Читать книгу Слушая ветер. Стихи последних лет - - Страница 10

Византия! опять твоё имя щекочет мне слух,

И в бурлящую Лету, подобно веслу,

Погружается память, где в звоне печальном вериг

Греет варваров пламя трепещущих свитков и книг.

Это Рима Второго, возможно, бредовая ложь,

Это в бархатных сумерках тени тщеславных вельмож,

Это злата и яда содружества тайная нить,

Это – грех, что без жертвы нельзя искупить.

Но зачем же тогда, как свирели пастушьей мотив,

Об Исминии юном с Исменой оттуда летит,

Феофановы фрески, мерцая, выходят сквозь чернь

И пленят, и медово пьянят так… зачем?!

Море Чёрное, море Мраморное —

Те же волны, и пахнет липами,

И, как русские флаги в трауре,

Облака над Галлиполи.

Светотени родной истории,

Сквозь которые невыносимо

Пароходов гудящих стоны

Из Одессы и Новороссийска.

Там, где беды прошли, протопали

Меж двух Азий – Большой и Малой,

Над Стамбулом – Константинополем

День осыпался розой алой.

Сумерками город охватило,

Охладило улиц духоту.

Без потёртой лампы Алладина

Как во сне вступил я в сказку ту.

Сладко всё же, если ещё веришь

В мир, что сам себе вообразил,

А Султанахмет[1] кружит как дервиш,

Мает душу словно муэдзин…

Пешеходы около и мимо,

И меж ними – как же не узнать! —

В шали бирюзового отлива

Та, что Шаганэ могли бы звать.

Ну, вот, ещё одна осень…

Жаровен уличных дым,

Неторопливы осы

Над грудами сочных дынь.

Арбузов и винограда

Очередной прилив.

Из бывшего Царьграда

Привет, приятель, прими.

Щита на его воротах

Не отыскать следа,

Но чайки тут и вороны

Такие же, как всегда.

А Золотого Рога

Играющая волна —

Аллаха ль, иного бога, —

В своей красоте равна.

Быть может, я простофиля,

Но в спор не желаю лезть:

Прекрасна Айя София

Такая какая есть!

Дивлюсь делам и реликвиям

При звездах и в свете дня.

Не ладят подчас религии —

В культуре мы все родня.

Взглянув на месяц, что плошкой

Горит в синеве как спирт,

Я в воду монетку брошу —

Под светом этим пусть спит.

Не вступая с классикой в раздоры,

Птицей не взлетая в небеса,

«Никогда я не был на Босфоре…», —

Как Есенин мог бы написать.

Сколько лет назад… да разве важно!

Ведь отныне знаю я о том,

Как тут чайки режут воздух влажный

И вода вскипает под винтом.

Как солёный ветер бьёт при этом,

Как восточной звёздною семьёй

Иглами османских минаретов

Вышит полумесяц над землёй.

В осенний день, когда всё как-то пресно,

Крупчато-жестковатый, словно соль,

Припомнился мне снег в районе Бреста,

У приграничных белорусских сёл.

Я понимал: там быт – отнюдь не праздник

И снег его не сделает светлей,

Но где б ни жить, печальней непролазье

В душе, чем на земле вовек своей.

Шёл поезд не спеша в закрытой зоне,

В купе и коридорах свет не гас,

Почти всю ночь не спав, устало-сонный,

С родных пейзажей не спускал я глаз.

Сезон менялся, обостряя чувства,

И сердце холодело как река…

Идут года, но вновь и вновь учусь я

К непостоянству мира привыкать.

Звук гитары гавайской

Мне по-своему мил,

Но с Макаровым Васькой

Под неё я не пил.

Пил под ту, что бренчала

И пронзала тоской

О колымских причалах,

О судьбе воровской.

И пусть вором я не был,

И не знал Колымы —

То же самое небо

Нас давило, увы!

То же самое, к счастью,

Ибо, совестью чист,

К жизни той я причастен

Был, как к дереву лист.

Из глубин непокорных

От весны до весны

Его ветви и корни

Меня к свету несли.

И в осенних ненастьях

Я качался и мок,

Картой пиковой масти

Падал около ног.

У чужих или ваших,

Впрочем, им до того ль,

Есть ли в листьях опавших

Своя жизнь, своя боль!..

О давнишнем себе я

Не вздыхаю – о, нет.

Только малость серее

Без гитары тех лет.

Там, где тяжёлые сугробы

Как мрамор шлифовал мороз,

В эпоху поствоенной пробы

И я когда-то жил и рос.

Качались снежных туч галеры,

И, помнится, в одном окне

По-пастернаковски горела

Свеча (огарок тот во мне).

Её огонь и свет вечерний

Уже давно б забыть пора,

Забыть тот след, что был прочерчен

На смятом ватмане двора.

Двора – не места, но пространства,

Где забирались чувства в плен,

Где было всё предельно ясно

И так неясно, вместе с тем.

Где проходили и скрещались,

Мешались разные следы,

И лужи в оттепель трещали,

Как будто были из слюды.

Свеча мерцала в полумраке,

Не нарушая общий быт,

Но те, кто знал – смотрели в страхе:

В том доме кто-то был убит.

Умирают отцы —

Остаются их друзья и враги подлецы…

Умирают матери —

Остаются пустота и крошки на скатерти…

Умирают правители, их гербы —

Остаются свалки, да на спинах горбы,

Но не будет ни Соловьёва, ни Карамзина

Рассказать о стране, что звалась Зима,

Где метелей кони белые

Нас укачивали, как колыбельные.

Приамурской тайги мне

Аромат незнаком,

Что ж туда, в ностальгии,

Я качусь колобком?

Нет оттуда мне зова,

Где рассвет золотой, —

Просто детство отцово

Греет память золой.

И оттуда, из Брянских,

Материнских земель,

Тянут стебли по-братски

И подсолнух, и хмель.

Житейские заботы. Магазин.

Буханка хлеба. Сахар. Пачка чая…

Закат июльский тени пригасил,

Не радуя, но, впрочем, не печаля

Ни глаз, ни сердце – ровно ничего.

О, эти ежедневные повторы,

Когда в свой улей трудовой пчелой

Спешит под вечер служащий конторы.

И работяга, в свой предел спеша,

Из гастронома двигается прямо

К телеэкрану, где его душа

Согреется игрой «Спартак» – «Динамо»,

И ты идёшь куда-то не спеша

Средь городской привычной круговерти,

В кармане не имея не шиша,

Но складывая строки о бессмертье.

Капризная весна. Накрапывает дождь.

Огни машин и пешеходы редки.

С афиши мокрой пролетарский вождь

Помахивает мне помятой кепкой.

Безденежье и мыслей мутный спектр.

То оттепель, то новые морозы…

Арбат – на слом, Калининский проспект

Цэковские утюжат членовозы.

Мне двадцать лет. Ещё или уже.

Но к косяку минувшего притулясь,

Я словно слышу в птичьем галдеже

Как где-то там проходит моя юность.

Спорят Гжатск и деревня Клушино,

Кто из них был ему колыбелью,

А я помню столицу с лужами

И апрельской её капелью.

Первых гроз веселящий грохот —

Тех, что небо радостно шлёт нам,

И портрет на листовках крохотных

Парня этого в шлеме лётном.

Там взлетала душа как птица

И гордилась силой стальною!..

Было чем нам тогда гордиться.

Про него я, не про остальное.

В стекле заморского калибра

Ром, с ног сбивавший наповал,

С улыбкою, за Кубу либре,

И я когда-то выпивал.

Давно и не один, конечно,

Но пусть тех лет и след простыл,

Не стыдно мне, что, делом грешным,

Считал наш мир весьма простым.

И негодяем, в самом деле,

Назвал бы просто, наконец,

Кто вдруг сказал бы, что в Фиделе

Слились диктатор и подлец.

Я не раскаиваюсь в прошлом,

Где иногда во снах летал —

Я только пробую по крошкам

Восстановить, что было там.

Мои друзья отличий не имели

И знаменитых не было меж нас,

А за столом сибирские пельмени

Нам часто приходились в самый раз.

Горячие, как наши разговоры,

Под стопку и гитарный перебор,

Числом демократических калорий

Они могли б побить любой рекорд.

Сибирским было в них одно названье,

Но суть, возможно, больше, чем еда…

Хотя тогда об этом мы не знали,

Не думали об этом никогда.

Опять увидеть бы мне вас,

Как в прожитом столетии,

Но спичка вспыхивает раз

И дважды не гореть ей.

А мне б на вас взглянуть хоть раз,

Забыв невзгоды,

Но огонёк, увы, погас

И спички на исходе.

Ах, этих спичек коробок,

Ах, эти чувства!..

Но не зажжёт ни чёрт, ни бог

Того, что пусто.

Убирали картошку,

Были сажи черней

У девчонок ладошки

И ладони парней.

Не романтики ради

(спорить нечего – факт)

Оставляли тетради

И физтех, и филфак.

На заводах, в конторах,

В духе сталинских од,

Пела партия хором

Про «картофельный фронт».

Поминала разруху,

Ту, что знали отцы,

Про рабочие руки

Бубня: «дефицит».

О, страна дефицита

(при избытке начальств

и райкомовских сытых

халифах на час)!

О, страна-самородок —

Искры света и мгла,

Где, играя с народом,

Власть не лгать не могла.

До чего ж они схожи —

Годы скудные те

И картошка в рогожах

На уставшей земле.

Шестидесятники… Оценки скорые…

Стихов дрожащее свечение…

О правилах и нормах спорили,

А надо бы – об исключениях.

Искусство фраз… Какая разница,

Где скрыта сил его пружина —

Всем нам эпоха-одноклассница

Когда-то головы кружила

И, забывая про грамматику,

От рифм и образов пьянея,

Тонули юные романтики

В тетрадках в клетку и в линейку.

Ах, оттепель с хрущёвским именем,

Эпоха молодых побегов,

Мир, что как дом знакомый выбелен,

Но с трещинами за побелкой.

Пусть вечностью уже забиты

Парадные твои и окна,

С любовью мною не забыто,

Что было и внутри, и около.

Исчезают московские дворики

И гитары в них не звучат,

Скоро будут лишь бедные Йорики,

Чтобы Гамлетам не скучать,

А потом ничего не останется,

Лишь из уст пацана, что подрос,

Тихо выпорхнет: «до свиданьица!»,

Будто бабочка на мороз.

Человек я неорганизованный

На свою (не на вашу) беду,

Что мне будущее за горизонтом,

До которого не дойду!

Не отыщет душа отдушины

Среди серых парижских химер,

Но когда-нибудь Вовки Грушина

Приплывёт за мной «Архимед»

И скажу я вам: до свиданьица,

Отправляясь на нём в те края,

Где меня давно дожидается

Поседевшая ребятня.