Читать книгу Магия и кровь - - Страница 6

По моему настоянию мы с Кейс едем домой из «Ньюгена» на трамвае, хотя это дольше, чем на платной электричке. Дело в том, что домой я особенно не рвусь. Однако поездка, обычно такая долгая, пролетает быстрее Призвания Папы Далтона, которое, если верить нашему семейному альманаху, заняло рекордные десять секунд. Тогда он, естественно, еще не стал Папой с большой буквы, поскольку был жив и вообще. Он был в библиотеке и принял Папу Йевея за обычного посетителя, а когда тот посоветовал книгу, взял ее в руки не раздумывая. Как потом выяснилось, его задача состояла в том, чтобы прочитать название – заковыристое иностранное слово, которое он произнес правильно по чистой случайности. Так он ни о чем и не догадался, пока Папа Йевей не явился ему и не объявил, какой у него дар.

В целом все истории про Папу Далтона – это рассказы про какое-то сказочное везение, так что даже не верится. Через некоторое время у него на работе кто-то делал какой-то доклад и сослался на эту книгу, а название произнес неправильно. Папа Далтон поправил его, и тут оказалось, что его начальник – большой поклонник этой книги, и осведомленность Папы Далтона произвела на него сильное впечатление. С тех пор Папу постоянно продвигали по службе, и в итоге он оказался на какой-то неимоверно высокой должности с фантастической зарплатой. Все знают, что задание всегда для чего-то нужно, даже самое странное и дурацкое. В общем, вечером, когда я наряжаюсь в комнате Алекс, я предпочитаю думать про Папу Далтона, а не про свое собственное При- звание.

Да про что угодно – хоть про совместимость с этим хакнутым козлом Люком, – лишь бы не про испытание.

Стены у Алекс – просто калейдоскоп: сплошные вырезки из старых журналов мод и ее собственные эскизы, которые она успела воплотить в жизнь, на пожелтелой биоразлагаемой бумаге. Обычно на ее столе аккуратно разложены готовые выкройки, но сегодня там словно произошел взрыв на складе сверкающих тканей и ниток.

– Ну и бардак у тебя, – говорю я.

Алекс хватает Призвальное платье и напяливает его мне на голову.

– Спасибо тебе, Вайя, приятно слышать слова благодарности и похвалы за то, что я старалась и шила тебе платье не покладая рук!

– Ты чего? – Я высовываю голову из ворота и сдуваю волосы с глаз.

Алекс морщится, разглаживает белую материю с вытканным узором, расправляет мягкие оборки вокруг выреза на спинке. Я бы и не подумала, что мне пойдет облегающее платье почти в пол, но ее творение обтекает мои изгибы, словно теплая глазурь из белого шоколада.

– Да этот модный показ, куда я записалась, – представляешь, его перенесли на месяц раньше. Мне нужно дошить всю хакнутую коллекцию за две недели!

– Наверняка у тебя уже есть прекрасный план. – Я любуюсь на себя в экране-зеркале на дверце шкафа.

Алекс застегивает на мне пояс, расшитый золотыми бусами, и внимательно оглядывает меня с головы до ног. Прямые швы. Элегантный фасон. Безупречная посадка. Алекс и в детстве обалденно шила, а уж когда получила дар, талант перерос в гениальность. Ее модели – продолжение ее самой. И когда она шьет для тебя платье, в ткани и нитях остается ее любовь к тебе.

– Правда ведь? – напираю я.

– У меня всего две руки, а помимо коллекции, мне еще нужно расшить бисером и пайетками целую гору костюмов для Карибаны. Йохан в этом году хочет провести примерку заранее: в прошлом году у многих настолько изменились фигуры, что пришлось в последний момент перешивать кучу костюмов.

Карнавал «Карибана» проходит в Торонто в первую субботу августа. Это праздник карибской культуры, но в нем участвуют и другие черные колдовские семьи, не имеющие к ней отношения, так что получается, что Карибана объединяет нас всех, независимо от предков и корней.

Поскольку Алекс умела шить и до обретения дара, она давно помогает Дэвисам – родственникам дяди Катиуса, а через него и Кейс с Кейшей – с подготовкой карнавальных костюмов.

Дэвисы – единственная семья, практикующая нечистое волшебство, с которой мы общаемся постоянно. Дело в том, что с технической точки зрения они нам родня, в отличие от Картеров, семьи Лорен. Однако Дэвисы – опять же в отличие от Картеров – принадлежат к тем немногим семьям, которые регулярно оставляют после себя трупы. По меньшей мере раз в два года. Это и делает их одной из самых могущественных черных колдовских семей не только в нашей провинции, но и в стране.

Если бы пропал кто-то из Дэвисов, мы бы на уши встали, лишь бы помочь им. Семья – это главное. Но раз пропала Лорен, с которой у нас нет кровных связей, все махнули на нее рукой. Хотя она в жизни и мухи не обидела.

Не обидела – но могла бы, шепчет тоненький голосок у меня на задворках сознания. Рано или поздно она нашла бы на улице ни в чем не повинного человека, которого никто не хватится, и мучила бы его, чтобы получить колдовскую силу.

Я отгоняю эту мысль и сосредотачиваюсь на Алекс.

– Давай помогу тебе с карнавальными костюмами, а ты займись коллекцией.

Алекс опускает глаза:

– Тебе не обязательно.

– У меня нет особых дел – только помогаю бабушке рассылать заказы, как обычно.

– Был бы дар, а дела найдутся. Смотря какой он будет, конечно, но, если им можно зарабатывать деньги, у тебя и минуты свободной не останется.

– Если пройду испытание.

– Деточка, тебе бы к психологу пойти, самооценку подправить. Смешно слушать. – Алекс хватает меня за плечи и разворачивает к двери. – Я все понимаю, это непросто, всем нам трудно принимать важные решения, но Призвание – это же не выбор специализации в школе. Магия у тебя в крови. Доверься интуиции.

Алекс всегда была самой доброй из всех моих двоюродных. Она ни за что не скажет «тебе трудно принимать важные решения». Однако у меня в ушах гремят даже те слова, которых она не произносила.

Мое Призвание – это не выбор, что съесть на ужин, какое платье надеть и какие предметы изучать в школе. Это единственное решение в моей жизни, от которого и в самом деле что-то зависит. И никто, кроме меня, не рассматривает вероятность, что я потерплю поражение.

Я оборачиваюсь через плечо и смотрю на Алекс.

– Я тебе помогу. Ты же не пожалела времени на то, чтобы сшить мне платье. Считай, что мы квиты.

Она бледно улыбается в ответ.

Все готово. Я одета, семья собралась внизу.

Пора.

Мы вместе выходим из комнаты Алекс и спускаемся по лестнице – я спотыкаюсь на каждой ступеньке, а Алекс шагает твердо и уверенно. Я так вцепляюсь в перила, что косточки хрустят. Мне надо пройти испытание. Я не могу стать первой почти за сто лет, кому это не удалось. Я не могу не стать колдуньей.

Внизу нас ждет папа, он держит за руку мою сестренку. Я невольно вспоминаю тот день, когда он так же держал за руку меня. Мне тогда было столько же лет, сколько Иден сейчас, и мои пальчики были такими же маленькими, как у нее, и тонули в большой папиной ладони. В другой руке он держал чемодан, а я рыдала взахлеб и умоляла его не уходить.

«Ты хочешь уйти со мной, Вайя?»

– Пойдем! – Иден явно не понимает, почему мы стоим.

Я нагибаюсь к ней:

– Конечно.

Протягиваю руку – и Иден разжимает пальцы, отпускает папу и сует свою ладошку в мою. Когда она была совсем маленькая, она держалась крохотными пальчиками за мой палец и улыбалась мне беззубой улыбкой. Я и не знала, что могу полюбить человека с первого взгляда, но с ней так и вышло.

Мы вчетвером идем в столовую – мы с Иден, а следом папа и Алекс. Я держусь на ногах только благодаря тому, что слежу, чтобы моя рука раскачивалась вместе с рукой сестренки.

– Призвание на самом деле совсем не такое страшное, – шепчет папа у меня за спиной. – Очень часто верное решение самое очевидное. Доверься себе, и у тебя все получится.

Мне приходится напрягаться, чтобы расслышать его. Такое ощущение, что за то время, которое он прожил без нас до встречи с Прией, у него пропал голос. Когда я была маленькая, он умел говорить громко. Они с мамой кричали друг на друга в спальне, пока я сидела в гостиной с двоюродными сестрами и притворялась, будто ничего не слышу.

– Угу, – с трудом выдавливаю я, просто чтобы что-то ответить. Меня так и подмывает заорать: «Да, я знаю, я не умею принимать решения, так что хватит постоянно напоминать, достали уже!»

За такие фразочки мама лишила бы меня карманных денег, поэтому лучше прикусить язык.

Мы входим в столовую. Все уже расселись. Дядюшка сурово кивает мне. Я уверена, что это платье, на сто процентов белое, он все-таки одобряет.

– Что-то ты долго, – капризно тянет Кейша.

– Прошу прощения.

Я бы хотела промолчать, но, если не отвечать Кейше на каждую реплику, она тычет в тебя ногтями. Больно. Я падаю на стул возле нее и стараюсь не жалеть, что Иден выпустила мою руку.

Кейс сидит напротив и решает какие-то задачки в планшете. Обычно она старается заниматься где-нибудь не дома, ищет себе тихую гавань, чтобы избежать неодобрения взрослых. Однако на церемонию Усиления она все-таки пришла, как и все остальные мои родственники. Ладно, хотя стажировка в «Ньюгене» нам теперь не светит, я найду ей что-нибудь другое, ничем не хуже.

Увидев меня, Кейс убирает планшет и улыбается.

Вообще-то Кейс не из улыбчивых. Значит, считает, что все будет просто ужасно. Я нервно скрещиваю ноги под столом, потом снова ставлю ровно.

Здесь все, кроме Прии. Кровь есть кровь, а с Прией мы не родственники. Дядюшка с нами в родстве не только по браку, но и потому, что у нас давние кровные связи с Дэвисами – побочный эффект поиска женихов и невест в замкнутой общине. Если у тебя сильный дар, твои дети тоже будут обладать сильным даром, даже если ты родишь их от человека, не наделенного колдовскими способностями. Однако слабый дар порождает слабых колдунов, пока волшебство не истощается совсем. Если хочешь сохранить свою наследственность, выбирай тех, у кого есть сила. А Иден – особый случай. Брать детей на церемонию Усиления не принято, но на наших ей всегда рады. Почему – никто не распространяется. Я не видела папу несколько лет, пока он ледяной январской ночью не объявился у нашей задней двери с незнакомой беременной женщиной и не потребовал бабушку. Когда я в первый раз увидела Прию, между ног у нее ручьем текла кровь, так что на деревянном полу мигом набежала лужа. Мне было десять.

Папе требовался дядя Ваку и его дар благополучно принимать роды, но к этому времени дядя был настолько глубоко под мод-эйчем, что толку от него ждать не приходилось.

Не знаю, что сделала бабушка. Однако с тех пор она настаивала, чтобы Иден присутствовала на всех наших церемониях Взросления, хотя, строго говоря, по крови она только моя родственница.

Бабушка качает головой:

– Ты опоздала на собственную церемонию Усиления!

– Извини, провозились с платьем.

А еще я сюда не особенно стремилась.

Папа кладет руки перед собой на стол, сцепляет пальцы.

– Теперь Вайя здесь.

– Это неуважение! – сердится бабушка.

Я съеживаюсь и повторяю:

– Извини.

Уголок ее губ чуть-чуть поднимается, взгляд смягчается. Я же знаю, я любимая внучка. Мы с бабушкой постоянно вместе: я помогаю ей паковать заказы, а она мне – пробовать новые рецепты. Кроме меня, на звание любимицы может претендовать разве что Иден. Но ведь бабушка – мамина мама, так что вряд ли она захочет показать, как сильно любит ребенка, который родился у папы от другой женщины.

Я хватаюсь за край стола и гляжу в прорезанные в дереве канавки. Посреди стола красуется колдовской знак, у которого даже эллипс посередине такой большой, что туда можно сесть.

Ну все. Начинается.

– Теперь уже вот-вот. Давай, садись в середину.

Алекс машет мне. Я тут же пересматриваю свои представления о ней как о самой доброй из моих двоюродных.

Кейша перебрасывает волосы через плечо.

– Да, пожалуйста. Не тяни кота за хвост.

Вот так вот родственники меня поддерживают. Я подбираю подол, лезу на стол, царапая коленки, и подползаю к середине.

– Нам видно твои трусики! – восклицает Иден в полном ужасе.

– Предки, дайте мне сил! – стонет бабушка.

Я гляжу на Алекс и моргаю.

– Полупрозрачные ткани сейчас в моде, и почти ничего не видно, – говорит она.

Кейс сгибается пополам от хохота:

– Почти ничего? Да я все кружавчики разглядела!

Я подбираю ноги, чтобы попа не торчала так высоко в воздух, но так ползти по столу получается медленнее.

Кейша прикрывает глаза ладонями и качает головой:

– Ты всех смущаешь.

Ее дар чувствовать чужое неудобство – сущее наказание не только для нее самой, но и для всех нас. Понимать, почему, собственно, человеку неудобно, не в ее власти, но она до чертиков любопытна и к тому же у нее очень хорошо с интуицией, поэтому, как правило, она в конце концов правильно догадывается – после чего предпочитает оповестить об этом всех и каждого. Один раз она за семейным ужином почувствовала растерянность собственной мамы и громко спросила, не бросил ли ее любовник. Так и оказалось. Тетя Мейз на месяц лишила Кейшу премиум-тарифа в телефоне, и та в отместку изводила ее нытьем, пока месяц не кончился.

Иногда я жалею, что у нее такой дар – мало того что бесполезный, так еще и противный. Я понимаю, она его не выбирала, но черт возьми!

– Еще одну церемонию Усиления я просто не переживу! – Тетя Мейз роняет голову на руки. – В этом доме слишком много детишек. Вот стану матриархом, и мы будем просто ждать Призвания, и все – когда будет, тогда и будет. Если в это время будешь сидеть на горшке и какать – что поделаешь!

– Когда это ты станешь матриархом? – поднимает брови мама. – С чего вдруг?

– Будете и дальше меня злить – никто из вас матриархом не станет! – рявкает бабушка, и обе умолкают, но смотрят друг на друга исподлобья.

– Прошу прощения, – мямлю я, добравшись до середины круга, и усаживаюсь, подобрав ноги. Вроде бы получается приличная поза.

– Молодец, Ви! – Папины руки так стиснуты, что костяшки начинают белеть.

Я выдавливаю улыбку. Не люблю, когда меня называют Ви.

Бабушка обжигает папу взглядом:

– Ни к чему хвалить ребенка за то, что он уселся на стол. Вот почему в наши дни многие дети слишком уверены в себе. Ты бы ее еще за каждый вздох нахваливал! Правда, ты не все их видел.

– Я хочу, чтобы Вайя чувствовала себя спокойнее.

– Когда у тебя Призвание, вряд ли можно относиться к этому спокойно, Уильям!

Дядюшка согласно кивает, и бабушка с благодарностью улыбается ему.

Кейс не сводит с меня глаз. Не сомневаюсь, она сейчас мысленно костерит своего папу на чем свет стоит.

Иногда я задумываюсь, почему он женился на тете Мейз – потому что любил ее или потому что отчаянно хотел тоже стать одним из Томасов. Мама говорила, что он подлизывался к бабушке, еще когда ухаживал за тетей. Вечно рассказывал бабушке, как он восхищается, что она обратила свою семью в чистую магию. С Дэвисами дядюшка никогда не ладил – и сейчас не ладит. Синдром среднего ребенка, как пробормотала однажды мама, когда думала, что ее никто не слышит. Но бабушка обращается с ним как с сыном, которого у нее никогда не было. Точнее, как с таким сыном, каким она всегда хотела видеть дядю Ваку.

Бабушка берет узелок из черной ткани, развязывает его и достает осколок сланца с острым краем. Передает узелок вокруг стола, и каждый берет себе по кусочку сланца. Эти камни заточены нашими предками и содержат их волшебство. Когда проходишь испытание, тебе тоже положено заточить камень и вырезать на нем свой дар, и все они хранятся у матриарха для таких церемоний.

Кейс достает из свертка свой камень с еле заметной ухмылкой. Кейс – очевидная претендентка на роль матриарха после мамы и тети Мейз, которые из-за этого постоянно собачатся. Пока что ее дар обладает самым сильным потенциалом среди всех моих двоюродных, а может, и во всем нашем поколении. Так что ей хватит и силы, и ответственности, чтобы принять этот титул, – только она этого не хочет.

Бабушка, как и все матриархи, должна регулярно совещаться с предками по поводу того, кто из членов семьи лучше всего подходит на роль следующего матриарха, – на случай, если с ней что-то случится до того, как она сможет назначить себе преемницу. Тогда предки скажут, кого она хотела бы видеть на своем посту, и родственникам не придется устраивать скандал. Я на сто процентов уверена, что мое имя фигурировать не будет никогда – я и себя-то не могу подтолкнуть в нужном направлении, что уж говорить о целой семье.

Кейс бросает на меня яростный взгляд, губы у нее сердито поджаты.

– Некоторые мысли – сугубо личные, – говорю я. Хотя это не тот случай, когда я жалею, что она слышит, о чем я думаю. Сейчас я не могу позволить себе роскошь волноваться из-за чего-то помимо Призвания.

– Умничка, – говорит тетя Мейз. – Не пускай ее гулять по своему сознанию. Этот треклятый дар нужен Кейс, только чтобы нарушать чужие границы.

Кейс скрещивает руки на груди и резко цыкает зубом, дернув щекой, – этот карибский жест в переводе означает «чтоб тебя хакнуло».

Зря это она.

Тетушка буквально взрывается. Я не шучу. Все ее тело вспыхивает огнем, языки пламени лижут стол, я в ужасе съеживаюсь.

– Не смей хамить мне, Кейша! – Она тычет раскаленным докрасна пальцем в сторону Кейс на другом конце стола.

Кейша стонет:

– Мама, перестань!

Дядюшка хватается за голову. Не понимаю, почему он надеется, что церемония пройдет как по маслу, если знает, что наши семейные отношения далеко от совершенства.

– Прояви уважение! – кричит тетушка.

Кейс опускает руки – это дается ей с видимым усилием. Как-то раз она сказала мне, что мысли ее мамы горячие и жгутся, когда их читаешь.

– Извини, – сдавленным голосом произносит она.

Тетушка меряет ее взглядом. Они так похожи – они с Кейс. Будто смотришь в лицо прошлому и будущему. Тетушка шумно выдыхает, пламя гаснет, и она с громким кряхтением плюхается обратно на стул, все еще бурля от гнева.

– Ну, выяснили отношения? – шипит бабушка.

Тетушка даже не притворяется, будто ей стыдно и неловко. Честно говоря, я не помню, чтобы она когда-то перед кем-то извинялась. Для Канады это прямо-таки достижение.

Я гляжу на Кейс в поисках ответа.

– Некоторые мысли – сугубо личные, – произносит она одними губами.

«Справедливо».

Дядюшка отнимает руки от лица:

– Давайте продолжим!

Бабушка откашливается:

– Кровь призывает кровь. Я не буду тратить слов, главное – целеустремленность.

Иден смотрит на папу, сжимая камень в пальцах. Он берет ее руки в свои и помогает процарапать подушечку большого пальца. Я нервно сглатываю, глядя, как по щекам у Иден текут слезы. Она тихонько всхлипывает – верный знак, что она вот-вот разрыдается. Никому не хочется на это смотреть, но бабушка требует, чтобы она участвовала в ритуале.

Папа сильнее сжимает ее руки, и тут проявляется его дар – плечи у Иден опускаются, грудь перестает вздыматься. Боль не прошла, но Иден достаточно успокоилась, чтобы не ощущать ее так остро. Мама ненавидит папин дар. К концу их отношений она запрещала ему прикасаться к ней, потому что, по его словам, он управлял ее эмоциями. Однако сейчас Иден это нужно.

Я запрещаю себе думать, сколько раз мне самой пригодилась бы такая же папина помощь. Сколько раз его не было рядом и он мне не помогал.

Иден шесть лет. Мне – шестнадцать. Мне не положено нуждаться в такой поддержке.

Мама перехватывает мой взгляд. В ее глазах нет ни мягкости, ни твердости, но она здесь, рядом со мной, как всегда.

Все разом режут себе кончики пальцев и капают кровью в канавки на столе. Кровь течет ко мне – волшебный обряд притягивает ее.

Кровь Иден сливается с кровью Кейши, кровь Кейши – с кровью Кейс и кровью Алекс, и вот к ней примешивается тетушкина и дядюшкина, мамина и папина, бабушкина. Ручеек переливается за край стола и стекает в рюмку для яиц, стоящую на полу. В ней нет ничего церемониального, мы купили ее в «Пасифик-молле» – гигантском азиатском торговом центре в часе езды к востоку от центра, – но свое дело она делает.

Бабушка поднимает рюмку и с суровым видом вручает мне. Когда рюмка наклоняется, по краешку, покрытому фальшивой позолотой, бегут искры от лампочек в люстре.

Я беру рюмку дрожащей рукой. Кровь внутри темная и чуть-чуть отблескивает. Совсем как ванна в честь Первой Крови, только без характерного запаха. Когда в школе на уроках физиологии и гигиены рассказывают про месячные, всегда забывают упомянуть эту мелочь – что менструальная кровь еще и пахнет.

Кейс запрокидывает голову и закатывает глаза, и я понимаю, что она все-таки слышит мои мысли. Не может удержаться. Или предпочитает не удерживаться.

Я тоже откидываю голову назад и, глядя прямо вверх, раздвигаю веки на правом глазу левой рукой и наливаю туда крови из рюмки. Кровь попадает в глаз, и я силой воли запрещаю себе моргать. Раскрываю левый глаз на добрый дюйм и выливаю в него остаток крови. Когда я зажмуриваю оба глаза, густая жидкость вытекает оттуда и каплями катится по щекам.

Вокруг раздается шорох, и мне не надо подсматривать, чтобы знать, что родственники берутся за руки.

Колдуны – если они настоящие – не нуждаются ни в латыни, ни в волшебных палочках.

Кровь и целеустремленность. Больше ничего.

Я вдавливаю ладони в стол, прощупываю кончиками пальцев шершавую древесину и прорезанные в ней канавки, а потом зажмуриваюсь еще сильнее и настраиваюсь на цель. Моя цель – пройти испытание. Единственное препятствие, которое мне нужно преодолеть, чтобы стать колдуньей.

Кругом нарастает волшебство, густо пахнущее нашей общей кровью и духотой знойного летнего вечера.

Тут-то до меня и доносится плач.

Точнее, рыдания.

Я с трудом разлепляю веки – и вот она передо мной.

Мама Джова стоит спиной ко мне, волосы приглажены, но не полностью – волнистые локоны стянуты в узел низко на шее, там, где начинаются раны. Ее исхлестанная плетьми спина сочится кровью даже после смерти.

Чтоб меня хакнуло.

Только ее мне не хватало.

Я видела ее на Карибане, в тот единственный день в году, когда предки членов общины черных колдунов Торонто решают явить себя. Некоторые из них в призрачном обличье пляшут на улице и празднуют вместе со своими живыми потомками. Однако Мама Джова не из таких. Она шествует плавно и размеренно и рыдает с таким яростным выражением лица, словно продумывает вендетту на похоронах, а не воздает дань уважения нашей общей культуре на веселом карнавале.

А еще она печально знаменита сложными заданиями на Призваниях – меняет правила, как ей заблагорассудится. Последняя колдунья из нашей семьи, не прошедшая испытание, бедняжка Уимберли, без малого сто лет назад потерпела неудачу именно потому, что ее Призвала Мама Джова.

А теперь Мама Джова явилась за мной.

Ее вопли вдруг обрываются, будто у видео отключили звук. Она поворачивает голову с неторопливой точностью хищника, словно сова, нацеливающаяся на добычу. Ее пронзительный взгляд встречается с моим – и меня обдает жаром сильнее, чем от тетушкиного пламени. Слезы оставили в ее коже глубокие борозды.

Глаза у меня закатываются, и все кругом чернеет.