Читать книгу В годину смут и перемен. Часть 2. Зазеркалье русской революции - - Страница 7

Вспоминать – это значит про себя рассказать воображаемой Наталке: как оно там все с ним было. Вот про последнюю недавнюю поездку в Архангельск:

Второго июня был мой семнадцатый день рождения, а уже на следующий день сели мы с барином на пристани в колесный пароход «Гоголь». Он, как всегда, расположился с комфортом в первом классе, а я среди пассажиров третьего класса на самом дне корабля. У него, значит, каюта отдельная, с личным стюардом и с богатыми угощениями. У меня же в трюмной каюте, понятно, людей как соленых огурцов в кадке. Да я все больше на палубе подле его же каюты слоняюсь – вдруг звать начнет по делу, надо быть на стреме. Из интересного на реке в этот раз видел моторную лодку, пробежала мимо нас очень шибко – только мы ее и видели. Вот такие чудеса теперь есть: не только суда под паром, которые как паровоз ходят, но и иной мотор керосиновый для лодок изобретен. Не у нас, конечно, с Европы или с Америки привезена та машина диковинная. Прямо автомобиль речной.

Идем по реке, колесами крутим, да еще вниз – течение нам помогает. Прошли пристань Брусинец, обогнали там знакомый пароходик «Зосиму». Чаек над рекой много видели. Вечер погожий, теплый. Луна полная светит нам дорожку по реке. Берега слева крутые, лесистые, завораживающие. После села Березовая Слободка ширина реки уменьшилась до полуста сажень. Потому места еще красивше стали, берега же местами вырастают как скала. Особенно впечатляет в сумраке, хотя темнеет в эту пору совсем за полночь. Ночи-то белые!

Пароход здесь идет строго фарватером. Вообще, мелей летом много бывает, местами приходится лот или шест спускать – замерять глубину под килем. После полуночи прошли селение Опоки, и я ушел спать вниз. Нашел там куда приткнуться. В одном месте баба пьяная матом ругается, вот с ней никто и не хочет рядом сидеть. Ничего, пусть ругается. Велика невидаль, когда я уставший – пусть хоть в ухо кричит. Правда, в итоге мне тоже это надоело – пришлось ее локтем в бок пихнуть и знаками так показать: мол, в кармане нож, а потому могу и ножом, если что… На мое счастье, она струхнула и скоро успокоилась.

Утром подошли к Устюгу, берега уже шибко ниже пошли. Там большая остановка была после 250 верст пути. Василий сразу же ушел куда-то по своему делу, меня с собой не взял. Потому я по привычке прогулялся в собор и к ризнице, где еще с прошлого раза заприметил резную по дереву картину апостолов и Христа с ними на сюжет тайной вечери. Все на месте. Тут в соборе посетители обычно тянутся к гробницам устюжских чудотворцев Прокопия и Иоана, а мне это ни к чему – потому поднялся живо на колокольню. Там разных колоколов более двух десятков есть, а большой колокол – вообще в тысячу пудов! Звонарь местный про то мне поведал. Виды на город с колокольни, я скажу, завораживают. Люблю я бывать в Устюге том: пристань изрядная, удобная, протяженная, в городе много торговли, а улицы – прямые, длинные и в большей части камнем мощеные. Все по-культурному и богато.

Вечером снова тронулись на пароходе в путь. Через несколько верст в реку Сухону влилась большая река Юг. В этом месте, знаешь, изрядно красиво. Да и далее тоже. Река становится много ширше. Прошли пристани Красавино, затем Приводино. В Красавино-то мы с Василием Ивановичем до того специально как-то ездили на бумагопрядильную и полотняную фабрики. Там Милютины у них оптом много чего скупают для перепродажи.

Через 300 верст от нашей Тотьмы еще большой город – Котлас. Выдающийся город! Отсюда река сильно больше пойдет – Двина! Здесь также много хлебной торговли, включая теперь и милютинские амбары. Видел хитрые приспособления для погрузки хлеба – через клети прямо можно ссыпать зерно в трюмы барж, грузчики, получается, не нужны более. Далее еще была большая река Вычегда. Чем ниже по течению, тем река все более и более становится полноводной, а ширины аж до версты – не то что наша Сухона или Шексна.

Ну, моя жизнь в третьем классе тебе, Наталка, наверное, не шибко-то интересна будет. Народу там много, тесно, накурено. Сам-то я некурящий. Баловство это, только кашель дразнить. Когда люди в каюте не спят – многие чаевничают или читают. Ну, это те, что городские и грамотные. Когда со многими познакомишься, то можно тоже у них выпросить что-нибудь почитать. Но для того сперва нужно долго погутарить. Иначе никак. Если вдруг находится среди пассажиров гармонист – он тогда играет, конечно, другие же как могут пляшут. Всем весело, про тесноту да про другие неурядицы люди и не вспоминают тогда. Я-то сам не шибко танцевать приучен, но если песни затянут наши задушевные – оно, конечно, подпеваю.

На одной пристани видел табор цыган. Куда без них… Откуда этот народ? Перекати-поле. Говорят, с заморской Индии. Читал я про путешествие тверского купца Афанасия Никитина – вроде там ничего про них не было сказано…

На пристани Черевко всегда можно видеть готовых к отправке в ящиках больших поросят. Таких, что пудов по десять… Их только в этих местах ростют. Интересно, это порода такая или для того особая кормежка требуется? Надо будет Василия спытать. Он, если сам знает такое, то доволен будет меня поучить-то. Ну, а коли и сам не знает – просто выматерит. Но это мат добрый, без истерики.

На 375-й версте от Устюга идет впадение другой большой реки Ваги. У меня всегда с собой в дороге список с речной лоции имеется – потому весь путь я сравниваю то, что вижу, по нему. А многое вообще теперь на память знаю. Потому для пассажиров третьего класса я тоже, как и гармонисты, человек нужный – все знают про мою лоцию и потому идут с вопросами, что да где… На Двине в тех местах тоже шибко много мелей и островов, потому пароход обычно идет здесь медленно, матросы измеряют фарватер шестами с обоих бортов. Как только весь шест не уходит под воду – смотрим мели. Если сядем, потом самим без помощи не сойти.

На Сухони нашей от Тотьмы до Вологды это вообще беда. Бывает, летом в жаркий период вся навигация пароходная встает. А бывает так, что и до самой следующей весны некоторые пароходы, застрявшие на мелях, кукуют. Это вообще для них стремно. Вот недавно один застрявший пароход большой при ледоходе на Сухони побило льдом до того, что через день его и затопило. Главное тут – не прозевать начало ледяной сдвижки, чтобы вовремя потом отойти в безопасное место на реке и пропустить ледяной вал с торосами мимо. Когда же потом по реке одна шуга пойдет – считай, что спаслись. Бывает, в начале апреля та шуга еще идет вовсю, а первый пароход с Вологды уже навигацию начал. Но та упомянутая с пароходом авария, к счастью, не с нашей компанией приключилась. Василий наш бы такого ни в жизнь не допустил, хотя одно его судно тоже разок всю зиму в реке в ледяном плену куковало.

Значит, в Архангельске мы были 7 июня с утра. А выходили в поход, как я сказал, на следующий день после моего дня рождения – значит, 3-го. Всего в пути прошли 925 верст. В Архангельск теперь довелось сходить уже в третий раз. Город, из тех, что видели по пути, самый большой, много каменных зданий. Среди них даже в три этажа не редкость. Вся река напротив города – в пароходах, встретили там и пару своих, милютинских.

Василий ходил к ним на поверку, опять меня с собой не взял. Капитаны, значит, опять его в стельку пьяным напоили. Мне от хозяина были другие поручения – разнес письма по разным конторам, забрал от них в обратный путь счета и прочие бумаги. Те, что не были запечатаны, бегло просмотрел: неплохо у Милютиных торговля здесь идет. Но все больше их стал интересовать товар заморский, галантерейный. А я вот бы на месте моих благодетелей подумал, чтобы рыбой начать промышлять. Она здесь шибко дешева, можно сказать, даром отдают. А отвези ее в ту же Тотьму, то там цены уже вдесятеро будут выше: сколько здесь пуд стоит, то там за такие деньги продашь всего-то пять фунтов. Цены наши тотемские можно сбить на раз. А сохранение товара – если мы масло возим, то рыбу-то и подавно. Ну, может, определенная часть и попортится, но все равно прибыль все расходы с гаком покроет.

На пристани архангельской увидел в этот раз знакомый уже мне пароходик «Вера». На нем мы в прошлом годе и ходили с паломниками на Соловки. Тут все таким образом устроено: если тебе в монастырь дорога, то сначала кучкуешься с богомольцами на Соловецком подворье. Коли лето, как сейчас, то народу всегда уйма будет. До двух недель можно сидеть и ждать очереди на корабль до монастыря соловецкого. Иногда, правда, приходит сразу два или три парохода, и тогда большая часть уплывает на них. Мы с барином плавали на Соловки уже в осень, потому желающих было меньше, и потом для таких, как Василий Милютин, вообще нет понятия «очередь». Он тут, почитай, какой-никакой, но хозяин. Может и на собственном пароходе в инспекции ходить, но считает, что это расточительно. У той нашей поездки были свои тяготы – потрепало нас в море тогда штормом нещадно… Мне-то ничего, а хозяина всего вывернуло от морской болезни. Он потом спрашивал меня: «Почему тебя-то качка не берет? Ты же не моряк!» – «Так я же Ропак! Это по-поморски „торос ледяной“ означает! Моя фамилия от этих самых поморов и идет, я точно знаю. Потому, значит, предки мои за свои века столько бурь пережили, что теперь никакая морская болезнь нам, Ропакам, еще долго не страшна!»

Честно говоря, я не того тогда боялся, что качка, а то, что «Вера» эта наша посудина хлипкая была, хоть и железный корпус, а размер совсем не впечатляющий. Корабль запросто могло волной вынести на скалы, так мне казалось тогда. Валы набегавших волн поднимались такие высокие, что суденышко падало меж них с полной потерей горизонта вокруг себя. Внизу в трюме на женщин особенно страшно было смотреть, загадили все места. У всех глаза отчаянные, можно сказать, на мокром месте, и только шепотом у бога спасения просят.

Море бушует, берегов ни в одну сторону не видать! Ветер холодный, промозглый. Вдали наблюдали плавающие льды. А потом пришел еще и туман глубокий. Идти в туман пароходу никак невозможно, потому заякорялись. На якоре в волну вообще жуткое дело, того и гляди что судно на борт положит. А я чем дальше, тем веселее, хожу по судну и только всех подбадриваю. Капитан парохода увидел это и велел мне помогать команде. Вот тут я вообще загордился. Здоровые мужики, как и бабы, все в трюме попадали, а меня их спасать призвали.

В итоге так и шли: то туман, то мели, то качка великая… 350 верст прошли от Архангельска за сутки с гаком. Монастырем, когда его увидели вдали за мысом, я прям залюбовался. Стены белые каменные, башни круглые, храмы писаные, колокольня – лепота! Так в старину, кажется, говаривали.

Пока мы были на острове, я жил вместе с барином в отдельном помещении в каменной трехэтажной гостинице «Преображенская». Он там подолгу молил свое покаяние, а я опять шнырял где надо и где не надо. Соборы обойти – это понятно, на колокольню двухъярусную влезть к колоколам опять же прицениться (большой на нижнем ярусе в 1140 пудов и еще несколько по 300—500 пудов, малых вообще не сосчитал). В Преображенском, самом старом соборе картины были: «Христос на Голгофе», «Укрощение бури» и еще какие-то. Хороши! Другие соборы: Троицкий и Успенский – не такие старые, но даже сами-то покрасивше первого будут.

Запомнились еще пробоины в стенах крепостных и на церквях от ядер англицких. Это когда давно война с турком на Черном море была, то англичане со своей эскадрой приходили экспедицией к Архангельску и к Соловкам. От монастырских провианту требовали. А им монахи кукиш показали, да еще и сами по кораблю стрельнули. Вот те со злобы и постреляли много ядер в стены. Стены толщины громадной, даже не скажу сколько сажень – им те выстрелы как дробины по валунам.

Местные говорили, что англичане тогда на соседнем Заицком острове поживились-таки стадом баранов, а вот одинокий козел от них нагло скрылся – где, непонятно: остров маленький, безлесный. Искали его вороги долго, но так и не нашли. Ну а как уплыли их пароходы, он возьми и возвернись. Монахи на то его чуть ли не святым объявили, в забой не пустили. Зато все паломники, пока козел жив был, обязательно его навещали и мзду монахам оставляли за то.

Еще я много ходил в тот раз по окрестностям большого острова Соловецкого – на озера, коих немало и меж которыми монахи каналы проделали. Добирался пешком и до ближних скитов монашеских, на дачу там игуменскую забрел случайно однажды. Запомнился крутой подъем на Секерину гору, вид с нее сногсшибательный. Знали монахи, где себе райский терем соорудить! Прямо зависть за их там житие на том месте брала. Ощущение, что стоишь на облаке небесном и всю землю внизу наблюдаешь.

Питались мы в монастыре с Василием по-разному: то с братией в трапезной зале, то сами с самоваром сиживали в гостинице. Пробовал я там рыбу очень нежную, треска зовется – вкуснота необыкновенная! Жирная, прямо тает во рту. Смешаешь ее с клюквой да морошкой – объедение! Этих ягод в лесу да еще грибов в то время было – хоть косой коси. Никак не унесть.

Вернулись мы потом в Архангельск все на той же «Вере», но уже без шторма, без туманов и без приключений. Потому быстро. Теперь вот все это вспомнилось. Хорошая была та поездка, душевная. И Василий мой свои богоугодные дела справил. Он всю поездку тогда от Тотьмы и до обратного возвращения горькую не пил, а потому был вполне вменяем и даже сильно к себе меня располагал по дружбе. Иногда он очень даже хороший человек.

Сейчас вот не так было в последней поездке. И на пароходе хозяин много пил и куражился, а потом и в самом Архангельске на неделю целую уходил в запой. Тут куда ни кинь – все купцы, его партнеры. А для них тоже повод – Милютина «по чину» принять, чтобы обиды на архангельское гостеприимство не имел. Наконец, уже в середине июля возвратились мы благополучно в Тотьму с пересадкой в городе Котласе. Времени это заняло почти неделю.

Основная моя работа в дороге – следить за пьяным барином: чтобы за борт не свалился и чтобы не скандалил с такими же благородными пассажирами, как и он сам. Других дел и поручений в поездках моих немного – все больше стандартные обязанности денщика-ординарца: сюртук да рубахи держать в порядке, сапоги начистить. Иное дело в самой Тотьме, когда мы в конторе пароходства. Здесь без меня уже никак. Сколько бы хозяин ни был в запоях или в отъездах – я там ключевая для всех фигура: пока капитанам и приказчикам не дам своего благословления от имени Василия Ивановича Милютина – все будет заторможено. А чтобы разобраться в его коммерции, тут надо было поднатореть по делопроизводству немало. За эту работу мне хозяин теперь и платит больше, чем приказчикам. Только они, слава богу, того не знают и считают меня чем-то наподобие телеграфа, который лишь механически связывает их с временно отсутствующим директором-распорядителем. А ведь на самом-то деле я и есть временно и безупречно исполняющий обязанности управляющего! Решения по пароходам, складам, ремонтам – все решительно на мне. А для того надо знать хорошенько, что, да как, да и по сколько. Давеча усмотрел, что баржа одна перед отплытием негодная совсем была. Вроде и не мое это дело, но отпусти ее так, как была, – потом Василию забота великая выйдет. Вот от имени барина я все текущие поездки и перестроил – нормально вышло: ни простоев, ни задержек, ни убытков особых. Выкрутились… Слышал как-то, матросы наши меж собой говорили: «А молодой наш Иван Васильевич-то (то бишь обо мне) – не сынок ли на самом деле господина управляющего? Глядишь, через годик-другой он его тут и заменит совсем!»