Читать книгу На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 1 - - Страница 6

Пытаясь выдавить советские войска с занятого плацдарма, противник в направлении на Киев стягивал все больше и больше техники и людских резервов. Сюда же, к передовой, со всех концов нашей страны – из Средней Азии, с Дальнего Востока и из Сибири – прибывали все новые и новые эшелоны пополнения. Здесь, за Днепром, с той и с другой стороны фронта в жерновах адской машины перемалывались тысячи человеческих жизней.

Часть пополнения полка состояла из призывников из Средней Азии – это была в основном молодежь из Узбекистана и Туркмении.

– Как те ребята, кто не понимает русского языка, будут выполнять команды? Трудно им будет в боевой обстановке, пока научатся, – сокрушался Анатолий, обращаясь к Никифору, когда поздно ночью после первого в своей жизни боя взвод выдвинулся на новые позиции.

– Ничего… научатся. Ты же свой первый урок пережил?!

– Да! Теперь я твердо знаю, что при любом обстреле или бомбежке мордой в землю падать надо и глубже зарываться, да при этом еще и надеяться, что тебя не ранят или, хуже того, не убьют.

– Ну вот, видишь, кое-чему ты уже научился, а в бою-то был всего один раз.

– Мне этого сегодняшнего раза на всю жизнь хватит. Сколько буду жить, столько и помнить буду.

– Подожди, даст бог, еще насмотришься. Не забывай, что мы не на праздник приехали. Живы будем – думаю, нам еще и не такое придется увидеть.

– Ну спасибо на добром слове! Вот в чем ты велик, Никифор, так в том, что друга нужным словом в трудную минуту поддержать умеешь. А самое главное, я по адресу обратился.

– Пожалуйста. Если что, обращайся, всегда буду рад помочь.

– Я вообще-то беспокоился по поводу этих ребят, – кивнул Анатолий в сторону таких же, как он, новобранцев.

– Эти тоже военному искусству обучатся – кому повезет в живых остаться.

– Вот и дело в том – кому повезет?!

– Смотри, что мне вчера один старый связист подарил, – вдруг радостно воскликнул Никифор и вытащил из висевшего на поясе чехла коротко обрезанный и заостренный штык от трехлинейки.

– Ух ты! Хорошая штука для связиста! – удивленно воскликнул Анатолий. – Целый штык таскать неудобно, а с этим совсем другое дело! Тем более и чехол есть.

– Оказывается, раньше солдатам такие кожаные чехлы выдавали, чтобы на винтовке штык не таскать. Только потом этот приказ отменили. Знаешь, этот служивый рассказал мне, что его товарищ с полковым кузнецом за сахар договорился, чтобы тот им штыки обрезал и заточил. А чехлы он тоже где-то раздобыл, и они их под размер короткого штыка сами потом перешили.

– А товарищ твоего служивого куда делся, его что, убило?

– Нет, тяжело ранило. В госпиталь его друга отправили, на фронт он уже не вернется. Жаль, говорит, шустрый приятель был, с таким, как он, в жизни не пропадешь. Вот его штык он мне и подарил. Представляешь, я его совсем не знаю, а он мне с первой встречи подарок такой преподнес. Во дела!

– Да, история, – Анатолий похлопал Никифора по плечу.

Зябликов теперь шагал рядом, и Дружинин был рад тому, что они снова вместе.

Выяснилось, что вновь назначенный вместо убитого младшего лейтенанта командир стрелкового взвода оказался земляком и хорошим знакомым Никифора. Прибывший на фронт в июне сорок третьего года молодой офицер уже успел повоевать, был даже ранен, но после госпиталя опять вернулся на фронт. Пока взвод шел на свой рубеж обороны, земляки накоротке перекинулись обоюдными новостями.

Линия обороны полка была еще не настолько прочной, чтобы бойцы могли беззаботно приступить к своим обязанностям; друзьям пришлось еще долго трудиться саперными лопатками, прежде чем обустроиться на новом месте. Осваивая окопный быт, они до полуночи подготавливали себе ровики, соединяя их в общую извилистую траншею. Основная задача оставалась прежней: поддерживать связь командира роты с комбатом.

Утро следующего дня после завтрака продолжилось коротким артобстрелом немецких позиций. Как только отгремели последние залпы дивизионных орудий, в атаку поднялась наша пехота.

– Короткими перебежками – правый фланг, вперед! – поступила команда, и командиры отделений принялись поднимать людей в атаку. Часть солдат, перемахивая через бруствер, начала покидать траншеи. Небольшая сумятица, возникшая среди тех, кто плохо понимал русский язык, заставила командира взвода самому подключиться к организации атаки. Наконец, разобравшись, новобранцы выбрались из укрытий и короткими перебежками стали перемещаться в сторону немецких позиций.

Оправившись после нашего артобстрела, теперь ожили пулеметы и минометные расчеты врага. Несколько мин легли за линией нашей обороны. Но противный вой с каждой секундой стал нарастать, и вражеские снаряды стали разрываться все кучней и ближе, стремительно приближаясь к траншеям. Вот уже клубы вонючего дыма окутывают близлежащее пространство, а несметное количество смертоносных осколков с противным свистом пронизывает сырой воздух, вспарывая бруствер земляных укреплений. Поправив расчеты, немецкие минометчики перенесли огонь на линию, находящуюся впереди нашей обороны. Анатолий, пригибаясь при каждом разрыве, наблюдал, как мины стали рваться в рядах нашей атакующей пехоты.

– Ах ты ж, нечисть фашистская… – выругался он на врага, переживая за однополчан, попавших под минометный обстрел. И тут краем глаза он обратил внимание на Зябликова. Тот настойчиво дул в трубку телефона, ощупывая клеммы.

– Что случилось?

– Толя! У нас обрыв, – взволнованно сообщил Никифор, стряхивая с шинели куски земли. – Я побежал исправлять линию, – крикнул он, на ходу поправляя на спине закинутый карабин.

«Ага, побежишь!.. Здесь ползти – и то опасно, а ты побежишь», – подумал Анатолий, периодически вжимаясь в свой обустроенный накануне ровик. Нервно отсчитывая вслух секунды, он с нетерпением ждал возвращения напарника, наблюдая за полем боя и действиями первого взвода оказавшегося рядом.

Бойцы тем временем залегли. Теперь младшему лейтенанту, убедившемуся, что его подразделение в полном составе покинуло траншеи, требовалось правильно организовать атаку залегшего взвода; выждав паузу, взводный забрался на бруствер. Но не успел командир сделать и шаг, как за его спиной разорвалась вражеская мина. Младший лейтенант упал на край траншеи и, корчась от боли, стал скатываться вниз, зажимая правое плечо рукой.

– Санитара сюда! Санитара! Взводного ранило! – закричал один из бойцов пулеметного расчета. По окопу к раненому командиру стал пробираться санитар Сулейменов. Усиливая натиск, немцы начали артобстрел. Засвистели снаряды, вспахивая и поднимая вверх сырую землю. Атака нашей пехоты захлебнулась, бойцы возвращались на свои позиции, стаскивая в траншеи раненых.

– Ничего, товарищ младший лейтенант, мы еще повоюем. Рана не смертельная, навылет, – приговаривал Сулейменов, ловко перебинтовывая раненого офицера. Обстрел постепенно затихал. Анатолий наблюдал, как санитар помогал перевязанному взводному встать и идти, не понимая, как тот при таком ранении мог самостоятельно передвигаться. Осколок, зайдя младшему лейтенанту под лопатку, навылет вышел в районе ключицы. Но, вопреки предположениям Дружинина, командир в сопровождении санитара, ссутулившись и прижимая подвязанную руку к груди, медленно пошел в сторону медсанбата. Неожиданно на связь для ее проверки вышел Зябликов. «Слава богу», – подумал Анатолий и облегченно вздохнул. Вскоре появился и сам Никифор.

– Ну вот и я. Как ты тут? Живой?! – спросил напарник, лихо спрыгивая в траншею.

– Быстро ты! Я думал, что не скоро вернешься, – обрадовался пришедшему другу Анатолий.

– Миной провод порвало, вот тут, недалеко от нас, – махнув рукой в сторону тыла, похвастался о выполненном задании Никифор.

– Ты знаешь, что произошло, пока тебя не было? – спросил Анатолий, глядя в распаленное лицо напарника.

– А что тут произошло? – нахмурив брови, удивился Никифор.

– Взводного ранило, санитар его в медсанбат повел. Теперь твоего земляка опять в госпиталь отправят, – поспешил сообщить ему Анатолий. – И как он только при таком ранении в живых остался, да еще своими ногами пошел? – не переставал удивляться Дружинин.

– Да ты что?! Моего земляка, Саню?.. Ранило?! Да не может быть! – Никифор не верил словам Дружинина.

– Чего мне врать? Я сам лично видел, как мина разорвалась и как он упал раненый. А потом санитар перевязал его и в медсанбат повел… вот только что, – Анатолий указывал рукой в сторону тыла, куда увели раненого командира взвода.

– Во дела! Слушай, Толя, можно я сбегаю попрощаюсь с земляком? А?! Его наверняка в госпиталь отправят. Когда теперь с ним свидеться придется? Я быстро! Одна нога здесь, другая там, – заявил Зябликов и, не дожидаясь разрешения, побежал вслед за удаляющимся от передовой младшим лейтенантом. Санитары продолжали перевязывать раненых, уносили и уводили их в медсанбат. Убитых бойцов сносили в отдельные щели, накрывая плащ-палатками. Анатолий смотрел еще детскими глазами на этот ужас, кровь, страдания и смерть, осознавая, что такое война.

– Немцы!.. Всем занять свои позиции!.. – услышал команду Кирдяпкина Анатолий и насторожился. С переднего края немецких траншей показались танки и бронемашины; растянувшись за ними цепью, уверенно двигалась пехота. Атаку врага Дружинин видел впервые, по телу пробежали мурашки. С облегчением вздохнул, когда увидел прибывшего на пост Никифора, с ним он чувствовал себя увереннее. Сверкая огнями стволов, заговорили башенные орудия немецких танков. Над головой со свистом пролетело несколько осколочно-фугасных снарядов. Опять разрезаясь металлом, застонала земля. В ответ на атаку врага заработала и наша артиллерия, с глухим звуком выплевывали свой груз минометы.

– Подвинься, – обратился к Анатолию Никифор, спрыгивая в траншею. Только Дружинин подвинулся, чтобы выслушать друга, как среди грохота стрельбы и разрывов рядом с их ровиками раздался хлопок разорвавшейся мины.

– Ой… – тут же вскрикнул Зябликов, хватаясь за правый глаз. Из-под ладони потекла струйка крови.

– Что с тобой? – повернулся к нему Анатолий, пытаясь убрать в сторону его руки, которыми он зажимал рану.

– Сука… – матерился Никифор, мотая головой.

– Дай я посмотрю, что там у тебя, – торопился Дружинин, вытаскивая из кармана товарища перевязочный пакет. С трудом он успокоил раненого, и, когда Зябликов наконец убрал руки, Анатолий увидел на его лице вместо глаза зияющую рану. Сердце сжалось от боли.

– Что там? Глаз выбило, да? – требовал ответа Никифор. – Чего ты молчишь? Я им ничего не вижу! – негодовал его товарищ, морщась от боли. Невольно Зябликов руками пытался нащупать глаз, чтобы определить степень ранения, мешая Дружинину наложить ему повязку.

– Да не дергайся ты, дай я тебя спокойно перебинтую, – настаивал Анатолий, делая перевязку. Трудно было подобрать слова, чтобы как-то поддержать напарника. – Я не думаю, что тут что-то серьезное, просто кровью все затекло, вот глаз и не видит, – успокаивал его Дружинин, понимая, что глаз Никифор потерял навсегда. После перевязки Зябликов несколько успокоился и, казалось, уже смирился с тем, что произошло.

– В медсанбат тебе надо, Никифор, – заботливо порекомендовал Анатолий, заправляя повязку на его голове, – не дай бог, заражение начнется. С этим шутить не стоит.

– Да, надо идти, – невесело согласился Зябликов и с какой-то необыкновенной тоской посмотрел на Анатолия здоровым глазом. – На-ка вот, Толя, возьми себе на память, – предложил вдруг Никифор. Он расстегнул ремень и стал снимать с него обрезанный чехол для четырехгранного штыка. – Сам штык вóткнут под нулевой провод там, у телефонного аппарата, – поникшим голосом произнес Зябликов.

– Ладно тебе, Никифор. Он еще тебе самому пригодится, – пытался из вежливости отказаться Анатолий, – подлечишься в госпитале и вернешься. Чего ты сразу отчаиваешься и раздаешь нужные тебе вещи?

– Нет, Толя, комиссуют меня. Если бы левый, а то правый глаз выбило. Вряд ли я вернусь теперь на передовую. Бери… тебе он больше пригодится, чем мне, – настаивал Никифор, протягивая кожаный чехол. – Представляешь… а я у того связиста даже имени не спросил, – с сожалением произнес он.

После дежурных фраз и невеселых прощаний Никифор отправился в медсанбат. Только теперь Анатолий понял, что друг спас его от ранения или, хуже того, от смерти. Не попроси Никифор подвинуться, осколок принадлежал бы ему. По телу вновь пробежала легкая дрожь.

Бой продолжался; дивизионная батарея огнем своих орудий уже подбила бронетранспортер, и он, застыв на поле с пробоиной в передней части, коптил небо черно-серыми клубами едкого дыма. Резко дернулся и застыл на месте подставивший нашим артиллеристам свой украшенный крестом бок танк Т-3; прижатая к земле артминометным огнем вражеская пехота медленно попятилась назад.

Первый взвод, приготовится к атаке, – послышалась команда ротного. – Так боец – неожиданно обратился он к Дружинину, – ты тоже идешь в атаку. Будешь рядом с сержантом Артюшиным. От него ни на шаг не отставать! Понятно?!

– Так точно, товарищ лейтенант, – выпалил Анатолий, забирая с собой из траншеи телефон и катушку.

– В атаку, вперед! – прокричал Артюшин, заменивший на время командира взвода. Бойцы один за другим стали выбираться из траншей и короткими перебежками рванули в сторону атакующих немцев. Анатолий вместе с сержантом выбрался за бруствер и, не отставая от командира, двинулся в атаку. Рвались мины, свистели осколки и пули, но он, то падая на землю, то поднимаясь вновь, продвигался вперед. Фашисты, ожесточенно сопротивляясь, отступали.

Вот и крайние хаты северо-восточной части села Лисица; немцы, укрываясь за стенами домов и хозяйственными постройками, упорно отстреливаются. Там, где возможно, они используют окна зданий как амбразуры дотов. Темп атаки заметно стал спадать. Дружинин неотступно следует за Артюшиным, наблюдая, как он, быстро ориентируясь в обстановке, успевает отдавать команды и стрелять короткими очередями из своего ППШ. Укрываясь от усилившегося огня противника, они с сержантом ворвались в один из дворов. Артюшин неожиданно пропал из вида, и Анатолий стал осторожно пробираться среди саманных сараев. Сзади грянул взрыв, Дружинин невольно оглянулся назад, а когда повернул голову обратно, обомлел: он чуть не уперся в спину немецкого солдата. Кожаные ремни портупеи поверх серой шинели, ранец и ребристый цилиндрический футляр противогаза оказались прямо перед его глазами. С карабином на изготовку фриц пятился назад. Растерявшись от неожиданной встречи, держа в правой руке карабин, а в левой – катушку с проводом, Дружинин замер. Упершись взглядом во вражеский затылок, Анатолий что-то хотел закричать. Он уже раскрыл рот, напряг мышцы гортани… но тут фашист резко повернулся, и на миг они встретились глазами. В растерянности Дружинин продолжал стоять перед фрицем с раскрытым ртом; язык прилип к нёбу, и им невозможно было пошевелить. Жизнь Анатолия здесь бы и оборвалась, если бы вовремя не подоспел Артюшин. Короткой очередью сержант скосил фашиста, и фриц, прошитый пулями автомата, разворачиваясь вполоборота, упал.

– Рот не разевай, боец, пока тебя как куропатку не подстрелили, – злобно бросил Артюшин, продолжая крутить головой, как сова. Немцы, оправившись, усилили огонь, и наша пехота, отстреливаясь, попятилась назад.

– Напирает, сука… – выругался сержант, бросив из-за угла дома гранату. – Отходим! – подал он команду, продолжая палить из ППШ. Подбирая раненых, батальоны стали отступать на прежние позиции. Немец осыпал отходящую к своим траншеям пехоту градом мин и снарядов, так что казалось, живым до своих рубежей уже не добраться. Но вот и спасительная линия нашей обороны. Анатолий под громкие крики, мат, поминание Гитлера, черта и его матери спрыгнул в спасительную траншею. Отдышавшись и установив телефон, он присел на корточки, чтобы перевести дух. Перед глазами то и дело мелькало лицо немецкого солдата.

«Не зря Бондарев говорил: не убьешь ты – убьют тебя», – вспомнил Анатолий наказ сержанта в Тоцком учебном лагере.

– Командирам отделений доложить о погибших и раненых, – дал команду Артюшин, бросив сочувственный взгляд на Дружинина. Анатолий поднялся на ноги, понимая, что, не окажись рядом сержанта, он остался бы трупом там, на окраине села.

– Что, связист, растерялся?! – воскликнул Артюшин, но уже не так злобно, как во дворе дома.

– Да, товарищ командир, сробел малость, – признался Анатолий, стыдясь осуждения.

– Страшно, говоришь?.. Ничего! Это первый раз так, когда лицом к лицу с фашистом встречаться приходится! Не бзди! Знай, что фриц нашего брата боится поболее, чем ты его. И это потому, что не мы к нему в дом с войной пришли, а он к нам приперся. Мы с тобой за свою землю воюем, за матерей, за сестер да детишек своих, потому и правда за нами. И он – фашист – знает это дело! Оттого и страшнее ему, чем тебе, – давал наставления Артюшин, прищуривая глаза.

Была в этих глазах и ненависть к врагу, и какая-то отеческая забота к неопытному Дружинину. Слушая его, Анатолию уже не было так стыдно за свою растерянность.

– Ты взрывов да свиста пуль шибко не пугайся. Если их слышишь – они не твои. Свою пулю ты не услышишь, – смеясь, закончил свою речь сержант, и его смех развеселил людей. Посыпались шутки, присказки, уже никто не обращал внимания на обстрел. Обернулись бойцы, когда заметили идущих на позиции молодых солдат в сопровождении политрука.

Капитан лет тридцати пяти шел уверенной поступью, невзирая на затихающий артминометный обстрел. Во всем его облике просматривался образ бывалого воина. На его фоне шагающая впереди молодежь выглядела совсем не по-военному. Анатолию показалось, что кого-то из них он вчера уже видел в составе этого взвода. Безоружные, они по проходу прошли в траншею и, скучившись, сконфуженно стояли, переминаясь с ноги на ногу. Анатолий сразу и не понял, что произошло; в недоумении он смотрел то на стоящего рядом с ними капитана, то на растерянных бойцов. Лица этих людей бледны; понурив головы, они стыдливо отводят глаза.

Анатолию самому стало как-то неловко в этой ситуации. Не знал он, что некоторые из вновь призванной молодежи после вчерашнего боя в испуге разбежались по окрестностям лесного массива. Командованию об этом происшествии стало известно. И уже утром для несения заградительной службы и прочесывания леса командиром полка из взвода автоматчиков был создан заградительный отряд в количестве двадцати человек. Перепуганных людей долго искать не пришлось. В страхе сбежавших с передовой бойцов отряд обнаружил тут же, в лесу. По закону военного времени их, конечно же, могли привлечь к трибуналу. Но не стали ни комполка, ни политрук вершить над ними суд за временную слабость и малодушие. Для начала их в штабе полка отчитали, как нашкодивших первоклассников, а потом капитан привел их непосредственно в траншеи. Стоя перед однополчанами, солдаты, краснея от стыда, прятали глаза.

Кирдяпкин, как положено по уставу поприветствовал капитана и доложил о положении дел в роте.

– Здравия желаю, Федор Васильевич, – поприветствовал командира роты политрук, крепко пожимая лейтенанту руку. – Как жарковато у вас сегодня? – задал он улыбаясь вопрос, кивая в сторону немцев.

– Да, товарищ капитан, жарковато, – соглашаясь ответил Кирдяпкин.

– Что беглецов вчерашних привели, – спросил лейтенант, указывая на скучившихся бойцов.

– Да привел, – вздохнув ответил политрук и поправив шапку обратился к присутствующим.

– Товарищи красноармейцы и командиры, – после приветствий громко обратился ко всем политрук полка, – прошу обратить внимание вот на этих товарищей, – указывал пренебрежительно рукой капитан на стоящих рядом с ним новобранцев, – перед вами стоят далеко не герои и не доблестные воины Красной армии, а наоборот, трусы и, я бы сказал, дезертиры. Эти люди, подвергнувшись панике и малодушию, после вчерашнего боя позорно сбежали с передовой. Проявив трусость, они предали своих товарищей, то есть вас всех, кто здесь находится, – в знак подтверждения своих слов капитан обвел рукой присутствующих в траншее людей. – Более того: они предали свою Родину и весь наш советский народ, наших матерей, отцов, сестер и братьев. Стыд и позор! Они опозорили честь наших доблестных воинов, тех, кто, проливая кровь в борьбе с фашистскими захватчиками, не щадя своей жизни, защищает нашу Родину. Командованием и партийным руководством полка, а также руководством комсомольской организации принято решение вынести этот вопиющий случай на всеобщее обсуждение, – ровным и уверенным голосом произносил свою речь капитан. – Вот как вы, товарищи, решите, так и будет. Судьба этих людей в ваших руках: решите предать их суду трибунала – значит, они пойдут под трибунал. Оставите на поруки – значит, здесь, в траншеях, рядом с вами они будут кровью искупать свою вину.

Поставив вопрос на обсуждение, капитан прекрасно знал, что вряд ли найдется в роте или даже в батальоне тот человек, кто этих еще не обстрелянных в боях пацанов отправит под суд. Но для порядка и в назидание провинившимся требовалась такая процедура.

Стоя рядом с капитаном, ротный, как показалось Дружинину, был осведомлен в затее политрука. Скрывая улыбку он умышленно молчал, давая возможность бойцам самим во всем разобраться.

– Товарищ капитан, – первым подключился к обсуждению сержант Артюшин, – я думаю, они вовсе и не струсили. Просто пацаны растерялись в первый в своей жизни день на передовой. Они же еще, так сказать, не обстрелянные… ну что с них взять? – с пониманием и со снисходительностью заступился за молодежь опытный фронтовик. – Первый в своей жизни бой тяжело выдержать. Вы же сами знаете, товарищ капитан, – перемещая за спину автомат, убедительно говорил сержант.

– Конечно… молодые еще, растерялись. С кем не бывает?.. – стали заступаться за молодежь бывалые фронтовики.

– Знаю, что тяжело, но другие же не сбежали, – для правдоподобия задуманного спектакля продолжал настаивать политрук.

– Товарищ капитан, что нам их осуждать? Наверняка они уже осознали свою ошибку и готовы искупить свою вину. А мы постараемся помочь им, поддержим ребят… Что их под трибунал-то сразу – необстрелянных? – подключился к защите командир отделения роты связи Мендрик. – Пусть они сами покаются в содеянном и, взяв в руки оружие, бьют врага вместе со всеми, – предложил он.

– Но они же молчат! – возмутился капитан, – может, они и не хотят воевать! – умышленно подводил разговор политрук к тому, чтобы опереться на осознание вины сбежавших с поля боя.

– Чего вы молчите, как в рот воды набрали? – стал напирать на новобранцев Мендрик.

– Осознали мы… Искупим вину… Будем бить фашистов… – неуверенно затараторили беглецы.

«Ну наконец-то. Что и требовалось доказать», – вздохнув, подумал капитан, но виду, что доволен происходящим, не подал.

– Так, с вами понятно. А как вы, товарищи, к этому отнесетесь? Простим их на первый раз или все-таки пусть ответят, как положено по закону?.. – окидывая взглядом бойцов, строго спросил капитан.

– Конечно, надо простить… Присмотрим за ними… Пусть берут в руки оружие и идут бить фашиста… Конечно, пусть остаются и идут воевать… – загудела траншея.

– Значит, так тому и быть, – решил капитан и в знак согласия покачал головой. – Ну смотрите!.. – погрозил он по-отечески пальцем. – Имейте в виду: это в первый и в последний раз. Пощады вам больше не будет. Скажите спасибо вашим товарищам, что они поручились за вас.

– Идите получайте свое оружие – и в бой, – распорядился политрук.

– Есть получить оружие, – в один голос прокричали на радостях беглецы и со всех ног рванули к оружейному складу полка. Воодушевленные благополучной развязкой, люди ободрились. Под шутки и смех зашелестела газетная бумага, стали закручиваться цигарки.

– Товарищ капитан, может, нашего табачка закурите? Наша-то махорочка солдатская поядреней ваших папиросок будет, – с улыбкой предложил политруку Артюшин и протянул кисет.

– Ну что же, если так хорошо предлагаете, не откажусь, – засмеялся капитан, принимая угощение. – Табачок хороший… Да! До печенок достает…

Посыпались шутки солдат, довольных тем, что политрук никогда не чурался общения с простыми людьми. Любили его бойцы, он им был как отец родной, заботился, за их спины не прятался; бывало, и сам поднимал солдат в атаку. В период затишья не донимал их лишней политической болтовней, не изрекал патриотических лозунгов и призывов к самопожертвованию с нагромождением громких и непонятных фраз. Говорил простым, доступным каждому солдату языком и, самое главное, горячку никогда не порол. Вот и сегодня капитан постарался сделать все, чтобы не отправлять еще не обстрелянных пацанов в штрафную роту, а решить этот вопрос проще, на месте, в траншеях.

Еще дважды батальоны поднимались в отчаянные атаки, и дважды приходилось возвращаться на исходные рубежи, увеличивая число раненых и убитых. Но теперь Анатолий чувствовал себя уверенней. Тверже и решительней стали его мысли и действия. Страх несколько притупился, да и не так часто он стал кланяться взрывам, свисту пуль и осколков.

Во второй половине дня с тыла вдруг послышался быстро нарастающий надсадный гул моторов. Дружинин повернул голову назад – дымя выхлопными газами, к траншеям приближалось три наших танка.

– Ну что, товарищи… проверим на вшивость фашиста?! – задорно крикнул появившийся в траншеях комбат. – Четвертая рота, приготовиться к атаке! – приказал старший лейтенант, продолжая оценивать боевую обстановку. Восточные черты лица выдавали в нем степняка. Анатолий услышал в речи комбата знакомый акцент. «Скорее всего, мой земляк», – подумал он.

Борамбай Тулепов действительно был казах по национальности, но родом из далекой Омской области.

Увидев командира батальона, Анатолий засуетился. Ему все время казалось, что он не справится с должностью телефониста. Одно дело, когда рядом с тобой сержант, а другое – командир батальона; стыдно будет перед людьми, если у него не получится, а тут, как назло, Никифора тяжело ранило – с ним было надежнее. Рядом с комбатом в траншее появился лейтенант из полковой артиллерии.

– Связист с тобой? – обратился комбат к лейтенанту-артиллеристу.

– Так точно! Он сейчас будет, – заметно волнуясь, ответил лейтенант. Очевидно, телефонист задерживался, и лейтенант нервничал перед командиром.

– Злости не вижу в твоих глазах, солдат, взбодрись, не на прогулку идем, – выпалил комбат и хлопнул Анатолия по плечу. – Сейчас тебе напарника дадут, он будет рядом с лейтенантом из полковой артиллерии, а ты со мной. И смотри, от меня ни на шаг! Будешь держать связь с командиром полка! Понял?

– Так точно, товарищ старший лейтенант! Быть рядом! – отчеканил Дружинин, сдерживая волнение. Прибежавший из штаба батальона связист передал ему другую линию. Накинув через плечо ремень телефонного аппарата и держа в руках новую катушку, Анатолий ожидал дальнейших распоряжений.

– Ну и где ваш телефонист, товарищ лейтенант?! Немедленно обеспечьте себе связь! – разгневавшись, требовал Тулепов. – Немцы что, будут ждать, пока ваш связист придет?! – не унимался комбат.

– Понял! Товарищ старший лейтенант, сейчас будет, – козырнул артиллерист, убегая в блиндаж. Через секунду из бревенчатого укрытия, поправляя шапку, выбежал боец, которого лейтенант вслед осыпал бранью за нерасторопность.

– Илья, – тихо сказал солдат, протягивая Анатолию мягкую, по ощущениям совсем не мужскую руку. Дружинин не сразу понял, что сказал ему напарник.

– Илья меня зовут, – улыбнулся боец.

– Толя.

– Анатолий, значит. Будем-таки знакомы…

– Приготовиться к атаке! – громко огласил приказ Тулепов, запихивая пистолет в кобуру. Теперь в руках офицера красовался новенький ППШ, а его кожаный поясной ремень тяжело оттягивали запасные диски. Анатолий, преодолев растерянность перед офицером, настроился на очередной рывок.

– В атаку! Вперед! – как гром прогремела команда. Пропустив танки, рота ринулась в бой. Дружинин вместе с новым напарником под свист пуль рванули по полю короткими перебежками.

Анатолий не осознавал ни себя, ни своих действий, страх куда-то исчез, и только одна-единственная цель стояла перед ним: добраться живым до позиций врага, а там ворваться в его траншеи и…

Рядом с комбатом, то падая на землю, то перемещаясь по-пластунски, то поднимаясь вновь, он прокладывал кабель, обеспечивая связь. Нестерпимо мешали передвигаться висевший сбоку телефонный аппарат и катушка, которую он тянул за собой, сматывая с нее провод. Каждая секунда на открытом поле под градом вражеских пуль, мин и снарядов казалась Анатолию такой длинной, как вся его жизнь.

Немцы, вернувшись в траншеи, которые проходили за первой линией редких домов села Лисица, продолжали отчаянно сопротивляться. Через множество коротких рывков ряды красноармейской пехоты были в одном броске от позиций врага. Преодолевая изувеченные взрывами заграждения из колючей проволоки и смяв боевое охранение, которое на совесть проутюжили наши танки и артиллерия, они оказались у переднего края фашистских укреплений. В ход пошли гранаты. До вражеских траншей – считанные метры. Теперь над головой не свистел, а сплошным потоком гудел веер пулеметных очередей. В сырую землю спереди, сзади и по бокам с жутким звуком, разворачивая сырую землю, впивались пули.

Среди грохота, криков красноармейцев и бесконечной стрельбы Дружинин стал слышать и обрывки немецкой речи. Еще один отчаянный бросок – и теперь бой продолжался непосредственно в окопах противника. В ход пошли ножи, штыки, слышались отчаянные крики, мат, выстрелы в упор. Жуткая резня шла не на жизнь, а на смерть. Все это смешалось здесь, в извилинах траншей, где природный инстинкт срабатывал быстрее мысли. Малейшая ошибка, замешательство – и все, смерть! От такого зрелища волосы вставали дыбом.

Слева от Анатолия первым прыгнул в немецкие окопы комбат. Подражая примеру командира, ринулся в укрепления врага и он, оставив на бруствере катушку. Едва его ноги коснулись дна достаточно широкой траншеи, как перед ним возникла огромная фигура немецкого солдата. Глаза матерого фашиста были полны гнева, перекошенный от ярости рот что-то кричал. Только Анатолий неловко попытался отразить вражеский удар, как одним ловким движением немец выбил из рук его оружие, и карабин Дружинина, описав дугу, отлетел в сторону, упав рядом с катушкой.

«Нападать надо было, а не обороняться! Эх ты!..» – прощаясь с жизнью, ругал себя Анатолий. В голове яркими молниями стали пролетать эпизоды наставлений его командиров. Тоцкий лагерь и слова Бондарева: «Если бой идет в траншеях, здесь места для маневра мало, особенно не развернешься, потому и сноровка должна быть особенной, не убьешь ты – убьют тебя!» Крик Артюшина во дворе хаты: «Рот не разевай, боец!» Назидательный окрик комбата перед атакой: «Злости не вижу в твоих глазах, солдат, взбодрись, не на прогулку идем!» Все это в голове промелькнуло так быстро…

От жуткого страха перед смертью Дружинин сжался в комок. Вдавливая голову в плечи, он вдруг увидел, как подскочивший ему на выручку комбат с разворота влепил фрицу в челюсть прикладом своего ППШ. Анатолию даже показалось, что среди шума боя, выстрелов и отчаянных криков он смог услышать, как треснула челюсть немецкого солдата. Дух захватило от произошедшей сцены, но голова заработала яснее, что привело его в то состояние, которое требовалось при таких обстоятельствах. Только Тулепов короткой очередью пристрелил фашиста, как сзади на него навалился другой, и они слились с ним в жестокой схватке. Теперь Анатолий понимал, что ему нужно немедленно спасать своего командира. Одним движением он сбросил с себя телефонный аппарат, но была другая проблема: не было в руках оружия. Тогда он схватил то, что было совсем рядом: маузер фашиста, которого застрелил Тулепов. Сама обстановка, в которой оказался Анатолий, заставила крепко сжать в руках трофейный карабин. Прямо у его ног возникла спина немецкого солдата, нависшая над телом комбата. Страх за жизнь командира породил в душе то остервенение, от которого он, не помня себя, с диким воплем вонзил штык маузера в спину врага. В стенаниях немец обмяк, и Тулепов, скидывая фашиста с себя, как-то выразительно взглянул на Дружинина. Анатолий протянул командиру руку и помог ему встать.

– Все в порядке, солдат! Вперед! – крикнул комбат.

Возбужденный боем Дружинин с трофейным оружием в руках двинулся по траншее впереди командира. Он успел сделать только один выстрел; перезаряжать карабин не было времени. В исступлении Анатолий бил прикладом, колол штык-ножом, что-то кричал, уворачивался от ударов, и теперь ему ничего не мешало: ни телефон, ни катушка. Перед глазами мелькали искаженные лица в немецких касках, ужас в глазах незнакомых ему людей, и ощущалась какая-то свирепая ярость, которая таилась где-то внутри, а теперь, пробудившись, неустанно двигала им. Дикий нечеловеческий взгляд цеплялся в первую очередь за то, что могло угрожать его жизни. Немыслимый звериный инстинкт подсказывал, как нужно действовать там, где на осмысление своих действий требовались сотые доли секунды. Необыкновенная сила в мышцах была в сотни раз выше той, которой он обладал ранее. Как лев, вырвавшийся из клетки, трофейным оружием он прокладывал себе путь вперед, нещадно круша своего врага.

Не выдержав отчаянного натиска нашей пехоты, немцы отступили. По заранее подготовленным проходам противник спешно покидал первую полосу своей обороны. Не до конца осознавая происходящее, Анатолий рассматривал фашистские траншеи, тут и там заваленные трупами наших и немецких солдат. В этой схватке повезло не всем. Стиснув зубы, он продолжал стоять, сдавливая железной хваткой добытое в бою оружие.

– Боец, очнись! Что с тобой? – окликнул его Артюшин. Слова сержанта вернули его в действительность.

– Все нормально, товарищ сержант. Я в порядке, – откликнулся Дружинин.

– А ты молодец! В этот раз не сробел, – похвалил его командир стрелкового отделения. – Где твой телефон? – спросил он, обращая внимание на связиста, стоящего с немецким карабином в руках. Только теперь Анатолий понял, что где-то далеко от этого места бросил телефон и катушку. Нервно оглядываясь вокруг, он стал искать глазами вверенное ему имущество; немецкие траншеи зигзагами тянулись с юга на север. Наконец в тридцати метрах от себя он увидел Илью. Его напарник, установив оба телефонных аппарата на край траншеи, налаживал связь. Анатолий, переступая через трупы убитых, подошел к товарищу. По дну траншеи в вырытых нишах и наверху валялись предметы прежних обитателей этих рубежей: котелки, ложки, противогазные футляры, каски, оружие с разбитыми ложами и прикладами, бесчисленное количество стреляных гильз. Здесь протекала окопная жизнь немецких солдат.

– Я никак не могу понять!.. И что это ты, Анатолий, таки в атаку пошел?! – возмущенно удивлялся Илья, пожимая плечами. – Мы с тобой, Толя, телефонисты! Наше дело – поддерживать связь! Вот скажи мне: и что я буду делать с двумя телефонами, если тебя ранят или, не дай бог, убьют? – негодовал напарник, разводя в недоумении руками. Его черные навыкате глаза от возмущения стали необыкновенно большими. – Штык свой давай, надо же наконец нулевой провод на твоем аппарате заземлить, – требовал Илья, закручивая на катушку отмотанную ранее лишнюю длину провода.

Выслушивая роптание своего напарника, Анатолий обратил внимание, что в его возмущении совсем отсутствовало чувство гнева или злобы. Скорее наоборот, Илья был озабочен тем, с какой беспечностью Анатолий относился к собственной жизни. И такая забота трогала его до глубины души. Выслушав с улыбкой назидания товарища, Анатолий зачем-то схватился за штык-нож трофейного карабина и тут же одернул руку назад: лезвие ножа было в какой-то неприятной слизи.

– Фу, какая гадость!.. – выругался он, откинув маузер на бруствер траншеи. – Зачем я вообще за него схватился? – возмутился Анатолий, вытирая ладонь о подол шинели. Отстегнув от пояса подаренный Зябликовым штык, он воткнул его в землю у аппарата и занялся своими прямыми обязанностями. Продолжая осматриваться вокруг, Анатолий только теперь по-настоящему пришел в себя, осознавая весь ужас произошедшего. «Не зря там, в Тоцком лагере подготовки, Ломакин привлек меня к тренировкам по рукопашному бою, – подумал Дружинин, – пригодилось!» Неприятный озноб прокатился по телу, отчего заметно стали дрожать руки.

– Закрепиться на позициях!.. – требовал комбат. Раздавая распоряжения, Тулепов бегло прослеживал взглядом исполнение своего приказа. Смуглое лицо старшего лейтенанта напряжено. В узких разрезах карих глаз блестели огоньки. Левый рукав его ватной куртки разрезан, очевидно, вражеским штык-ножом. – Командирам взводов доложить о потерях! – кричал Тулепов, продвигаясь по траншее к телефонистам.

На занятой вражеской позиции кипела работа. Среди бойцов и офицеров суетился командир четвертой роты. Размахивая пистолетом, он расставлял людей по позициям. Санитары перевязывали раненых, уводили их в блиндажи. Погибших бойцов укладывали в щелях. Убитых немецких солдат складывали отдельно.

– Ну что, связист, живой? – спросил Анатолия подошедший комбат. – А ты настоящий боец! Воюешь так, как будто всю свою жизнь на фронте пробыл. Молодец! – подмигивая, похвалил его Тулепов. – Только запомни на будущее: твоя первоочередная задача – обеспечивать своего командира связью. Вот что я буду делать, если тебя убьют или тяжело ранят? – смотрел на него комбат искрящимися глазами. Анатолий виновато молчал. Тулепов прекрасно понимал: не окажись рядом Дружинин, кто знает – смог бы он в одиночку справиться с навалившимся на него фашистом?.. – Ладно, это, как я уже сказал, на будущее. А так – молодец, конечно! Сколько немцев убил? Не считал?

– Не знаю, товарищ старший лейтенант, – скромно пожимал плечами Анатолий, не понимая, о каких убитых немцах тот спрашивает. Дружинин в этот момент перекинул через голову свой карабин и взял в руки немецкий маузер, которым несколько мгновений назад крушил врага. Он обратил внимание на две небольшие царапины на прикладе и с недоумением стал их рассматривать.

– Что, не поймешь, отчего бывают такие повреждения на прикладе? – спросил, улыбаясь, комбат.

– Я вот смотрю, они свежие… – заметил Анатолий, разглядывая трофейное оружие.

– Это царапины от немецких касок. Когда фашисту бьешь по зубам прикладом, то приклад, соскакивая, бьется о край его каски. Отсюда на нем и появляются такие отметины, – объяснял Тулепов причину повреждения. Но Анатолий ничего не помнил. Все было как в кошмарном сне. Наверное, мозг специально в таких случаях стирает из памяти страшные картины, чтобы уберечь человека от жутких воспоминаний.

– Странно!.. Я ничего не помню, – удивился Анатолий, пытаясь напрячь память.

– А это и к лучшему! Не помнишь – и дай бог. Лучше будешь спать, поверь мне, – убедил его комбат. – Давай мне Калугу, – требуя связь с командиром полка, Тулепов протянул руку. Анатолий установил на край окопа телефон. Связавшись со штабом, он подал командиру трубку телефонного аппарата. Немцы усилили минометный и артиллерийский обстрел; после нескольких предложений комбат нервно стал повторять: – Алло! Алло!..

Дружинин засуетился – что-то не так…

– Связь давай мне, боец! Связь! – крикнул командир, возвращая трубку.

Анатолий, не задумываясь, положил ее на аппарат и, схватив провод, пополз исправлять повреждение. На перепаханном снарядами поле то там, то здесь лежали мертвые тела наших и немецких солдат. После нескольких упавших впереди снарядов Дружинин, не выпуская из рук провода, продолжал ползти по-пластунски, стараясь быстрее обнаружить обрыв. Пули, посвистывая, как голоса певчих птиц, ложились то справа, то слева, впиваясь в землю.

– Быстрее, быстрее, – торопил себя Анатолий. До своих позиций, откуда началась атака, было еще далеко. Вражеские снаряды стали взрываться реже, и он короткими перебежками вдоль провода двигался дальше по направлению к прежней линии обороны. Телефонный кабель скользил по ладони, оставляя на ней небольшие кусочки раскисшей грязи. Мешала бежать сумка с противогазом, которая при беге со спины смещалась вперед. По правой ноге хлопала саперная лопатка, вызывая желание сбросить с себя весь лишний груз. Недалеко от своих траншей Анатолий обнаружил обрыв. Оглядевшись вокруг, через несколько метров он нашел другой конец провода. Ликвидировав повреждение и убедившись в том, что линия исправна, Анатолий отправился обратно.

Холодало. Багровое солнце опускалось к закату. Промокший, грязный, в копоти Дружинин приближался к окопам, недавно отбитым у врага; теперь их ровняли с землей немецкие минометы и артиллерия. Наши танки, вышедшие с пехотой в атаку, маневрируя в складках местности и за сельскими строениями, вели ответный огонь по немецким позициям. Над траншеями грохот стоял неимоверный. С треском слева разорвался 75-миллиметровый снаряд, лицо обдало жаром, сверху на шинель посыпалась земля. Удушливый запах немецкого тола моментально заполнил траншею. Звонкая россыпь мин, укладываясь в шахматном порядке, противно резала слух. Одна из них шлепнулась совсем рядом, обрызгав его грязью, сбив дыхание тротиловой вонью. Немецкие крупнокалиберные пулеметы долбили короткими очередями, и веер пуль, летевший с вражеской стороны, распахивал землю перед траншеей, пролетал над головой, впивался в бруствер. С трудом пробираясь под шквальным огнем, Анатолий наконец добрался до своего поста. Но увиденное совсем не обрадовало взор. Присыпанный землей телефон, как и прежде, стоял на краю окопа. Попавшая в траншею немецкая мина разворотила его и своим осколком смертельно ранила в голову напарника. Илья с искаженным лицом корчился в судорожных муках.

– Связь! Связь! Давай мне, боец! – пробираясь по траншее, кричал комбат. Дружинин схватил трубку телефона и протянул ее командиру; мучаясь от безысходности, он пытался оказать помощь своему раненому напарнику.

– Огнем дивизионной артиллерии поддержите, товарищ полковник! – просил комбат. – Нам до темноты еще немного продержаться надо. Немцы сейчас в контратаку могут пойти, мы не выдержим, потери большие, – кодовыми словами информировал он командира полка. Через минуту разговор закончился, и комбат, придерживая телефон левой рукой, положил трубку обратно.

Он бросил сумрачный взгляд на Илью, чья перевязанная голова лежала на коленях у Анатолия.

– Ничем ты ему теперь не поможешь, он мучается в предсмертных конвульсиях. Жаль парня. Сколько их, таких, как он, сегодня полегло?.. Порой вечером отправляешь оперативную сводку в штаб полка и представляешь себе, сколько матерей там, в тылу, слезами умоются, когда получат похоронки на своих сыновей. Да так тяжко на душе становится, что самому хоть плачь, – тяжело вздохнув, высказал свою боль Тулепов, – но что поделаешь – это война.

Дружинин аккуратно положил голову Ильи на его шапку, и теперь карие глаза однополчанина безжизненно смотрели куда-то ввысь. Закрыв их своей рукой, комбат повернулся к Анатолию.

– Как зовут тебя, солдат?

– Анатолий.

– А фамилия?

– Дружинин.

– Ну вот, Анатолий Дружинин, радуйся, что ты сегодня живой остался, да еще и не ранен. Не каждому так повезло, как тебе. Цени это, Анатолий, да себя береги. Хотя, если честно сказать, как себя на войне сберечь – не знаю! – пожав плечами, сказал командир. – А тебя за сегодняшний бой надо будет обязательно отметить, – добавил он.

Канонада стала стихать. Тулепов, припав к биноклю, стал внимательно осматривать позиции врага.

– Укрепился фашист хорошо. Основательно… Просто так, с наскока его не возьмешь, – рассуждал комбат, – затих фриц, значит, перегруппировался и сейчас попрет.

Забегая вперед, могу сказать, что не знал тогда Анатолий, да и не мог знать, что через шесть с небольшим месяцев, первого июля сорок четвертого года, отважный комбат погибнет на поле боя, отражая контратаку численно превосходящего противника. А сегодня было еще далеко до июля сорок четвертого, и старший лейтенант принимал решения, исходя из сложившейся на сегодняшний день обстановки. Провожая взглядом командира, Анатолий подметил, как прост в отношениях со своими людьми Тулепов.

С таким трудом занятый рубеж удержать не удалось: уже через час под натиском превосходящих сил противника роте пришлось отойти на прежние позиции.

По роковому стечению обстоятельств Дружинин оказался там, где за двое суток кровопролитных боев его полк потерял более пятидесяти человек убитыми и свыше ста ранеными.