Читать книгу Лавердо - - Страница 3

* * *

Когда же мы с Кашиным виделись в последний раз? Кажется, это было в 2000 году. В новой столовой за Химическим корпусом. Да, точно – юбилей выпуска 1960 года.

Тогда на входе в Главное здание висела вывеска: «Санкт-Петербургский Технический Университет». Но обыватель не изменял вековой традиции и в разговорах называл наш вуз по старинке – Политех.

Большие окна столовой иллюминировали ярким светом. Выпускники надели лучшие свои гардеробы. Организовать такой банкет – дело не простое. Но комсорг (в прошлом) Павел Знаменов справился. Узнал телефоны, дважды всех обзвонил по списку, собрал деньги, договорился со столовой, закупил алкоголь. Вечеринка разгонялась. Стадия узнавания забытых лиц: «ой, ты ли это?!», «как я рад тебя видеть!», «сохранил старые гримасы, курилка!» – перешла в подбадривающе-льстивую: «хорошо выглядишь», «всё молодеешь», «всё такой же, только поседел». Подгребли опаздывающие, расселись за столами. Павел не изменившим ему зычным басом предложил выпить «за здоровье, несмотря на седьмой десяток». Ему тут же попенял Шура, душа (в прошлом) курса:

– Ну, комсорг, начал за упокой! Какое здоровье в наши-то годы! Давай выпьем за наших девушек! Они прекрасны. Как и сорок лет назад!

– Ха! Шура, лукавишь. Хочешь за здравие, а чего сам брякнул «сорок лет назад»? – парировал Павел.

– Молодец, Паша! Верно подметил. Не зря тебя звали правдоруб, – начался забытый обмен остроумными подколами.

– Не скинуть так просто груз времен!

Вспомнились былые пикировки ребят: все заулыбались, зазвякали фужеры, заглушая грустную ноту.

Последующие тосты и алкоголь растопили холод десятилетий: от банальных вопросов «как живешь?» перешли к милым воспоминаниям «а помнишь, как тогда?..». С удлинением ряда пустых бутылок разговоры перетекали в формат тет-а-тет, становились искреннее. Кто чего достиг и не достиг? Кто кому ставил подножку? Кто подсказывал на экзаменах? Злополучный Сеня с третьей рюмки осоловел, откинулся на спинку стула и всхрапнул. Его под руки перенесли в гардероб на банкетку.

Павел Знаменов подсел к Тамаре. Протянул стопку.

– За дружбу нашей «пятерки»! Как вспомню – так плакать хочется! Больше такой душевности по жизни не встречал!

– Со мной?! За душевность нашей компании?! – Тамара нажала на слово «нашей», в голосе сквозила издевка, но в ответ чокнулась.

– А что? Чем плоха? Почти братия. Так весело больше не было за всю жизнь.

– Согласна. Так весело было только в студенчестве. Но, как всегда, есть нюанс.

– Какой?

– Почему ты хочешь выпить именно со мной?

– Помнишь, как съездили в Крым?! Каждую минуту – новая шутка! – Павел сделал вид, что не понял намека. – Я всё организовал. Я и сбил нас всех в кучу.

– Дружная, да-а, крепкая! Особенно, когда ты выгонял меня из комсомола… Как сбил – так и разбил! Вдребезги!

Знаменов свободной пятерней зачесал волосы ото лба к затылку, а потом тыльной стороной ладони как будто смахнул каплю с усов. Тамара вспомнила, что он так всегда делал, когда кто-то высказывал сомнение в его незаменимости. Смешно, что эта привычка-двухходовочка – зачесывать вихры и элегантно подтирать нос – сохранилась.

– Ой, чего ты разворошила старье? Сколько дождей с тех пор пролилось.

– На кого пролились?

– На наши головы. Кислотные дожди. Но еще не все ячейки памяти окислились. Вот и думаю…

Она вспомнила, как они вдвоем в молодости щеголяли друг перед другом, да и перед другими начитанностью. Она сыпала цитатами из классики, он – красивыми метафорами. Никто из компании не мог так, даже Шура.

«Значит, не забыл тот случай – не стерся гештальт, – подумала Тамара. – И не лукавь – подсел неспроста именно ко мне, не просто освежить былое, что-то хочешь выведать. Постарел ты, Пашка, конечно, как и все мы, но крепко природа и родители тебя сколотили: рост великана, густые кудри, пусть и седые, трубный бас. Даже в чем-то похорошел – эти жуткие подростковые прыщи на лице исчезли. Теперь такие брутальные рубцы. Да и порода чувствуется не пролетарская: гордая осанка, костюм носишь как лорд. Откуда аристократизм? Но чего ты, Пашка, мнешься? Как тогда. Сам начал разговор. Уж сформулируй четко: чего надо? Ведь ты косил под правдоруба, не я. Проверяешь – помню ли я? Нет, дружок, не забыла тот нож в спину. Рана заросла густым мхом – это факт, но и простить – не простила. Или не совсем густым?»

– Время такое было: сам себе не принадлежал, – продолжил Знаменов примирительным тоном.

– Да, времена были лицемерные. Веселились все вместе, но фигу кто-то держал в кармане обязательно. Помнишь, ходили всей гурьбой в театр? На «Оптимистическую трагедию»?

– Конечно, помню: я сам организовывал культпоход.

– Там один персонаж сказал: а вожачок-то сволочью оказался! Не про тебя ли?

– М-да. Поговорить по душам с тобой сложно. Я хотел прояснить… – Павел замялся, что-то вспоминая.

– Что прояснить?!

Тонкий, но мерзкий кошачий коготок царапнул по сердцу. Тело объявило побудку: что-то там, в сорокалетнем прошлом, оставило важные недоговоренности, и они, эти фигуры умолчания, ожили и своими холодными щупальцами потянулись к ней, Тамаре. С чего это?! Она напряглась.

– Вот ты скажи. Меня гложет до сих пор, – Знаменов взглянул собеседнице в глаза, опять зачесал пятерней волосы и резко продолжил: – Как ты тогда, в пятидесятые, уже всё знала?!

– Что знала?

– Всё! Что лозунги на плакатах – фуфло, коммунизм – утопия, компартия – кормушка для номенклатуры! А?

– Откуда ты это взял? – Тамара опешила, такой поворот застал врасплох. – Ничего такого не знала и не догадывалась даже! Я – как все.

– Да не надо: двуличность твою все видели. Думала одно, а подпевала на собраниях другое. Вот меня взять: и не понимал всего, глуп был, каюсь – четко стоял на линии партии. Твердо стоял. А у тебя на лице написано. Наверняка, в перестройку задышала полной грудью, побежала по митингам, кричала: «Горбачев, в отставку!». – Павел налил себе еще водки: – Всегда контрой была.

– Ты, Паша, как мартовский заяц – непредсказуем! Откуда такая чушь? Я – контра! Ха-ха. Никогда не подпевала. Я молчала. Я училась.

– Пусть не громко. Соглашусь. Но других, и меня в том числе, осуждала. Про себя, в рукав. Как истовая диссидентка. В чужом глазу сучок выискивала, а в своем…

– Чушь! Всегда сидела ниже травы и не высовывалась! Как большинство. И никакого бревна в своем глазу не нахожу: искренне считала, что живем в лучшей стране в мире в лучшее время. Любая профессия почетна, каждому – по труду, общее превыше личного, справедливость во всем! Лишь бы не было войны!

– О-о, заголосил фарисей! А из тихой травы торчат рожки ревизионизма.

– Ого! Ты выбери все-таки – или ревизионизм, или фарисейство! А то как в анекдоте: или наденьте купальник, или перестаньте креститься. А раз ты так правоверно исповедовал коммунизм – почему ты меня выбрал в качестве жертвы? Я никаких писем не подписывала, комсомол, тем более партию не критиковала. Зачем тебе этот цирк понадобился? Ведь понимал, не дурак, – жертвой падет наша компания.

– Да, не о том я…

Знаменов глубоко вздохнул, задумался. Ему совсем не хотелось пикироваться, цель ставил другую. Но сорвался, стал упрекать. Он провел рукой по волосам теперь не назад, а справа налево, и шепнул Тамаре на ухо:

– Послушай! Что я мог сделать? На ковер меня вызвал Виктор Саныч. Помнишь? Секретарь партбюро. Тряс какой-то бумагой: мол, на крестных ходах видели наших студентов.

– Я-то тут при чем? Я в церковь не ходила.

– И велел провести показательную порку кого-нибудь из нелояльных линии партии. Парторг факультета!

– Парторг? Выгнать из комсомола и сломать жизнь – якобы контра затесалась в стройные ряды. И ты в этом судилище участвовал?! – Тамара, передразнивая собеседника, тоже перешла на шепот.

Павел замотал головой, как бы открещиваясь от обвинения. Но Тамара не пощадила:

– А чего ты тогда об этом умолчал? Поставил личные интересы выше коллектива. Партийную карьерку себе не захотел портить. А, похоже, ты сам фарисей фарисеевич! Может, обсудили бы всей братией, и не рассыпались бы на осколки.

– Партийная дисциплина. Сама всё понимаешь. Ну не выгнал же тебя… Сопротивлялся. Не повелся на перегибы сверху.

– Вот это и странно. Кстати, давно хотела спросить: почему не выгнал, непоследовательный ты наш? Уж взял роль палача – так довел бы до логического конца. Занес топор, рубанул сплеча, а потом спрыгнул с эшафота. Странно как-то.

Павел внимательно взглянул на Тамару. Игру в гляделки он проиграл: не выдержал первым, отвернулся, дернулся, водка выплеснулась из стопки.

– И прав оказался – оправдала же доверие. Вот и сейчас из-за тебя облился, и тогда по шапке получил. За мягкотелость.

– А чего ты подсел-то?! – Тамара вернула голосу силу. – Жизнь прошла. Вроде и у тебя, и у меня – гладко. Совесть проснулась к старости? Индульгенции просишь?

– Вот какая была змея, так и осталась – нет чтобы забыть обиду, дружески обсудить.

– Ты смеешься, Паша? Даже ты мучаешься тем предательством. Сорок лет! Теперь сам разберись со своей совестью. Сам!

– Эх, злая ты! А я тебя пожалел тогда. Да, вот еще хотел спросить… про могилу Лавердо. Не знаешь, где она похоронена?

– Большеохтинское кладбище, Ирбитская дорожка. Метров сто пройти. Там справа. Зачем тебе? Она тут при чем? – теперь пришла очередь Тамары выпучить глаза.

Знаменов не ответил – поставил стопку, подтер рукой нос и отошел, опрокинув стул.

Вот так поворот! Еще один скелет сейчас выпадает из древнего шкафа! Умудрился комсорг набросать дров в топку «забытое прошлое». И не только любопытство проснулось – те самые фигуры умолчания как дрожжевая масса – оттаяли и вспучились. Неясная масса, но явно неприятная. Тело, тело шептало, не мозг, а опыт вторил, что это не любопытство жжет, а эти мутные дрожжи – пироги из которых будут ох несладкими.

Тамара пыталась просчитать, какое отношение Лавердо имеет к той истории с исключением из комсомола? Совсем забытый персонаж. Если бы не экзотическая фамилия, то и не вспомнить, кто такая.

Падающий стул подхватил Шура Тронский, как будто стоял за спиной, и подсел на то место, откуда вскочил Павел.