Читать книгу Миля и Облачко - - Страница 9

Улица князя Михаила меня очаровала. Пишу это и чувствую, как приятно щемит сердце при одной только мысли об её статных, похожих на дворцы домах. Интересно, как живут королевские кошки? Спят на атласных подушках? Едят импортные витамины? Делают маникюр по пятницам?

Душа улицы не менее прекрасна. Она тянется пёстрой вереницей флагов, сияет дорогими витринами, томится в жёлтом свете фонарей, плещется в вазонах с пурпурными цветами. Именно в эту душу, душу старого города, я влюбился – окончательно и бесповоротно.

Единственное, что раздражало, так это ноги. Ноги повсюду. Стенка на стенку, люди лезли друг на друга, разве что по головам не ходили.

«Сейчас они схлестнутся, – с ужасом думал я, – жертвой падут разбитые носы и коленки».

Уличные музыканты наслаждались звёздным часом. Стучали, дудели, бренчали, да так усердно. Похоже, тут у них был вечный аншлаг! Подфартило даже той, что не играла – плевала в флейту. Бросив денежку, прохожие спешили покинуть зону «боевых действий».

А уж если музыка действительно нравилась, то у серба перещёлкивало что-то внутри… И пусть ещё минуту назад он шёл преспокойно по своим делам, едва показывался он – король улицы – аккордеон, ноги сами пускались в пляс под горячий балканский бит. Словно ультразвук, собирающий китов во всём Мировом океане, мелодия чудесным образом разносилась по кварталу, и музыкант в мгновение ока обрастал толпой зевак.

«Браво! Браво!» – кричали они, осыпая котелок звонкими монетами.

Кто-то положил совершенно изумительную розу. Театрально нагнувшись, музыкант вручил её маленькой девочке, жавшейся к маме.

«Спасибо», – сказала она по-русски.

«Пу-жалуй-ста», – ответил музыкант с сильным акцентом.

***

Всё бы ничего, но от шума разболелась голова.

«Хочу домой! Мря-я!» – захныкал я.

«Хочу кушать! М-рум!» – вторил мой живот.

Ужин не заставил долго ждать. Мы разместились на летней террасе: в зале всё было занято. Борясь с ветром, Миля и Лёля кутались в пледы, стараясь лишний раз не высовывать конечности. Гоше же всё было нипочём. Такие они, суровые питерские парни.

«Толстокожий», – буркнул я.

«Шерстяной», – парировал он.

Впереди было ответственное дело. Отрепетировав речь, Гоша поднял руку – позвать официанта. Золотое кольцо вспыхнуло, точно жемчужина. Этот символ чистой любви, соединивший два сердца, в тёплых лучах заката выглядел волшебно.

На блеск, гаркая и крича, слетелись сороки. Только были это не птицы, а люди – разодетые в яркие перья и тряпки, с жадным огнём в глазах. Они облепили наш столик, вперёд подалась женщина. Коснувшись Гоши подолом длинной юбки, она запела.

Цыганка то пела, то плакала, прижимая к груди малыша. Смуглого, обёрнутого в грязные лохмотья, с заскорузлой грязью на щеках. Она всё пела, и от голоса её по телу бежали мурашки. Как же крепко спал малыш!

«Привык», – подумал я и вспомнил себя – маленького, брошенного, с шерстью в мокрых сосульках.

Пошарив по карманам, Гоша нашёл несколько купюр. Рассыпавшись в благодарностях, цыганка удалилась танцующей походкой.

Ш-ш-ш! – шуршал подол её юбки, и вот уже её и след простыл.

Вскоре показался официант. Выругавшись на попрошаек, он повернулся к нам. Лучезарно улыбнулся:

– Изволите, гóсподо (серб. «слушаю вас»).

– Давай, как репетировали, – подмигнула Миля.

– Црни чай са медом и лимуном (серб. «чёрный чай с мёдом и лимоном»), – выдала Лёля.

– Браво, – восхитился официант, – дóбро гóворите српски (серб. «вы хорошо говорите по-сербски»).

– Мóлим, – Гоша сложил руки, – капучино (серб. «пожалуйста, капучино»).

Приняв заказ, официант повторил его:

– Црни чай са медом…

– И са лимуном!

– Óпростите! (серб. «простите»). Црни чай са медом и са лимуном. То и то? (серб. «это всё?»)

– И то, и то, – возмутилась Лёля. Что непонятного?

Стоило ему отойти, как наш столик выдохнул. Увлечённые весёлой беседой, мы не сразу заметили мужчину – грустного, хромого, что тёрся вокруг да около. В распростёртой руке лежала какая-то записка. Недолго думая, Гоша сунул купюру и ему, и озорному мальчишке, подошедшему следом. Несмотря на показную живость, мальчик был кожа да кости.

Я сидел в переноске, не показывая носа. В животе продолжало предательски урчать. Чуть дальше по улице надрывалась цыганка, в кафе играл лёгкий джаз. От какофонии звуков я страшно устал. Скорее бы домой! Уткнулся носом в сетку – но Миля даже не смотрела в мою сторону.

Растянувшись, сложил мордочку на лапы и начал потихоньку засыпать – как вдруг увидел это! Жуткий блуждающий глаз, длинный острый нос и зубы чёрные, гнилые! Воровато озираясь, цыганка рыскала по сумке.

«Тс-с», – прошипела она. На раз-два обрубила ремешок.

И тут я очнулся. Как взял, да как зарычал грозным басом: «Ра-р-р-р!»

В ужасе схватив сумку, цыганка побежала. Эй, подождите, а я? А как же я?

«Облачко!» – подскочила перепуганная Миля и бросилась за нами.

Я брыкался и шипел. Рассыпаясь в проклятиях, женщина остановилась за углом, чтобы немного отдышаться. Стоило ей наклониться за сумкой, как острые когти-ножи вонзились в её грудь! Цыганка завизжала. На куске её плоти раскачивался я, словно на шторе.

Подоспевший Гоша огрел её по спине. Миля схватилась за сумку: «Брось его! Брось!»

Женщина стояла, как вкопанная, не в силах разогнуться. Тщетно она пыталась отцепиться от меня. Залилась слезами и взмолилась о пощаде – на чистом русском. Я ослабил хватку, и Миля аккуратно вытащила когти из пазов. Не сказав ни слова, она обняла меня и разрыдалась, а цыганка, хромая и ругаясь, ускользнула прочь.

***

«Я дома, – Миля отзвонилась сестрёнке, – не переживай».

«Переживаю, – голос Лёли дрогнул, – может, всё-таки к нам?»

Окинув взглядом пустую комнату, Миля вздохнула: «Да ладно тебе».

Положив трубку, опустилась на кровать без сил. Тут же, не вставая, приглашающе похлопала ладошкой: прыгай. «Облачко, прости меня», – залилась горючими слезами. Я сделал нежный кусь: она ойкнула, но повеселела.

В квартире было совсем пусто. Всё, что мы имели – это кровать, пусть и королевских размеров. Спать без одеяла оказалось совсем не комфортно. Обнимаясь, мы пытались согреться – почти получилось. Кондиционер гудел, набирая обороты: он не мог прогреть сам себя, не то, что комнату.

«Может, у меня температура?» – Миля хваталась за градусник.

Но нет, это был просто был холод, собачий холод.

С кухни доносился страшный, сатанинский гул: это холодильник заводил свою шарманку. Подхваченный эхом, звук умножался в сто крат. Казалось, что в гнетущей пустоте бушует стая призраков: бьёт посуду, роняет вещи, стучит по трубам. Гогоча, открывает шипящие краны. Остервенело сыпется штукатурка, стёкла трещат, как в последнюю дрожь Земли.

Господи помилуй! А это ещё что? Вы тоже это слышали?

Зашуршал подол длинной юбки. Ехидный смех. Тс-с!

Миля закричала, я чуть не подлетел до потолка. Телефон – где-то здесь лежал телефон… Судорожно щёлкая кнопки, включила фонарик. На цыпочках прокралась в зал, а я – за ней, прижав уши.

Но стоило нам переступить порог гостиной, как все звуки сразу куда-то исчезли. В нервной дрожи Миля пошла умываться, краем глаза ловя в зеркале тени за спиной. «Это просто моё отражение», – внушала она себе.

Вернувшись в кровать, такими же дрожащими руками набрала сообщение. Почти тут же пропиликал ответ. Улыбаясь, она отложила телефон в сторону. Зажгла пузатый ночник. Казалось, в этом не было необходимости – окно было таким большим, а огни ночного города – такими яркими, что в комнате было светло, почти как днём, и каждый её предмет был виден отчётливо.

Ещё через мгновение Миля уснула, а я так и сидел, уставившись на котика, наблюдая за тем, как он загорается и гаснет. Я смотрел на него и видел Милину маму, как она успокаивает девочку, до ужаса боящуюся темноты, девочку во власти ночных кошмаров – такую маленькую и такую большую.

«Кто хороший мальчик?» – вспомнил её ласковый голос.

В самых добрых чувствах я прижался к моей Миле. Спит, сладко спит. Потому что лампочка – это не просто лампочка, и иногда она значит намного больше…