Читать книгу Евангелие Маленького принца - - Страница 9

Вскоре после развода на меня навалилась глухая тоска. Надо было работать, чтобы выплачивать заём, да просто чтобы не умереть с голоду – и с этим я худо-бедно справлялся. Ничего больше не хотелось: ни заниматься спортом, ни осваивать новые хобби, ни читать, ни искать новых знакомств. Какое-то время я бездумно смотрел короткие видео в Сети, листал новостную ленту. Но и это тоже вдруг расхотелось делать. Дурная привычка иссушила себя сама, пересохла и отвалилась, как подрезанная ветка дикого винограда на кирпичной стене.

Чем я занимался в нерабочее время? В иные дни выезжал на машине куда-то за город, находил безлюдное место, сидел на складном стуле для рыбалки, глядя перед собой, пил кофе из термоса. Иногда я делал то же самое, но на электричке: толпа людей создавала какую-то иллюзию жизни. У меня возникали случайные разговоры с попутчиками, которые (и которых) я забывал почти сразу, как выходил из вагона. Иногда сил не было даже на это: я лежал на кровати, смотрел в потолок, следил за обрывками мыслей: они текли, не связываясь одна с другой.

Я боялся себе сказать, что, видимо, нездоров, и с раздражением отгонял все подобные рассуждения: в конце концов, я исполняю свои обязанности, чего ещё вам от меня сдалось? Но перспектива провести остаток жизни в качестве человекообразного робота вдруг так меня ужаснула, что я – спустя почти два года после развода! – нашёл список психологов, занимающихся частной практикой, и записался на приём к ближайшему. Опять же, отзывы на этого специалиста были хорошими.

(Выбирать врача по отзывам пациентов – разве не дурацкая затея? Хуже – только выбирать учителя по отзывам учеников. Стóит прикрутить к школьным учителям их «оценку» наподобие той, что пассажиры «Яндекс-такси» выставляют водителям, как те, кто разрешает классу ходить на голове или рассказывать на занятиях похабные анекдоты, получат твёрдые пять звёзд из пяти. Тоже – одно из соображений, сделанных задним умом: я с моей фамилией им особенно крепок.)

История моей «терапии» – это отдельная глава, из которой писатель вроде Зощенко сумел бы сделать юмористический рассказ. Но у меня нет таланта юмориста, оттого расскажу эту историю как придётся.

Эльвира Витальевна, дама примерно моего возраста, энергично заинтересовалась мной с первых минут. По её словам, я был приятным исключением в её практике, поскольку одинокие мужчины психолога почти не посещают. (Да неужели?) Приходят или женщины, или мужья, которых жёны привели за ручку, или такие потасканные жизнью экземпляры, с которыми и работать не хочется. Я, видимо, пока ещё не попадал в категорию сильно потасканных жизнью: что ж, и на том спасибо.

Первое занятие было посвящено проективным методикам (помню, в частности, цветные карточки, из которых я должен был выбирать всё новую и новую, постепенно уменьшая их число), долгому разговору и, так сказать, постановке общего диагноза. После меня заставляли вести «дневник записи автоматических мыслей», проводили через «техники прогрессивной релаксации», ставили задачу вне сессий совершать «поведенческие эксперименты» (вроде того, чтобы заговорить с пятью первыми попавшимися привлекательными девушками) и так далее. Не буду описывать шаг за шагом всего, в чём на мне (в качестве гимнастического «козла») неутомимо упражнялась Эльвира Витальевна: едва ли в этом есть большой смысл. Проблема состояла в том, что я почти сразу как-то почувствовал: мой терапевт применяет ко мне негодные, легковесные средства – или, возможно, средства были годными сами по себе, но использовались с недостаточной серьёзностью, тщательностью, настойчивостью. Вообще, неимоверно утомлял, даже под конец стал меня раздражать вечный «позитивный настрой» моей психологини, не сходящая с её лица улыбка – улыбка то ли вежливого «поставщика услуг», то ли взрослого, который снисходительно смотрит на копошение в песке глупого дитяти. Где-то я однажды вычитал, что подавленные горем люди ищут в окружающих не утешения. Им важно признание их горя в качестве важной части их жизни. Постоянная комсомольская бодрость оставляет для такого признания очень мало места.

Оговорюсь, что не хотел бы в глазах читателя выглядеть как злобный пенсионер, который лучше всех всё знает и всем всегда недоволен. Может быть, психолог делала всё грамотно и верно, может быть, это я, неблагодарный и упрямый пациент, был всему виной.

Приведу в качестве примера один из моих типичных диалогов с Эльвирой Витальевной – в рамках упражнения, которое, кажется, называлось «Падающая стрела».

– Давайте поговорим ещё раз о том, что вас беспокоит!

– Ничего.

– Не может быть, чтобы вас ничего не беспокоило: зачем-то ведь вы ко мне пришли?

– Верно, пришёл: мне стало страшно, что я до конца жизни буду вести себя как робот, который по выходным лежит на спине и смотрит в потолок.

– Попробуем применить технику «И что теперь?». Что будет, если вы до конца жизни будете по выходным лежать на спине и смотреть в полоток?

– Ничего не будет. Я доработаю до пенсии, выйду на пенсию и продолжу лежать целыми днями, потом умру, и меня похоронят за счёт государства.

– И что дальше? Почему это страшно?

– Ничего, вернее, я не знаю, что дальше. А вы разве знаете?

– Нет, я тоже не знаю… Так почему это страшно?

– Я и сам не знаю, почему, и вообще это даже не страшно.

– А что – страшно?

– Страшно, например, то, что сегодня я снова оставлю две тысячи за визит, и снова без результата.

– Так, а это почему страшно? Вы боитесь потери денег?

– В разумных пределах – да, как все люди.

– Что случится, если вы потеряете все свои деньги?

– Я заработаю новые, а до получки перехвачу в долг у коллег. (Как родившийся в Советском Союзе, я нарочно говорил «получка» вместо «зарплата», даже будто бравировал своей «древностью». )

– Если вас уволят?

– Буду искать другую работу.

– Если не найдёте?

– Наверное, кончатся деньги, и я помру от голода.

– Может быть, это и есть когнитивное искажение, манифестация иррационального страха?

– Может быть, вам видней. Я и слов-то таких не знаю. (Здесь я, скорее, прикидывался дурачком.)

– Когда вы впервые пришли к этой мысли? Вспомните: когда вы испугались умереть от голода?

– Прямо сейчас, это вы меня на неё навели. Я и не испугался, просто понял, что так будет.

– То есть умереть от голода – не страшно?

– Думаю, немного неприятно, но не сильно неприятнее того, что со мной уже происходит. Нет, не страшно. Бессмысленно.

– И что делать теперь, когда вы точно знаете, что можете умереть от голода?

– Я всегда это знал. Вот если бы мне кто сказал, что делать!

– Никто, кроме вас, вам этого не скажет.

– Знаю.

– Это страшно?

– Нет, не страшно. Не хочется.

– Чего именно не хочется?

– Отвечать на вопрос «Что делать?». А вообще, ничего.

– Что будет, если вы, как вам кажется, умрёте от голода? Вы боитесь подвести близких? Втянуть их в долги своими похоронами?

– Нет, не боюсь: я же сказал, меня похоронят за счёт государства. Хотел бы я знать, что будет и что вообще происходит после смерти! Может быть, вы знаете?

И так далее, снова и снова по кругу. Пусть читатели, для которых психология является профессией, определят сами, кто здесь был виноват: вопросы ли промахивались мимо цели или это я свинским образом их саботировал, не желая взаимодействовать с добрым доктором и проявлять Genesungswille2.

Моя терапия продлилась два месяца с небольшим – до тех пор, пока я не принял решения не идти на очередное занятие. Определённую пользу эти «сессии» мне, вероятно, всё же принесли: по крайней мере, у меня появилось некое весёлое бесстрашие, что-то вроде древнегреческого стоицизма, далёкого, правда, от настоящей воли к жизни и тем более от смысла её жить. Больше, чем этот стоицизм, занятия с психологом мне, вероятно, дать не могли. Была и ещё одна причина прекратить их: Эльвира Витальевна, кажется, положила на меня глаз. Руки на отсечение не дам, но, по крайней мере, её смешки, интонации голоса, взгляд – всё стало напоминать Кристину на каком-то раннем этапе нашего знакомства. Следовало остановиться. Начать терапию только для того, чтобы закончить романом со своим терапевтом, – странное приключение и сомнительное достижение.