Читать книгу Время Музы - - Страница 2

Июнь 2048 года, Москва.

На университетской сцене подходил к концу отчетный спектакль. Дипломники давали безвкусно обработанную на новый лад пьесу, что-то из Островского. Нескладный поклон не удостоился и хлопка, уставшие артисты удалились. Комиссия и преподаватели, среди которых были весьма именитые мэтры, не спеша приступили к обсуждению оценок выпускников.

На последнем ряду двое немолодых людей – седовласый пышноусый мужчина и элегантная дама – громко перешептывались, будто подростки.

– Стоило сорок лет ждать, чтобы посидеть с тобой на местах для поцелуев! И ради чего, Галя? Ради этого? Нет, и не уговаривай, это же бездарность, абсолютное ничтожество!

– Присмотрись получше, она не так уж и глупа. Дай девочке шанс.

– Я не посмею доверить систему этому пустоголовому созданию.

– Ты сделаешь это, Андрей! В ней есть то, что ты так давно ищешь – природная интуиция, энергетика. Если ты не почувствовал с последнего ряда, приходи ко мне на чай, ее я тоже приглашу.

– Эта женщина зовет меня на чай! О боги!.. Нет! И не проси. Я занят. Меня ждут в Думе.

– Да брось, Андрюшка! В Думе тебя уже давно не ждут.

– Она же дочка Елены, в ней надежности ни на грош!

– И Энова, а тот – сам знаешь кто. И откуда. Если и отправлять кого, так уж точно эту девочку. А насчет бездарности, так это ты зря. Гениями не рождаются, уж тебе-то это известно лучше других. Все, жду тебя завтра вечером к восьми, и не забудь взять то, что тебе нужно для анализа крови. Не знаю, чем вы, инквизиторы, пользуетесь – древними шприцами с иглами, скальпелем, мачете или еще какими пыточными инструментами. Да, я не жалею бедную девочку, но она поймет, ведь я стараюсь ради ее будущего… Все, Андрюшка, жду. И не отнекивайся, ссылаясь на якобы важные встречи. Я уверена, Гале Логиновой ты не откажешь.

Дама, не прощаясь, ушла, а мужчина почесал в затылке и, глядя ей вслед, крякнул:

– Уж это ты точно сказала… Когда ж я отказывал Гале Логиновой?..

Андрей Дмитриевич Гронский неторопливо вышел на широкий двор, сожмурился от яркого солнца, вальяжно уселся в мягкое уличное кресло под липами. Устроился так, чтобы хорошо были видны автоматические двери университета.

Июнь нынче был солнечным и жарким, о прохладе лишь мечталось. Подлетел бот-секретарь, бесстрастно предложил холодный напиток. Старик послушно взял бутылочку, скривил ус и пробурчал:

– Санчо! Бездушная тварь, будто не знаешь, что я не люблю этой гадости? Окрошки бы на квасе предложил, так ведь нет, колу подаешь…

– Я не бездушная тварь. Я Санчо, ваш консультант. Эта кола – препарат от артрита, он полезен для ваших суставов, шеф. Смею напомнить вам о двух встречах, запланированных на сегодня. Через два часа и через пять часов тридцать минут.

Гронский отмахнулся от надоедливого бота и присмотрелся к входу в университет. Стайка сдавших экзамен студентов, уже выпускников, весело общаясь и чирикая, будто стрижи, вылетела наружу. Их свежий, бойкий вид вселял надежду.

Когда Гронский был в их возрасте, молодежь сидела по домам на удаленке. Обучались студенты по интернету, личное общение было ограниченно, оттого и возникли проблемы, ставшие теперь ребром… Сначала онлайн-игры, потом онлайн-обучение, затем онлайн-семьи и совсем уже полный бред – заочные родители, доверившие своих малышей более надежным, чем человек, ботам.

Робот обеспечит безопасность, санитарную чистоту и внимание к чаду круглые сутки. Он вовремя накормит, приглядит, укачает. А когда ребенок подрастет, бот не посоветует ему опасных книг, не покажет дурного примера, ограничит малыша от нежелательных контактов в сети. Никакая самая заботливая бабушка не могла воспитать ребенка лучше, чем бот. Ведь бабуля – лишь человек, который может отвлечься, заснуть и не заметить, что дитя залезло в микроволновку или засунуло пальчик в миксер. Роботы выручили родителей, дали им уверенность в безопасности жизни их чад.

Но в итоге все эти предостережения сделали новое поколение бездарным, напуганным, безинициативным и попросту глупым. Доверив все бездушным механизмам, человеческое общество стало зависимым от них. Полная душевная деградация замаячила в самом недалеком будущем.

Прошло много времени, пока светлые головы – в основном электронные – не осознали, что личное общение важно для развития не только ребенка, но и всего человечества. Необходимо было переводить обучение, работу и всю жизнь в прежний, офлайновый режим. Но, как оказалось, принять решение было легко, а вот осуществить куда труднее. Страшно было отпускать дитя из дома, в ужасный мир, где возможны физические контакты. А если пристанут роботы-рекетиры? Или грабители? Активисты кричали в сети, что нужно быть храбрым, что наши прадеды не знали, что такое интернет и общались без сети. Некоторые храбрецы даже начали выходить на улицу, оставив гаджеты дома. На них глядели с опаской и недоверием, как если бы в прежние времена глядели на человека, осмелившегося выйти без одежды.

Новые политики (одно время в их числе был и Гронский) поднялись на волне офлайна, принялись переубеждать население – начинать надо с системы образования. Сперва – институты, а уж после школы и сады.

Первые ласточки-университеты, рискнувшие перейти на офлайн, пустили в свои двери подросших в домашних теплицах недорослей. Испуганные, будто совята на ярком солнце, бестолковые и беспомощные, сначала они сторонились друг друга и преподавателей, но вскоре природа взяла свое, и молодые люди начали общаться.

И вот теперь Гронский наблюдал за одним из первых таких выпусков: ребята вылетели стайкой на залитую солнцем университетскую лестницу, атаковали ботов заказами мороженого и ледяного кофе. Всей группой они играли в какую-то глупую голографическую игру, нечто простое, бессмысленное и кислотно-яркое. Сообща они пытались построить в университетском дворе огромную башню-тетрис из сочных объемных фигур. Глядя на ребят, можно было с радостью выдохнуть – труд Андрея Дмитриевича в Думе в последние годы был не напрасным. Дети становились вполне нормальными, такими, какими были ребята в детстве Гронского.

Но вот кандидатура, которую настойчиво предлагала ему одноклассница-Галя, вызывала сомнение. Андрею Дмитриевичу нужна была личность, харизма, обладающая внутренней силой, а тут – непонятное невзрачное создание, очень коротко стриженное и одетое как мальчишка, худощавое, блеклое. Девчонка без интереса попереставляла фигуры из воздуха, потом, заметив Гронского, что-то сказала друзьям – те рассмеялись. Насвистывая, она в три прыжка одолела высокую лестницу и скрылась за липами.

– Вы – Андрюшка, – звонкий голос над ухом заставил старика едва ли не подпрыгнуть. Кандидатура нахально хрустела биочипсами и, прищурившись, с любопытством изучала Андрея Дмитриевича. Яркое пятнышко пирсинга на брови отвлекало на себя внимание с невзрачного девичьего лица. – Куда бабулю дели? Как вам наш спектакль? Вы нам всем мешали работать, болтали на заднем ряду. Вы представьте, как трудно сосредоточиться на роли, когда и текста-то толком не знаешь. Я у тети Гали ваши фотки видела. В детстве вы прикольным были, я бы такого подразнила. Мама должна была. Вас точно не троллили в детстве? Забавный такой лопоухий мальчонка был. А, да уши у вас и сейчас торчат, только волосами прикрытые. Ну-ну. Вот только зря усы отрастили. И пузо. Ой, пардон! – она расхохоталась.

Гронский дернул усом – пожалуй, с выводами он поспешил. Эта тараторка может оказаться занятной особой…

– Не Андрюшка, а Андрей Дмитриевич Гронский. Ты тоже, будь любезна, представься. Как-никак не в берлоге знакомимся, в приличном месте.

– Варвара Николаевна Энова к вашим услугам, любезный фон-барон Андрей Дмитрич! Так вы не ответили, как вам наш спектакль? Полный треш, не так ли? Бредятина, отстой! Представьте, тройбан мне влепили, да и правильно – как в такой роли раскроешься?.. Островский скучный как всегда. Эх, мне бы классика поприличней! Гертруду бы сыграть… Не Офелию, та пустышка, а возрастную даму. О, я бы отмочила! «Ты повернул глаза зрачками в душу! А там повсюду пятна черноты. И их ничем не смыть!».

Она комично закатила глаза, подняла руку и отстаила ногу – Андрей Дмитриевич хмыкнул.

– Ты можешь оказаться мне полезной.

Девочка насупилась, опасливо отступила на пару шагов. Положив руки в карманы курточки и надвинув пониже капюшон, недоверчиво буркнула:

– Деда, поаккуратнее. Тут камеры, если что, охранные боты. Нас стерегут, вы не думайте. Мы – то самое новое поколение, с которым тут все носятся, как кошка с салями. «Полезной ему», видите ли… Чего вам от меня надо, старый вы пень?

– Вообще-то, кошка с салом, а не с салями. И, кстати, любопытно ты называешь будущего работодателя.

– Я еще и не так могу назвать, уверяю. Работу, типа, предлагаете? Ну-ну. Сомневаюсь, что вы – один из тех новомодных режиссеров, которые предпочитают живых актеров графике. Не тот типаж, дедуля. Усы, конечно, есть, но вот шарфик… Где шарфик? Нету! Да и работодатели вряд ли рискнули бы лично на экзамен приехать, они все заочники.

Последнее слово девчонка произнесла с презрительной гримаской мартышки, перед которой разважничался банан.

Гронский захохотал на весь двор:

– Нет, эта барышня бесподобна! Галя была права, она всегда права!

– Тетя Галя – старая фондюшница, которая только и умеет, что булькать сыром, изрыгая покрытые плесенью истины. Но, впрочем, я ее люблю. Она мне мою мамашу заменила, когда та свалила, никому ни слова не сказав. Паскуда. Но вернемся ко мне: да, я бесподобна! Это да, это про меня. Но я пойду. Полагаю, что такое почта, Андрей Дмитрич, вы по древности своей не забыли. Поэтому, если уж вы действительно серьезный работодатель, то скиньте мне ваше предложение, а я, так уж и быть, подумаю, соглашаться или нет.

– До завтра, Варвара.

– С чего бы это?! Я еще ни на что не соглашалась!

– Все равно до завтра.

Старик неторопливо пошел к припаркованному флаеру, его секретарь что-то забубнил ему на ухо, тот привычно отмахнулся. Варя высыпала недоеденные чипсы на землю, надула пакет и с грохотом хлопнула им о скамейку. От резкого звука Гронский дернулся, девчонка расхохоталась и побежала к друзьям.

* * *

Нет, конечно же, я не настолько инфантильна, мне нет смысла вести себя, как четырнадцатилетний подросток. Мне уже двадцать два, и, думаю, я уже давно взрослая. Просто вдруг захотелось разыграть, подколоть задаваку-Гронского. Я отлично его знаю по рассказам мамаши (тогда она еще жила с нами), и знаю тоже, что мамуля любила доставать парня в школе именно таким образом – нахальной агрессивностью, развязностью и хамством. Это было в те доковидные времена, о которых тетя Галя со вздохом умиления говорила: «Тогда юные разгильдяи бегали по улицам, не страшась и не опасаясь вирусов, дралилсь на переменках линейками, носили на плечах тяжелые рюкзаки с книгами, дергали девочек за распущенные волосы, а потом целовались с ними на остановках и в темных подъездах». И ахала. Забавная старушка.

В свое время мама у меня была боевая: ее с детства звали Елена, не Леночка, не Лена или Ленусик, а Елена. В школе она была спортсменкой, могла легко тащить не один рюкзак на спине, а сразу три, а потом распинывать их по углам класса, метко попадая в обиженных ребят, у кого чуть раньше эти рюкзаки забрала силой. «Эти недотепы еще и недовольны были! Представь – я им рюкзачок в класс принесла, в ручки вручила, а им не нравится!». Ураган-Елену мог сдержать лишь один человек, и им была единственная подруга Галка-зануда. Лишь одним многозначительным взглядом и тихим: «Елена!» она усмеряла лавины неприятностей и торнадо безумных шалостей. И пусть у Гали были другие интересы (фортепиано, Гендель, эпоха раннего рококо и нескончаемые тонны книг), они с Еленой были неразлучны.

За начитанной и умной Галей безмолвной тенью ходил Андрюшка Гронский. Но до мужчин и мальчиков, живших с ней в одно время, примерной девочке дела не было: умницу интересовали лишь герои прошлых столетий. Будь Андрюшка гениальным Вивальди, или великим Галилеем или, на худой случай, Александром Вторым, тогда прекрасные карие глаза смягчились бы, сердце умницы дрогнуло. Но, увы, Гронский был простым троечником. Единственное, что в нем было ценное – это упорство, с которым он не отставал от своего выбора. Чем неимоверно раздражал Елену, вынуждая подтрунивать над собой. Гронский стоически терпел унижения, а порой и побои, лишь бы быть рядом с ее неприступной подругой.

Когда Елена вышла замуж за Николая Энова и родила меня, то я как-то незаметно стала воспитанницей Гали. Прошло время, но ничего не изменилось: подруги общались, мамуля издевалась над Гронским, а Галина спокойно его френдзонила. Но однажды, десять лет назад, мама исчезла. Поссорилась с отцом и свалила в неизвестность. Искали везде, даже полиция занималась, но, видать, мы с папой, тетей Галей и Гронским ее так задолбали, что она решила к нам не возвращаться. Боты в полиции уверяли, что в последний раз камеры ее зафиксировали в Питере. Ну и ладно, не нужны мы ей – проживем, не потрескаемся! Папку только жалко…

Так вот, последние десять лет тетя Галя взяла меня под свое сонное крыло. И теперь, ни с того ни с сего, позвала старого одноклассника на мой отчетный спектакль. С чего бы это?..

На чай у тети Гали я не поехала намеренно, не хотелось еще раз встречаться с гадким Гронским. А чтобы особо не расстраивать старушку, я нашла себе отличное оправдание – сразу после вручения диплома умчалась в Сибирь, так как «неимоверно соскучилась по папулечке». Уже дома мне пришлось долго игнорировать просьбы наставницы ознакомиться с предложением Гронского, согласилась лишь после того, как об этом попросил отец. Видать, тетя Галя оказалась настолько занудной, что и Энова достала, а уж тот в свою очередь добрался до дочери.

Флегматично пустив колечко дыма из трубки, он сказал мне как-то вечером:

– Знаю, Гронский – господин весьма скрытный, потому сомневаюсь, что его вакансия покажется тебе интересной и выгодной. Но, душа моя, это твое первое рабочее предложение, поэтому хотя бы из вежливости, будь добра, ознакомься с пакетом. А уж после с легким сердцем можешь писать отказ.

Да, отец был всегда такой… эээ… немного странный, старомодный, будто из другого века. Но я его люблю и ценю его мнение выше прочих. Поэтому я почесала в затылке и решилась все же прочитать давно висящее на почте объемное письмо.

Адресантом выступал некий научно-исследовательский институт с невыговариваемым названием. Признаюсь, я даже засомневалась, что моя скромная особа могла заинтересовать столь серьезных ученых. Но аватарка показала, что ученые в институте так себе, не особо умные, потому что на фото старательно высовывал язык сам Гронский в образе Эйнштейна. Это ж надо: наш Андрюшка – целый генеральный директор, профессор истории, да еще и бывший депутат Государственной Думы. Тот еще Киса Воробьянинов. А по нему и не скажешь… Каким-то непостижимым образом институт объединял культурологию с хронологией и историю с физикой. Тут же трудились биологи, нейрофизики, квантовые механики, генные инженеры и конструкторы. Понятно, все работали заочно, хотя в официальном адресном поле был указан конкретный офис в Москве на Пресненской набережной.

Чем точно занимался институт и зачем такой серьезной организации потребовалась неопытная актриса, я так и не поняла. Я быстро сдулась на обязательном тесте, на прохождение которого требовались три дня и капля крови. Не так страшно сдать кровь на анализ – не больно и даже интересно (хотя зачем?). Куда тяжелее искренне, не таясь, ответить на восемьсот вопросов. От невинных: «Меня легко обидеть? Да, нет, не знаю» до более откровенных, наподобие: «Лягу ли я в постель с незнакомцем, которого уважаю, но не люблю? Да; наверное, да; конечно же, да». Особо не стараясь, я потыкала в ответы с полузакрытыми глазами, сдала домашнему роботу кровь (вот вурдалаки, кровушки юной им захотелось!), отправила письмо с ответом и постаралась поскорее забыть такое странное предложение работы, так и не поняв в сущности, что именно мне предлагали.

Буквально через два дня неожиданное приглашение на стажировку сразило меня наповал. Берут?! Гронский совсем свихнулся? Или он таким и был? Да на что я ему сдалась? С досадой прервав так и не начавшиеся каникулы, мне пришлось лететь обратно в Москву, устраиваться на новую работу.

Прямой флаер из Сибири долетел до места за два часа. Я потратила это время, слушая вполуха задание нового шефа – файл с подробным жизнеописанием поэта начала двадцатого века, Сергея Есенина. Что-то про классика припоминалось со школы, что-то из рассказов тети Гали. Несколько стихотворений, кое-что из его яркой биографии. Ну… выпивал, буянил, ну… ухаживал за царской дочкой. Еще, вроде бы, в Америку ездил, жен у него несколько было… Ах, да, одной из жен была модная в те времена танцовщица Дункан…

На что сдалась мне эта информация, что нужно было с ней делать, и в чем заключалась сама идея появления Варвары Эновой в столичном исследовательском институте, я до сих пор не догадывалась.

Автоматическое управление легко посадило флаер. Темнело. Лес старинных высоток подавлял, буквально вдавливая, вжимая в землю. Я вышла из кабины, поглядела вверх – голова закружилась. Темные небоскребы почти смыкались в небе и в то же время отражались в речной воде, будто скалы в далекой сибирской тайге.

Когда-то здесь, на набережной Москвы-реки, сиял огнями Сити, сновали толпы снобов-офисников, фотались туристы, парковались дорогие автомобили. Сейчас же, когда люди почти не выходят на улицу, в офисах трудятся лишь боты и контролирующие их малочисленные храбрецы. Вместо сотен машин на парковках висела пара-тройка флайеров, окна старых высотных зданий темнели провалами – работающим внутри ботам свет был ни к чему.

– Варвара Николаевна?.. – ко мне подлетел секретарь, осветил дорогу к одной из высоток, подал стаканчик с горячим какао. – Я Санчо, ваш консультант. Будьте добры проследовать за мной. Андрей Дмитриевич Гронский просил ввести вас в курс дела. Сам шеф, к сожалению, не сможет присутствовать на вашей стажировке. О чем просил прощения у вас, Варвара Николаевна.

– Гронский просил прощения? Да ну.

Блеск. Этот старый пень даже не потрудился встретить меня, лучшую актрису выпуска… Ну, или не самую лучшую, все же тройка в дипломе – как ни крути, не пятерка. Я насупилась, отпила из трубочки и хмыкнула: а ведь не зря в тесте спрашивали про два любимых напитка – кофе утром, какао вечером. Вкусно. Знают, падлы электронные, как размягчить маленькую Варю.

– Ладно. Веди меня, мой Вергилий…

– Я не Вергилий. Я Санчо, ваш консультант, – пискнул глупый бот.

– Ну-ну. В таком случае я – умная, скромная и начитанная великосветская барышня. Пошли уже! И давай, железка, рассказывай, чем вы тут, в своей шаражке, занимаетесь и чего вам от меня потребовалось?

По рассказу секретаря, меня ждало участие в новом проекте реализации особой виртуальной реальности. Это была не обычная игра-бродилка с эффектом присутствия, построенная по строгим правилам и ограниченная со всех сторон, а полновесное погружение, буквально жизнь внутри некоего заданного пространства, которое, впрочем, не было ограниченно почти ничем. К примеру, если ты, находясь в игре, пожелаешь вдруг смотаться на Ману, на Шира или на Гавайи, то легко сможешь сделать это, вне зависимости, хотел этого твой герой или нет.

Разумеется, ограничения были – куда без них? Их немного, но они оказались крайне строгими. Во-первых, как в любой игре, существовал объект, на которого было направлено внимание героя, его нужно было найти среди представленной реальности и действовать с ним по заданной схеме. Во-вторых, сам герой, которого ты играешь, должен придерживаться поведения, подходящего ему по плану, должен не только вести себя, как прописанная личность, но и выглядеть именно этим человеком (о чем будет особая, весьма важная оговорка). В-третьих, что очень важно, сама реальность – это в точности востановленная определенная историческая эпоха, объект – реальная историческая личность, а герой – его близкий человек.

Получается погружение в историю с настоящими каретами, лучниками, коровниками, слугами и дворцами, а вдобавок ко всей этой прелести еще и общение с реальными историческими личностями! Ну, или почти реальными. Все же не стоит забывать, что ты играешь.

Вот Гронский дурень, если б сразу сказал, я не строила бы из себя важную птицу и была тут уже на следующий день! Это ж так здорово!

Небольшой, но важный нюанс касался героя, которого я должна изображать. Я не просто буду выглядеть им, я буквально трансформируюсь в него, физически изменив собственное тело.

Я слышала о подобных научных разработках. Поговаривали, что в других странах, где не доверяют ботам, разведчики используют особую генную сыворотку, в шутку названную любителями детской классики «Оборотным зельем». Всем известно, что данная технология – фейк, но кое-кто в нее верил. Сыворотка изготавливалась из гена исторической личности, которая жила рядом с «объектом», вводилась под кожу каждое утро, и если не вводилась вовремя, то новый облик исчезал, пугая метаморфозами все общество и возвращая герою мою бледную невзрачную внешность, которой вовсе не место среди прекрасных и могучих героев истории. По плану, если кончилась сыворотка, то кончилась и сама «командировка», вне зависимости от того, успел ли ты завершить свое задание или нет. В этом случае необходимо явиться в пункт приезда к порталу и, несолоно хлебавши, возвращаться на базу.

– Круто! – выдохнула я в восторге и затараторила: – Санчо, ты гений! Такая работа – блеск! И артист, и журналист, и историк – да, да, это я! Я в деле! Так, куда я еду? Кем я буду? Что должна делать? Быстрей, Вергилий мой, веди меня к вашему порталу!..

– Я не гений. Я не Вергилий. Я Санчо, ваш консультант. Проследуйте за мной. Вы подпишите договор о неразглашении, получите снаряжение, обучающие белки, а также рекомендации от нашего специалиста.

На одном из последних этажей высотки светилась пара окон. Там, наверху, был кто-то живой, и это был не Гронский. Я поспешила за секретарем, пересекла полутемный пустой холл (из угла приветливо пискнул бот-консьерж), поднялась на лифте на восемьдесят третий этаж и остановилась у освещенной двери матового стекла с помпезной серебряной табличкой: «Петр Сергеевич Смирнов, технический консультант».

Секретарь незаметно исчез, а я в нерешительности замерла у закрытой двери. Как-то не замечала за собой даже доли трусости, но сейчас, очутившись одна в темном коридоре старинной высотки, подсвечиваемом лишь тонкими огоньками по краю ковровых дорожек, я стушевалась. Светящаяся дверь впереди показалась таинственным провалом то ли в пустоту, то ли в неизбежность… Плюнув с досады за эти глупые бредни, я пинком открыла дверь.

Комната была оборудована, как все современные офисы: стена-монитор, мягкий диванчик для оператора, столик с кривым кактусом и огромное окно во всю стену, за которым темными громадами высились соседние небоскребы. Монитор горел странными формулами и схемами, хозяина нигде не было.

В кабинете было неубрано, и это мягко сказано – столик, помимо кактуса, был завален коробками с доставки, повсюду валялись смятые банки из-под колы и мятного какао, палочки для азиатской еды, пакетики чипсов и фантики конфет. Немым укором надо всем этим безобразием возвышался бот-уборщик, из которого вынули чип с программой. Вероятно, он понимал, что нужно убраться, он видел это, так как его камеры уныло горели, но поделать, увы, ничего не мог. Кроме беспомощного бедолаги в комнате было пусто.

Я прошлась по мусору, смахнула с головы робота кробку от китайской лапши:

– Крепись, брателло, жизнь нелегка. Правила игры задаем не мы.

Выбрав из свалки нераспечатанный пакет биочипсов, захрустела ими и с ногами завалилась на диван. Неважно, насколько суровый тут у них технический консультант, я всегда была при оружии – мамино нахальство еще никогда меня не подводило.

Неприметная дверь в туалетную комнату отъехала в сторону, и на пороге появился обладатель помпезной серебряной таблички. На серьезного консультанта он не был похож, ну совершенно, абсолютно не похож. На меня, бесцеремонно валяющуюся на его диване, удивленно уставился высокий подросток лет пятнадцати-шестнадцати. Прыщавый, сутулый, худой и рыжий до красноты. Вид классического ботаника ему добавляли старинные очки с большими диоптриями (такие только в фильмах бывают!) и безразмерная клетчатая рубашка поверх футболки.

– Ты, что ль, Петр Сергеевич Смирнов? – я постаралась, чтобы чипсы хрустнули как можно надменнее.

– Эээ… Я. Да, я, точно я… – неуверенно заблеял мальчишка и опасливо покосился на гостью. Было видно, что он побаивается людей, ему не хватает опыта очного общения. – А ты… вы… кто? Это, кстати, были мои чипсы…

Я вскочила с дивана, протянула пакетик:

– Угощайся, я не жадная! Я Варька. То есть Варвара Николаевна Энова. Санчо про меня не предупреждал, что ли?

– Секретарь шефа? Я его сюда не пускаю. Боты, они такие суетливые, вечно мешаются… От него, вроде бы, недавно приходило письмо. Я, правда, не открывал.

– Так открой быстрее! И активируй своего уборщика. Пусть он и суетливый, но у тебя тут форменная помойка. Как ты вообще гостей принимаешь?

– А никак. Тут кроме вас еще не было никого живого, – мальчишка включил бота, тот, с трудом поверив в такое счастье, жизнерадостно замахал щетками. – Я не общаюсь ни с кем лично, только онлайн. Зачем? Мне даже шеф по телефону звонит, хотя его кабинет всего на два этажа выше.

Я загорелась:

– Кабинет Гронского здесь?! Петька, покажи! Давай посмотрим, а? Его же сейчас нет!

Удивленно расширив глаза на «Петьку», консультант залез в почту, пролистал письмо, скривился.

– Вы… то есть ты, наша муза… Та-ак, ясно. Варвара Николаевна…

– Просто Варька.

– Варька. Поздравляю со вступлением в наш дружный коллектив…

– …в котором никто никого лично не видел? Даже шеф с коллективом по связи общается – ха! А вот меня он очно вербовал. Даже уговаривал, а я сопротивлялась.

Мальчишка внимательно взглянул на меня, даже снял и протер очки для верности. Этот взгляд сделал его едва не вдвое старше. Петька всматривался сосредоточенно и долго, пока не произнес серьезно:

– Татухи есть? С татухами, пирсингом, серьгами и вживленными чипами придется распрощаться. После прыжка… то есть сыворотки, знаешь ли, все зарастает, организм полностью обновляется. Кстати, это даже для здоровья полезно…

– Я думала, вранье все про сыворотку.

– Для всех – вранье, для нас – реальность. Это еще мелочи, подруга. Ты здесь такого насмотришься…

Он быстро освоился, поправил очки и бодро застучал пальцами по виртуальной клавиатуре. На стене-мониторе замелькали непонятные символы, в нескольких открытых окнах заморгали значки загрузки.

– Ткни пальцем сюда, вот так, – он открыл какой-то документ на пятидесяти страницах, быстро пролистал его, подал мне клавиатуру, счтывающую отпечаток пальца. Я послушно прикоснулась. – Это твое подтверждение о неразглашении. Полагаю, читать не будешь, скучно до зевоты… Поехали дальше. Вот, сейчас загрузятся твои данные, синтезируются личные обучающие белки. В лаборатории введем пару прививок и приступим к извлечению героя. А там и до сыворотки доберемся. Все просто: немного пробудешь в боксе для закрепления данных, и уже завтра отправишься к Есенину!

Почесав в затылке, я пробурчала:

– Да уж, «просто» у него все… Еще бы хоть половину понимать, о чем этот вундер болтает… Белки у тебя, значит, обучающие, а желтки какие – отупляющие? Ладно, завтра к Есенину, а там на месте разберемся.

– На месте так на месте, проблемы твои, не мои. А сейчас иди в лабораторию, это этажом выше. Тебя встретит бот.

Я подскочила, с воодушевлением потерла руки:

– Пойдем вместе! Покажешь мне тут все. К шефу в кабинет заглянем…

Консультант побелел, вжался в диван.

– Ты что?! Я не выйду отсюда. Я, знаешь ли, не выхожу. Совсем. Даже из своих комнат. Мне незачем.

– Ну, Петька, с изоляцией ты явно перегнул. Ты, что ли, живешь здесь, в институте? На улицу не выходишь? Сам-то откуда? Родня, боты-воспитатели?..

– Все это неважно, у меня есть любимая работа, это самое главное. И лучший в мире шеф. А выходить куда-то, говорить лично с кем-то, тем более, дотрагиваться и контактировать – это, простите, не мое. Я пролистываю новости каждый день: я знаю жизнь, и поэтому предпочитаю не рисковать.

– Ну и дурак, – я презрительно фыркнула. – Если ты не сидел у костра в тайге под звездами, без ботов, телефонов и компов, если комар не кусал твою худую шею и близкий человек с размаху не размазывал его по тебе же, то ты, брат, не жил. Пусть ты невозможный умник и знаешь кучу нудных штук, но крайне глупо утверждать, что ты знаешь жизнь, не прожив по-настоящему ни дня.

Мальчишка вскочил, сжав кулаки, дребезжащим от возмущения голосом воскликнул:

– Костер – это опасно и неэкологично! Комары – переносчики двадцати трех видов инфекций, лихорадок и вирусов! А стукнуть по шее – это вряд ли проявление любви или хотя бы дружбы! Все, Варвара Николаевна, вас ждут в лаборатории. Санчо проводит вас и покажет ваш бокс. До завтра, я вас наберу с утра.

Я вышла. Подумав, пожала плечами: каждый по-своему переживает изоляцию. Кто-то стремится выйти из нее, а кто-то боится вернуться в жизнь. Петька явно был из вторых, он, возможно, на своем веку так много, как сегодня, не общался с человеком, не находился рядом с кем-то в одной комнате. Он просто не умел иначе. Похоже, встреча со мной для него оказалась жутким стрессом. Теперь неделю дергаться будет, таблетки глотать.

В коридоре верным Хатико маячил Санчо. По просьбе дорогой гостьи он с готовностью провел экскурсию по институту, показал лаборатории, больничный отсек, мой личный бокс и, с особым почтением, на какое только способна бесчувственная жестянка, дверь в кабинет на восемьдесят пятом этаже. Дверь эта была особенной. Высокая, под потолок, аркообразная, будто из замка древнего рыцаря, на вид очень тяжелая. Темный дуб выглядел на удивление новым, большие стрелки кованых петель и кольцо-лев вместо ручки, натертые трудолюбивыми ботами-уборщиками, жизнерадостно сияли.

Без пояснений было понятно, кто должен обитать за такой дверью. Царь-бог, по совместительству босс, а также шеф… фанфары… господин генеральный директор Гронский Андрей Дмитриевич! Именно об этом и уведомляла безвкусная золотая табличка, сиротливо стоящая на боку в углу недалеко от входа. Вероятно, шеф еще не решил, куда ее повесить: на дверь, и тогда стиль древнего замка потеряется, или рядом, что, в общем, ситуацию не спасет.

Ни на что не надеясь, я толкнула таинственную створку, та легко поддалась и даже приоткрылась. Вот она во всей красе – эра людей на дистанте, даже замок на такую дверь не удосужились повесить! Бот закон не нарушит, а кроме педантичных машин никому и в голову не придет заглянуть в чужой кабинет без спроса. Особенно, если это кабинет Великого Босса. Почувствовав, как яростно зачесались руки, я расплылась в каверзной улыбке. Санчо, видимо, не заметил моих коварных замыслов, прикрыл дверь и добродушно пискнул:

– Шефа сегодня нет. Позже он примет вас здесь, а сейчас будьте добры пройти в лабораторию, обучающие белки уже синтезировны.

Пирсинг пришлось вытащить, но перед тем ненадолго отлучиться из лаборатории по личному делу. После прививок и капельниц с теми самыми «обучающими белками» в голове поднялся гул голосов, мешанина образов, какие-то странные, будто чужие, мысли. Меня резко потянуло в сон. С помощью Санчо я едва доползла до своего бокса и, не раздеваясь, рухнула спать.

Снилось, что я стала совсем другим человеком, что меня зовут вовсе не Варвара Николаевна Энова, а Галина Артуровна Бениславская (приснится же такое!). Отец у меня был французом, мать – грузинкой. Но воспитывалась я у тети с дядей, так как моя матушка была душевнобольной. С подачи подруги в семнадцать лет увлеклась большевизмом, сбежала из дома, поступила в университет. А недавно устроилась на новую работу, не в странный и непонятный институт, а в органы госбезопасности на Лубянке. Контора эта донельзя суровая и страшная, но знакомства в России – это все, а меня туда устроили именно по знакомству. И я… чем же я там занимаюсь?.. Не в застенках же пленников пытаю? Фу, как банально – я всего лишь набираю тексты на печатной машинке. Да, и, кстати, на дворе, между прочим, 1920 год. Вот так-то.

Проснулась я от укола в плечо. Гул в голове прошел. С трудом разлепились глаза: передо мной маячили Санчо и бот-доктор из лаборатории. Секретарь пискнул:

– Доброе утро, Варвара Николаевна. Судя по показателям, ваш организм отлично воспринял обучающие белки. Вам только что была введена сыворотока, после завтрака мы экипируем вас и вы сможете отправляться. Приятного аппетита.

Пахло свежим кофе. Я огляделась – стол был сервирован на пятизвездочном уровне, по виду все было очень вкусно, именно так, как я люблю. Даже фирменные тети Галины кексики с малиной были именно такими, как готовит она. Что ж, не зря я, значит, на тот длинный тест отвечала – хоть в чем-то он пригодился. Местные боты теперь умеют стряпать, как тетя Галя.

Я села есть, но подавилась первым же куском: на глаза попал странный предмет, стоявший тут же на столе. Предмет, которого я раньше не видела, но сейчас отчетливо знала, что это и даже как этим пользоваться.

– Зачем вы приволокли сюда керосиновый примус?! – я вскочила, испуганно охнула. – Какого черта?.. Откуда я знаю, что это за штуковина? Санчо, колись, железная тварь!!!

Верный Санчо, спокойно разкладывая мою экипировку по заправленной кровати, бесстрастно поведал:

– Я не железная тварь, я Санчо, ваш консультант. Вам еще вчера был введен комплекс обучающих белков, необходимых для проживания в той эпохе, в которую вы направляетесь. Двадцатые годы двадцатого века: коммунальные квартиры, самостоятельный, пятого уровня, быт. Теперь вы сможете не только разжечь примус, но и запрячь лошадь, перезарядить Парабеллум и даже, что крайне непросто, заправить лист бумаги в печатную машинку Ундервуд и передвинуть каретку.

Я закашлялась.

– Круто. Я и не знала, что мне потребуется перезаряжать лошадей и запрягать старинные пистолеты. Думала, нужно будет с милым видом попросить великого поэта почитать его чудесные стихи…

Я закашлялась еще сильнее и с удивлением схватилась за горло – мой голос почему-то стал хриплым, шея – крепче и длиннее, кисти рук как-то вытянулись. Я подскочила и едва устояла на ногах – они выросли!

– Что со мной?!

Я испуганно вцепилась в бота-доктора, но тот был безгласым, поэтому спокойно написал на своем экране: «С вами все в норме. Не беспокойтесь, пожалуйста». В норме? Это я-то в норме?! Я обхватила руками голову и поняла, что под пальцами вьются жесткие, длиной до плеч, чужие волосы. Трясясь всем телом, подошла к зеркалу.

Пожалуй, такой визг, переходящий в мат, был слышен далеко за третьим МКАДом. Думаю, у следящего за мной по мониторам Гронского заложило уши и полетели динамики. Флаг старикану за такие нервы. В зеркале передо мной отражалась совершенно незнакомая девушка, Галина Бениславская. Высокая, по-спортивному крепкая, черноволосая, где-то на год меня старше. Можно было бы сказать, что симпатичная, но в данный момент она (то есть я) выглядела донельзя комично. Моя одежда оказалась ей (то есть мне) короткой и тесной. Большие зеленые глаза под густыми, почти сросшимися бровями, испуганно округлились.

Визг завершился на самой верхней ноте – от голода вдруг резко потемнело в глазах. Санчо бесстрастно пропищал:

– Варвара Николаевна, после введения сыворотки вам необходимо хорошо поесть. В данном случае герой оказался куда крупнее вас, вашим клеткам нужен строительный материал.

Я накинулась на еду, за пару мгновений очистила все тарелки, два кофейника и пол-литра молока.

На стене загорелся монитор, раздался хохот.

– Нет, я… я такого шоу еще не видел и не слышал! Варька, уважаю! Браво! Бис! Еще раз сирену включи, а? – изволил потешался господин технический консультант.

Чужим, довольно мелодичным голосом я злобно процедила:

– Петька, а слабо тебе поднять свой клетчато-очкастый зад и зайти в гости, чтобы не подглядывать в камеры, как трус извращенный? Предупредил бы, что ли, что все так внезапно происходит. И эти двое, – я обиженно махнула рукой на ботов, – те еще помощнички! Как разжигать примус я теперь знаю, а вот как выглядела моя героиня – даже и не подозревала!

Петька посерьезнел, поправил очки.

– Не кипятись, представь все эти прелести частью задания. Слушай внимательно. Возможно, ты еще не поняла, но в твою голову закачали не только примусы, а куда более важную информацию. К примеру, карта Москвы того времени и подробная планировка тех зданий, куда тебе необходимо попасть. Именно та информация по месту, какая была известна Галине Бениславской на заданный момент времени. Портал будет на Лубянке, начинаешь работать оттуда. Экипировка минимальная, в глазу – линза с камерой и мини-компьютером, пишет постоянно, если необходимо, дает текст прямо на сетчатку. Ну, если вдруг потребуется та информация, которая обучающими белками не была предусмотрена. Дополнительные точки обзора в камерах ботов, которых возьмешь с собой и выпустишь с той стороны портала. Это голубь и коробка с двенадцатью тараканами. По возвращении всех этих ребят необходимо вернуть, они на подотчете. Их информация будет не менее ценной, чем и твоя.

– Это что же, я домой не попаду, пока всех тараканов по зданию Лубянки не соберу? А если ошибусь и настоящего вам притащу, а нужного оставлю? Твой подотчет это переживет?

– Не беспокойся, эти боты поумнее тебя, к порталу подберутся сами. С камерами определились, поехали дальше. Первое задание у тебя недолгое, займет не более двух дней. Поэтому с собой тебе дается одна порция сыворотки. Ввести несложно, прикладываешь к плечу вот такой цилиндрик, нажимаешь, и все, – Петька заглянул в какие-то файлы, с зевком продолжил: – Дальше, по технике безопасности… Сразу для себя реши, что все то, что тебя окружает – это совсем не игра и перезапуска не будет. В смысле вообще никак: смерть там для тебя равняется смерти здесь. Поэтому будь добра, под трамваи не кидайся, в пьяные драки не встревай, на гопоту не нарывайся. Это не шутка, Варь. Бениславская была осторожна и ты постарайся. Не только для себя, но и для нее… Там много людей, очень много… И страшно… Те ребята, которые будут окружать тебя, они из начала двадцатого века, помни об этом постоянно. Это значит, что они не знают, что такое кофемашина, боты, гендерное равенство, суррогатное материнство и прочие прелести нашего времени. А слово «сеть», которое мы используем, имея в виду Интернет, для них означает рыболовную сеть или сеть для отлова птиц, не более. Поэтому, если тебе вдруг захочется поговорить о чем-нибудь современном, или просветить несчастных об их будущем, то будь любезна изобразить паиньку и промолчать в тряпочку. Реакция аборигенов может оказаться непредсказуемой. Ты поняла?

Я молча кивнула, хотя до сих пор почти ничего не уяснила. Этот парнишка слишком много болтал и действовал мне на нервы, итак напряженные до предела внезапным преображением.

Выгнав из бокса роботов и отключив камеру наблюдения, я переоделась в одежду, которую Санчо аккуратно разложил на кровати. Мешковатые шмотки из грубого жесткого материала – длинная прямая юбка, блеклая блуза в рубашечном стиле, вязаные чулки на каких-то подтяжках, крепящихся к специальному поясу. Из белья были лишь сорочка и бесформенные панталоны вместо трусов (даже до таких мелочей добрались!). Завершали этот достойный подиума образ косынка на голове и стоптанные башмаки на ногах. По виду, мужские. Да уж… И этим наша Галя хочет покорить сердце юного поэта? Понятно, что бедняжка не смогла конкурировать с Айседорой Дункан, уж у той-то, я уверена, было и приличное шелковое белье и достойная одежда…

Я вставила в глаз камеру-линзу, накинула на плечи скрипучий кожаный жакет (в карманах позвякивала пара ключей, несколько смятых банкнот и мелочь), взяла коробку с голубем и тараканами, хрупкий цилиндрик с сывороткой и спросила в пустоту:

– Ну, Энштейн очкастый, что дальше?..

Бодрый голос Петьки произнес:

– Вперед, муза! Поосторожней там. Кстати, после введения сыворотки тебя ожидает сюрприз!

Бесшумно поднялась до сих пор незаметная дверь в стене напротив, открылся проход… но куда?

Казалось, что из моего бокса в соседнее помещение совсем не поступал свет. Там чернела абсолютная темнота, но в то же время было отчетливо заметно, как внутри колышется нечто непонятное, то ли тонкая вуаль, то ли странный дым. Необычная, ватная тишина тягуче полилась оттуда, волосы на коже поднялись дыбом. Стало жутковато.

– Ну и спецэффекты у вас… Дешевка бульварная… – чтобы не показаться трусихой, буркнула я и, зажмурившись, шагнула вперед.

* * *

Декабрь 1920 года, Москва.

Не произошло ничего, вообще ничего. Меня полностью окутала ватная тишина и внезапно выплюнула, как будто толкнув в спину. Я не удержала равновесия в своем новом, таком высоком, теле, полетела вперед и упала. Распластавшись на полу, больно обо что-то ударилась.

Заболела коленка, но схватилась я за голову: вот ведь дура!.. Только сейчас поняла, что эти московские умники водили меня за нос! Скажите пожалуйста, для чего человеку менять свою внешность, если он (в смысле я) находится в виртуальном мире, по сути, в игре? Если мое сознание помещается в программу, то я могу выглядеть в ней как любое существо – хоть драконом, хоть табуреткой. И для этого вовсе не надо изменять свою ДНК и мутировать в кого-то. Но одна не особо умная особа сделала это, да еще согласилась участвовать в крайне сомнительном мероприятии и отправиться непонятно куда. Кстати, куда?..

Пришлось открыть глаза: ватной темноты вокруг не было, как и не было входа в мой бокс. Я валялась на полу небольшой, тускло освещенной каморки, набитой вениками, лопатами и ведрами, которые с грохотом разлетелись в стороны, когда я выпала на них из своей комнаты. Высоко под потолком серело приоткрытое зарешеченное оконце, оттуда нещадно тянуло холодным воздухом. Показалось даже, что промелькнуло несколько снежинок, что было вполне оправданно – меня направили в декабрь тысяча девятьсот двадцатого года.

Мои умные тараканы быстро разбежались, а голубь, вспорхнув к окну, протиснулся между прутьями решетки и преспокойно улетел. Вот гады, бесчувственные боты, бросили меня тут одну, непонятно где и непонятно когда.

Плюнув с досады, я выдохнула, решительно открыла тяжелую дверь и не сразу поняла, как отнестись к тому, что вижу.

Стены длинного, тускло освещенного коридора были увешаны красными полотнищами со странными рекламными слоганами. Покатый потолок и узкое окно-бойница напоминали какое-то средневековье. Вдоль стен стояли грубо сколоченные деревянные лавки, ряды металлических дверей были окрашены угрюмой серой краской.

Столь же угрюмыми оказались и люди, сидевшие на этих самых лавках. Их странная одежда откликнулась в моей новой памяти колоритными определениями «ватники», «телогрейки» и «валенки». В руках товарищи держали бумаги, у некоторых из аборигенов был весьма расстроенный вид. Бедолагам не чему было радоваться, потому как место оказалось крайне негостеприимным. В такое насквозь официальное учреждение ребята не по собственному желанию приехали, их явно сюда вызвали. В голове выпрыгнула справочка, что я нахожусь на улице Кузнецкий Мост двадцать два. Это та самая Лубянка, о которой говорят, что здание настолько большое, что с него Калыму да Камчатку видно.

Поговаривают, что в лубянских застенках есть и камеры (не камеры наблюдения, а камеры заключения) и даже настоящие пыточные. Те, в которых каленым железом выпытывают признания. Мне отчего-то резко захотелось отсюда убраться. Да и по заданию нужно сматывать удочки и побыстрее валить на Тверскую…

– Галина Артуровна. Товарищ Бениславская…

Из-за спины Галю уже давно и настойчиво звали, а я, зевая по сторонам и разглядывая достопримечательности, не реагировала. Глотнув неведомо откуда взявшийся комок в горле, я обернулась. Но никто не собирался тут же заламывать мне руки и тащить в подвалы – скромной персоной Гали интересовался всего лишь прыщавый переросток в «буденовке» и брюках «галифе» (о, мой словарь неумолимо растет!).

– Галина Артуровна… вас того… Сам зовет… Вы эт самое… поспешили бы… Сами ж знаете, как бывает, когда не вовремя… – блеющее чудо смотрело на меня обожающими глазами и явно не знало, куда от волнения деть руки.

Здесь два варианта: либо Галя настолько серьезная шишка, что на нее без дрожи не взглянуть (что вряд ли), либо это трясущееся недоразумение – ее воздыхатель. Такая версия не лучше, поскольку может помешать моей миссии.

Я сурово сдвинула брови, глянула на туземца:

– Сам, говоришь, зовет? И давно?..

– Ну, Галина Артуровна! Что же вы, в самом-то деле?!

– Как там тебя… Ладно уж, пошли. Веди меня, мой Вергилий…

Но шутка с Вергилием снова не зашла – парнишка классику явно не читал. Пришлось шепнуть компьютеру: «Карта!». Перед моим взглядом послушно развернулся план помещения. Кабинет начальника был помечен красным крестиком, будто на карте сокровищ. То еще сокровище – очередной начальник! Вот только компьютер фамилии и имени местного босса не указал. Да ладно, босс, он и в Африке босс, а как его там зовут, Гронский или Пупкин какой, не важно. В конце концов, для чего-то же существуют бейжди и золотые таблички над дверью?..

Местный шеф оказался не столь важным, как мой, и таблички с ФИО не имел. Ни золотой, ни вообще какой-нибудь. А фразы наподобие: «Что-то я позабыла, как нынче нашего босса величают?» вряд ли помогут Гале в ее дальнейшей карьере. К начальнику вообще можно не обращаться, если, конечно, не за надбавкой к зарплате идешь. Ему лучше лишний раз глаза не мозолить. Ведь всем известно, что если шефу что-то нужно, он выгрызет это из подчиненного, даже если тот не при делах.

Оставив за дверью безымянного Вергилия, я нахально пнула помеченную крестом дверь и оказалась в кабинете своего нового босса. Комната была неинтересной и скучной, кроме одного угла. Там, на отдельном столе, будто в музее, красовался сияющий новый Ундервуд. По виду, к нему еще никто не прикасался. Возможно, печатная машина была действительно новой и единственным человеком, кто умел ей пользоваться в этом суровом здании, была я. Руки зачесались вставить лист бумаги, щелкнуть кареткой, и нажать, наконец, тяжело поддающуюся клавишу. Хоть одну… Но я сюда не за этим пришла.

Под портретом Дзержинского сидел солидный дядечка с пузцом, лысиной и очками без дужек. О, «пенсне», новое слово! Он оторвался от бумаг, глянул на меня поверх стеклышек и бросил на стол бумажный пакет.

– Где ты шляешься, Бениславская? Сколько можно ждать? Бери бумаги и беги быстрей. Опоздаешь! Экипаж внизу.

– Куда?.. – тупо моргнула я. Заглянула в пакет, там были какие-то газеты.

Дядечка устало протер пенсне, водрузил его обратно на нос. Медовым голосом, от которого у меня подогнулись колени, промурлыкал:

– Не начинай снова, Галенька. Не отнекивайся, солнце мое, ты сделаешь, как мы договаривались. Нужно платить добром за добро. Ведь тебе, насколько я понимаю, все еще нужно жилье в Москве, не так ли?..

– Нужно, – я согласилась, но что-то дернуло меня задиристо ляпнуть: – Но вы не похожи на человека, сеящего вокруг себя добро.

Начальник не обиделся. Он поднялся, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, посмотрел в окно. Небо за стеклом быстро темнело. Голос его стал тихим, но пронизывающим.

– Я похож на человека, который заботится о своей родине. Такой юной, хрупкой, едва вставшей на ноги. И да, меня интересуют антиреволюционные и антинародные элемены среди крикунов-поэтов. Твой любимчик Есенин нас крайне интересует.

Я хохотнула:

– Скажете тоже: Есенин – антинародный элемент! Кто ж еще ближе к народу?

– Вот ты это, душа моя Галина, и выяснишь.

Гале Бениславской помогли с жильем в ЧК. Конечно, ей нужны были ее две комнаты в коммунальной квартире, там непременно должен будет останавливаться Есенин. Так вышло, что на работе ее принуждали следить за поэтом, чего она делать не хотела, но была вынуждена… Иначе выселят из коммуналки.

Что ж, чистая классика получается – борьба за московскую прописку, еще Булгаков и Зощенко об этом писали. Или… еще будут писать?

– Галина, ты снова витаешь в облаках? Поспеши, иначе в «Стойле» не останется мест.

Начальник галантно накинул мне на плечи пальто, подал шаль и, чуть приобняв, уверенно выпроводил за дверь. Стало ясно, что Бениславская находится у него на особом положении, ведь ее верхняя одежда оказалась в его кабинете, а его обращение ко мне показалось… немного странным.

Кстати, он сказал «Стойло»? А не то ли это «Стойло Пегаса», в которое меня послал другой, не менее скользкий начальник? Странно. Я зашуршала газетами в папке. Так, «Последние новости», «День» и еще какой-то «Руль»… Выделенные карандашом статьи были все об одном и том же скандальном поэте. В «Руле» даже его фотографию разместили (довольно дурного качества фотка) – товарищ Есенин читает стихи на «суде имажинистов»: во взгляде огонь, подбородок закинут кверху, галстук-бабочка съехал на бок.

Получается, мой местный безымянный начальник, как и Гронский, настаивает на том, чтобы я шпионила за Есениным. Галя, похоже, этого не желает, хотя, конечно, она хотела бы принять участие в жизни великого поэта. Но выслеживать по поручению ЧК – это совсем не то, чем обычно занимаются влюбленные фанатки.

У меня не оставалось выбора: коли в «Стойло» отправляют сразу два босса, ехать придется. Вероятно, правила игры такими вышли, чтобы я не отнекивалась и не рванула сейчас же до Сибири или еще дальше от задания Лубянки. Я решила не вредничать и подчиниться. К тому же, мне и самой было любопытно, что за «Стойло Пегаса» и что за имажинисты такие…

Из Лубянки я вышла быстро. Не знаю, зачем Галя искала здесь работу – это было угрюмое пристанище неискренних и замороженных душ, нашедших отличное оправдание для своей подлости. А что – борьба с врагами отечества всегда актуальна. Вот только кто они, эти «враги», и чем они оличаются от «друзей»… Бррр (меня передернуло), сюда еще завтра придется возвращаться к порталу.

Я выскочила на бодрый морозец, запахнула поплотнее пальто, огляделась… и сразу же оторопела: напротив стояла запряженная в сани лошадь. Стояла и глядела прямо на меня. Настоящая, живая лошадь! Коричневая со светлым пятнышком на лбу. Вся такая пушистая, припорошенная инеем. Ой, какая милая лошадка… Я пригляделась, хохотнула – то есть, какой милый коник! Такое большое животное в нашем времени можно увидеть лишь на экране.

Длинная челка лезла в глаза прекрасного создания и, похоже, мешала смотреть. Я попыталась убрать ее, конь недоверчиво фыркнул, повел ушами и переступил ногами. Взгляд у него был странный, запах, кстати, тоже.

– От убогая барышня! Чаго под копыта-то лезть? Ох ты ж господи, она ишшо и пишшит, как кошка в марте… Болезная, али как? Коли лягнет, по-другому запишшишь.

От лошади меня оттащил бородатый детина в огромной дубленке, перевязанной крест-накрест шалью. Я с уважением оглядела туземца – это был таксист извозчик, по виду человек суровый и обстоятельный. Забыв обо всем на свете, я по-детски вцепилась в его рукав и затараторила:

– Как его зовут? Бублик?! Милый Бублик! Покатай, покатай меня на коняшке! Я никогда не ездила в санях, представляешь?! Меня научили запрягать лошадь, но я даже не знаю, как ее погладить, представь? А лошади морковку любят? Или яблоки? Наверное, бананы, точно! Можно, я ее с руки покормлю? А можно, я за уздечку ее поведу?..

Извозчик со смехом усадил меня рядом с собой на высокую скамейку, позволяющую видеть далеко вперед. Сзади, в санях, было более комфортное место для пассажира, но здесь мне понравилось больше. К тому же, на какое-то время мне было разрешено подержаться за вожжи – длинные ремни, позволяющие управлять этим очаровательным транспортным средством. Извозчик лихо щелкнул кнутом, но до лошади даже не дотронулся – умное создание легко побежало, лишь услышав звонкий звук. От восторга я запищала, но таксист сурово сдвинул брови. Пришлось внять голосу разума и примолкнуть – трепетное животное может испугаться громких взрывов моих эмоций.

Сверху глядеть на Бублика было не так интересно: внушительный зад с черным хвостом, спина и полускрытая гривой длинная шея. Глаз прекрасного коня отсюда не было видно.

– Куды едем-то, барышня?

– Вперед! Вперед! Просто покатай меня!

Сани скользили гладко, чуть покачиваясь, на поворотах немного накренивались, но так было даже веселее. И никаких ремней безопасности! Да уж, так я еще не передвигалась по Москве… Кстати, о столице. Только сейчас я заметила, что на город опустился вечер. Небо стало совсем черным, но чистый снег матово и тускло подсвечивал улицы. На низких столбах настоящим, не электрическим светом горели фонари, окна домов сияли, лавки были еще открыты… и повсюду сновали люди. Много людей. Сотни, тысячи людей, целый поток. Наверное, в доковидные времена в метро именно такие толпы и ездили.

Я вдруг задумалась – нельзя забывать, что я нахожусь в игре. Скажите пожалуйста, как вообще возможно продумать и прорисовать такое количество деталей? Ведь каждый человек, мимо которого я проезжала, был уникален. Это не был какой-то общий шаблон, как обычно бывает в играх, здесь все было слишком реалистично, просто до жути. Таких жизненных игр не бывает. Невозможно придумать, чтобы вон та толстая баба в телогрейке и платке озирала витрину модных платьев взглядом людоеда. Она должна быть презрительной к роскоши, ведь она – модный нынче рабочий класс. Или те два оборванца-беспризорника под фонарем – они не считали мелочь, что было бы нормально в подобной игре, они с любопытством листали книгу. Или вполне миловидная барышня, одетая по моде. Девушка безобразно ковыряла в носу, такое вряд ли пропустил бы этический контроль. Или тот, приличного вида господин, взял да оперся на изгородь и старательно и неторопливо принялся соскребать палкой навоз с калоши…

Людей было очень много, и каждый из них был уникален. Даже солдаты, шагающие строем по проезжей части, были разными. Один, чернявенький, лихо подмигнул мне, другой тайком от всех откусил булку. Колонна нестройно пела:

– …Всякий французский, английский солдат

Нашим солдатам и друг и брат.

Ведь от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!..

Услышав что-то знакомое, я с хохотом начала подпевать. Толкнула таксиста под бок:

– Везите меня на Тверскую тридцать восемь, в «Стойло Пегаса».

– А-а, – с видом знатока протянул извозчик. – Отчего ж я сразу не смекнул, куды вас везти? Там вы все такие.

– Какие?

– Малохольные. Деньги-то есть, убогая?

Я выгребла из кармана все, что в нем было, сунула в рукавицу таксисту. Тот со вздохом отсчитал какую-то мелочь, остальное протянул обратно.

– Эх, барышня-барышня, ты, ясно, блаженная, но того, поостереглася бы…

Чего я должна была остеречься, он не уточнил, но до адреса довез быстро. Даже слишком быстро, я еще не успела накататься.

Со вздохом проводив взглядом своего таксиста и его несравненного коня, я направилась к кафе. У входа притопывал на морозе внушительный крендель с бакенбардами. Его плечи были едва на шире тех дверей, открывать которые он был приставлен. Вышибала и швейцар в одном лице – весьма экономично и похвально со стороны владельцев этого клуба. Хотя, это было так странно – видеть на подобной должности не бота, а человека.

На стеклянной двери была наклеена написанная вручную, почти нечитаемая афиша с обилием фамилий и восклицательных знаков. Всю ее я просматривать не стала, потому как поняла, что не на шутку замерзла. Все же только сегодняшним утром я была в жарком июне, и уже через пару часов мерзну в декабре. И ботинки у Гали были осенние, в них попал снег и сверху и снизу, с протертой подошвы. К тому же, я почувствовала, что совсем не мешало бы навестить такую достопримечательность, как местную дамскую комнату (пардон, но все естественно).

…Через некоторое время я сидела в баре и, глядя невидящими глазами на бармена, пыталась прийти в себя от увиденного. Когда Санчо говорил об этом времени, он упоминал пятый самостоятельный уровень быта. Что подразумевалось под этим определением, я как-то не додумалась спросить, а стоило. Да уж, бедные люди начала двадцатого века! Как можно жить в подобных антисанитарных условиях?.. Нервно хихикнула: бывало, с отцом я выезжала на природу и поэтому знаю, что означает выражение «туалет за первым кустиком». Здесь же, в центре Москвы, увидев банальную загаженную дырку в полу, я оторопела. Отсутствие санитайзера меня подкосило еще больше, показалось, что вымыть руки в ледяном «умывальнике» практически невозможно. После обнимашек с лошадью бактерии точно остались. Представляю, каково было бы на моем месте изнеженному Петьке! Однозначно – стресс и неделя на атридепрессантах.

– Вам как обычно? – голос за барной стойкой вывел меня из оцепенения.

Я кивнула. Не глядя, отхлебнула глоток и поперхнулась: рот обожгло так, что на глазах выступили слезы. Я закашлялась, со всех сторон послышались смешки.

– Что это?.. – прохрипела я. – Боже, воды, дайте воды! Что за отравы вы налили, отродье Екатерины Медичи?!

– Это водка. Я спросил: «Как обычно?», вы согласились. Обычно вы пьете именно эту, как вы верно выразились, отраву. И, между прочим, зря огрызаетесь – я чист, у меня пролетарское происхождение.

Бармен с каменным лицом налил воды, я с трудом погасила пожар во рту. Блеск, друзья – я выпила водки. Куда катится мир?.. Кранты моему ЗОЖу. Дожив до своего возраста, я как-то не удосужилась хоть раз попробовать столь крепкие напитки – в наше время люди слишком пекутся о своем здоровье. Или, может быть, просто не хотят терпеть жар и горечь во рту и потому используют релакс-леденцы с эффектом эйфории. Правда, моего папашу частенько можно застать на даче у камина с бокалом крепкого виски, но он всегда сидит и, глядя на огонь, лишь держит этот бокал в руке. Чтобы папка пил свой виски – такого я еще не видела. Но, как я уже говорила, мой отец особенный, ни на кого не похожий.

Я немного испугалась, что, упитая с непривычки, по дурости пропущу все задание, просплю или проикаю с дурацким видом. Насколько мне помнится, чтобы не напиться, нужно хорошо поесть. Тут же, за барной стойкой, я заказала комлексный обед и попросила бармена рассказать, что тут у них к чему.

Каменное лицо с пролетарским прошлым не изменило своего выражения и поведало историю необычного заведения, в котором Варвара Николаевна Энова пошла по наклонной. История оказалась печальной и, разумеется, про любовь.

До революции это кафе принадлежало одной богатой польской даме, которая, уподобясь древним римлянкам, предпочитала хлеба и зрелищ. Если проще – обожала не только «вкусно покушать», но и «занимательно посмотреть». Интересовали эту даму не серьезные опера или балет, а представления попроще – простой цирк. Хотя, вопрос спорный – проще ли это?.. Идея совмещения еды и зрелищ долго терзала несчастную полячку.

Ее заворожил модный дуэт комиков-циркачей Бима и Бома. Дамочка не знала, в кого влюбилась больше: в эксцентричного Бима с его комическими монологами и потрясающей актерской игрой, или в очаровательного Бома – яркого итальянца, заставляющего звучать, словно музыкальный инструмент, любой предмет – от метлы до набора горшков. Но однажды (как без этого «однажды» рассказывать сказки?) прекрасный итальянец решил поиграть в Веверлея и пошел искупаться. Эту печальную историю многие знают – стройные белые ноги долго торчали из пруда…

В общем, бедолага утонул, случайно и скропостижно. Так легендарный дуэт распался, Бим остался один, а прекрасная полячка определилась, кому принадлежат ее сердце и кошелек и как, наконец, осуществить свою мечту. Она нашла Биму нового Бома, сделала ребятам рекламу и отдала на растерзание свое кафе. Сюда потянулась публика, место стало модным среди богемной молодежи. Здесь пили, ели, смотрели комиков, слушали стихи и музыку.

Но безоблачному счастью полячки помешала очередная неурядица: в России приключилась революция. Пришедшие к власти парни в кожаных пиджаках и кепочках не очень благоволили к интеллигентам и богатеньким дамочкам. Всех буржуев они попросту гнали, кого метлой, кого лопатой. Мадам поспешила свернуть бизнес и вывезла Бима с Бомом в Польшу, где до сих пор вполне успешно ведет их дела. А кафе, оставшись без хозяина, было передано «Ассоциации вольнодумцев», одним из организаторов которой оказался великий русский поэт Сергей Есенин.

Вполне возможно, эта история была немного иной, но, сидя за барной стойкой и бодро орудуя ложкой, я не особо вслушивалась: мой ужин оказался невозможно, просто нереально вкусным! Такой борщ на косточке, да с густой сметаной и черным зерновым хлебушком не удавался даже моему папке, а тот славится своим борщом.

Сытая до отвала, я рассчиталась. С наслаждением попивая какао и облокотясь к барной стойке спиной, оглядела, наконец, «Стойло». Лампы здесь были тусклыми, небольшая сцена освещалась подвижными прожекторами. Ярко-синие стены украшались то ли лозунгами, то ли отрывками стихов. Между двух больших зеркал был неумело, но все же узнаваемо, намалеван портрет Есенина с желтым пятном на голове. Видимо, художник так изобразил блондинистые волосы. Я хмыкнула – в подобном искусстве я не знаток, а критикой, полагаю, должны заниматься специально обученные люди. Поэтому о живописности этого произведения искусства промолчу.

Все столики были заняты, кое-кто из зрителей сидел на приставных табуретах, внимание народа было направлено на сцену. Кстати, мне и самой давно стоило поглядеть именно туда, а не выслушивать старые истории про клоунов, да не лопать суп в три щеки.

– …Молчите! – вдруг заорал стоящий на сцене темноволосый молодой человек. От неожиданности я подпрыгнула, зал притих. Человек презрительно оглядел всех и продожил:

– Коленом, коленом

Пружины

Ее живота. Глаза – тук! Так!

В багет, в потолок, о стены…

…Чушь! А тело? Это?..

Это ведь – спущенных юбок лужи!!!

… Твои, Магдалина,

Глаза ведь

На коврах только выткать!

Магдалина, мы в городе – кровь, как из водопровода,

Совесть усовершенствованнее канализации!

Нам ли, нам ли с тобой спасаться

Когда корчится похоть, как женщина в родах?!

Человек кричал, взмахивал кулаками, показалось даже, что пару раз ради особой убедительности схватил себя за волосы. Выбрав в зале какую-то несчастную, он обращался к ней, будто она его Магдалина. Девушка была в восторге, а мне как-то подурнело.

– Острым холодным прорежу килем

Тяжелую волну соленых дней –

Всё равно, друзья ли, враги ли

Лягут вспухшими трупами на желтом дне!

Я не оплачу слезой полынной

Пулями зацелованного отца –

Пусть ржавая кровью волна хлынет

И в ней годовалый брат захлебнется!

– Что это за ужас?! – я поперхнулась какао. – Это – стихи? И это – Серебряный век русской поэзии?

– Это, дорогая Галя, современная поэзия, котрая отказывается от расставленных классиками границ. Сегодня стихи имеет право писать только тот, кому больно, кто умеет чувствовать боль… Истинным поэтом человек становится только в те минуты, когда ему больно. И чтобы судить поэта, нужно сперва пережить то, что пережил он. А наш Толя, как мы знаем, пережил немало…

Я обернулась на сидящего рядом мужчину – он подсел к стойке незаметно. Был одет в пальто с поднятым воротником, даже шляпы не снимал; тусклый барный свет не позволял рассмотреть его лицо, но голос выдавал человека молодого. Он сказал: «Дорогая Галя», значит, знал Бениславскую. Мужчина лихо выпил мою недопитую рюмку, подсел поближе и, указав пальцем на сцену, прошептал на ухо:

– Слушай, слушай дальше! Сейчас будет самое интересное!

Неизвестный Толя со сцены взглянул прямо на нас, ехидно ухмыльнулся, и в ответ тоже указал пальцем:

– …Меня всосут водопроводов рты,

Колодези рязанских сел – тебя!

Когда откроются ворота

Наших книг,

Певуче петли ритмов проскрипят.

И будет два пути для поколений:

Как табуны, пройдут покорно строфы

По золотым следам Мариенгофа,

И там, где, оседлав как жеребенка месяц,

Со свистом проскакал Есенин…

Зал захлопал, восторженно засвистел. И смотрели зрители не только на Толю, но и в нашу сторону. На нас направили ослепляющий луч прожектора, сосед встал, решительно прошел между столиков, вскочил на сцену и, как конферансье, представил артиста:

– Анатолий Мариенгоф, товарищи! Громче, громче овации, наш Толя их любит!

Мариенгоф с хохотом обнял его и также представил залу:

– А это, кто не знает, Сергей Есенин! Встречайте! Твоя очередь, Серега, читай!

Я подскочила: рядом со мной сидел сам Сегрей Есенин?! Классик, которого учат в школе, выпил мою водку?!

Сергей скинул шляпу, пальто и пиджак прямо на сцену. Закатал рукава рубахи до локтя, взлохматил светлые волосы, блеснувшие под прожектором настоящим золотом. Девчонки в зале заверещали – молодой человек показался невообразимо хорошеньким. Он был невысоким, крепким, пожалуй, даже чуть склонным к полноте, но это его не портило. Черты лица правильные, взгляд уверенно-задиристый. Если Мариенгоф выглядел утонченно-испорченным, то Сергей выглядел несколько простоватым, хоть и одет был франтом. Он будто бравировал своим деревенским происхождением. Немного нараспев, подняв высоко подбородок, хрипловатым тенорком, нараспев, он прочел:

– Дождик мокрыми метлами чистит

Ивняковый помет по лугам.

Плюйся, ветер, охапками листьев,

Я такой же, как ты, хулиган!

Я люблю, когда синие чащи,

Как с тяжелой походкой волы,

Животами, листвой хрипящими,

По коленкам марают стволы…

Сергей с улыбкой и со слезами на глазах обращался не к прокуренной зале этой забегаловки, а к кому-то выше, к кому-то, кто воплощал для него его родину. Девчонки-фанатки смотрели на него, как на божество, шевеля губами, повторяя за ним чудесные строки.

–…Русь моя, деревянная Русь!

Я один твой певец и глашатай!

Звериных стихов моих грусть

Я кормил резедой и мятой…

Но не бойся, безумный ветер,

Плюй спокойно листвой по лугам!

Не сотрет меня кличка «поэт»,

Я и в песнях, как ты, хулиган…

…Милый, милый, смешной дуралей,

Ну куда он, куда он гонится?

Неужель он не знает, что живых коней

Победила стальная конница?!

Неужель он не знает, что в полях бессиянных

Той поры не вернет его бег,

Когда пару красивых степных россиянок

Отдавал за коня печенег?..

Он выкрикивал, выплескивал слова на застывший зал. Знакомые с детства строчки раскрывались совсем с другой стороны. Эти стихи казались новыми, какими-то родниково-свежими. Наверное, все это лишь почудилось мне из-за веселого голоса Сергея, из-за его задорного обаяния, или из-за этой безумной энергетики, какую не запишешь никакой камерой, вставленной в линзу.

Я очнулась, осознав, что стою рядом со сценой среди прочих фанаток, а как туда попала, не помню… Бедная Галя! Бедненькая Галенька, как же я тебя понимаю! Ты полюбила этого бессовестного и нахального гения, ты поддалась его опьяняющему очарованию, бедняжка, ты просто не смогла по-другому. В такого невозможно не влюбиться…

Есенина сменил скрипач-цыган, но на игру музыканта никто не обращал внимания. Толпа поклонниц рванулась за поэтом. Тот уверенным жестом остановил девчонок, взглянул лишь на меня и хитро так подмигнул.

– Галя, за мной! Не забудь свой пакет!

Фанатки вокруг меня зашипели, а я, опасась, что от зависти порвут, прижала пакет с газетами к груди и резво поспешила за героем к его столику. Здесь жевал что-то и запивал чем-то уже знакомый Толя Мариенгоф. Еще один молодой человек, низко наклонясь к его уху, что-то громко, многословно и витиевато доказывал. Он был худощав и темноволос, на появление Сергея лишь кивнул, на меня отчего-то обиженно зыркнул.

– …В той газете вдруг решили, что наш термин относится к английскому «image». Выдумщики! Фантазеры! Наш футуризм, наш интерес к слову, как образу…

– Друзья, – прервал его Есенин, – позвольте мне представить вам Галину…

– Артуровну, – подсказала я, пытаясь выглядеть восторженной поклонницей, что было совсем несложно.

– Галину Артуровну Бениславскую. Ой, не спрашивайте меня, где она работает! – Сергей заржал, вернее, засмеялся хрипловатым тенорком. – Полагаю, Вадим, именно там и зарубили твое бессмертное творение. Возможно, не без помощи этой милой барышни.

Пока Есенин хохотал, Вадим поджал тонкие губы и неторопливо пригладил блестящий пробор. Тем временем камера в моем глазу решила вдруг выдать целое досье на этого товарища. Итак, Вадим Шершеневич, известный поэт и основатель движения имажинистов. Ативист, агитатор. Конфронтовал с Маяковским, дружил с Есениным. Его большой труд под названием «Мы Чем Каемся» не был опубликован по вине ЧК. Быть может, из-за этого поэт и глядел на меня так недобро?..

Чтобы сухой текст не загораживал мне картинку, я шепнула:

– Отключись, чертов компьютер!

Видимо, шепнула слишком громко, потому что все три героя вопросительно подняли брови и уставились на меня.

Черт. Блин. Блеск. Эти ребята не знают, что такое компьютер. Как сказал Петька, могут и побить между делом, даром что поэты. Но, слово это необычное, а к словам труженики пера относятся трепетно. Чтобы спасти положение, я с грохотом бросила пакет на стол (закуска разлетелась по сторонам), встала в картинную позу и громко, на весь зал, продекламировала:

– В моем саду, ланфрен-ланфра, два индюка и Горлум!

– Что, простите?..– вопросительно икнул Мариенгоф.

– Горлум, дружище, Горлум, – я с многозначительным видом уселась за столик, с удовольствием съела кусочек колбаски. С вызовом глянула на Анатолия. – А что вы, великие поэты Серебряного века, думаете? Образно мыслить умеете? Или решили, что только вам можно писать непонятные стихи? Не только вам, уверяю. Вы, мрачные черные циники, стремящиеся к смерти декаденты, поймите, стихи могут быть не только такими, как у вас!

– Что же за стихи-то больно короткие?.. – булькнул Шершеневич. –Строчка одна, к тому же, бессмысленная.

– А это, может быть, японская хокку, – с умным видом заметила я, хотя сама с японской поэзией ни разу не дружила. – Друг мой любезный, образы, запечатленные в короткой строке, можно расшифровывать месяцами. И получится целый пятитомник, понял? Вот сиди и шифруй, умник, а на мою несчастную работу все шишки не вешай. Я в ЧК всего лишь на машинке печатаю, я там вообще никто. А в поэзию влюбилась, слушая, между прочим, ваши, Вадим Габриэлевич, стихи. Не обманываю, так и было.

– Да, я видел вас. Всегда на первом ряду, всегда внимательно слушали. Вы приходили с подругой. Только после «Суда» вы заинтересовались Сережей, но… я не осуждаю, что уж тут… Наш Есенин – гений! – Вадим протянул через стол руку, я, как могла крепко, ее пожала, на время был восстановлен мир.

Все принялись за закуску, зазвенели стопки, по кафе пошла гулянка. В какой-то момент Сергей, шурша газетами, тихо проворчал:

– Вадим, что мне делать, что делать?.. Затравили, собаки, мать их… Ты представляешь, эти меня уже и у Толика выследили.

– Да ты что!

Мариенгоф пьяно кивнул в подтверждение. Есенин продолжил, то и дело хитро поглядывая на меня:

– С трудом оторвался. Как от Зинки ушел, так и шляюсь по притонам, хоть на вокзал иди. А теперь и вовсе не знаю, куда податься…

Чуть позже Есенин снова вышел на сцену и читал, читал весь вечер, прерываясь только для того, чтобы выпить. Довольно часто прерываясь. В результате мы получили еле стоявшего на ногах и распевавшего матерные частушки гения. Откуда-то появилась гармошка, и поэт начал играть и пританцовывать, выделывая ногами что-то несусветное, а позже и вовсе сомлел под барной стойкой. Бармен с пролетарским прошлым прикрыл его голову салфеткой и с непроницаемым лицом продолжил протирать стакан.

В самый разгар веселья к Мариенгофу подошел крендель со входа, забубнил что-то на ухо. Тот резко посерьезнел и сказал Шершеневичу:

– Надо Серегу уводить, его ищет милиция. Давай, выводи.

Милиция? Так это ведь то же самое, что и полицейские боты у нас. Они ищут Есенина, значит, это те самые «эти», которые выследили его у Анатолия.

– Стойте! – я схватила Мариенгофа за руку. – Сергей говорил, что его выследили на вашей квартире, ему нельзя туда возвращаться! Сделаем так: Вадим наденет шляпу Есенина, его пальто, выйдет во двор, громко крича «Ядрен батон» или «Едрить твою в дышло», или что там еще Есенин обычно выкрикивает. И уведет слежку за собой на вашу квартиру. А мы с вами, Анатолий, спрячем Сергея Александровича у меня на Брюсовом. Там целых две комнаты, будет, где разместиться. И не смотрите на меня так! Вы сами можете с ним лечь, я ни на что не претендую!

Поэты переглянулись и захохотали. Тоже мне, гении прошлого. Ну, давайте уже, решайте быстрее!

Как раз именно в эти дни Есенин начал оставаться на Брюсовом переулке в «Доме Правды», где жила Бениславская. После ухода от жены ему действительно негде было ночевать. Ничего серьезного для истории я не сделала, уверена, что Галя поступила бы точно так же.

Наконец, мне удалось убедить поэтов, причем Вадим оказался более разумным человеком. Он удалился в туалетную комнату, оттуда вышел в пальто Есенина и в надвинутой на глаза шляпе. Наигрывая на гармошке и ругаясь матом, он выскочил с несколькими визжащими девчонками на улицу. Выглянув в темноту, я крикнула им вслед:

– Смотрите, смотрите, Есенин играет!

Автомобиль, припаркованный у «Стойла», неторопливо поехал за веселой компанией. Вроде пронесло. Мы с Мариенгофом тихонько вытолкали едва переставлявшего ноги Сергея через черный ход. Анатолий подогнал свою машину, уселся за руль (в пьяном виде, кошмар!), нам с Есениным пришлось сесть на холодное заднее сиденье.

Ни дорога до Брюсова переулка по ночной Москве, ни шумный, резко пахнущий ретромобиль не заинтересовали меня по одной причине. Эта причина оказалась пьяным и безумно обаятельным парнем, сомлевшим на соседнем сиденье и без стеснения положившим голову мне на колени.

Мы ехали по ночному городу, на кудрях поэта изредка поблескивали отсветы тусклых фонарей. Робея, я дотронулась до его волос, они оказались мягкими и податливыми, будто шелковыми. Мои пальцы как-то незаметно окунулись и запутались в них.

Странная это была ира, слишком реалистичная. Я не слышала даже о разработках подобных игр. Полная гамма ощущений захватила меня, заставила чувствовать. Я ощущала нытье ушибленного колена, озябшие пальцы ног в холодных ботинках, запах топлива и кожаных сидений в старинной машине, несильное опьянение, тяжесть головы юного повесы на своих коленях, тепло его дыхания… и многое, многое другое в один момент – сейчас! Эти ощущения невозможно сымитировать, в таком объеме их можно лишь прожить по-настоящему.

А что, если это не игра?.. Если вокруг меня актеры и все вокруг – большая постановка? Ну, нет! Ни за какой гонорар в наше время люди не выйдут на улицу и не создадут толпу, какую я видела сегодняшним вечером. Это было бы слишком дорогим шоу для одного зрителя, да и вообще, подобная теория попахивает вселенским заговорм…

– Брюсов, – вернул меня к реальности голос Мариенгофа. – Веди нас, зеленоглазая Ариадна. Признаться, уже давно охота спать.

На Брюсовом переулке, в большом многоэтажном доме проживали сотрудники газет «Беднота» и «Правда», поэтому его называли «Домом Правды». Здесь, в огромной коммунальной квартире на седьмом этаже, у Бениславской были две комнатки, по меркам этого времени – очень даже неплохое жилье. Именно сюда мы с Анатолием и затащили Есенина, причем, поднимались пешком (я не рискнула сесть в жуткую, лязгающую металлом кабину лифта).

Моему восторгу не было предела: дома у Гали Бениславской оказался примус! Пока я воодушевленно возилась с чаем, гости самостоятельно разместились. Мариенгоф расположился в маленькой комнатке на раскладушке, а Есенин улегся во второй комнате на кровати Гали. Похоже, он не совсем понимал, где находится, но его это не тревожило. Только положив на подушку свою «золотую голову», Сергей моментально отключился.

Я присела рядом, вгляделась в спящее лицо. При свете лампы оно казалось совсем детским – пухлые щечки, кривоватая полуулыбка… Красивый. Очень. И сопит так сладко. Даже странно, что у этого мальчишки уже трое детей и слава на всю страну. Я задумчило провела рукой по его волосам: эх, торопитесь вы жить, товарищ поэт. Так же, как и торопитесь умереть… Невероятно, он умрет через пять лет! Такой еще пацан!

Волосы Есенина блестели золотом, и у меня возникла бредовая идея. Черт, как бы не попасться… Но я все-таки это сделаю!

Прикрыв рукой один глаз, как раз тот, что с камерой, другой рукой я порылась в ящиках Гали и нашла маленькие маникюрные ножницы. Наклонилась над спящим лицом поэта и отрезала тонкую прядь волос прямо с макушки. Себе на память, никому не покажу такое сокровище. Заодно и проверю – вселенский заговор это или все по-настоящему.

Позже, считая, что провожу не обыск, а археологические раскопки, я порылась в карманах поэта. Повезло – в моих руках оказались рукописи. Еще совсем новые, некоторые даже не редактированные, с рисунками каких-то человечков между строк. Потрясающе… Я разложила страницы на столе, чтобы камере легче было их запечатлеть. Кругленькие, отдельно стоящие буковки – такой забавный почерк! Никаких знаков препинания, только слова, слова, слова…

… Спокойной ночи!

Всем спокойной ночи!

Отзвенела по траве сумерек зари коса…

…Синий свет, свет такой синий!

В эту синь даже умереть не жаль…

…Я последний поэт деревни,

скромен в песнях дощатый мост.

За прощальною стою обедней

кадящих листвой берез.

Догорит золотистым пламенем

из телесного воска свеча,

и луны часы деревянные

прохрипят мой двенадцатый час…

Очнулась я только утром – в высокое узкое окно светило морозное солнце. Оказалось, что я заснула, сидя за столом и просматривая газетные вырезки про поэта, которых у Гали набрался целый ворох. Комнаты были пусты, оба героя испарились. Блеск, Варвара, ты все же проспала свое задание.

Я потянулась, зевая, на глаза попался клочок бумаги. Тварюга Мариенгоф оставил ехидную записку и горсть мелочи: «Купи дусту, хозяйка чертова. Твои тараканы всю ночь устраивали парадное построение прямо на моей подушке». Пожалуй, я догадываюсь, что за тараканы это были… только что потребовалось ботам на подушке поэта? Ну вот, теперь из-за меня (вернее, из-за моих роботов) о Бениславкой пойдет слава дурной хозяйки.

В комнате было прохладно. Я укуталась в одеяло, которым укрывался Сергей, вдохнула его запах. Пахло обычным мужчиной: немного перегаром, чуточку немытой кожей и табаком. Да уж, даже такие мелочи в этой игре продуманы… Неспеша подогрев на примусе вчерашнего чаю, с горячей железной кружкой я подошла к окну. Возможно, будучи в роли Гали, мне следовало спешить на работу, но торопиться не хотелось, в любом случае до портала я успею. Хотелось насладиться этой игрой до конца, пожить в этом мире еще немного…

Где-то в глубине большого дома переругивались соседки, во дворе лаяли собаки. Громко клаксоня, внизу неторопливо проехал ретромобиль. С высоты седьмого этажа заснеженный город казался чужим, непохожим на мою Москву. Хорошо были видны башни Кремля, за ними еще не было Дворца Съездов. Надо же, ни одной сталинской высотки не видать, ни одного рекламного плаката. Храм Христа Спасителя еще старый и, разумеется, Москвы-Сити еще нет. Зато небо чистое – нет ни флаеров, ни смога. И, прямо как в деревне, узкие дороги без пробок.

Внезапно компьютер в глазу выдал фразу: «Введите, пожалуйста, сыворотку». Не дожидаясь обратной трансформации, я послушно щелкнула цилиндриком в руку. Он был довольно хрупким и раздавился в ладони, как фантик от шоколадки. Припомнив дикий голод в прошлый раз, я поспешила за бутербродами. Дожевывая четвертый, с колбасой, я снова засмотрелась на Москву.

Но тут компьютер сделал мне сюрприз. На фоне заснеженного города неторопливо побежали черные строчки текста, от которых дрогнули колени. Мой вопль услышали многие в квартале.

– Гронский!!! Гад! Седой пень! Чертов махинатор! Как он посмел?! Как это вообще возможно?! Машина? Прошлое?! Да нет, какое там… Неужели?.. Черт! Блин! Блеск! Я его порву! Нет, сначала сломаю его золотую табличку, втопчу в землю его ублюдочного Санчо, а затем порву на мелкие кусочки!

Ругалась я долго, громко и самозабвенно, Петька был бы в восторге. Соседи забарабанили в мою дверь – я шарахнулась, еще не понимая до конца, что же произошло.

Не изменилось, в сущности, ничего – я находилась там, где находилась, В Доме Правды в Москве тысяча девятьсот двадцатого года.

По-настоящему.

В смысле, это все была не игра, не симуляция, вокруг меня было прошлое, я находилась в прошлом. В реальном прошлом. Я оказалась подопытным мышонком, которого некий ГАД, не будем называть имен, но это был Гронский Андрей Дмитриевич, отправил в прошлое на чертовой машине времени! На настоящей машине времени! А мне даже не сказал ничего…

Внезапно накатила паника, я бросилась на кровать, укуталась одеялом с головой и зажмурилась: за стенами ходили, разговаривали, жили… мертвецы! Люди, которых уже давно нет! Они все умерли сто лет назад! Эти призраки были за моей дверью, ругались, курили дурной табак, гремели ложками на общей кухне.

Я судорожно вздохнула и вновь в одеяле почувствовала запах Сергея. Настоящего, живого, такого замечательного Есенина. Почесала в затылке, задумалась. Варвара, да ты, оказывается, дура. Не понимаешь, какой шанс тебе дан – увидеть, пообщаться, обнять живого гения! В приватной обстановке, в его родной среде обитания. Да кто из моего времени может похвастать тем, что на его коленях спал пьяный Сергей Есенин? Вот то-то, я одна такая!

Окрыленная, я вприпрыжку выскочила из комнаты, махнула рукой соседям: «Привет, дорогие мои мертвецы!», и побежала на улицу, еще раз увидеть настоящую Москву прошлого и вернуть Галю туда, откуда взяла – на службу, а то у Бениславской возникнут проблемы. Да и нужно дать возможность бедной девочке поймать ту кроху счастья, которое будет у нее в двадцать первом году, до знакомства Сергея с американкой. Есенин будет с ней недолгое время, но все равно следующее лето она будет вспоминать в своих дневниках.

…Я шла по морозной Москве пешком. Несильный, но промозглый ветерок нес по Тверской порошу и скручивал какие-то бумаги. В тонком пальто было холодно.

– Опять разорались, работать не хотят, все бастуют, бастуют, – услышала я дребезжащий старческий голос.

Согнутая в три погибели древняя старушка, наверное, видавшая еще Наполеона, семенила мне наперерез и угрожала в сторону сухоньким кулачком. Я взглянула туда – небольшая площадь была заполнена народом, все больше работяги, крепкие молодые ребята в простой одежде. Не вчерашние изнеженные франты из кафе, а обычные рабочие с усталыми, но веселыми лицами. Они смеялись, подталкивали друг дружку, выкрикивали что-то. Странная это была забастовка – ни транспарантов, ни флагов. Как будто они ждали чего-то.

И вдруг толпа зашевелилась. Где-то в ее глубине раздался знакомый голос.

– Поет зима – аукает,

Мохнатый лес баюкает

Стозвоном сосняка.

Кругом с тоской глубокою

Плывут в страну далекую

Седые облака!

А по двору метелица

Ковром шелковым стелется,

Но больно холодна.

Воробышки игривые,

Как детки сиротливые,

Прижались у окна…

Озябли пташки малые,

Голодные, усталые,

И жмутся поплотней.

А вьюга с ревом бешеным

Стучит по ставням свешенным

И злится все сильней…

Чувствуя, что лицо расплывается в дурацкой улыбке, я залезла на ближайшую лавочку, поверх голов увидела чтеца. Завопила как сумасшедшая, замахала руками: «Сам Есенин читает, ребята! Живой, настоящий Есенин!»

Сергей сегодня был одет в короткую дубленку нараспашку, сапоги гармошкой и картуз (такая кепка, весьма холодная для зимы). Он выглядел, как простой мальчишка, прибежавший с ближайшего завода. Поэт поднял подбородок повыше и громко, звонко и радостно выкрикивал стихи людям. Среди толпы работяг Есенин был своим.

– …И дремлют пташки нежные

Под эти вихри снежные

У мерзлого окна.

И снится им прекрасная,

В улыбках солнца ясная

Красавица весна!

Продрогнув окончательно, прямо как пташка нежная, я поспешила на службу. По щекам почему-то лились слезы, от мороза покраснел нос.

Я шла, оскальзывалась и мечтала поймать такси Бублика. Как назло, ни одной лошади с шашечками не было. Вдруг сбоку налетел вихрь, закружил и свалил в сугроб.

– Га-аля! Милая Галя, вы моя спасительница!

Проморгавшись, я убрала снег с ресниц и увидела прямо перед собой Сергея – веселого, смеющегося Есенина. Как здорово – он заметил меня! Он рад мне!

– Сергей Александрович, – проблеяла я, – если вам негде жить, оставайтесь у меня. Не беспокойтесь, не стесните нисколько! В любой момент… Можете даже сестру из деревни забрать, в двух комнатах тесно не будет.

– Галя, вы просто чудо! – его глаза засияли и заискрились, как две голубые льдинки. Какой же он милый…

– Но я спешу, Сергей Александрович. Служба.

Он порывисто обнял меня, обдав перегаром, чмокнул в щеку и, уже убегая, крикнул:

– Галя! Встретимся в «Стойле»!

Я засмеялась, вытерла снег и слезы с лица и, прежде чем свернуть на Театральный проезд, обернулась обратно на Тверскую. Поэта уже не было видно, мой Есенин меня покинул. Но он пока еще не покинул Галю Бениславскую.

Нет, я не имею права занимать ее место дольше, я обязана вернуть ей ее жизнь.

За этот день я поняла многое про свою героиню – оказывается, я в ней ошибалась. Она не была банальной фанаткой, Галина Бениславская оказалась самой преданной и любящей женщиной в жизни поэта. Жаль, что этот талант, этот несомненный гений оказался самовлюбленным дуралеем и не понял этого, не оценил ее самоотверженности. Сильная женщина, Галя приняла его обратно после ухода от Дункан, смогла простить его тягу к американке, помогала как секретарь и как лучший друг. Конечно, ей было сложно терпеть его несносный характер и однажды бедняжка выгнала его, но позже раскаялась в этом поступке.

Галя была верной, она честно пыталась и старалась жить после смерти Сергея, но не смогла. «Все, что было дорого для меня – лежит в этой могиле» – написала она в прощальной записке и застрелилась там же, на Ваганьковском. Причем, пистолет стрелял пять раз, все давал осечку… Теперь они лежат рядом. Галя добилась своего – своего Сергея Есенина.

Вздохнув, я направилась к огромному зданию Лубянки пешком. В снежном небе надо мной кружил знакомый голубь.

* * *

Июнь 2048 года, Москва.

Кабинет Гронского был наполнен запахом виски и дорогого табака.

– Да, Андрей, это все так на тебя похоже… Ты с детства был таким – ненадежным и бестолковым. С двенадцати лет: куда наши ищущие приключений девочки, туда и ты – не глядя, не рассуждая. Скажи, душа моя, для какой такой особой надобности ты совершил это? Ты только представь, какое душевное потрясение пришлось перенести моей дочери! Хотя, о чем я толкую – представить ты можешь с великой легкостью. С воображением и утопиями у Андрея Гронского всегда была крепкая дружба! Причуды, вымыслы, порой переходящие в откровенную дурь, все они – твои, друг мой, постояльцы.

По спокойному виду Николая Энова нельзя было сказать, что он особо переживал за свою дочь. Как обычно надменный, нога-на ногу, в одной руке бокал, в другой – сигара. Его замашки были родом из девятнадцатого века, и они ни капли не уменьшились за двадцать пять лет прибывания в двадцать первом. Он был первым путешественником, но об этом знали совсем немногие. Даже его дочь не знала, но теперь, побывав в прошлом, безусловно, догадается.

Гронский не стал отвечать на упреки старого друга. Тому не нужны были его оправдания, в душе Энов должен был понимать, что Варя рождена быть музой, это неизбежно. Теперь, прыгнув впервые, ей придется делать это и дальше, так как машина уже настроилась на ее ДНК. Варе Эновой никуда не деться от своего призвания. Галя, как всегда, оказалась права.

Плюсом ко всему, была еще одна веская причина, чтобы в прошлое попала именно Варя, но об этой причине Андрей Дмитриевич молчал уже десять лет.

Николай Энов встал, прошелся по кабинету, посмотрел вниз на Сити. Ему было хорошо за шестьдесят, если не считать двухсот перепрыгнутых лет, он был во всех смыслах старше и мудрее Гронского. По натуре старик был неторопливым и обстоятельным флегматиком. Но сейчас сигара в его руках тонко подрагивала, пепел легко опадал на пол. Только это и выдавало его беспокойство. Энов резко обернулся, поднял руки, его голос дрогнул:

– Довольно, я сдаюсь! Шах и мат, признаю. Ты победил, Андрей, ты прав. Варвара – муза. Но будь так любезен, ответь мне на один несложный вопрос: почему ты не предупредил ее? Отчего не сказал правды? Представь, как она напугана. Маленькая девочка, оказавшаяся в страшном месте посреди живых мертвецов! Неужто нельзя было до этого додуматься? И зачем, если не сказал сразу, говорить ей правду посреди задания?

Гронский сконфуженно опустил глаза.

– Пусть это прозвучит по-детски жалко, но правда: это не я. Знаю, ты не поверишь, но это так. Прокол системы, сбой в насторйках, Санчо перемудрил, не знаю пока еще, нужно разбираться, а все это не быстро…

– Малодушно – сваливать свою вину на машину, своего секретаря.

– Но ведь меня даже в городе не было! Николай, ты сам подумай: неужели, запуская систему в первый раз, я не захотел бы присутствовать?! Вся моя жизнь в этой машине, полжизни я шел к этому шагу, я Думу бросил из-за последнего этапа подготовки к прыжкам! И в такой ответственный момент я оставляю все на совесть глупого бота и несмышленного подростка, а сам еду на дачу рыбу ловить?!

– Кто знает твои тайные помыслы, Андрей Гронский? Всем известно, что ты человек с двойным дном. Рыбалку, кстати, ты всегда любил, – Энов подошел к стене-монитору, непонимающе всмотрелся в мелькающие таблицы и графики, которыми с легкостью манипулировал Гронский. – Кстати, друг мой, неужто ты до сих пор не тестировал свою систему?

– Мммм… – Гронский немного замялся. – На людях – нет. Только тараканы, голуби и крысы. Я же говорил: у системы особая связь с ДНК путешественника. И нужного мы еще ищем. Вернее, уже нашли.

Энов в ужасе прошептал:

– Впервые… Святый боже… А если Варя не вернется?

Гронский с уверенностью указал на экран:

– Все показатели в норме, вернется. Не переживай, дружище, часа через три-четыре ты обнимешь свою ненаглядную дочурку. Кстати, по моему мнению, эта твоя звезда – вылитая Елена. Такая же, только мелкая, фурия. Не обижайся за свою супругу, но это правда, уж я-то знаю. Учитывая, как она с тобой поступила. Даже не верится, что Варвару воспитывала наша Галя.

Энов горько хохотнул.

– Порой мне кажется, что она и Елену воспитывала, да все без толку!..

Внезапно в коридоре что-то загрохотало, Энов с Гронским вскочили, переглянулись. От пинка средневековая дверь распахнулась, и в кабинет со звоном влетела согнутая пополам табличка, следом за ней впорхнул голубь. На пороге возникла высокая крепкая девушка с горящими глазами, ее темные кудри развивались, как змеи Горгоны. За ее спиной, пытаясь остановить, робко жались к стенам Санчо и медицинский бот.

Незнакомка кинула в лицо Гронскому небольшую коробочку, подскочила к нему, схватила за грудки, хорошо тряхнула. Ростом она его не превышала, но ее молодость и напор придавали сил. Из приоткрытой коробки выбежали тараканы, высторились в ровную шеренгу и замерли.

– Гронский! Гад! Я ж тебя…

Энов поднял брови:

– Варя? Душа моя, неужто ты?..

– А, папка. Ты тут? – девушка только сейчас увидела гостя в кабинете. – Не переживай, папуля, присядь. Извини, что я в таком виде, это скоро пройдет. Я сейчас быстренько вытрясу из этого гада все, что можно, и мы с тобой спокойно поедем домой в Сибирь… В аду я видела столичную жизнь с ее изысканными местными достопримечательностями! В жарком, горящем аду!

Гронский несуетливо высвободился из цепких девичьих рук, быстро застучал пальцами по виртуальной клавиатуре.

– В аду, говоришь? А это неплохая идея. И кем я там?.. Полагаю, самим Сатаной? Дорогая Варвара Николаевна, вы с успехом прошли стажировку в нашем институте времени и зачисляетесь в основной штат, – директор института понизил голос. – Но учти, подруга: я не подам на тебя жалобу в известные органы за… некий инцидент в моем кабинете, имеющий место два дня назад, по единственной причине – ты являешься воспитанницей дорогой для меня особы. Полагаю, не стоит напоминать о нюансах? И подробностями беспокоить твоего батюшку мы с тобой тоже не будем?..

– Ладно, не будем, – буркнула Варя, послушно села рядом с отцом, с виноватым видом отвела глаза, вся будто съежилась. Энов ахнул: девушка, сидящая рядом, действительно уменьшилась, стала ниже, тоньше и изящней. Темные волосы укоротились и обесцветились, густые брови превратились в почти невидимые, кожа посветлела. Вместо яркой грузинки рядом сидела его серая мышка, его маленькая непослушная Варя. Сидела и болтала ногами, как в детсве когда-то.

Она уткнулась к отцу в бок и зашептала на ухо:

– Папка, знаешь, о чем я сейчас мечтаю?

– О чем же?

– О твоем фирменном борще! Увези меня поскорей из этой психушки.