную громаду из булыжников, между которыми не прошел бы даже перочинный нож. Потолок и своды расширились и стали выше и больше. К концу туннель разошелся примерно до девяти метров в ширину и двенадцать в высоту.

Он сворачивал все время направо, но на четвертом или пятом переходе, как по дикому гласу интуиции, его затянуло налево. Мыслей не было. Странное состояние, обычной обстановке в котором слышен только шум ветра в ушах и размеренный стук собственного сердца. Здесь оно отличалось, так как не ветра ни даже звука главного органа не отдавалось в голове. Вакуум. Абсолютное безмолвие. Как будто время застыло и его бег – лишь дань вечности, его личный круг ада. Он начал бы думать, что сошел с ума, если бы не эти чертовы стены, которые изменяли цвета. Хотя может и это – лишь плод его больной фантазии?

Дверь возникла так неожиданно, что он чуть не состыковался с ней, лишь секундное замешательство спасло от слияния воедино…с золотыми вратами. Не удержавшись на ногах, старик упал и так остался сидеть на тыльном месте, вытянув вперед ноги, подпирая себя сзади рукой и открыв рот. Огромный арочный проем, он занимал почти всю стену и завершал собой коридор. На вершине, соединяющей обе створки, был выплавлен распахнувший крылья коршун, ноги его обвивал, как связывал, шипящий урий – древний змей Египта. Как помнил старик, еще с далеких курсов по археологии, два эти знака вместе являли собой символ, олицетворяющий власть фараонов, принадлежность к правящему роду. Все знаки, кроме этого, были тщательно зашлифованы или затерты, так что каждый кусочек этого когда-то идеального великолепия, даже замок, были исцарапаны и зачищены неизвестным предметом. От чего дверь казалась поврежденной, какой-то искореженной и жалкой.

Старик попробовал толкнуть ее, дверь не поддалась. Она казалась чем-то наподобие вечной, сложенной самими богами, стены, чем тем, чтобы могло бы пропустить через себя, или просто открыться.

Единственное, что еще посмел сделать Вим до этого похода, так это отправить кусочек камня, из которого выложен дом, на анализ, через сослуживца с прошлой работы, которому повезло больше устроиться и при новом режиме консультантом в одну из местных лабораторий. Через некоторое время ему пришел ответ, что камень – известняк, возрастом примерно десять-двенадцать тысяч лет до нашей эры…. И если сейчас он был практически уверен, что весь туннель до этого – из того же или чуть более раннего известняка, то врата… Врата выглядели действительно золотыми!!!