Читать книгу На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 1 - - Страница 5

Год прошел как целая вечность. Но наступил долгожданный апрель, и к концу месяца Дружинин вольной птицей выпорхнул из ворот тюремного лагеря – свобода! С первых дней заключения он дал себе слово, что сюда больше ни ногой. Как только Анатолий оказался за пределами злополучного учреждения, то, не оглядываясь, со всех ног рванул в сторону вокзала; в голове была только одна мысль: как можно быстрее добраться до дома. Вот только дорога в Джаныбек тоже не из легких: поездом, да еще с пересадкой. Хотя это все по сравнению с пребыванием в лагере – легкая прогулка.

Не прошло и двух суток, как Анатолий, обходя лужи после весеннего дождя, шел с вокзала домой, наслаждаясь теплом первого майского дня. Вот она, низенькая землянка, внутри – знакомый запах родного дома, теплые объятия сестренок и матери, у которой сердце разрывалось и от радости, и от сознания того, что в августе сыну исполнится восемнадцать лет, а это значит, что и его скоро заберут на фронт.

Весенний призыв по всей стране шел полным ходом; военкомовских представителей Дружинину долго ждать не пришлось. Через несколько дней после регистрации в отделении милиции ему принесли повестку. В районном военкомате Анатолия определили в группу, которую в конце мая должны отправить в подготовительный лагерь для прохождения новобранцами курсов боевой подготовки. Накануне отправки сына на фронт Мария Ивановна втайне от посторонних пригласила домой молоканского пресвитера. Его появление для Анатолия было делом неожиданным. Конечно, он догадывался, что мать что-то затеяла, потому как утром попросила его вечером никуда не отлучаться. Усадив Анатолия за стол, духовный пастырь достал из портфеля две стареньких потрепанных книжицы и, положив на них сухие старческие руки, стал молиться. Свершив молитвенный обряд, священнослужитель вручил ему листочек бумаги, на котором от руки, карандашом, был написан девяностый псалом из Ветхого Завета.

– Запомни, детка, этот псалом поможет тебе на поле брани. Надо только верить, сынок, в силу Господа нашего Иисуса Христа, верить и молиться. Тысячи и десятки тысяч будут погибать рядом, как сказано в великом Писании, но с тобою ничего не приключится, ибо ангелы по велению Всевышнего будут охранять тебя на всех путях твоих. Прибегающий к Богу становится сыном Божьим, – тихим голосом приговаривал милый старичок с седыми реденькими волосами вокруг блестящей лысины, – молись, сынок, вдали от дома сам, а мы с твоей матерью тут за тебя молиться будем. Бог обязательно услышит слова наши, если мы искренни будем. А молитву эту, детка, храни при себе, где бы ты ни был, – ненавязчиво напутствовал его старенький пресвитер, постоянно поправляя поломанные очки, дужки которых были стянуты на затылке потрепанной резинкой.

Процедура благословения для Анатолия была совершенно непонятным да и неприятным ритуалом, а наказ о том, что нужно молиться, он попросту не признавал по причине своих атеистических взглядов. Но перечить воле своей матери не смел – так он ею был воспитан с мальства. И тетрадный листок он выбрасывать тоже не стал, а аккуратно сложил его вчетверо, засунув в потайной карман своего старенького пиджака на тот случай, если вдруг возникнут трудности.

Девятнадцатого мая на железнодорожной станции Джаныбека собралась шумная толпа из призывников и провожающих со всего района. Вся эта многоликая толпа ожидала прибытия поезда: состав должен был подойти к полудню. Вскоре привокзальный гомон заглушился шумом вагонных колес, свистом тормозных колодок и протяжным гудком прибывающего локомотива, тянущего за собой ряд теплушек и грузовых платформ. Суматошная процедура проводов незамедлительно оборвалась окриками военкомовских офицеров, по команде которых призывники выстроились в неуклюжий извилистый строй. Он представлял собой два неровных ряда мальчишек в гражданском одеянии, за плечами которых торчали скромные вещмешки. Многим из них, как и Анатолию, не исполнилось и восемнадцати. И они, еще не нюхавшие пороху безусые пацаны, уже этой осенью должны будут окунуться в пучину ожесточенных боев. Но это будет потом. А сейчас они с романтическими мыслями в юных умах как на экзотическую прогулку отправлялись в дорогу, со смехом и шутками подбадривая друг друга. Не понимали еще неоперившиеся юнцы того, что многие из них в последний раз видят свой поселок, лица родных и что сюда они уже никогда не вернутся. Прозвучавшая команда «По вагонам!» породила женский плач, крик, вопли, заглушавшие команды офицеров. Матери, сестры, отцы и братья в истерике бросались в объятия своих родных, стараясь задержать их еще на несколько секунд, чтобы хоть еще миг побыть рядом. Громче всех голосили те, кто на этой войне уже потерял близких, к кому в дом уже пришла беда в виде похоронки, кто не понаслышке знал горькую горечь потерь. Мария Ивановна, привыкшая боль хранить в себе, не могла в этих рвущих душу обстоятельствах сдержать себя; прощаясь, она смотрела на своего отправляющегося на фронт сына сквозь слезы. В памяти одно за другим мелькали трагические события ее семьи: внезапная гибель мужа, смерть старшего сына, Александра, – тяготило давно пришедшее извещение на пропавшего без вести второго сына, Матвея, а теперь у нее забирали и Анатолия.

– Толькя, сынок!.. Прошу тебе: ты бережи себе там… Да сломя башку без надобности в пекло-то не суйся. Слухай старых солдат, они знают, што да как, лучше, чем вы, молодые да неопытные. Помни, што пресвитер, Сямён Грягорич, табе говорил: молись, детка, и бережи молитву свою, и я молиться за тебе буду. Храни тебе Бог, сынок. Может, там Мотькю встренешь, так вы там друг возля дружки будьтя, – целуя, в объятиях напутствовала она сына.

– Хорошо, мам, хорошо… Я и старых солдат слушать буду, и молиться буду, ты только не переживай, все хорошо будет; я, мам, писать вам обязательно буду. Ты, самое главное, не волнуйся, нас сразу на фронт не отправят, пока воинским наукам не обучат, – успокаивал как мог разволновавшуюся мать Анатолий.

В слезах, прижавшись к нему, рядом шли Надежда и Валентина.

– Ты, Толя, не забывай нам письма писать, а мы с Надей обязательно тебе по очереди отвечать на них будем, – умоляла брата Валентина, крепко держась за его руку.

– А мы с Валей знаем, что ты куришь, и втайне от мамки кисет тебе на память сшили, – оглядываясь на мать, прошептала Надежда, – чтобы ты там, на войне, чаще вспоминал про нас, – добавила она и сунула ему в карман брюк красный, с черным шнурком кисет.

– Букву Т я на нем вышивала! А Надя – Д. Ну, «Толя Дружинин» значит, – спешила сообщить младшая, Валентина. – Хотела я, как положено, А вышить – то есть «Анатолий». Но тогда получилось бы «АД» – жутковато как-то. Правда? – тараторила Валя, крутя головой из стороны в сторону. Маленькая, со смешными косичками, она в последние дни как привязанная ходила за братом, сознавая, что увидеться им теперь придется не скоро. – А я у мамки еще и табачку тебе стащила, – хихикая сквозь слезы, прошептала она на ухо Анатолию. – На-ка вот, держи, – и сунула ему в другой карман газетный кулек со щедрой пригоршней мамкиного самосада.

– Ах ты, озорница такая!.. – смеясь, погрозил ей пальцем Анатолий и, нежно приобняв, поцеловал сестренку в темечко.

Распрощавшись с родными, Дружинин запрыгнул в теплушку. Состав со скрежетом и скрипом, дергаясь и натужно пыхтя, тронулся, медленно набирая ход. Новобранцы, торопясь, в спорах и суматохе стали устраиваться в тесном помещении вагона, выбирая себе понравившиеся места на деревянных нарах. Правда, шум и толчея продолжались недолго; скоротечный спор и гомон медленно переросли в обеденную процедуру. Определившись небольшими группами, молодежь принялась за трапезу из тех запасов, что передали им в дорогу заботливые родственники и родители. Смех, шутки, разговоры вскоре тоже стали стихать, и после незапланированного обеда люди стали расходиться по своим местам, обосабливаясь в своих мыслях.

Уединился и Дружинин. Место ему досталось возле входа, как он и хотел и чему был непременно рад. Самое главное, отсюда, не слезая с нар, можно было наблюдать меняющийся за широким проемом пейзаж. Ворота теплушки были открыты, и через них с улицы в душное помещение вагона врывался прохладный воздух набравшейся силы весны. Однообразная равнина степи, изредка пересеченная узкими речушками и неглубокими балками, была покрыта зеленым ковром травы. Выгнанный на выпас скот имел возможность наслаждаться сочным, зеленым кормом. Суслики, перебегая с места на место, шныряли между мелкими кустиками горькой полыни и другого разнотравья. Становясь на задние лапки, эти чудные зверьки, пересвистываясь между собой, с интересом осматривали, что происходило вокруг; щебеча, порхали над землей серые хохлатые жаворонки; выискивая жертву, высоко в небе парил орел. Все это было по-весеннему мило и привлекательно. Но пройдет полтора месяца, и выжженная горячим солнцем степь изменит свой зеленый окрас на мрачно-желтый цвет. Жаворонки и суслики в полуденный зной будут редкими гостями, и лишь гордый орел по-прежнему будет намётывать круги над безжизненной и выжженной солнцем степью. Это Анатолий знал с раннего детства, а потому наслаждался тем, что видел именно сейчас. Устроившись удобней на нарах, он вытащил из кармана кисет и внимательно стал его рассматривать. На мешочке, аккуратно сшитом из темно-красной ткани, с двух сторон черными изящными вензелями были вышиты две большие буквы: Т и Д.

«Ух ты! Как красиво!» – сразу же мелькнула первая мысль. И только теперь Анатолий почувствовал ту теплоту и любовь, с которой сестренки, стараясь, вышивали ему этот подарок. «Обязательно сохраню его до победы, если не убьют», – поклялся себе он и ссыпал в кисет табак, купленный ранее, втайне от матери, на базаре. А мамкин самосад, что сунула ему в карман проворная Валентина, он отложил на черный день.

На вокзале Чкалова среди немногочисленной толпы гражданских и военных Анатолий заметил раненого солдата. Боец, который одиноко сидел на скамейке, был в уже изрядно поношенной форме и при погонах; на груди служивого поблескивала медаль «За боевые заслуги». На ногах фронтовика – начищенные до блеска ботинки с обмотками, за плечами – вещмешок; левая рука солдата от кисти до предплечья перебинтована и висит на повязке. «Вот это настоящий фронтовик», – подумал Анатолий.

– Вася! А давай подойдем и спросим у него, как там, на фронте? – предложил товарищу Дружинин.

– Давай! Наверняка человек на передке побывал, вон, смотри, даже ранен, – согласился Василий. Вдвоем они направились к солдату. Уж очень одолевало любопытство: как там, на войне?

– Здорóво, браток, – обратился первым Анатолий. Подойдя к фронтовику, он протянул ему руку.

– Здорóво, коль не шутите, – улыбнулся солдат, приветствуя друзей.

– С фронта? – сразу перешел к делу Чурзин.

– Оттуда, – коротко и как-то вроде нехотя ответил солдат.

– А нас вот в учебный лагерь отправляют. Ну а потом тоже на фронт поедем, – с гордостью сообщил незнакомцу Анатолий.

– Понятно… Товарищи, а вы случайно табачком не богаты? – скромно поинтересовался раненый, – а то у меня с этим делом сейчас туговато…

– Этого добра у нас пока с избытком, – похвастался Дружинин, вытаскивая из кармана вышитый сестренками кисет, – на-ка вот, угощайся. Может, познакомимся? Меня Анатолий зовут, а моего друга – Василий.

– Иваном меня назвали, – нахмурил брови солдат, набирая из кисета Дружинина щепотку табака. – Это, наверное, в Тоцк вас везут? – Иван улыбнулся, скручивая цигарку.

– Туда… Мы сами из Джаныбека, есть такой поселок в Западно-Казахстанской области. Может, слыхал? – на всякий случай спросил Анатолий, деловито накладывая из своего кисета табак на газетный кусочек.

– Нет, не слышал, – отрицательно покачал головой Иван. – Задержали нас маленько в Уральске, а так давно должны были сюда приехать. Один из наших призывников по пути заболел тифом, вот всю нашу команду в областном центре на две недели и оставили на карантин. Хорошо, что особой строгости в режиме там не было; мы смогли и по городу погулять, и в Урале, и в Чагане искупаться. В выходные посчастливилось даже в кино сходить.

– А ты что, в Тоцком лагере был? – прикуривая цигарку, спросил Анатолий.

– Был. Тоже проходил там курсы по боевой подготовке. – Иван раскашлялся. – Хороший табачок-то у тебя! До самого нутра продирает, – похвалил он самосад Дружинина и одобрительно посмотрел на самокрутку.

– Да, это у меня еще домашний остался. Специально придержал, отложил его на потом. Мамаша моя сама на огороде такой выращивает, – смеясь, похвастался Дружинин.

– Ну и как там, в Тоцке, командиры не зверствуют? – стал интересоваться Чурзин.

– Как вам сказать?.. – пожал плечами Иван. – Особо вроде и не зверствуют, но только и полезному ничему не учат. Строевой подготовкой гоняют с утра до ночи да в противогазах заставляют бегать – вот и вся наука. А на фронте это и не нужно. Там строевым маршем или бегом в противогазе на фашиста не попрешь.

– Ну а как там, на фронте-то? Расскажи, – сгорал от нетерпения Васька, – я смотрю, ты повоевать успел, даже награду имеешь и ранен. Как я понял, теперь с ранением в госпиталь едешь.

– В третий по счету еду. В двух-то я уже побывал, теперь вот поближе к дому направили, – пояснил Иван, махнув рукой в сторону юго-запада. – Я же сам здешний, потому в Чкаловскую область и попросился. Хорошо, что во втором госпитале военврач дядька добрый попался, отзывчивый такой мужик, порядочный. Он, оказывается, сам раньше в нашем Соль-Илецком госпитале служил. Вот, откликнулся на мою просьбу и дал мне направление поближе к дому.

– Что, сильно зацепило? – сочувствуя, спросил Анатолий.

– Да… Осколок, зараза! Кость повредил. Вот теперь никак не заживает – гниет…

– Ну ничего, может, на родине подлечат и поправишься, – поддержал его Чурзин.

– Подлечат… Дома и стены помогают, – улыбнулся Иван. – У нас там лечебное озеро с соленой водой есть, еще до войны на том месте санаторий был, а теперь вот госпиталь. Наша соленая водичка обязательно поможет, – утешал себя раненый.

К скамейке постепенно стали стягиваться остальные члены команды. Любопытных становилось все больше.

– А ты на каком фронте воевал? – наседал с вопросами Чурзин. Ему, как и всем остальным, не терпелось услышать, как обстоят дела там, на передовой.

Пододвинувшись к Ивану поближе, Василий уточнил:

– Что, давит фашист?

– Давит… – процедил сквозь зубы Иван и, как в подтверждение, погладил перебинтованную руку, – но и мы даем фрицу прикурить! – уже восторженно произнес фронтовик. Оглядывая вокруг себя десятки любопытных глаз, Иван расправил плечи и, смачно затянувшись, продолжил: – Я службу-то начал на Донском фронте. Вот там, под Сталинградом, прошлой зимой мы всыпали и немцам, и румынам, и итальянцам – всем от нашего брата досталось.

– А что, разве против нас румыны и итальянцы воюют? – возмутился кто-то из толпы новобранцев.

– Ну ты темнота! – пристыдил невежду Ломакин. – Да против нас пол-Европы воюет, – проинформировал он безграмотного.

– Чего ты, Гриша, ему тут политзанятия проводить собрался?! – возмутился Чурзин. – Не отвлекайте человека! Давай, Ваня, дальше рассказывай!

– Но надо прямо сказать: что румыны, что итальяшки – вояки так себе, – продолжил Иван, – чуть придавишь, сразу драпают или в плен сдаются. Тогда, в декабре сорок второго и в январе этого года, морозы как раз стояли недетские – за сорок градусов зашкаливало. Смотришь на этих пленных вояк, и самому еще холодней становится. Ста-а-а-ят «герои», сопли до подбородка висят, сгорбились, как деды столетние, поверх своих шинелей барахло бабское напялили – тьфу, смотреть противно. А вот немцы – нет! Те совсем другие. И воюют грамотно, да и дисциплина у фашиста – будь здоров! Ну, мы этим тоже наваляли. Сводки информбюро, наверное, слышали? Триста тысяч фашистов тогда в окружение попало!

– Слышали, слышали, – загудела толпа.

– Вот здесь я свою первую награду и получил, – с гордостью высказался фронтовик, покосившись на свою медаль. – Потом наш Донской фронт, правда, расформировали и перебросили нас по железной дороге под Ольшанку (село такое есть в Курской области), да и фронт у нас стал называться не Донской, а Центральный. А вот здесь, братцы… нам и с венграми повоевать пришлось, – прицыкнул языком Иван, – эти своим «героизмом» от румын да итальянцев особо тоже не отличались, но зато зверствами над мирным населением «прославились». Так мы с ними и не церемонились! Был приказ… венгров в плен не брать! А приказы в армии не обсуждают… Приказ есть приказ! – нахмурив брови, гордо произнес Иван и в знак подтверждения своих слов жестко, как отрезал, махнул рукой: – Так наши хлопцы на месте этих гадов и кончали.

– Правильно! А чего с ними церемониться? – поддержал кто-то слова раненого бойца.

– Конечно! Так и надо этим гадам. Пусть знают, как издеваться над мирным населением… – загудела толпа.

– Ну ладно, ладно… Не мешайте слушать, – остановил возмущенных Чурзин. – Давай, Ваня, дальше рассказывай.

Иван плюнул на огарок своей самокрутки, затушил ее носком ботинка и, перекинув ногу на ногу, продолжил:

– Да… повоевать нам здесь пришлось нелегко. Как раз март – весна началась, а мы в валенках: днем все тает, промокнешь насквозь от мокрого снега и пота, а в ночь – вот он тебе и морозец… Туговато было, конечно, нечего сказать. А в апреле, это когда уже потеплело, мы как раз в обороне стояли, тут-то меня и зацепило, мать бы его… – выругался Иван. – Так с тех пор по госпиталям и мотаюсь. Братишка! – повернувшись, обратился он к Дружинину: – Ежели не жалко, сыпани еще малость своего самосаду. Больно он у тебя хороший – ядреный! – засмеялся Иван.

– Какой разговор, Ваня?! Конечно бери, – протянул ему табак Анатолий.

– Кисет, смотрю, у тебя красивый. Невеста небось подарила? – щурясь и загадочно улыбаясь, спросил Иван, набирая добрую щепотку самосада.

– Нет пока у меня невесты. Это сестренки постарались, – пояснил Дружинин, затягивая шнурок.

– Строиться! – прозвучал приказ, и новобранцы, прощаясь и нехотя отходя от раненого фронтовика, стали собираться в строй.

После высадки в Тоцке и непродолжительного марша команда оказалась на затерявшемся в степях военном полигоне. Молодежь наголо подстригли и после бани переодели в военную форму. Обмундирование сделало всех похожими друг на друга. С непривычки, когда люди оказались в одинаковом одеянии, в этой однородной массе друзья, смеясь, с трудом узнавали друг друга. Вырытые в земле бараки, в которых разместили молодых солдат, выглядели ужасающе: перекошенные нары из пересохшего искореженного леса и грязные, набитые соломой матрасы совсем не радовали глаз. Конечно, со временем с этим свыклись. Приспособившись к новым условиям, люди стали налаживать немудреный лагерный быт – ведь они теперь солдаты Рабоче-крестьянской Красной армии. Двадцать второго июня новобранцы приняли присягу, и с этого дня по-настоящему началась ратная служба со свойственным ей режимом, воинскими законами и прочими премудростями солдатского быта. Как раз премудростям военного искусства молодежь и не обучали. Подтвердились слова Ивана: молодых солдат донимали бесконечными маршами и бессмысленными занятиями по строевой подготовке, со временем ставшей им ненавистной.

«Ничего, вот еще несколько мучительных дней, и потом нас обучат стрельбе, метанию гранат и даже будут занятия по рукопашному бою», – утешали друг друга люди непонятно откуда пришедшими домыслами. Но ничего грандиозного в ближайшие дни да и потом не произошло. Два дня подряд бойцы ходили на стрельбы и метание учебной гранаты, а после короткого инструктажа практиковались во владении трехлинейкой в ближнем бою, отрабатывая удары штыком и прикладом на чучелах, набитых соломой. А потом опять строевая и бег в противогазах.

Техникой рукопашного боя увлекался Гриша Ломакин. Он и стал инициатором создания группы, которая, по его мнению, в дальнейшем должна была стать неким разведотрядом. Для этого Григорий уговорил сержанта Бондарева, чтобы он проводил с группой энтузиастов специальные занятия.

Олег Бондарев на тот период действительно имел богатый опыт боевых действий. Он участвовал в Финской кампании тридцать девятого – сорокового годов, а с первых дней войны с гитлеровской Германией воевал с фашистами на Северо-Западном фронте. В конце сентября сорок второго года в ожесточенных боях в районе озера Ильмень Олег получил тяжелое ранение и после госпиталя был направлен в Тоцкие лагеря, где занимался подготовкой новобранцев. Бондарев не особо желал проводить подобные занятия и идею Григория принял за ребячество. Но Ломакин был парнем настойчивым, и вместе с Василием Чурзиным они со своим предложением дошли до командования учебного полка.

Седой как лунь майор стоял на ступенях штаба и внимательно слушал обращение молодых солдат.

– Ну что, товарищ капитан, удовлетворим просьбу активистов? – обратился он к политруку.

– Давай, товарищ майор, пусть попробуют, – согласился капитан, едва сдерживая улыбку. Командиры прекрасно понимали, что серьезных результатов от этой затеи ждать не стоит, но и вреда такая команда не принесет. Так пусть хоть чем-то будет занята молодежь, если имеет к этому интерес. На следующий день группа приступила к занятиям. Дружинин, воодушевленный идеей своих друзей, тоже записался в состав созданной команды, мечтая побыстрее овладеть навыками рукопашного боя.

– Ты так вилы на своем сеновале в солому втыкать будешь, – остановил Бондарев Анатолия, когда он штыком пытался проткнуть соломенное чучело. Сержант выхватил у него из рук винтовку и встал перед манекеном в позе атакующего бойца Красной армии: – Резким движением наносим удар противнику в живот – вот так! – комментировал свои движения сержант. – Не думайте, что врага, если он в шинели, так легко проткнуть штыком. Летом – это запросто, а вот зимой – уже другое дело, нужно усилие прикладывать. Еще раз повторяю, всем своим телом налегаете на винтовку и резким движением вонзаете ему в тело штык на глубину одной третьей его длины, – отметил он ладонью на штыке то расстояние, на какое тот должен был проникнуть в тело неприятеля, – и так же резко вытаскиваете его обратно. Прием выполняется как одно целое движение – это ваше драгоценное время, – давал наказ сержант неопытным новобранцам. Вся группа неумело, но стараясь, продолжала выполнять упражнения, представляя пред собой лицо истинного врага. Со временем движения курсантов становились увереннее и оружие в их руках ощущалось уже несколько привычней.

– Товарищ сержант, разрешите вопрос, – обратился к Бондареву Григорий, когда занятия перенесли непосредственно в траншеи.

– Валяй, – разрешил командир.

– А на кого в первую очередь нападать в бою, если передо мной фашистов будет много? – недоумевал Ломакин.

– Кто ближе к тебе оказался, на того и при! – кричал Бондарев. – Думать в бою времени не будет. А если рукопашная идет в траншеях, то здесь еще сложнее. Места для маневра в окопах мало, особенно не развернешься, потому и сноровка должна быть при этом особенной. Не убьешь ты – убьют тебя! Зарубите это себе на носу! – строго объяснял сержант.

С большим трудом бойцы постигали эту науку, осваивая и оттачивая упражнения. Со временем их движения стали более выверенными и точными. Но постепенно временное воодушевление стало угасать, ведь тренировки проводились в свободное от основных занятий время. А личное время всегда было дорого. Потому уроки стали проводиться реже, и скоро совсем сошли на нет. Однако первоначальные навыки из проведенных занятий Дружинин для себя все-таки почерпнул. А вот строевой подготовки и занятий по химической защите было с избытком. Как только не кляли бойцы ненавистного командира учебной роты Перебатько, какими прозвищами его ни награждали – добрым и рациональным для их службы офицер не становился.

Шла третья декада августа, летний зной изматывал людей так, что каждому хотелось на пару минут оказаться в январе или в марте, чтобы охладить тело от невыносимой жары и жажды. Задыхаясь от очередного марша и обливаясь потом, Дружинин наконец достиг заданного рубежа. Он снял противогаз и вместе с подсумком откинул его в сторону. Солнце нещадно пекло, а выгоревшая от зноя степная трава, как сплошной ковер, вся была желтого цвета. Расстегнув пуговицы гимнастерки, Анатолий прищурил глаз и, недовольно морщась, посмотрел на солнце.

– Ну и жара! – возмущаясь, выдохнул он и сел на сухую полынь у края пыльной дороги. Некоторые из новобранцев, не выдерживая нагрузки, ложились здесь же, прямо на землю. Разговоров не слышно. Люди после бега восстанавливали дыхание. Дружинин вытащил из-за ремня пилотку и вытер ею мокрый лоб.

– Я этому ироду первому пулю в спину пущу, как только на фронт попадем. Порою мне кажется, что немцы на фронте наших солдат только газами и травят. Ну о другом и не подумаешь, если остальным наукам эта сволочь нас не учит – только муштре на плацу да бегу в противогазах, – сетовал он на своего командира, глядя на мокрые от пота гимнастерки друзей. Солдатская форма от солнечных лучей и стирки за полтора месяца службы выгорела до белизны.

– Я не знаю, как ты, Толя, но мне кажется, этого Перебатько я уже сегодня голыми руками задушу, не дожидаясь, когда нас до фронта довезут. Сколько нашей крови этот гад выпил? Ну хоть какая-то польза была бы от этого кровопийцы – никакой! – поддержал Анатолия Ломакин.

– Правильно, Гриша! Здесь этого аспида и задуши. Его на фронт все равно не отправят, у него ограничение по состоянию здоровья, теперь наш старший лейтенант только к службе в тылу и годен; так что на передовой вам встретиться все равно не придется, – советовал ему Чурзин.

– Ничего, товарищи, зато в случае газовой атаки на фронте вы, в отличие от других, противогаз наденете, когда еще букву «г» в команде «Газы!» едва успеют произнести, чем себе жизни свои драгоценные и спасете, – смеялся Рогожкин, расстегивая ворот мокрой гимнастерки.

– Ты знаешь, Саша, на букву «г» много слов. И если на фронте тебя твой боевой командир предупредит «Смотри: г..но, не наступи!», а ты вместо того, чтобы отойти в сторону, противогаз на свою морду натянешь, – наверное, он этому очень удивится, – парировал Анатолий под громкий смех сослуживцев. Он отряхнул свой противогаз от капелек пота, аккуратно сложил и засунул его в подсумок.

Как бы ни был тяжек ратный труд, солдаты все равно находили время и место для минутки радости. Не знали эти мальчишки, что невыносимая нынешняя служба там, на фронте, покажется им отпуском в курортном санатории. А пока они роптали на своего бестолкового командира да на однообразие скучных занятий, не имеющих ничего общего с обучением молодых бойцов тактике ведения современного боя.

Календарь отсчитывал числа, и за теплыми летними днями ожидалось приближение дождливой и холодной осени. В один из последних августовских дней новобранцев построили на плацу. На трибуну поднялось командование учебного полка. После непродолжительной напутственной речи командира и политрука, а также недолгих сборов всю команду маршем отправили на железнодорожную станцию.

По дороге на фронт к составу прицеплялись все новые солдатские теплушки из других регионов страны, превращая его в крупный воинский эшелон.

Бесконечные станции, разъезды и перегоны заставляли солдат прибегать к разным хитростям: продаже или обмену личного обмундирования на продукты питания и спиртное. В результате чего по прибытии в Харьков оказалось, что более чем у половины бойцов нет ни портянок, ни обмоток, ни нижнего белья, обменянного или проданного для пополнения съестных запасов. Такую армию теперь пришлось снабжать новым нижним бельем и формой, чтобы «доблестные» защитники Страны Советов не замерзли на поле боя или, еще не доходя до передовой, не околели прямо на марше. Анатолий свою форму, а тем более нижнее белье не продавал и не обменивал, как бы ни был велик соблазн. В его памяти еще сохранились тридцатые годы, когда ему приходилось бегать в школу босиком по холодному снегу, без теплой верхней одежды – ощущения были не из приятных. Умереть от голода на передовой, надеялся он, ему не дадут. А вот риск обморозиться или, хуже того, превратиться в ледяшку от холода, оставшись без нижнего белья, – велик. Потому оставаться раздетым к наступающим холодам он себе не желал. Даже наоборот, по совету одного из старых солдат, с которым ему пришлось накоротке поговорить на одной из железнодорожных станций, Анатолий выменял себе на табак вторую пару зимних портянок, которые бережно хранил теперь в своем вещмешке.

Стояли последние теплые и сухие дни осени. Деревья, засыпающие в радужных красках листвы, застенчиво обнажались. В чистом голубом небе тянулись на юг стаи перелетных птиц. Солнце отдавало природе свое последнее, еще нерастраченное за лето тепло, которого было уже недостаточно, чтобы ходить по улице в легком летнем одеянии. Разноликий люд на городских улицах разрушенного войной Харькова постепенно облачался в осенне-зимнюю одежду. В городе и особенно в районе вокзала было много военных. Крупный транспортный и железнодорожный узел, который представлял собой Харьков, был от линии фронта на расстоянии чуть более четырехсот километров. Воинские эшелоны с людьми и техникой занимали почти все свободные пути железнодорожной станции, которая была в движении и днем и ночью.

Дважды Дружинина определяли в команды, которые должны были отправить на фронт, и каждый раз отменяли. Но вот наступил тот день, когда ему наконец под подпись выдали оружие. Так как Анатолий до войны работал помощником телефониста, его и определили как специалиста связи. В этот день Анатолий стоял перед воротами оружейного склада и крутил в руках блестящий на солнце карабин. Он осмотрел его ствольную коробку, несколько раз передернул затвор и, убедившись в исправности изделия, стал прилаживать под себя ремень. Ощущение в руках своего личного боевого оружия придавало какое-то непередаваемое чувство уверенности или защищенности. Этого пока Анатолий не понимал, но вороненая сталь завораживала, дурманя юное сознание. Желание применить новенький карабин в деле не давало Дружинину покоя, отчего он с искрящимися от счастья глазами пытался ощупать каждую деталь. Только вот времени на это не оставалось, командиры торопили, резкими окриками подгоняя молодых солдат. Эта спешка как-то насторожила Анатолия. Во время построения кто-то из новобранцев сообщил, что команду вот-вот отправят на фронт. Такой оборот событий Дружинина не устраивал. Находясь в строю, Анатолий, недовольный таким положением дел, с возмущением стал интересоваться возникшей ситуацией.

– Товарищ лейтенант! Разрешите вопрос? – обратился он к офицеру через плечо впереди стоящего товарища.

– Да! Я слушаю! – дал добро командир, глазами выискивая в строю любопытного новобранца.

– Если мы на фронт едем – где патроны взять? А то если немцы в плен будут брать, мне даже застрелиться нечем будет.

– Чтобы застрелиться, патрон у товарища возьмешь! – шуткой ответил офицер, усмехнувшись.

– Так у товарища их тоже нет! Как ехать на фронт с карабином в руках, но без патронов? – упрекал молодого командира Анатолий. Наслушавшись историй о том, что молодых солдат отправляют на передовую порой без оружия, он не на шутку был возмущен. Строй загудел, поддерживая протест Дружинина.

– Разговорчики в строю – отставить! – повысил голос лейтенант, пожалев о том, что неудачно пошутил. – Вы, товарищ… как ваша фамилия?

– Рядовой Дружинин.

– Ну вот, красноармеец Дружинин, патроны вам выдадут, как вы прибудете в свой полк. Без боеприпасов вас на фронт никто не отправит. Можете не переживать. А сейчас ваша основная задача – выполнять приказы! – стараясь не раздражаться, разъяснил лейтенант. – Я думаю, все знают, что приказы в армии не обсуждаются! Может, кому-то еще непонятно?!

– Приказом, товарищ лейтенант, из винтовки не выстрелишь, – сострил Дружинин, и строй опять загудел, как пчелиный улей.

– Прекратить панику! – строже прежнего произнес офицер. – Для тех, кто не понимает, еще раз повторяю: прежде чем отправить на фронт, из тех подразделений, куда вас определят, приедут представители. Они и доставят вас на место временной дислокации воинской части, где в дальнейшем вы и будете служить, – это полк, батальон, рота, взвод и, наконец, отделение. Боеприпасы к оружию вы тоже получите там и только потом отправитесь непосредственно на передовую, – медленно и доходчиво объяснял лейтенант. – Это, надеюсь, всем понятно?! И мой вам совет, товарищи красноармейцы: никогда не слушайте бредни трусов и дезертиров. Это они, дабы скрыть свое малодушие и страх, распространяют слухи о том, что, дескать, когда их брали в плен, патронов не было, а другие, оправдываясь, говорят, что их вообще без оружия в бой отправили. Конечно, идет война, и там, на фронте, бывают разные ситуации. Вот только сейчас не сорок первый год, когда наши войска отступали. Но я думаю, что и тогда умышленно никто не бросал в бой солдат невооруженными. Достаточно в нашей Красной армии и оружия, и техники, и боеприпасов, – несколько сдержаннее стал говорить лейтенант, – потому фашистов и от стен Москвы, и от Сталинграда уже за Днепр отбросили. И вот что я хочу еще добавить. Это всех касается: не знаете истинного положения дел на фронте – не паникуйте сами и не распускайте слухи о том, чего не знаете.

Люди, слушая слова командира, стояли в строю молча. Понимая, что он напрасно поднял переполох, теперь молчал и Дружинин. Молодой лейтенант, сдерживаясь от раздражения, не срываясь в ярость и крик, смог достаточно внятно и доходчиво донести до молодежи суть истиной обстановки. И это теперь понимал каждый новобранец, проникнувшись чувством уважения к командиру, который без лишних эмоций смог все объяснить.

– А тебе, товарищ Дружинин, до фронта еще доехать надо, прежде чем из карабина стрелять, – улыбнулся лейтенант, – а то, смотрю, ты прямо сейчас в бой собрался идти, – и с какой-то лукавой усмешкой добавил: – Ну етит твою… Молодец!

Строй тут же разразился громким смехом. Смеялся вместе со всеми и Дружинин.

– Ну что, я надеюсь, вопросов больше ни у кого нет? – спросил офицер, с пониманием и добрыми чувствами окинув взглядом повеселевшие лица солдат.

– Никак нет! – дружно ответили бойцы, убежденные доходчивыми словами командира.

– Тогда слушай мою команду, – со строгостью произнес лейтенант. – Направо! Левое плечо вперед… шагом марш! – распорядился офицер, и солдаты, подчиняясь приказу, чеканя шаг, ровным строем отправились на плац.

В последних числах октября Дружинина с группой таких же, как он, пацанов, рвущихся на передовую, направили в Первую гвардейскую армию Первого Украинского фронта. Сформированную команду построили и с оружием и вещмешками отправили на вокзал. Неуютная и холодная теплушка, в которую забрался Анатолий, вскоре наполнилась шумной и многоликой толпой; настроение всем поднимал конопатый юморист, придумывавший на ходу всевозможные шутки.

– Ну что, братцы! Не посрамим Страну Советов? А?! Надерем задницы фрицам! Это они еще не знают там, какие орлы на фронт едут. А то сразу бы пятки смазали для того, чтобы убегать можно было быстрее. Ха-ха-ха! Так что, товарищи?! Покажем фашистам самую короткую дорогу на Берлин? А?! – подбадривал весельчак своих сослуживцев. Последним в вагон с помощью других забрался боец, за плечами которого кроме вещмешка был баян. И по тому, как он к нему бережно относился, видно было, что этот инструмент ему дорог.

– О! Гармонист?! – расплываясь в улыбке, спросил конопатый балагур.

– Да. Есть такое… только правильнее будет «баянист», – немного смутившись, ответил боец.

– Так тогда тем более! А чего ты скромничаешь?! Это же хорошо! Значит, с музыкой фашиста бить будем! А ну-ка, пробегись по кнопкам, чтобы харьковчане нас запомнили, – не унимался рыжий солдат. – Тебя как зовут?

– Семён.

– А меня Сашка, или просто Рыжий, – рассмеялся он, обращаясь ко всем присутствующим, – все равно так звать будете – куда от этого денешься, я с детства к этому привык. А чего обижаться, если я и на самом деле рыжий?

Под солдатский хохот Сашкин взгляд зацепился за небрежно разбросанные ящики у вагона, стоящего напротив.

– Братцы! А ну, давайте-ка дополнительный стол себе в вагоне организуем, да и стул у баяниста, как положено, должен быть.

С этим внезапно возникшим энтузиазмом Анатолий вместе с двумя бойцами выпрыгнули из теплушки еще до того, как состав стал набирать скорость, и под льющийся из вагона марш «Священная война» они закинули несколько ящиков для благоустройства своего помещения. Сашка своим задором и весельем поднял всем настроение; Анатолий был счастлив, что оказался с ним в одном вагоне. Такая обстановка воодушевила всех, отчего в теплушке стало как-то уютней.

– Слушай, Семён, ты знаешь песню «Прощай, Москва»? Я ее здесь вчера на перроне слышал – ребята воронежские пели, – обратился к баянисту Рыжий, окинув его вопросительным взглядом, – я даже слова у них переписал.

– Нет, не слышал. Так ты напой мне мелодию, а я подыграю, – уверенно ответил Семён и деловито поправил на плечах ремни своего инструмента.

Поезд мчался все дальше и дальше на запад, стальные колеса отбивали монотонную дробь, вагон кренился из одной стороны в другую, качался и скрипел, а из паровозной трубы в его узкие щели с улицы проникал запах угольного дыма. Но это еще больше придавало какой-то особый колорит всему пути. Дневальный растопил стоящую посреди вагона буржуйку, и вскоре от чугунной печки повеяло приятным теплом.

– Приказ был ясен: явиться в час назначенный.

И вот на запад мчится эшелон… —

распевал рыжий Сашка, а Семён, растягивая меха, украшал слова песни переливами аккордов. Мелодию потом еще долго напевали многие обитатели тесного вагона. Слова автора стихов, фронтовика Сергея Орлова, переписывали на клочки бумаги и тетрадные странички. Никто тогда и не знал его имени, как всегда, считая стихи народными.

Безжалостно текли минуты, часы, в периодически открытых воротах теплушки мелькали железнодорожные станции, разъезды; состав, сокращая расстояние, приближался к фронту.

К двум часам пополудни на небольшой железнодорожной станции Зазимье, что в сорока километрах от Киева, воинский состав стал тормозить. Раздались удары буферов и скрежет тормозных колодок. Дернувшись, поезд остановился.

– Выходи из вагонов!.. Строиться! – раздались команды сержантов и офицеров.

Анатолий со своими друзьями, выгрузившись из вагонов, пополнили подразделения прибывшей ранее Пятьсот тридцатой стрелковой дивизии. Новички оказались среди тех бойцов, кто уже имел боевой опыт. Новобранцев они принимали, как всегда, с юмором, подтрунивая над неопытной молодежью. Анатолий, глядя на них, обратил внимание, что по поведению такие бойцы выделялись среди вновь прибывших. Даже форма смотрелась на этих людях как-то по-особому: создавалось такое впечатление, что они как будто родились в ней. Отсутствие лишних и неловких движений в обращении с оружием и особая сноровка выделяли опытных бойцов из толпы. Они даже разговаривали какими-то незнакомыми фразами. Фронтовики, не первый день смотревшие смерти в глаза, могли моментально ориентироваться в любой обстановке. Это было заметно невооруженным глазом.

Дружинина назначили связистом в роту связи Тысяча сто шестьдесят седьмого стрелкового полка, снабдив его патронами к карабину, о которых он так беспокоился в Харькове. Кроме боеприпасов он получил новенький полевой телефон с катушкой. Слава богу, во время марша это имущество перевозилось в конной повозке – на себе такой груз далеко не унесешь. С наступлением темноты после пополнения новобранцами пешие колонны дивизии с повозками и техникой маршем выдвинулись к передовой по раскисшей от осенних дождей дороге. Путь оказался неблизким, и ночь для Дружинина была утомительно долгой.

Но вот наконец за спиной, на востоке, едва забрезжил рассвет. Уставшие от ночного марша люди подошли к речной переправе. Западный берег Днепра заметно возвышался над его восточной частью. Построенный наскоро свайный мост, на котором их торопили командиры, опасаясь немецких бомбардировщиков, заскрипел и закачался под ногами, когда по его доскам зашагали тысячи солдатских сапог и ботинок.

Киевская наступательная операция, начатая третьего ноября сорок третьего года, дала возможность советским войскам освободить столицу Украины – город Киев – и создать на западном берегу, по линии Днепра, важный стратегический плацдарм. Потерпев поражение на киевском направлении, германские генералы спешно перегруппировывали свои основные силы; в этот район фашисты стали стягивать резервы с других направлений. Цель перегруппировки заключалась в том, чтобы не дать возможности Советам накопить на плацдарме достаточно сил и средств, а также, подтянув сюда свои резервы, стабилизировать положение в районе Киева. Затем, перейдя в контрнаступление и разгромив противника, овладеть городом, а в дальнейшем ликвидировать данный плацдарм, восстановив тем самым свою оборону по Днепру. Эрих фон Манштейн, командовавший группой армий «Юг», значительно усилил свои группировки; наспех переброшенными силами он настойчиво пытался восстановить прежнее положение. Пятнадцатого ноября шестью танковыми дивизиями немцы перешли в контрнаступление в направлении шоссе Киев – Житомир. Буквально за неделю немецким частям удалось захватить город Житомир и вернуть себе часть территории на границе Киевской и Житомирской областей. Советские генералы в свою очередь также стали перегруппировывать войска, чтобы организовать прочную оборону. Для того чтобы отразить контрнаступление противника и усилить войска Первого Украинского фронта, на правый берег Днепра переправлялась Первая гвардейская армия. По ночам через Днепр тянулись бесконечные колонны различной бронетехники, людей, автомашин и конских повозок.

– Товарищ лейтенант!.. А как далеко нам еще идти? – задал вопрос своему новому командиру взвода Анатолий, когда от моста прошли еще несколько километров. – А то долго грязь месить как-то не очень хочется. Не мешало бы и отдохнуть, – подметил Дружинин, обращая внимание на то, как молодой офицер часто поглядывает на часы.

– Долго еще… долго! Как придем, так я вам первому об этом сообщу. А пока шагайте, товарищ рядовой, и не задавайте глупых вопросов. Сколько нужно, столько и будем идти, – строго ответил лейтенант, не желая объяснять новобранцу подобные мелочи. – Сейчас главная задача – быстрее до ближайшего леса добраться, – вглядываясь в чернеющую впереди колонны рощу, пробубнил себе под нос молодой офицер. Постоянно всматриваясь в небо, лейтенант заметно нервничал.

Этот маршрут колонна должна была пройти затемно – части дивизии запаздывали. И командиров не на шутку беспокоило обнаружение походного строя и техники немецкой авиаразведкой.

– А что, товарищ лейтенант?.. Сообщить, через какое время большой привал, – прямо-таки военная тайна?! Мне хотелось бы хоть примерно знать, сколько еще километров по этой грязи ноги волочить! – возмутился Анатолий, недовольный ответом своего командира.

– Отставить разговоры в строю! – крикнул лейтенант. – Шире шаг! Не растягиваться! – отдал команду своему подразделению молодой офицер, ускоряя ход.

«Не понимаю, зачем он про лес говорит?» – пробормотал Анатолий, поправляя ремень карабина.

– Ты когда-нибудь с такими разговорами на неприятность нарвешься, – предупредил Дружинина Никифор, шедший с ним в одной шеренге.

– А что, ему запрещено говорить, когда у нас привал, или он думает, что пока наша колонна на дневке стоять будет, я успею сбегать к немцам и рассказать им, куда нас молодой лейтенант ведет?! Нелюдимый он какой-то! – негодовал Анатолий, сожалея, что непосредственный командир слишком строгий.

– Ну, знаешь, тут и постарше его офицеры есть. А командиров, как и родителей, не выбирают, какого назначили – будь добр, почитай. Тем более нам из всех офицеров чаще с ним встречаться придется. Так что лучше иметь командира-друга, чем командира-врага, – назидательно советовал Никифор.

– Я смотрю, ты прямо как философ рассуждаешь. В институте небось учился?

– Институт!.. Тоже скажешь. Так, с горем пополам семилетку закончил – и шабаш. Я бы и в первом классе со школы сбежал, если бы не отец. Порол он меня, как сидорову козу, – учиться заставлял. Только что толку, закончил семь классов – и в колхоз помощником бригадира работать отправили, вот и вся философия.

– А у меня отец погиб, когда мне всего шесть лет отроду было, но мать ремнем порола, наверно, не меньше, чем тебя твой папаша; вот, правда, учиться не заставляла. Мы же без отца росли. А чтобы с голоду не умереть, работать приходилось, потому всего четыре класса и закончил.

– Воздух! Воздух! – послышалась предупредительная команда наблюдателей по колонне.

Здесь впервые Анатолий, как и многие его друзья, воочию увидел и на себе ощутил, что такое вражеский авианалет. Два немецких истребителя, обнаружив колонну, переваливаясь с одного крыла на другое, стали разворачиваться. Задрав голову, Анатолий наблюдал, как немецкие асы в красивом вираже заходят на курс для атаки его колонны.

– Твою мать!.. Какого хрена ты рот открыл и стоишь?! – кричал на него командир взвода, увидевший своего бойца, мирно наблюдающего за маневрами вражеских самолетов. – Вы что, не знаете, что нужно делать?! – орал он, сталкивая зазевавшихся людей с дороги.

– Так что делать-то надо? – невозмутимо спросил Анатолий. Только сейчас он заметил, что ездовые спешно уводят подводы прочь с дороги, а большинство опытных солдат разбегаются в разные стороны, открывая огонь из личного оружия по истребителям. Треск выстрелов по немецким самолетам загремел по всей колонне.

– Рассредоточиться всем! рассредоточиться! в лес бегом все! в лес! – разрывались в крике офицеры. В ярости они метались среди зевак, расталкивая любознательных новобранцев, решивших понаблюдать за действиями вражеской авиации. Раздраженные тем, что большинство молодых бойцов совершенно ничему не обучены, командиры негодовали. Пролетая над колонной в бреющем полете, «мессершмитты» обрушили на разбегающийся строй свинцовый град пушечных и пулеметных очередей, отрезвив тем самым беззаботные головы неопытных новичков. Ровные строчки смертоносного металла вспахивали сырую землю, раскидывая брызгами грязь. К ногам Дружинина упало несколько дымящихся гильз крупнокалиберного пулемета. Изо всех сил он рванул в сторону леса, где можно было укрыться за стволами деревьев. Вспоминая слова лейтенанта, только теперь он понял, про какой лес говорил офицер на марше. Достигнув спасительного укрытия, он со страхом в глазах наблюдал за каруселью смертельных атак, которую внезапно устроили им летчики люфтваффе. Обстреляв с нескольких заходов походную колонну из бортовых пушек и пулеметов, немцы для издевки помахали нашим солдатам крыльями и, выровняв в полете машины, безнаказанно улетели на запад. Командиры спешно стали собирать свои подразделения, рассредоточившиеся при атаке с воздуха вражеской авиацией.

По приказу Ставки верховного главнокомандования для маскировки перемещения войск на западный берег Днепра передвигаться личному составу и технике предписывалось только в ночное время суток. Не укладываясь в график, некоторые командиры позволяли себе нарушать данное распоряжение, за что могли понести жестокое наказание.

Построенным среди деревьев в две шеренги новоиспеченным бойцам командир роты, брызгаясь слюной, стал внушать азы боевой подготовки:

– Вас что, на курсах не обучали, что при налете вражеской авиации подается команда «Воздух!»? И что необходимо делать при этой команде – тоже не учили?! Так объясняю всем: если ваше подразделение во время подачи команды «Воздух!» находится на марше, то нужно, удаляясь от дороги в любое укрытие – яму, канаву или воронку, – открывать огонь по врагу из личного оружия. Или просто упасть мордой в землю и дождаться конца авианалета. Вам это понятно?! В том случае, если кроме атаки с воздуха на вас надвигается техника и живая сила противника, вам необходимо еще и окопаться, и чем глубже, тем лучше! Зарубите это себе на носу, – громко наставлял своих солдат командир, понимая, с кем он идет на передовую.

К утру следующего дня дивизия вышла на южную окраину города Киева, сосредоточившись в районе населенного пункта Вята-Почтовая. Полк, в котором служил Дружинин, еще не раз менял позиции. Его дивизия на короткий период передавалась в состав Сто седьмого стрелкового корпуса, раз за разом укрепляя и передавая без боя другим частям занятые рубежи. Но двадцать первого ноября она вновь вернулась в распоряжение своего Девяносто четвертого корпуса и маршем отправилась по маршруту Святошино – Королёвка – Забубенье.

Чем ближе полки приближались к линии фронта, тем отчетливее и громче слышалась артиллерийская канонада, при звуках которой неистово трепетало сердце. Словно раскатами грома рокотала передовая, освещая вечернее небо багрово-красным светом. Что-то загадочно-зловещее ощущалось в этих глухих и раскатистых звуках, отчего, часто глядя на запад, Анатолий желал хоть одним глазом посмотреть, что же происходит там, на передовой.

Поздним вечером двадцать пятого ноября полки прибыли в район населенного пункта Строевка с новой боевой задачей: сменить потрепанные в боях части Тридцатой стрелковой дивизии. Здесь же, в Строевке, расположился и штаб Тысяча сто шестьдесят седьмого стрелкового полка.

Из-за недостатка тяговой силы и плохой проходимости дорог артиллерия отставала. Заметно сказывалась нехватка подвижных соединений. В связи с этим не все артиллерийские дивизионы прибыли на боевые позиции, чтобы огнем своих батарей поддерживать наступающие стрелковые батальоны. Отставала не только артиллерия, не поспевали и тылы, и снабжение. А фашист давил… Постоянно контратакуя, немцы пытались вытеснить наши войска с занятого плацдарма. По данным разведки, в полосе обороны Девяносто четвертого стрелкового корпуса действовали части дивизии СС «Дас Райх», Второй полк дивизии СС «Адольф Гитлер», части Седьмой танковой дивизии, а также части Двести сороковой пехотной дивизии вермахта. Противник в этом районе сосредоточил до двухсот танков и бронетранспортеров с мотопехотой.

Темное небо над юго-западной окраиной села периодически освещалось яркими лентами ракет. С разных сторон доносились звуки пулеметной перестрелки; редкие выстрелы артиллерийских орудий и разрывы снарядов громыхали в пахнущем гарью и еще неизвестно чем влажном воздухе осени. Передовая, на которую так торопился попасть Анатолий, была совсем рядом. Но что-то страшное и тревожное от этих звуков отзывалось в глубине души, а страшнее всего была неизвестность. Зябликова сразу забрали на пост ночного дежурства; распрощавшись, друзья расстались. Прибывших людей накормили ужином и распределили на ночлег по пустующим домам местных жителей.

В доме, куда определили Дружинина, печь уже была растоплена. На добротном столе, отливая латунным блеском, стояла коптилка. Сооруженная из артиллерийской гильзы, она скупо освещала помещение. В просторной, чисто выбеленной крестьянской хате с небольшими оконцами пахло жилым домом, здесь было уютно, тепло и сухо. Посреди комнаты – широкая печь. Дневальный, сурово насупив брови, обломком доски ковырял горящие дрова в пылающей топке. Поленья приятно потрескивали. В углу комнаты – потемневшая икона, покрытая белым с красными узорами рушником. Земляной пол устлан грубой ржаной соломой. Возле разожженной печи люди развесили мокрую от дождя одежду, стараясь просушить портянки и обувь. Уставший от бесчисленных маршей по бездорожью, под постоянно моросящим дождем, Анатолий стал устраиваться на застеленном грубой соломой полу. Свернувшись калачиком и подсунув под голову вещмешок, он сразу заснул.

Ранним пасмурным утром прибывших людей покормили завтраком и после построения телефонистов распределили по подразделениям, в которых они должны были поддерживать связь. Вскоре стрелковый взвод, в который попал Дружинин, вышел на окраину села, где полным ходом шли оборонительные работы. В траншеях Анатолий увидел Зябликова.

– Здорóво, Никифор! – обрадовался он, увидев напарника. – Как ночь прошла, нормально?

– Нормально. Вот сейчас отдыхать пойду. Принимай пост, Толя! – крикнул Никифор, кивая на стоящий на краю траншеи телефонный аппарат. Дружинин успел перекинуться с другом всего парой слов. Поступил приказ обеспечить связь командира стрелковой роты с командиром батальона. Анатолий, хватая катушку и телефон, сопровождая ротного, потянул за собой полевой провод из блиндажа комбата на передок. Командиром четвертой роты, к кому приставили Дружинина телефонистом, был недавно назначенный на эту должность лейтенант Кирдяпкин. Возрастом молодой офицер был лет двадцати, с небольшими серыми глазами на слегка вытянутом лице потемневшим от суровых фронтовых будней. Он высок, строен, по характеру вспыльчив, хотя в нужную минуту, как настоящий командир, сдерживаясь, умел овладевать собой. Но, как ни странно, внимание Анатолия привлек не командир роты, а командир стрелкового взвода. Им оказался худощавый паренек, всего-навсего на год старше Дружинина. Младший лейтенант, стараясь не терять командирской выправки, был туго перетянут ремнями; держался молодой офицер пристойно и подчеркнуто строго. Его карие глаза из-под свода узких бровей смотрели несколько нерешительно; изредка на сухощавое лицо набегала робкая, растерянная улыбка.

– Не отставать! Шире шаг! – оглядываясь назад, периодически подтягивал свое подразделение командир. Ступал младший лейтенант размашистой походкой, бодро, но неуверенно. Его новенькой, с иголочки форме, перетянутой скрипящими кожаными ремнями, можно было только позавидовать. Анатолий, разматывая провод, старался не отставать от командира, посматривая то на офицера, то на вращающуюся катушку.

Проходя по узкой просеке, батальоны повзводно приближались к передовой. Всего через десять минут ходьбы лесная дорога вывела стрелковые подразделения на опушку, за которой через поле виднелось украинское село колхоза «Лисица». На краю леса командир роты построил своих людей в четыре шеренги и, оглядев внимательно своих людей, удалился вдоль строя, приказав Дружинину оставаться на месте. Оставшись без командира, младший лейтенант забеспокоился. Заметно нервничая, он окинул взглядом лежащее через поле село и посмотрел на то, как вели себя командиры других взводов. Было заметно, что молодой офицер сомневался в своих действиях. На передке он был впервые, а здесь, в строю, в его подчинении среди новобранцев были и те, кто был старше по возрасту, и воевали эти люди на фронте не первый год. Это обстоятельство явно тяготило его – вдруг он сделает что-то не так?! Пауза несколько затянулась. Сам не зная для чего, младший лейтенант вновь взглянул на соседний взвод, сурово сдвинул к переносице брови и, собрав волю в кулак, командирским голосом прохрипел:

– Товарищи красноармейцы! Слушайте боевой приказ! Перед фронтом наших наступающих батальонов – населенный пункт, в котором расположились фашистские захватчики! Мы своим взводом в составе двух батальонов, охватывая село с разных сторон, идем в наступление! Наша боевая задача – выбить противника…

– В атаку! Вперед! – прозвучала команда приближающегося командира роты, прерывавшая речь младшего лейтенанта.

– Взвод, в атаку, вперед! – скомандовал младший лейтенант, поднимая вверх пистолет. Строй, подчиняясь приказу командиров, ощетинившись штыками, выдвинулся в атаку. Под ногами снова противно зачавкала промокшая от дождей земля.

Отматывая с катушки провод, Дружинин продолжал идти рядом с командиром роты и взводным, которые шли сзади, за основной цепью своих солдат. Периодически бросая взгляд то на село, то на нашу наступающую пехоту, Анатолий наблюдал, как по команде офицеров шеренги, растянувшись на открытой местности, медленно приближались к населенному пункту. Редкие окрики командиров вскоре замолкли, а напряжение, повисшее над извилистой цепью наступающей пехоты, повергло Анатолия в состояние смертельного трепета. В лицах молодых и таких же неопытных, как он ребят, просматривался ничем не прикрытый страх. Не выдерживая душевного напряжения, некоторые из них оглядывались назад. Под мелким моросящим дождем над полем повисла гнетущая тишина. Это была тишина, рвущая нервы. В ней Анатолий слышал ровный, как на параде, чавкающий по разжиженному полю шаг солдатских сапог и ботинок, шуршание сматывающегося с катушки провода и стук своего сердца. Каждый шаг приближал его к неизвестности, отчего хотелось любым способом увеличить это расстояние, но оно, вопреки его желаниям, сокращалось.

И вот, когда до населенного пункта осталось около трехсот метров, из немецких укреплений, расположенных на окраине села, по нашей приближающейся пехоте ударили из всех видов оружия. От неожиданности и страха Анатолий вздрогнул. Дыбом пред ним поднялась земля. Глядя на то, как рядом на землю падали его товарищи, он в испуге закрыл глаза и, как его учил непосредственный командир, также упал на землю, прижавшись к мокрой траве щекой. Боясь вздохнуть полной грудью, он открыл глаза. Перед его взором, прошитый пулями, падал на землю младший лейтенант: он как подкошенный вздрогнул, упал на колени, а потом, склонив голову, свалился набок. Через минуту под ним зардела темно-красная лужица крови. Впервые в жизни Дружинин с ужасом наблюдал, как взрывной волной невероятной силы солдат как щепки разбрасывало на десятки метров. Как осколками разрывало людей на части, отрывало конечности, а раненые, глядя на свои изувеченные тела, в ужасе извергали дикие крики. В нескольких метрах от него лежал солдат с распоротым животом. Какими-то обезумевшими от страха глазами он осматривал лежащих рядом с ним людей. Как будто боясь, что кто-то увидит, что с ним произошло, молодой боец сгребал под себя руками свои окровавленные внутренности вместе с разорванным обмундированием, травой и грязью. Анатолий, скованный страхом, глядел на все происходящее вокруг и не понимал, что ему надо делать. Страшные увечья и людскую смерть так открыто он видел впервые. Гудела и стонала от разрывов земля, разрывающие сердце крики о помощи и стоны раненых погрузили его в ад, какого он ранее не видел и не представлял. Свист пуль, визг и разрывы летящих откуда-то сверху мин, взрывы артиллерийских снарядов порождали желание как можно глубже зарыться в землю.

– Вот сейчас! вот! вот! вот сейчас и меня убьют! вот сейчас! – шептал он, отчаявшись.

Сверху на спину и голову продолжали сыпаться куски земли и вырванные взрывами корни полевой травы. Все поле заволокло едким дымом, отчего неприятно щекотало в носу, сбивало дыхание. Какие только картины своего первого боя не рисовал в уме Анатолий и как только не представлял себе его с первых дней, как объявили войну, но такого ужаса он не мог представить даже в жутком сне. Мечтал Анатолий о том, как он будет ходить в разведку, как будет брать «языков» и как, проявляя образцы героизма, будет свершать подвиги, за что непременно будет отмечен наградами. Но это было там, далеко от передовой, а на самом деле здесь все оказалось иначе. Ужас представшей перед глазами картины вверг его в состояние лихорадочной дрожи. Зубы от страха и холода выбивали мелкую монотонную дробь. Казалось, что тело стало трясти и подбрасывать от земли так, что это было видно даже врагу из его укреплений. Пытаясь удержаться, Анатолий стал цепляться за сырую землю руками. Какая-то сила сковывала все тело, и оно отказывалось подчиняться сознанию. Медленно поворачивая голову, Дружинин стал осматриваться вокруг себя – никого из живых не трясло и не подбрасывало так, как его.

Минометный и артобстрел со временем стихли, лишь изредка противно стучал пулемет, когда кто-то на поле подавал признаки жизни. Анатолию казалось, что все поле усеяно трупами, а в живых осталась лишь горстка людей. Где-то рядом, справа от него, гремела канонада, шел бой. Но здесь, на поле, теперь стояла мертвая тишина. Он насквозь промок, шинель, пропитанная дождевой водой, набухла и казалась необыкновенно тяжелой.

Люди, имевшие за плечами боевой опыт, давно сползли в образовавшиеся от снарядов воронки, в которых можно было укрыться от пуль и осколков. Но Анатолий, боясь пошевелиться, до боли в животе вжался в землю и, притворившись мертвым, продолжал лежать на открытом поле; сохранить себе жизнь таким образом ему казалось надежней. За ненадобностью рядом лежали его телефонный аппарат с оборванным взрывами полевым проводом и карабин, из которого даже при желании невозможно было выстрелить. Не дождавшись поддержки своей артиллерии да периодически прижимаясь еще сильнее к земле, когда оживали вражеские пулеметы, Дружинин пролежал в поле, пока не стемнело.

Когда наступившая ночь скрыла красноармейцев от вражеских глаз, подбирая время между пусками осветительных ракет и пулеметными очередями, люди стали ползком выбираться на опушку леса, откуда началась их роковая атака. Унылой цепью потянулись в тыл раненые. Для кого-то из них, едва успев начаться, война уже закончилась, а кто-то, подлечившись, вернется снова в строй, чтобы вновь и вновь подниматься в атаки, преодолевая в себе удушающий страх. С сожалением Анатолий смотрел вслед угрюмой веренице людей, не зная, кого больше жалеть: убитых на поле боя солдат или их – страдающих от невыносимых болей раненых. Немного успокоившись и осмотревшись вокруг, он понял свою ошибку: там, на поле, ему только показалось, что в живых осталась горстка солдат, – это было не так. Постепенно к окраине леса стало стягиваться все больше и больше насквозь промокших и дрожащих от холода бойцов. Анатолия поражало то, что, опустившись в самые глубины ада, столько людей смогло остаться в живых.

В темноте леса Анатолий увидел ротного. Легко раненный в руку Кирдяпкин сидел на заваленном дереве, ругая на чем свет стоит нашу артиллерию и командиров. Заметив рядом с собой Дружинина, он приказал ему немедленно наладить линию связи. Анатолий сравнительно быстро нашел повреждение и через несколько минут на другом конце провода услышал голос своего коллеги. После перевязки, собрав волю в кулак, лейтенант стал разговаривать с командиром батальона. Не скупясь в выражениях, офицер решил не только доложить обстановку, но и выразить свое мнение о проведенной операции, на что вскоре получил не менее красноречивый ответ и мудрый совет от старшего по званию и должности «придержать своих вороных…». Эмоции раздраженного лейтенанта несколько поостыли, и теперь в его речи все чаще стали звучать фразы «Есть!» и «Так точно!». С блиндажа комбата поступил новый приказ: возвращаться на прежний рубеж.

В отличие от бывалых бойцов, новобранцы еще долго приходили в себя, прежде чем стали осознавать, что с ними произошло. Обдумывая произошедшее, Анатолий понял, что человеческая жизнь на войне ничего не стоит. Как кинопленка, резко оборвалась его мирная жизнь, и теперь на огромном экране явилась взору жуткая картина войны. Те, кто несколько часов назад были рядом, теперь навсегда остались на этом проклятом поле. По роковому стечению обстоятельств здесь погибли никогда не унывавший рыжий Сашка и баянист Семён.

Многое с годами забудется, сотрется из памяти, но свой первый бой Дружинин запомнит на всю свою долгую жизнь. А сейчас здесь, в глубине леса, оставшиеся в живых приводили себя в порядок, перевязывали раненых да с ужасом поминутно вспоминали этот трагически прошедший день.