Читать книгу Дурдом. Роман основан на реальных событиях - - Страница 4

Мне делается неловко.

– Спать нам не давала, – бурчит та.

– Да не спали мы ещё, Наташ, и десяти ведь не было! – успокаивает Аня.

– Всё равно неприятно. Никто не орал, она одна. Я вот терпела, молчала.

Стыд сменяется раздражением, и я довольно резко отвечаю:

– Значит, тебе не было так больно, как мне. У каждого свой болевой порог. Вон Аня молчала, и что?

Наташка замолкает, но видно, что мои объяснения её не убедили.

Понятно, отчего она злится – минут пятнадцать пытается сцедить молоко, рвёт соски, мнет грудь.

– Может, тебе сестру позвать, чтобы показала, как правильно? – не выдерживает Аня.

Соседка молча терзает бедную грудь. На следующий день та в синяках, а соски трескаются до крови. Наташкин пацан выплевывает сосок и истошно орёт, новорожденная мать болезненно морщится и дёргает сына:

– Чё разорался?? Жри давай!

– Наташ, тебе бы пару дней отдохнуть, пока грудь не подживёт, – осторожно предлагает Аня. – Попроси няню, чтобы сытого приносили, будешь просто на руках держать.

– Сама разберусь, – огрызается Наташка, с ненавистью тряся сына, будто бы это он виноват в её проблемах.

Нам с Аней занять себя нечем, и мы идём к дверям детского отделения – вдруг дадут поглядеть на деток? Мимо протопывает мужик в кирзачах и верхней одежде. Пока за ним не закрылись двери, хватаем ручку и просим нас тоже впустить на минуточку.

– Не пущу, у нас стерильность, – говорит сестра, придерживая створку с другой стороны.

– Да вон же только что мужик прямо с улицы прошёл! А мы свои, местные, в чистом!

– А, так это сантехник, – объясняет сестра, запирая перед нами заветные двери.

Девчонки спят, а я раскрываю «Раковый корпус»: как-то по радио сказали, что Солженицына должен прочесть каждый культурный человек и я приняла этот вызов.

На тумбочке свёрнуто полотенце, махровое, розовое, в крупный белый цветок. В него заворачивали меня, когда я была грудничком. Полотенце сохранилось лучше нас с мамой. Вот же вещи делали в Совке! На годы, на века, чтобы надолго удовлетворить потребности граждан и больше не отвлекать промышленность от изготовления главного – оружия и боеприпасов.

По коридору родильного из конца в конец ходит странная женщина в пёстром халатике из искусственного плюша: она явно не беременная, а здесь, в патологии, лежат только на последнем сроке, но и кормить ей не носят. Отправляем на разведку Наташку – эта сорока в курсе всех местных сплетен. Похоже, собирать слухи – единственное, что ей действительно нравится. В журналисты бы её!

Женщину зовут Ира, докладывает наш шпион, родила она дней десять назад, а сына забрали в детскую многопрофильную, потому что у неё непонятно от чего держится высокая температура. На мальчика Ира только разок и поглядела, сразу после родов.

Вот бедняга! Нам-то всего два дня малышей не носят, а человек уже десять дней в разлуке. Очень обидно, будто тебе сделали долгожданный подарок и сразу отняли, не дав и рассмотреть. Ире мы очень сочувствуем.

Холодильник набит продуктами, но есть совсем не хочется.

Ночь. Все спят, одна я ворочаюсь, несмотря на димедрол. Спать не хочется, а заняться в темноте нечем, днём хоть почитала бы. Со скуки встаю, иду в коридор к холодильнику – он общий на весь наш этаж. Здесь тоже погашен свет и на сестринском посту никого: видимо, спят в ординаторской. Нахожу в своем пакете йогурт и жру прямо на полу, в свете холодильника, не закрывая дверцу. Уходя, оборачиваюсь – в напротив лежит женщина и молча смотрит на меня.

– Наверняка решила, что ты тыришь чужие продукты, – смеётся утром Аня.

Наташка выскальзывает в коридор и сообщает, что никакой бабы там нет.

Температурящая Ира тоже исчезает: у неё оказался сепсис и вчера ей удалили матку вместе с яичниками.

– Как же так вышло? Это же первый ребёнок, а она хотела ещё детей!

– Да так: после родов напихали в матку марли, чтобы остановить кровотечение, а вытащить забыли.

– А она чего? Не стала возмущаться?

– Так её же и обвинили – зачем, мол, себе в матку марли напихала? Целый консилиум собрался, аж из других корпусов пришли. И что она им может доказать, да ещё с голой жопой? Так сама виноватой и осталась.

В коридоре нарастает разноголосый плач, и мы моментально забываем про несчастную Иру: развозят малышей. Мы с Аней надеемся, что привезут и наших, которых мы ещё так и не видели после родов.

Сестры ловко, как кегли, суют нам в руки свёртки. Мою видно издали – у неё ярко-оранжевая фонарная рожица: функциональная желтушка новорожденных, как объясняет врач.

Я разглядываю дочку – вылитый Пашка! Малышка присасывается к груди, как пиявка, яростно сосет и чмокает. Это простое занятие дается ей нелегко: крохотное личико морщится, бровки сдвигаются, она шумно дышит и кряхтит.

Аня молча плачет: ей тоже принесли сыночка, но молоко так и не пришло.

– Хочешь, покормлю, – предлагаю я. Маша уже наелась и сопит рядом.

– Всё равно остатки в раковину сцеживать.

Аня бережно передает мне кулёк с сыном. Сразу видно, что это мужичок, большеротый, крупноголовый, с широко распахнутыми голубыми глазами. Неудивительно, что Аня не смогла родить сама этакого богатыря!

Он ест деловито и серьёзно, крохотный жадный ротик работает поршнем.

– Ты как корова, – косится Наташка. – Молока на весь роддом хватит.

Вроде комплимент сказала, а как обругала.

– У меня его не так много, – почему-то оправдываюсь я. – Просто Маша мало ест, вот и остаётся.

– Девчонки, а вы уже за постель сдали?

– За какую ещё постель? – удивляемся мы.

– Такую: няня днём подходила, велела принести по сто рублей за бельё.

– Мы что, в поезде, что ли??

Я решаю, что никакие сто рублей сдавать не стану и смотрю на спящую дочку. Сердце сжимает удушающая нежность к этому незнакомому, новому и вместе с тем самому родному в мире существу. Всю беременность меня мучил вопрос: а вдруг ребёнок родится с патологией, что я буду делать тогда?

Теперь я знаю ответ: ни за что бы не оставила её, будь она хоть с хвостом!

Я осторожно разматываю спящую Марусю и впервые осматриваю всю.

Она такая чудесная! самая лучшая малышка в мире!! моё персональное чудо с крохотными росинками ногтей на розовых прозрачных пальчиках, таких игрушечных и таких настоящих; с пухленькими белыми перетяжками-полосками на смуглом тельце, будто дочка где-то загорала.

Хвоста у неё, к счастью, нет, а ножки совершенно нормальные, только здоровенного размера. Наша порода!

Я привычно кладу её головку на сгиб локтя, будто делала это всю жизнь и впервые осознаю, зачем человеку локти.

Обратно запеленать дочку не получается, так и возвращаю – расхристанную, зато с нормальными ножками.

– Почему ты так беспокоишься, всё ли с ней в порядке? – тихо спрашивает внимательная Аня. – Тебе что-то говорили на узи?

– Ничего не говорили, даже пола не знала. Это у меня профдеформация: я ж работала в дурдоме.

Анины приподнимаются, и я поясняю:

– В доме ребёнка для психохроников.

– Ты правда работала в дурдоме? – Наташкины цветные глаза жадно загораются. – Расскажи!