Читать книгу Кириньяга. Килиманджаро - - Страница 6

Декабрь 2131 – Февраль 2132 года

Нгаи правит Вселенной со Своего трона, и дикие звери беспрепятственно бродят по Его священной горе и делят ее плодородные зеленые склоны с Его избранным народом. Первому из масаи дал Он копье, а первому из вакамба – лук, однако Гикуйю, первому из народа кикуйю, Он дал только палку-копалку и велел поселиться на склонах Кириньяги. Кикуйю, по воле Нгаи, могут приносить в жертву коз и гадать по их внутренностям или быков, чтобы отблагодарить Его за ниспосланные дожди, однако им не дозволено убивать Его зверей, населяющих гору.

Но однажды пришел Гикуйю к Нему и сказал:

– Нет у нас ни лука, ни стрел. Тогда как же нам убить физи, гиену, в теле которой обитают мстительные души злодеев?

Нгаи сказал, что кикуйю не следует убивать гиен, ведь у гиены своя цель: Он сотворил ее, чтобы та доедала добычу после львов и избавляла шамба народа кикуйю от больных и стариков.

Так прошло некоторое время, и Гикуйю снова пришел на вершину горы.

– Нет у нас копий. Тогда как же нам убить льва и леопарда, которые охотятся на наш скот?

И снова Нгаи запретил ему, сказав, что кикуйю не следует убивать львов и леопардов, ведь Он сотворил их, чтобы травоядные слишком не расплодились и не съели всю траву на полях кикуйю.

Наконец пришел Гикуйю в последний раз на гору и сказал так:

– По крайней мере, Ты бы мог позволить нам убить слона, который за считаные минуты способен уничтожить урожай целого года. Как же нам защититься от него, раз Ты не дал нам оружия?

Нгаи надолго задумался, после чего ответил:

– Я повелел, чтобы кикуйю возделывали поля, и вам не следует пачкать их кровью других моих созданий. Но, поскольку вы – Мой избранный народ и важнее, чем звери, что обитают на Моей горе, я поручу охоту на них другим.

– Из какого же племени явятся эти охотники? – спросил Гикуйю. – Как нам называть их?

– Вы узнаете их по определенному слову, – сказал Нгаи.

Когда Нгаи сообщил Гикуйю, по какому именно слову кикуйю узнают охотников, явившихся в их край, Гикуйю решил, что Нгаи пошутил, громко рассмеялся и вскоре позабыл об этом разговоре.

А ведь Нгаи никогда не шутит, говоря с кикуйю.

У нас на эвтопической планете Кириньяга нет ни слонов, ни львов, ни леопардов, поскольку все эти виды вымерли задолго до того, как мы эмигрировали из ставшей нам непереносимо чужой Кении. Но мы взяли с собой изящную импалу, величественную куду[14], могучего буйвола, стремительную газель – и, так как мы верны велениям Нгаи, прихватили также гиену, шакала и грифа. Кириньяга была разработана, чтобы стать климатической Утопией, а не только социальной, и земля тут плодороднее, нежели кенийская, а Техподдержка внесла нужные поправки в орбитальные параметры так, чтобы дожди всегда выпадали по расписанию, поэтому дикие звери Кириньяги, подобно домашним животным и самим людям, плодились и размножались. Начало открытого противостояния было лишь вопросом времени. Поначалу гиены лишь в единичных случаях нападали на наш скот, а однажды стадо встревоженных чем-то буйволов вытоптало весь урожай старого Бенимы, но мы принимали эти неприятности с достоинством, ибо Нгаи заботился о нас, и мы не испытывали недостатка в пище.

Но по мере того, как мы превращали в пастбища все больше и больше терраформированного вельда и дикие звери Кириньяги стали испытывать давление охочих до пахотной земли людей, подобные инциденты стали учащаться, а их последствия сделались серьезнее.

Я сидел у огня в своем бома и смотрел на равнины, кое-где утыканные акациями, ожидая, когда поднимется солнце и прогреет утренний воздух, и тут молодой Ндеми примчался из деревни по извилистой тропе.

– Кориба! – вскричал он. – Пойдем быстрее!

– Что произошло? – Я с трудом поднялся.

– На Джуму напали физи! – выдохнул он, пытаясь восстановить дыхание.

– Одна гиена или много? – спросил я.

– Думаю, что одна. Не знаю.

– Он жив?

– Джума или физи? – уточнил Ндеми.

– Джума.

– Думаю, что мертв. – Ндеми помолчал. – Но ты же мундумугу. Ты можешь вернуть его к жизни.

Мне польстило, что он приписывает такое могущество своему мундумугу, но, естественно, если его товарищ действительно погиб, я ничем не мог бы ему помочь. Я пошел к себе в хижину, выбрал некоторые травы, особо эффективные для борьбы с инфекциями, и прибавил к ним несколько листьев дерева кат, чтобы дать пожевать Джуме (на Кириньяге у нас нет анестетиков, а галлюциногенный транс, вызываемый листьями кат, по крайней мере, помог бы ему забыть о боли). Все это я сложил в кожаный кисет и повесил на шею. Потом выбрался из хижины и кивнул Ндеми, который повел меня к шамба отца Джумы.

Когда мы достигли этого места, женщины уже начали погребальную песню, и мне оставалось только бегло осмотреть то, что осталось от несчастного Джумы. Одним укусом гиена отхватила ему большую часть лица, а другим – левую руку. Потом сожрала большую часть груди, прежде чем жители деревни наконец отогнали ее.

Коиннаге, наш потомственный вождь, прибыл несколькими минутами позже.

– Джамбо, Кориба, – приветствовал он меня.

– Джамбо, Коиннаге, – ответил я.

– Надо что-то с этим делать, – сказал он, оглядев тело Джумы, над которым уже кружили мухи.

– Я прокляну гиену, – ответил я, – а ночью принесу в жертву козу, чтобы Нгаи принял душу Джумы.

Коиннаге с тревогой посмотрел на меня, поскольку он меня боялся, но произнес:

– Этого недостаточно. За последний месяц гиены загрызли уже второго здорового юношу.

– Наши гиены пристрастились к человечине, – согласился я. – Это потому, что мы оставляем им на съедение больных и стариков.

– Значит, надо перестать оставлять им на съедение больных и стариков.

– У нас нет выбора, – проговорил я. – Европейцы считают это дикарским обычаем, и даже Техподдержка пыталась нам его запретить – но у нас нет лекарств, чтобы облегчить их страдания. Чужакам он кажется варварским, но в действительности это акт милосердия. С тех пор как Нгаи даровал первому кикуйю палку-копалку, в наших обычаях всегда было оставлять гиенам больных и стариков, когда приходил их час умереть.

– У Техподдержки есть лекарства, – возразил Коиннаге, и я заметил, что двое юношей подошли поближе и прислушались. – Возможно, надо попросить их помочь нам.

– Чтобы они прожили дольше на неделю или месяц, а потом их похоронили бы в земле, как христиан? – фыркнул я. – Нельзя быть одновременно кикуйю и европейцами. По этой причине мы и прилетели на Кириньягу.

– Но что дурного в том, чтобы попросить их о лекарстве для наших стариков? – спросил один молодой человек, и Коиннаге с явным облегчением выдохнул от того, что не он произнес этот аргумент.

– Если сегодня принять их лекарства, то завтра вы примете их одежду, машины и бога, – ответил я. – Если история и способна чему-то научить нас, так именно этому.

Вид у них по-прежнему был неуверенный, так что я добавил:

– Многие расы стремятся вперед, к Утопии, а кикуйю следует смотреть назад, в более простое прошлое, когда мы жили в гармонии с землей и не были испорчены обществом, к которому никогда не принадлежали. Я жил среди европейцев, я посещал их школы и университеты и говорю вам: нельзя прельщаться песнями сирен, что издают их технологии. То, что работает у европейцев, не работало для кикуйю в то время, когда мы обитали в Кении, и не сработает сейчас на Кириньяге.

Словно подчеркивая важность моего заявления, вдали, в вельде, мрачно захохотала гиена. Женщины прекратили погребальную песнь и придвинулись друг к дружке.

– Но нужно же что-то делать! – запротестовал Коиннаге, его ужас перед гиенами на миг перерос страх перед мундумугу. – Нельзя, чтобы эти твари продолжали уничтожать наш урожай и пожирать наших детей.

Я мог бы объяснить, сейчас наличествует временный дисбаланс из-за того, что травоядные несколько снизили темпы размножения, приспосабливаясь к уменьшению пастбищ, и что темпы размножения гиен за год почти наверняка подстроятся под них, но люди бы меня не поняли или не поверили. Им нужны были решения, а не объяснения.

– Нгаи испытывает наше мужество, желая увидеть, достойны ли мы жить на Кириньяге, – ответил я наконец. – Пока время испытаний продолжается, надо вооружать наших детей копьями и отпускать на выпас скота только парами.

Коиннаге покачал головой:

– Гиены пристрастились к человечине, а два юноши кикуйю даже с копьями ничего не сделают против стаи гиен. Нгаи явно неугодно, чтобы физи пожрали Его избранный народ?

– Нет, неугодно, – согласился я. – В природе гиен – охотиться на травоядных, как в нашей собственной – возделывать землю. Я ваш мундумугу. Вы должны верить мне, что время испытаний скоро закончится.

– Как скоро? – спросил кто-то.

Я пожал плечами.

– Может, спустя два сезона дождей. А может, три. – Сезон дождей был дважды в год.

– Ты стар, – продолжил говоривший, собрав всю храбрость, чтобы возражать своему мундумугу. – У тебя нет детей, и это дарует тебе терпение. Но те из нас, кто родил сыновей, не желают ждать два или три сезона дождей, каждый день задаваясь вопросом, а вернутся ли наши дети с полей. Нужно что-то предпринять сейчас же.

– Я старик, – согласился я, – и мне это дарует не только терпение, но и мудрость.

– Ты – мундумугу, – сказал наконец Коиннаге, – и у тебя свой способ преодоления трудностей. Но я – верховный вождь, и у меня есть мой. Я поведу людей на охоту, и мы убьем всех гиен.

– Отлично, – ответил я, потому что ожидал такого решения. – Организуй охоту.

– Бросишь ли ты кости, чтобы узнать, будет ли нам сопутствовать удача?

– Мне нет нужды бросать кости, чтобы предвидеть результаты вашей охоты, – ответил я, – потому что вы крестьяне, а не охотники. Вы потерпите неудачу.

– Ты не станешь нас поддерживать? – возмутился кто-то.

– Вам не нужна моя поддержка, – сказал я. – Я дам вам свое терпение, ибо это все, что вам нужно.

– Мы обязаны превратить этот мир в Утопию, – возразил Коиннаге. Его представление о смысле этого термина было крайне расплывчатым, но он отождествлял его с хорошими урожаями и отсутствием врагов. – Что ж это за Утопия, если в ней дикие звери пожирают детей?

– Нельзя понять полноты желудка, не испытав голода, – сказал я. – Нельзя оценить тепла и сухости, пока не промок и не замерз. Нгаи ведомо, даже если тебе – нет, что жизнь нельзя оценить по достоинству без смерти. Таков Его урок для вас; это пройдет.

– Это должно закончиться сейчас, – ответил Коиннаге прямо, поняв, что я не стану препятствовать его охоте.

Я воздержался от дальнейших комментариев, потому что понимал – отговорить его не удастся. Следующие несколько минут я провел, составляя проклятие для гиены, убившей Джуму, а вечером принес посреди деревни в жертву козу и прочел по ее внутренностям, что Нгаи принял жертву и дух Джумы.

Спустя два дня Коиннаге повел десять человек в вельд охотиться на гиен, а я остался у себя в бома и стал готовиться к неизбежному развитию событий.

В то утро Ндеми, самый смелый мальчик деревни, чья отвага сделала его моим любимцем, поднялся по длинной извилистой тропе ко мне на холм.

– Джамбо, Кориба, – невесело поздоровался он.

– Джамбо, Ндеми, – ответил я. – В чем дело?

– Они говорят, я слишком молод, чтобы охотиться на физи, – пожаловался он, садясь на корточки рядом со мной.

– Они правы.

– Но я ежедневно упражняюсь в искусстве выживания в дикой природе, и ты лично благословил мое копье.

– Я не забыл, – сказал я.

– Тогда почему мне нельзя на охоту?

– Это не имеет значения, – сказал я. – Они не убьют физи. Вообще говоря, им очень повезет, если все охотники вернутся живыми. – Я помолчал. – Вот тогда и начнутся настоящие проблемы.

– Мне казалось, они уже начались, – ответил Ндеми без тени сарказма.

Я покачал головой:

– То, что уже произошло, есть часть естественного порядка жизни и, следовательно, жизни на Кириньяге. Но когда Коиннаге не удастся убить гиен, он захочет призвать на Кириньягу охотника, и это уже не будет частью естественного порядка.

– Ты знаешь, как он поступит? – впечатлился Ндеми.

– Я знаю Коиннаге, – ответил я.

– Тогда ты ему скажешь так не поступать.

– Я скажу ему так не поступать.

– И он тебя послушает.

– Нет, – сказал я, – он вряд ли меня послушает.

– Но ты же мундумугу.

– Многие жители деревни меня недолюбливают, – объяснил я. – Они видят изящные корабли, которые время от времени прилетают на Кириньягу, слышат истории о чудесах Найроби и Момбасы и позабыли, почему мы вообще сюда прибыли. Они недовольны своими палками-копалками, они стремятся овладеть копьем масаи, луком вакамба или машинами европейцев.

Ндеми мгновение молча сидел на корточках.

– Кориба, у меня к тебе вопрос, – проговорил он наконец.

– Спрашивай.

– Ты мундумугу, – сказал он. – Ты умеешь обращать людей в насекомых, видеть во мраке и ходить по воздуху.

– Это правда, – согласился я.

– Тогда почему ты не превратишь всех гиен в пчел и не подожжешь их улей?

– Потому что физи не злы, – объяснил я. – Это в их природе – есть мясо. Без физи другие животные так расплодятся, что вскоре опустошат наши поля.

– Тогда почему бы не убить только тех физи, которые убивают нас?

– Ты разве не помнишь свою бабушку? – спросил я. – Не помнишь, как она мучилась последние дни своей жизни?

– Помню.

– Мы не убиваем своих. Если бы не физи, она бы промучилась еще много дней. Физи совершают лишь то, ради чего их создал Нгаи.

– Нгаи также сотворил охотников, – заметил Ндеми, хитро глянув на меня уголком глаза.

– Да, это так.

– Тогда почему ты не желаешь, чтобы явились охотники и убили физи?

– Я тебе расскажу историю про льва и козлов, и ты поймешь, – сказал я.

– При чем тут козлы и львы, если речь о гиенах? – спросил он.

– Послушай и узнаешь, – ответил я. – Жило-было некогда стадо черных козлов, и жилось им вполне счастливо, ибо Нгаи обеспечил их зелеными травами, сочными растениями и ручьем неподалеку, из которого они могли напиться. Когда шел дождь, то они укрывались под ветками величественных высоких деревьев, куда не проникали тяжелые капли. Однажды в деревню козлов явился леопард, и поскольку он был стар, слаб и сильно исхудал, так что не мог охотиться на импал и водяных козлов, то убил деревенского козла и сожрал его.

– Это ужасно! – заблеяли козлы. – Нужно что-то делать!

– Этот леопард стар, – сказал мудрейший из козлов. – Если он сможет восстановить свои силы, то станет охотиться на импал, поскольку мясо импалы значительно питательнее нашего, а если не сможет – то скоро умрет. Нам всего лишь нужно соблюдать осторожность, покуда он здесь.

Но другие козлы так перепугались, что не стали его слушать и решили позвать на помощь.

– Я бы остерегался всякого, кто не козел, но при этом предлагает вам помощь, – заявил мудрый козел, но его не послушали, и дело кончилось тем, что они позвали огромного черногривого льва.

– Леопард истребляет наш народ, – заблеяли козлы, – и мы слишком слабы, чтоб его прогнать. Ты не поможешь нам?

– Всегда рад помочь друзьям! – отвечал лев.

– Мы бедны, – сказали козлы. – Что ты хочешь за свою помощь?

– Ничего, – заверил их лев. – Я это сделаю просто потому, что я – ваш друг.

Лев, как и обещал, пришел в деревню, дождался, пока леопард явится кормиться, а потом прыгнул на него и убил.

– О, спасибо тебе, спаситель! – заблеяли козлы и пустились в торжественный танец победы вокруг льва.

– Я и сам был рад, – ответил лев, – ибо леопард и мой враг тоже.

– Мы будем воспевать тебя в песнях и преданиях еще долго после твоего ухода! – заверили его счастливые козлы.

– Ухода? – повторил лев, выглядывая самого жирного козла. – А кто тут, собственно, уходит?

Ндеми некоторое время обдумывал услышанное, потом поднял на меня глаза.

– Ты хочешь сказать, что охотник пожрет нас точно так же, как и физи?

– Нет, я не это имел в виду.

Он еще немного поразмышлял.

– Ага! – улыбнулся он. – Ты хочешь сказать, что, если мы не можем убить физи, которые скоро умрут или оставят нас в покое, нам не следует приглашать вместо этого кого-нибудь посильнее физи, который не умрет и не уйдет.

– Это правильный ответ.

– Но почему охотник на животных может представлять угрозу для Кириньяги? – задумчиво продолжил он.

– Потому что мы – все равно что козлы, – пояснил я. – Мы кормимся с земли и не обладаем достаточной силой, чтобы уничтожить своих врагов. А охотник подобен льву: в его природе умение убивать, и он будет единственным человеком на Кириньяге, обученным это делать.

– Ты полагаешь, что он и нас примется убивать? – уточнил Ндеми.

Я пожал плечами.

– Не сразу. Лев сначала убил леопарда, а уже потом взялся за козлов. Охотник начнет с физи, прежде чем выберет убедительный способ продемонстрировать нам свое могущество.

– Но ты же наш мундумугу! – воскликнул Ндеми. – Ты не позволишь этому случиться!

– Я попытаюсь это предотвратить, – сказал я.

– Если попытаешься, то преуспеешь, и тогда посылать за охотником не придется.

– Возможно.

– Разве ты не всемогущ? – спросил Ндеми.

– Я всемогущ.

– Тогда почему твои слова полны такого сомнения?

– Потому что я не охотник, – ответил я. – Кикуйю меня боятся, ибо я могущественен, но я никогда умышленно не причинял вреда никому из моего народа. Я не причиню им вреда и сейчас. Я делаю так, как лучше для Кириньяги, но, если страх перед физи переборет в них страх передо мной, я проиграю.

Ндеми уставился на узоры, которые в продолжение беседы чертил пальцем в пыли.

– Возможно, если охотник явится, он окажется хорошим человеком, – сказал он наконец.

– Возможно, – согласился я. – Но он останется охотником. – Я помолчал. – В изобильные дни лев может спокойно спать рядом с зеброй. Но когда приходит нужда, когда голодать начинают оба, то льва голод постигает в последнюю очередь.

Десять охотников ушли из деревни, а вернулись только восемь. Двоих атаковала и загрызла стая гиен, пока люди сидели в тени акации. Весь день женщины оплакивали погибших, а небо почернело от дыма, ибо по нашим обычаям хижины мертвых полагалось сжечь. В тот же вечер Коиннаге созвал совет старейшин. Я выждал, пока исчезнут последние лучи солнца, затем разрисовал лицо, облачился в церемониальный плащ из леопардовой шкуры и пошел к нему в бома.

Я приближался к старейшинам деревни в полной тишине. Даже ночные птицы, казалось, куда-то улетели. Я прошел между ними, не глядя ни влево, ни вправо, пока не опустился на свой привычный стул слева от личной хижины Коиннаге. Я видел трех его жен, теснившихся в хижине старшей. Они сидели на коленях как можно ближе к выходу, стараясь видеть и слышать все, что происходит.

В мерцающих отсветах пламени лица большинства старейшин выглядели мрачными и перепуганными. Никто, даже мундумугу, не мог говорить прежде верховного вождя, и, пока Коиннаге не появился из хижины, я убивал время, бросая в пыль кости, которые вынул из кожаного кисета на шее. Я трижды бросил кости и трижды нахмурился. Наконец я убрал кости в кисет, предоставив старейшинам, собиравшимся не повиноваться мундумугу, размышлять, что именно я по ним прочел.

Наконец Коиннаге вышел из хижины с длинной тонкой палкой в руке. Он по привычке махал ею на советах, как дирижер – дирижерской палочкой.

– Охота провалилась, – возвестил он театрально, словно в деревне кто-то еще не знал об этом. – Еще двое мужчин погибли из-за физи. – Он помедлил для большего эффекта и крикнул: – Такое не должно повториться!

– Не ходите на охоту, и не повторится, – сказал я, поскольку я мог возражать, когда вождь начинал говорить.

– Ты – мундумугу, – заметил один из старейшин. – Тебе бы следовало защитить их!

– Я советовал им не ходить на охоту, – отвечал я, – я не могу защитить тех, кто меня не слушает.

– Физи должны умереть! – завопил Коиннаге, и, когда он повернулся ко мне, я почувствовал резкий запах помбе. Я понял, почему вождь настолько задержался у себя в хижине. Он пил помбе, пока пьяная храбрость не перекрыла страх от восстания против мундумугу. – Никогда больше не будут физи питаться плотью кикуйю, и мы никогда больше не будем прятаться в своих бома, точно женщины, пока Кориба не скажет нам, что опасность миновала! Физи должны умереть!

Старейшины подхватили его клич:

– Физи должны умереть!

Коиннаге изобразил, как убивает гиену, используя палку как копье.

– Человек достиг звезд! – продолжал Коиннаге. – Человек построил великие города на морском дне. Человек истребил слонов и львов. Разве мы не люди? Или мы старухи, которых страшат мерзкие падальщики?

Я встал.

– Достижения других людей не имеют значения для кикуйю, – сказал я. – Другие люди не создавали нам трудностей с физи; другие люди не помогут нам их решить.

– Такой человек есть, – Коиннаге обвел взглядом гневные лица, по которым плясали отсветы костра. – Охотник.

Старейшины забормотали в знак согласия.

– Надо послать за охотником, – повторил Коиннаге, размахивая палкой.

– Но это не должен быть европеец, – сказал один старейшина.

– И не вакамба, – добавил другой.

– И не луо, – произнес третий.

– Лумбва и нанди – кровные враги нашего народа, – высказался четвертый.

– Все равно, кто это будет, – возразил Коиннаге, – лишь бы он убил физи.

– Как же ты найдешь такого человека? – спросил один старейшина.

– На Земле остались гиены, – ответил Коиннаге. – Нужно найти охотника или смотрителя в каком-нибудь заповеднике, человека, который много раз охотился на физи и убивал их.

– Ты совершаешь ошибку, – категорично сказал я, и внезапно наступила абсолютная тишина.

– Нам нужен охотник, – заупрямился Коиннаге, увидев, что никто не осмеливается возразить.

– Ты лишь призовешь на Кириньягу более опасного убийцу, чтобы избавиться от менее опасного, – ответил я.

– Я – верховный вождь, – сказал Коиннаге, и по тому, как он избегал моего взгляда, я догадался, что хмель выветрился из его головы и он вынужден был противостоять мне перед старейшинами. – Что ж я за вождь, если позволю физи продолжать истреблять моих людей?

– Можно сооружать ловушки на физи, – ответил я, – пока Нгаи не вернет им прежнее желание питаться травоядными.

– И сколько из нас еще погибнет, прежде чем мы устроим ловушки? – возразил Коиннаге, снова пытаясь себя распалить. – Сколько из нас погибнет, прежде чем мундумугу признает, что ошибается и что план Нгаи не предусматривает такого?

– Остановись! – вскричал я, потрясая кулаками над головой, и даже Коиннаге застыл как вкопанный, боясь пошевелиться или возразить. – Я ваш мундумугу. Я – живая книга нашей племенной мудрости; каждая моя фраза взята с ее страниц. Я благословлял урожаи, я призывал дожди. Я никогда не обманывал вас. И я говорю вам: не смейте призывать охотника на Кириньягу!

Коиннаге в буквальном смысле слова трясло от ужаса передо мной, но он заставил себя посмотреть мне в глаза.

– Я верховный вождь, – произнес он, стараясь чтобы его голос звучал твердо, – и я говорю: мы должны действовать, прежде чем физи снова оголодают. Физи должны умереть! Я все сказал.

Старейшины присоединились к нему, скандируя:

– Физи должны умереть!

Коиннаге снова осмелел, поняв, что он не один в открытую противится указаниям мундумугу. Он возглавил скандирование, обходя круг старейшин, и наконец выкрикнул мне прямо в лицо:

– Физи должны умереть! – подкрепив крики размашистыми жестами палкой.

Я понял, что впервые проиграл на совете, но не стал им угрожать, поскольку важно, чтобы любая кара за неповиновение мундумугу исходила от Нгаи, а не от меня самого. Я молча покинул круг старейшин, не глядя на них, и вернулся к себе в бома.

На следующее утро двух коров Коиннаге нашли мертвыми без единой отметины, а затем каждое следующее утро двух мертвых животных обнаруживал следующий старейшина совета. Я объяснил, что их, без сомнения, карает Нгаи, что трупы необходимо сжечь, а к мясу мертвого скота притрагиваться нельзя, ибо всяк, кто отведает его, падет жертвой ужасного таху, проклятия, и мои приказы выполнялись без обсуждения. Оставалось только дождаться прибытия обещанного Коиннаге охотника.

Он шел через равнину к моему бома, и могло показаться, что это Сам Нгаи. Высокий, ростом более шести с половиной футов, стройный и изящный в движениях, как газель, а кожей чернее самой темной ночи. Он был не в кикои и не в форме цвета хаки, а в легких брюках и рубашке с короткими рукавами. Он был обут в сандалии, по мозолям и натоптанности пальцев я заключил, что большую часть жизни он ходит босиком. Через плечо он перекинул маленькую сумку, а в левой руке нес длинное ружье в футляре с монограммой. Поравнявшись с местом, где сидел я, он спокойно остановился и посмотрел на меня немигающим взглядом. По его высокомерному выражению я догадался, что он из масаи.

– Где тут деревня Коиннаге? – спросил он на суахили.

Я указал налево.

– В долине, – сказал я.

– Старик, почему ты живешь тут один?

Он употребил именно такие слова. Не мзее, что выражало бы уважение к старшему и почтение к десятилетиями копившейся мудрости, а старик.

Да, молча заключил я, ты, без сомнения, масаи.

– Мундумугу всегда живет отдельно от остальных, – ответил я вслух.

– Значит, ты колдун, – сказал он. – Я-то думал, ваш народ перерос эту чушь.

– А твой перерос хорошие манеры, да? – отозвался я.

Он пренебрежительно фыркнул.

– Не рад ты мне, да, старик?

– Нет, я тебе не рад.

– Ну что ж, если бы твоя магия была бы достаточно сильна, чтобы истребить гиен, меня бы тут не было. И не меня в том надо винить.

– Тебя не за что винить, – сказал я. – Пока еще.

– Как тебя зовут, старик?

– Кориба.

Он ткнул себя большим пальцем в грудь:

– А я Уильям.

– Это не имя масаи, – заметил я.

– Мое полное имя – Уильям Самбеке.

– Тогда я стану называть тебя Самбеке.

Он пожал плечами:

– Зови как хочется.

Прикрыв глаза ладонью от солнца, он посмотрел на деревню.

– Я совсем не этого ожидал.

– А чего ты ожидал, Самбеке? – поинтересовался я.

– Я полагал, вы тут пытаетесь построить Утопию.

– Все так.

Он презрительно хмыкнул.

– Вы ютитесь в хижинах, у вас нет машин, вам даже приходится нанимать человека с Земли, чтоб он убил гиен, которые вам досаждают. Это не мой вариант Утопии.

– Тогда, без сомнения, тебе лучше вернуться домой, – намекнул я.

– Сперва я выполню работу, – ответил он. – Работу, с которой не справился ты.

Я не ответил. Он долго смотрел на меня.

– Ну? – произнес он наконец.

– Что – ну?

– Ты не собираешься осыпать меня заклинаниями мумбо-юмбо и заставить меня исчезнуть в облаке дыма? А, мундумугу?

– Прежде чем становиться моим врагом, – ответил я на идеальном английском, – тебе следовало бы сообразить, что я не так беспомощен, как тебе может показаться, и что высокомерие масаи не производит на меня никакого впечатления.

Он изумленно уставился на меня, потом откинул голову и захохотал.

– А ты не так прост, старик! – проговорил он по-английски. – Думаю, мы станем добрыми друзьями!

– Сомневаюсь, – ответил я на суахили.

– Какие университеты посещал ты там, на Земле? – он опять сменил язык, следуя мне.

– Кембридж и Йель, – ответил я, – много лет назад.

– Зачем образованному человеку сидеть в пыли перед хижиной из травы?

– А зачем бы масаи принимать заказ от кикуйю? – возразил я.

– Я люблю охоту, – сказал он. – И еще мне хотелось посмотреть на построенную вами Утопию.

– Ты ее увидел.

– Я увидел Кириньягу, – ответил он, – а не Утопию.

– Это потому, что ты не знаешь, куда смотреть.

– Ты умный старик, Кориба, и у тебя на любой вопрос найдется куча умных ответов, – сказал Самбеке беззлобно. – Почему ты не стал королем всей этой планетки?

– Мундумугу – хранитель обычаев нашего народа. Большей власти ему не нужно.

– Ты мог бы, по крайней мере, заставить их возвести для тебя дом, а не ютиться в этой халупе. Масаи, например, больше не живут в маньятах[15].

– А следом за домом я должен был бы обзавестись автомобилем? – уточнил я.

– Ну, как только бы дороги построили, – согласился он.

– А потом нужно было бы построить завод для новых автомобилей, а потом еще один, строить новые дома, а потом внушительное здание парламента и, наверное, железную дорогу? – Я покачал головой. – Ты описываешь Кению, а не Утопию.

– Ты ошибаешься, – сказал Самбеке. – По дороге сюда с посадочной площадки – как там вы ее называете?

– Гавань.

– По пути сюда из Гавани я видел буйволов, куду и импал. Вы могли бы заработать много денег, построив у реки охотничьи домики для туристов с видом на равнины.

– Мы не охотимся на травоядных.

– А вам и не надо, – ответил он задумчиво. – Но ты только подумай, как бы обогатился ваш народ.

– Да охранит нас Нгаи от таких доброхотов, как ты, – благоговейно ответил я.

– Ты упрямый старпер, – сказал он. – Лучше я пойду с Коиннаге поговорю. В каком шамба он живет?

– В самом крупном, – ответил я. – Он наш верховный вождь.

Он кивнул:

– Ну да, разумеется. Еще увидимся, старик.

– Само собой, – кивнул я.

– А после того как я убью ваших гиен, нам бы стоило посидеть за калебасом с помбе и обсудить, как превратить этот мир в Утопию. Пока я очень разочарован увиденным.

С этими словами он развернулся и пошел в деревню по длинной извилистой тропе к бома Коиннаге.

Как я и ожидал, он заморочил Коиннаге голову. Когда я поел и спустился в деревню, то обнаружил, что эти двое сидят у костра перед бома вождя и Самбеке описывает Коиннаге охотничий домик, который надо выстроить у реки.

– Джамбо, Кориба, – сказал Коиннаге, завидев меня.

– Джамбо, Коиннаге, – ответил я, садясь на корточки рядом с ними.

– Ты встречался с Уильямом Самбеке?

– Я встречался с Самбеке, – сказал я. Масаи усмехнулся, услышав, что я продолжаю игнорировать его европейское имя.

– У него множество идей для Кириньяги, – продолжил Коиннаге. К нам стали стекаться некоторые жители деревни.

– Как интересно, – ответил я. – Тебе нужен был охотник, а вместо него нам прислали проектировщика.

– Некоторые из нас, – вмешался Самбеке ехидно, – наделены несколькими талантами.

– Некоторые из нас, – ответил я, – провели тут полдня и даже не отправлялись на охоту.

– Я убью ваших гиен завтра, – сказал Самбеке, – когда их животы будут полны и они будут слишком довольными, чтобы убегать при моем приближении.

– И как же ты их убьешь? – спросил я.

Масаи осторожно открыл футляр и достал оттуда ружье с телескопическим прицелом. Большинство местных жителей никогда ничего подобного не видели. Они столпились и стали перешептываться.

– Не желаешь его опробовать? – предложил он мне.

Я покачал головой:

– Оружие европейцев не представляет для меня интереса.

– Это ружье изготовлено в Зимбабве людьми из племени шона, – возразил он.

Я пожал плечами:

– В таком случае это оружие черных европейцев.

– Кем бы они ни были, – сказал Самбеке, – они делают превосходное оружие.

– Для тех, кто боится охотиться традиционными способами, – ответил я.

– Не дразни меня, старик, – сказал Самбеке, и внезапно наступило молчание, ибо никто в деревне не смел так разговаривать с мундумугу.

– Я не дразню, масаи, – проговорил я. – Я лишь обращаю внимание на причину, по которой ты принес с собой это оружие. Ничего нет постыдного в том, чтобы опасаться физи.

– Я ничего не боюсь, – азартно огрызнулся он.

– Это не так, – сказал я. – Как и все мы, ты боишься неудачи.

– Неудача мне не грозит, – погладил он ружье. – Вот с этим.

– Кстати, – сказал я, – а разве у масаи не было принято в свое время доказывать мужество, выходя на льва с одним лишь копьем?

– Было, – ответил он. – А еще у масаи и кикуйю умирали при рождении почти все дети, и всякая болезнь, поражавшая деревни, уносила много жертв, и жили мы в шалашах, не спасавших ни от дождя, ни от холода, ни от хищников из вельда. И это масаи, как и кикуйю, научились у европейцев, а потом прогнали белых со своей земли и построили великие города там, где раньше не было ничего, кроме болот и грязи. Или, вернее сказать, – добавил он, – то были масаи и большинство кикуйю.

– Когда я был в Англии, – отозвался я, возвысив голос, чтобы меня слышали все, хотя реплика моя была обращена к Самбеке, – мне довелось сходить в цирк. Там я увидел шимпанзе. Это было очень смышленое животное. Его одевали в человеческую одежду, он ездил на человеческом двухколесном велосипеде, играл человеческую музыку на человеческой флейте – но он не стал от этого человеком. Собственно, он этим и веселил людей, потому что был гротескной пародией на них… точно так же, как масаи и кикуйю, надевая костюмы, управляя машинами и работая в больших зданиях, не становятся европейцами, но лишь пародируют их.

– Старик, это всего лишь твое мнение, – сказал масаи, – и притом ошибочное.

– Разве? – возразил я. – Шимпанзе был испорчен своей зависимостью от людей и не смог бы выжить на воле. Тебе же, как я вижу, для охоты на зверя нужно европейское оружие, а твои предки обошлись бы обычным ножом или копьем.

– Ты меня дразнишь, старик? – снова развеселился Самбеке.

– Я обращаю внимание на причину, по которой ты захватил с собой это ружье, – повторил я.

– Нет, не по этой, – сказал он. – Ты пытаешься вернуть себе авторитет, которого лишился, когда твои люди послали за мной. Однако ты совершил ошибку.

– Какую?

– Ты стал моим врагом.

– Неужели ты меня застрелишь из этого ружья? – спросил я спокойно, уверенный, что он так не поступит.

Он наклонился ко мне и зашептал так тихо, что его слышал только я:

– Мы бы могли вместе разбогатеть, старик. Я бы с удовольствием поделился с тобой, если бы ты держал свой народ в узде, потому что компании по организации сафари нужно много рабочих. Однако ты публично выступил против меня, и теперь это невозможно.

– Нужно мириться с неизбежными разочарованиями, – ответил я.

– Рад, что ты отдаешь себе в этом отчет, – сказал он, – потому что я планирую превратить ваш мир в Утопию, а не построить тут сказочную страну кикуйю.

Он резко поднялся.

– Бой, – сказал он, обращаясь к Ндеми, который стоял поодаль, – принеси-ка мне копье.

Ндеми посмотрел на меня, и я кивнул, поскольку был уверен, что масаи не станет меня убивать никаким оружием.

Ндеми принес Самбеке копье; тот взял его и прислонил к стене хижины Коиннаге. Затем встал перед костром и начал медленно раздеваться. Оставшись обнаженным – отсветы пламени играли на его мускулистом, крепком, как у африканского бога, теле, – он подхватил копье и поднял его над головой.

– Я отправляюсь охотиться на физи во тьме, как заведено было в древности, – возвестил он собравшимся. – Ваш мундумугу бросил мне вызов, и, если в будущем вы собираетесь прислушиваться к моим советам, а я надеюсь, что это так, вам надлежит знать, что я способен справиться с любым брошенным мне вызовом.

И прежде, чем собравшиеся успели сказать хоть слово или остановить его, он решительно направился в темноту.

– Теперь он погибнет, – пожаловался Коиннаге, – и Техподдержка захочет отозвать нашу хартию!

– Если он погибнет, – ответил я, – то по собственной воле, и у Техподдержки не будет никаких оснований наказывать нас.

Я долго смотрел на него испытующим взглядом.

– Странно, что тебя это занимает.

– Странно, что меня занимает его возможная гибель?

– Странно, что ты беспокоишься, как бы Техподдержка не отозвала нашу хартию, – ответил я. – Если послушаешь масаи, то превратишь Кириньягу во вторую Кению. В чем же разница, если тебя заставят вернуться в настоящую Кению?

– Он не хочет преображать Кириньягу в Кению, – мрачно отозвался Коиннаге. – Он желает построить Утопию.

– Этим мы уже занимаемся, – заметил я. – А что, его Утопия предусматривает большой дом в европейском стиле для вождя племени?

– Мы не обсуждали это настолько подробно, – неловко ответил Коиннаге.

– И, вероятно, дополнительный скот в обмен на предоставление носильщиков и подносчиков оружия?

– У него отличные идеи. – Коиннаге проигнорировал мой вопрос. – Почему мы обязаны таскать воду от реки, если можно воспользоваться для этого насосами и трубами?

– Потому что если воду легко получать, то она легко загрязняется, а у нас тут не больше воды, чем в Кении, а в Кении все озера пересохли стараниями предусмотрительных умников вроде Самбеке.

– У тебя на все случаи жизни ответы есть, – недовольно сказал Коиннаге.

– Не на все, – сказал я. – Но для этого масаи у меня есть ответы, поскольку эти вопросы задавались уже много раз и в прошлом кикуйю всегда отвечали на них неверно.

Вдруг мы услышали жуткий вопль на расстоянии примерно полумили.

– С ним покончено, – мрачно констатировал Коиннаге. – Масаи погиб, а нам теперь отвечать перед Техподдержкой.

– Не похоже на человека, – возразил Ндеми.

– Ты всего лишь мтото, дитя, – рявкнул Коиннаге, – откуда тебе знать?

– Я слышал крики Джумы, когда физи убили его, – сказал Ндеми извинительно. – Вот поэтому я знаю.

В тишине мы ожидали новых звуков, однако других криков не последовало.

– Наверное, это и хорошо, что физи убили масаи, – наконец заметил старый Нджобе. – Я видел здание, которое он нарисовал в пыли – гостевой дом, – и это было злое здание. Оно не круглое, как наши хижины, которые защищены от демонов, у него углы, а все знают, что демоны по углам живут.

– Действительно, – согласился другой старейшина, – это было бы проклятое место.

– Ну а чего можно ожидать от человека, который уходит охотиться на физи в ночь? – добавил третий.

– Можно ожидать, что он принесет мертвого физи! – торжествующе произнес Самбеке, выйдя из темноты и бросив на землю окровавленную тушу крупного самца гиены. Все изумленно отшатнулись, а он развернулся ко мне, и отсветы пламени снова заплясали на его гибком черном теле.

– А что ты теперь скажешь, старик?

– Скажу, что ты более опасный убийца, чем физи, – отозвался я.

Самбеке довольно ухмыльнулся.

– Поглядим, – сказал он, – что откроет нам этот физи. – Он повернулся к юноше: – Бой, принеси-ка нож.

– Его зовут Камаби, – заметил я.

– Некогда мне имена учить, – ответил Самбеке. Он повернулся к Камаби: – Делай, как я говорю, бой.

– Он уже мужчина, – сказал я.

– В темноте трудно различить, – пожал плечами Самбеке.

Камаби вернулся через минуту со старинным охотничьим ножом, таким старым и ржавым, что Самбеке остерегся его брать в руки и просто указал на гиену.

– Ката хи ятумбо, – приказал он. – Рассеки брюхо вот здесь.

Камаби опустился на колени и вскрыл брюхо гиены. Запах был непереносимым, но масаи подобрал палку и стал ковыряться ею во внутренностях зверя. Наконец он отодвинулся.

– Я надеялся, что мы там найдем браслет или серьгу, – сказал он, – но мальчишку загрызли уже давно, и эти штуки, по всей видимости, уже прошли через нутро физи.

– Кориба мог бы бросить кости и узнать, та ли это гиена, которая убила Джуму, – предложил Коиннаге.

Самбеке презрительно фыркнул.

– Кориба может бросать кости до сезона долгих дождей, но ничего не узнает. – Он обвел взглядом собравшихся. – Я убил физи старым способом, чтобы доказать, что я не трус и не европеец, которые охотятся только при дневном свете и только с ружьями. Раз уж я вам показал, на что способен, то завтра я продемонстрирую, сколько физи я могу уничтожить моим способом, а вы сами решите, чей способ лучше, Корибы или мой.

Он помолчал.

– Теперь мне нужна хижина для сна, чтобы утром, когда взойдет солнце, я был свеж и полон сил.

Все, кроме Коиннаге, наперебой принялись предлагать ему свою хижину. Масаи по очереди посмотрел на каждого, после чего развернулся к верховному вождю.

– Я буду спать в твоей хижине, – сказал он.

– Но… – начал было Коиннаге.

– И одна из твоих жен будет согревать меня этой ночью.

Он посмотрел Коиннаге прямо в глаза.

– Или ты осмелишься отказать мне в гостеприимстве после того, как я убил физи для вас?

– Нет, – наконец выдавил Коиннаге, – я не откажу тебе.

Масаи торжествующе улыбнулся мне.

– Это еще не Утопия, – сказал он, – но уже ближе.

Наутро Самбеке ушел охотиться с ружьем.

Я спустился в деревню дать Зинду мазь для облегчения боли в полных молока грудях, ибо ее ребенок родился мертвым. Покончив с этим, я пошел мимо шамба, обновляя заклинания на пугалах, и вскоре, как обычно, сбежались дети, упрашивая меня рассказать им историю. Наконец, когда солнце уже высоко поднялось в небе и стало слишком жарко, чтобы продолжать обход, я сел в тени акации.

– Хорошо, – сказал я, – теперь я расскажу вам историю.

– Какую историю ты нам сегодня расскажешь, Кориба? – спросила одна девочка.

– Думаю, стоит вам рассказать историю про глупого слона, – сказал я.

– А почему он был глуп? – поинтересовался один мальчик.

– Послушай, и ты узнаешь, – сказал я, и все умолкли.

– Жил-был один молодой слон, – начал я, – и поскольку он был очень юн, то еще не набрался мудрости, свойственной его роду. Однажды слон наткнулся на построенный в саванне город, вошел туда и подивился чудесам, ибо ничего более прекрасного он в жизни не встречал. Всю жизнь он день и ночь искал себе пищу, чтобы живот его не оставался пустым, но в городе нашлись удивительные машины, которые могли настолько облегчить его существование, что он вознамерился раздобыть их. Однако, когда слон приблизился к человеку с палкой-копалкой, которой мог бы откопать бобы акации, владелец сказал:

– Я бедняк, я не могу отдать тебе мою палку-копалку. Но раз ты так сильно хочешь ею обзавестись, то я предлагаю обмен.

– Но мне нечего предложить тебе взамен, – грустно отвечал слон.

– Конечно же, у тебя есть, – возразил человек. – Если ты отдашь мне свои бивни, чтобы я украсил их резьбой, то взамен получишь мою палку-копалку.

Слон обдумал предложение и согласился, ведь с палкой-копалкой ему больше не надо было бы копать бивнями землю.

Он прошел еще сколько-то и увидел старуху с ткацким станком. Ему показалось, что это превосходная вещь, ведь, получи он ее, мог бы сшить себе одеяло и больше не мерзнуть по ночам.

Он попросил женщину отдать ему ткацкий станок, но та ответила, что не отдаст его просто так, однако согласна продать.

– Но у меня больше ничего нет, кроме палки-копалки, – возразил слон.

– А мне не нужна палка-копалка, – сказала старуха. – Я бы отрезала тебе одну из ног и сделала из нее стул.

Слон долго размышлял и наконец, вспомнив, как холодно было ему предыдущей ночью, ответил согласием, и обмен состоялся.

Затем он пошел дальше и увидел человека с сетью и подумал, что хорошо было бы обзавестись такой сетью, ведь с ее помощью можно было бы собирать плоды, падающие с деревьев, а не поднимать их с земли.

– Я не отдам тебе свою сеть, потому что я потратил много дней, чтобы сплести ее, – сказал человек, – но согласен выменять ее на твои уши, из которых сделаю отменные матрасы.

И снова слон согласился, а потом вернулся в стадо, чтобы показать, какие чудесные приспособления дали ему в городе людей.

– А какой нам прок от палки-копалки? – спросил у слона его брат. – Она не прослужит так же долго, как наши бивни.

– Одеяло могло бы, наверное, нам пригодиться, – сказала его мать, – но, чтобы соткать его, нужны пальцы, а у нас их нет.

– Не вижу, какая нам польза от сети для сбора фруктов, – сказал ему отец. – Если держать мешок хоботом, как тогда стряхивать фрукты с деревьев, а если трясти дерево, то как тогда держать сеть?

– Теперь я понял, – сказал молодой слон, – что орудия людей не предназначены для слонов. А человеком мне не быть, так что лучше я снова стану жить слоновьей жизнью.

Его отец печально покачал головой.

– Да, ты – не человек, но ты больше и не слон, потому что менялся с людьми. У тебя нет одной ноги, ты не поспеешь за стадом. Ты отдал им свои бивни, ты не сможешь теперь копать землю в поисках воды или бобов акации. Ты расстался с ушами и теперь не сможешь махать ими, остужая кровь, когда солнце стоит высоко в небе.

И вот слон провел остаток своей несчастливой жизни, разрываясь между стадом и городом, ибо он не смог стать частью одного и перестал быть частью второго.

Я замолчал, глядя вдаль, где у края одного из наших полей щипало траву небольшое стадо импал.

– Это все? – спросила девочка, которая первой потребовала рассказать историю.

– Это все, – сказал я.

– Не очень хорошая история, – продолжала она.

– Да? – переспросил я, стряхнув ползущее по руке насекомое. – А почему?

– Потому что у нее несчастливый конец.

– Не у всех историй счастливый конец, – ответил я.

– Я не люблю несчастливые концы, – возразила она.

– И я не люблю, – согласился я. Помолчав, посмотрел на нее. – А как, по-твоему, должна была закончиться эта история?

– Слону нельзя было выменивать то, что делает его слоном, ведь человеком он в любом случае стать не смог бы.

– Отлично, – одобрил я. – А стала бы ты выменивать то, что делает тебя одной из кикуйю, чтобы попытаться стать той, кем тебе не сделаться никогда?

– Ни за что!

– А вы? – оглядел я слушателей.

– Нет! – вскричали они.

– А что, если бы слон предложил вам бивни или гиена – клыки?

– Ни за что!

Я помолчал, прежде чем задать следующий вопрос.

– А что, если бы масаи предложил вам свое ружье?

Большинство детей снова ответили «нет», но я заметил, что двое мальчишек постарше промолчали. Я повторил им свой вопрос.

– У ружья нет бивней или клыков, – сказал тот, что был выше другого. – Это оружие, которым может пользоваться человек.

– Это правда, – поддержал его мальчишка помладше, переминаясь босыми ногами в пыли и взметнув облачко пыли. – Масаи не зверь. Он похож на нас.

– Он не зверь, – согласился я, – но он не таков, как мы. Разве кикуйю пользуются ружьями, или живут в кирпичных домах, или носят европейскую одежду?

– Нет, – в один голос отвечали мальчики.

– В таком случае разве остались бы вы настоящими кикуйю, если бы использовали ружье, жили в кирпичном доме или носили европейские вещи?

– Нет, – признали они.

– Но разве пользование ружьем, жизнь в кирпичном доме или ношение европейской одежды сделает вас масаи или европейцами?

– Нет.

– Теперь вам ясно, почему надлежит отвергать дары и орудия труда иномирцев? Мы никогда не станем такими, как они, но можем перестать быть кикуйю, а если перестанем быть кикуйю, не став никем иным, то превратимся в ничто.

– Понимаю, Кориба, – сказал высокий мальчик.

– Ты уверен? – спросил я.

Он кивнул:

– Уверен.

– А почему у тебя все истории такие? – спросила девочка.

– Какие?

– Ты всегда рассказываешь про глупого слона, или про шакала и птичку-медоуказчика, или про леопарда и сорокопута, но, как только начинаешь пояснять, что имел в виду, всегда получается, что ты рассказывал про кикуйю.

– Это потому, – ответил я с улыбкой, – что я кикуйю и вы все тоже кикуйю. Были бы мы леопардами, то и все мои истории были бы про леопардов.

Я еще несколько минут посидел с ними в тенечке под деревом, а потом увидел, как через высокую траву к нам бежит Ндеми и лицо его пылает возбуждением.

– Ну? – спросил я, подождав, когда он приблизится.

– Масаи вернулся, – сообщил он.

– Убил он физи? – спросил я.

– Минги сана, – отвечал Ндеми. – Очень много!

– И где он сейчас?

– Он у реки, с юношами, которые изъявили желание почистить его оружие и содрать шкуры со зверей.

– Думается, надо бы мне их проведать, – сказал я, осторожно поднимаясь, ибо у меня ноги затекли от слишком долгого сидения в неподвижной позе. – Ндеми, ты пойдешь со мной. Остальные возвращайтесь в шамба и поразмыслите над историей про глупого слона.

Ндеми выпятил грудь от гордости, словно петух, ведь я сам попросил его сопровождать меня, и вскоре мы уже шагали через бурлящую жизнью саванну.

– А что масаи делает у реки? – спросил я.

– Он нарезал своим панга молодые побеги, – ответил Ндеми, – и учит юношей, как что-то из них соорудить, но я не понял, что это такое.

Я вгляделся в марево жаркого пыльного дня – нам навстречу двигалась небольшая процессия.

– Зато я знаю, что это, – негромко произнес я. Я никогда не видел паланкина, но представлял, как он должен выглядеть. Четверка кикуйю тащила его на потных спинах – и в нем восседал масаи.

Поскольку они двигались нам навстречу, я попросил Ндеми остановиться, и мы стали дожидаться их.

– Джамбо, старик! – сказал масаи, приблизившись на расстояние голоса. – Я убил еще семь гиен этим утром.

– Джамбо, Самбеке, – отозвался я. – Вижу, что тебе удобно.

– Не хватает подушек, – сказал он. – Да и носильщики держат его не слишком ровно. Но в целом я доволен.

– Несчастный ты человек, – проговорил я, – которому недостает подушек и уверенных носильщиков. Как же получилось, что в них возникла недостача?

– Это потому, – ответил Самбеке с ухмылкой, – что здесь еще не построена Утопия. Однако мы к ней приближаемся.

– Ты мне, пожалуйста, сообщи, когда она наступит, – сказал я.

– Ты обязательно узнаешь, старик.

После этого он приказал носильщикам нести его дальше в деревню, а мы с Ндеми остались стоять, где были, пока он не исчез вдали.

Тем вечером в деревне устроили празднество по случаю убийства восьми гиен. Коиннаге самолично зарезал быка, люди плясали, пели и пили много помбе, а когда я вошел, танцовщики показывали засаду и убийство зверей своим новым спасителем. Охотник-масаи сидел на высоком стуле, даже выше трона Коиннаге. В одной руке он держал бурдюк с помбе, а на коленях аккуратно пристроил кожаный футляр с ружьем. Он облачился в красное одеяние своего народа, заплел волосы по племенному обычаю, а стройное мускулистое тело его блестело, натертое маслом. Две девушки, едва достигшие возраста обрезания, стояли за спинкой стула и внимали каждому его слову.

– Джамбо, старик! – поприветствовал он, когда я подошел.

– Джамбо, Самбеке, – отозвался я.

– Не зови меня этим именем, – сказал он.

– Да? А что, ты решил выбрать себе имя по обычаям кикуйю?

– Я решил взять себе имя, которое было бы понятно кикуйю, – объяснил он. – Отныне меня так следует называть в этой деревне.

– Ты что, не собираешься улетать? Ведь твоя охота окончена.

Он покачал головой:

– Нет, не собираюсь.

– Ты совершаешь ошибку, – сказал я.

– Не такую серьезную, как ты, решивший отвергнуть мою дружбу, – ответил он. Помолчав немного, улыбнулся и добавил: – Не желаешь ли ты узнать мое новое имя?