Читать книгу Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - - Страница 5

Есть мнение – распространенное и, видимо, верное, – что музыка изменилась в 1960-е годы. Как правило, для подкрепления этого тезиса вспоминают группу The Beatles, а также говорят о войне во Вьетнаме и о молодежной культуре. Но The Beatles распались в конце 1960-х, а эта книга – о том, что случилось после этого, в следующие пятьдесят лет. Мы выясним это, познакомившись с историей семи крупнейших жанров. Первые три – наиболее респектабельные: рок-н-ролл, ритм-энд-блюз и кантри. Это старые жанры, которые оставались столь популярными (и столь выразительными), что сегодня мы воспринимаем их как непреходящие атрибуты американского культурного пейзажа. Следующая тройка – панк, хип-хоп и электронная танцевальная музыка – жанры более юные: дерзкие выскочки, унаследовавшие часть того мятежного духа, который в свое время ассоциировался с рок-н-роллом. А последний жанр – поп – вообще не совсем жанр. В разное время слово “поп” употреблялось и по отношению ко всей популярной музыке в целом, и к артистам, не имеющих другого определенного жанра, к которому их можно было бы причислить; в относительно четко различимый жанр поп неожиданно превратился сравнительно недавно.

Эта структура, вне всякого сомнения, одним исполнителям на руку, а другим – не очень. И, разумеется, рассказанная здесь история заведомо неполна. В ней нет классической музыки или джаза, который к началу рассматриваемого периода в массе своей ушел (или был изъят) из пространства поп-чартов, хит-синглов и грандиозных гастрольных туров. Точно так же история современной популярной музыки – это, за некоторым исключением, не история блюза, фолка, госпела или других музыкальных форм, выживающих с некоторой помощью мейнстримного музыкального рынка. Эта книга – отражение моей очарованности Америкой, в которой я живу с пяти лет, поэтому в фокусе оказывается в основном американский поп (и иногда – его двоюродный брат из Великобритании). В ней нет попытки на справедливых основаниях отдать должное всему музыкальному миру, включая и песни под аккомпанемент коры, столь любимые моим отцом (надеюсь, он бы понял это мое решение – ведь благодаря ему моя семья и оказалась в Америке). Что касается жанров латиноамериканской музыки, которая заслуживает отдельной книги, не менее толстой, чем эта, то они, в основном, развивались параллельно тем, о которых я пишу. Хотя в последнее время латиноамериканская музыка приобрела ключевое значение в американском поп-саунде, она будет появляться на страницах моей книги лишь эпизодически – а вот в обзоре следующих пятидесяти лет популярной музыки в Америке она, несомненно, будет доминировать.

История о музыкальных жанрах – это заведомо история конфликтов, что подтвердит любой, кто смотрел мультфильм “Тролли. Мировой тур” (в нем племена троллей, фанатично преданных разным музыкальным жанрам, ведут войны друг с другом – а потом, несколько менее убедительно, заключают мир). И исполнители, и слушатели постоянно заняты выстраиванием границ своих сообществ и спорами по поводу тех, кто осмеливается их пересекать. Часто это пересечение границ означает прорыв в поп-мейнстрим, отход от избранного ранее жанра в попытке создавать более универсальную музыку. Но иногда этот процесс работает и в обратную сторону: нишевый жанр может стать настолько популярным, что даже у признанных звезд случатся уколы ревности. “Gone Country” 1994 года – язвительный хит Алана Джексона об артистах, которые перебираются в Нэшвилл, чтобы повысить свою репутацию среди любителей жанра (“Она теперь кантри, погляди на ее ботфорты, – пел Джексон. – Она теперь кантри: вернулась к корням”). А в 2020 году бывшая звезда тин-попа Джастин Бибер жаловался, что премия “Грэмми” классифицировала его как “поп” – а не как R&B. “Я рос на R&B-музыке и хотел создать проект, который бы воплощал это звучание”, – объяснял он в Инстаграме. Когда исполнители начинают говорить о жанрах, это часто звучит двусмысленно: то они божатся, что их музыка относится к тому или иному жанру, то тотчас же объявляют, что находятся в пространстве полной художественной свободы. Во многих жанрах приверженность их внешним атрибутам может уравновесить отсутствие должной музыкальной идентичности: хэйр-метал-группы 1980-х принимали на сцене гипертрофированные рок-н-ролльные героические позы – а записывали при этом сентиментальные песни о любви, так называемые пауэр-баллады. На смену им со временем пришли артисты, ассоциирующиеся с альтернативным роком, многие из которых словно не могли до конца решить, чего они хотят – отринуть старинные рок-н-ролльные представления о славе и успехе или, наоборот, вернуть их к жизни.

В начале 1990-х, когда я учился в старших классах, популярная музыка переживала особенно “клановый” период – возможно, поэтому я и хотел написать “клановую” книжку. Многие мои ровесники наверняка до сих пор помнят систематизацию времен их юности: в одной школе учатся металлисты и парни в ковбойских шляпах, в другой – готы и поклонники классического рока. Почти в каждой школе были группы фанатов хип-хопа, где-то – фракции рейверов. В разных уголках страны были разные панки. В 1990 году в США даже устроили мультижанровый фестиваль “Сходка племен” (он проложил дорогу фестивалю “Лоллапалуза”, история которого стартовала годом позже). Одним из его кураторов выступил Иэн Эстбери из британской группы The Cult, который гордился тем, что привлек широкий спектр артистов, альтернативных поп-мейнстриму: пионера панк-рока Игги Попа, хип-хоп-группу Public Enemy, фолк-дуэт The Indigo Girls и многих других. “Больше нет никаких «нас» и «их»”, – говорил Эстбери в интервью Los Angeles Times, хотя на самом деле фестиваль не был столь амбициозен: в конце концов, племена всего лишь собирались на сходку, а не сливались друг с другом.

Раз за разом моменты, когда музыкальные жанры становились наиболее заметны, совпадали с периодами экзистенциальной тревоги – а не исчезнут ли эти жанры вовсе? В 1980-е многие беспокоились о жизнеспособности R&B как раз из-за успеха этой музыки: если Майкл Джексон и Принс определяют звучание поп-мейнстрима, то как у R&B получится сохранить собственную идентичность и собственную аудиторию? В 1990-е прорыв Nirvana вывел в мейнстрим так называемую “альтернативную” музыку: для многих андеграундных групп в этом был и уникальный шанс, и неразрешимый парадокс. А сегодня популярность хип-хопа столь велика, что сам термин стал вызывать вопросы: если большинство популярных песен в Америке может быть с большей или меньшей точностью описано термином “хип-хоп”, то как называть музыку тех рэперов и продюсеров, которые не записывают хитов? В стриминговых сервисах наиболее прослушиваемыми треками чем дальше, тем чаще оказываются хип-хоп-гибриды, располагающиеся в пограничном с жанром пространстве: медленный бит с синтетической дробью малого барабана, мрачный, тревожный электронный фон, смурной вокал, нередко с нарочито нечеткой артикуляцией, на грани пения и речитатива. Что это означает – что клановые жанровые проблемы решены раз и навсегда? Возможно ли, что, получив наконец мгновенный и неограниченный доступ к практически любой песне, мы все теперь хотим слушать одно и то же?

Это не те вопросы, которые мы привыкли задавать себе – особенно в современной Америке. Ведь, согласно расхожему мнению, различия в обществе сейчас глубже, чем когда-либо ранее. Да, музыка до сих пор порой способна объединять людей, преодолевать партийные и иные разногласия. Но пыл и злость, которыми характеризуются нынешние политические дебаты, отражают кое-что важное – общечеловеческую (и особенно американскую) тенденцию проводить границы, подчеркивать отличия, идентифицировать себя не только через то, что мы любим, но и через то, к чему мы нетерпимы. На протяжении полувека с лишним меломаны, особенно подростки, использовали популярную музыку для того, чтобы определять свою идентичность. И пока она способна выполнять эту функцию, поп-музыка будет оставаться противоречивой, одновременно объединяя и разъединяя нас.