Читать книгу Крупные формы. История популярной музыки в семи жанрах - - Страница 6

Как-то раз, вечером 1962 года, 13-летняя девочка по имени Памела увидела по телевизору 22-летнего мужчину из Бронкса, которого звали Дион Димуччи. Он был экс-солистом группы Dion & the Belmonts и идолом подростков – одной из главных звезд рок-н-ролла. Памела была рада на него посмотреть – и не просто рада. “ДИОН!!! – написала она в дневнике. – Помогите мне!!! Я просто в отпаде, я сейчас УМРУ!!! Я стала носиться по комнате, задыхаться, плакать и кричать”.

Как и многие американские подростки 1960-х, Памела была одержима рок-звездами. Но по мере того, как она росла, ее одержимость становилась все сильнее и сильнее – по мере того, как песни в исполнении объектов ее одержимости начинали звучать громче и жестче. Через пару лет после Диона в фокусе оказались The Beatles – и особенно Пол Маккартни. “Каждый день я отправляла ему авиапочтой письмо с идиотским пошлым стихотворением собственного сочинения и скрепляла его поцелуем”, – рассказывала она позже. Одно из самых ярких воспоминаний Памелы – коллекционная карточка с фотографией Маккартни, которую некоторые другие поклонники, возможно, сочли бы неудачной. “На ней можно было увидеть форму его яичек, туго стянутых облегающими брюками”, – писала она. Памела и ее подруги-битломанки стали называть себя The Beatlesweeties – они обменивались романтичными историями, воображая, что живут одной жизнью с музыкантами группы.

Но вскоре Памела поняла, что есть кое-кто еще слаще, чем Пол, – Мик Джаггер из The Rolling Stones, который раньше казался ей и ее соратницам грязнулей и неряхой. Теперь эти его свойства уже не выглядели для нее отталкивающими: “С моим дорогушей Полом я оставалась на этапе несбыточных надежд, но Мика я уже осмеливалась представлять себе рядом, с его вельветовыми штанами, спущенными до щиколоток”. Дневник Памелы хранит ее фантазии, становившиеся все более и более физиологичными: “Однажды я потрогаю и почувствую его, – писала она. – Мик, мой любимый, любимый ПЕНИС!”

В конечном счете написавшая эти строки сначала превратила свою страсть к рок-звездам в образ жизни, а затем на этом фундаменте затеяла успешную литературную карьеру. Ее полное имя – Памела Де Баррес, и в 1987 году отрывки из ее дневников стали основой ее первой книги I’m with the Band: Confessions of a Groupie (“Я вместе с группой. Исповедь девушки-групи”). Заголовок весьма точен: на протяжении многих лет Де Баррес была одной из главных героинь рок-н-ролл-сцены Лос-Анджелеса, а ее взрослая жизнь оказалась еще интереснее, чем ее девичий дневник (в частности, предсказание, связанное с Миком Джаггером, в скором времени благополучно сбылось). Впрочем, истинной темой книги был сам мир рок-звезд. Немногие столь проницательно и с такой симпатией к предмету писали об исступлении особого рода, обеспечившем рок-н-роллу его мифическую репутацию, – или о сложных отношениях, которые связывают (а иногда – и это не менее важно – наоборот, разъединяют) исполнителей и их поклонников. Не раз и не два герои книги Де Баррес пытаются понять, как к ней относиться, – в конце концов, она была не просто фанаткой, но и состоявшийся артисткой: участницей рок-н-ролльной перфоманс-труппы The GTOs, или Girls Together Outrageously, выпустившей альбом на лейбле своего наставника, эксцентричного музыканта Фрэнка Заппы. Впрочем, сама она четко осознавала соблазны, которые подразумевал мир рок-звезд, равно как и силовой дисбаланс, которым характеризовались почти все ее отношения со знаменитыми артистами. “Я спрашивала себя: неужели я встречаюсь с лучшим гитаристом мира?” – думала Памела после того, как закрутила роман с Джимми Пейджем из Led Zeppelin. В ее обязанности теперь входило оценивать предстоящие альбомы группы:

Когда у него был выходной, мы остались в моей спальне, где раз за разом слушали тест-пресс альбома “Led Zeppelin II”, а он еще исчеркивал своими записями целую кипу бумаги. Мне приходилось комментировать каждое соло, и хотя у меня было ощущение, что барабанное соло в песне “Moby Dick” просто бесконечное, я прикусила язык и предпочла пришить пуговицы к его атласному пиджаку и погладить его бархатные брюки.

К моменту, когда Де Баррес опубликовала книгу, правила рок-мира были кодифицированы. Шел 1987 год, эпоха расцвета телеканала MTV, питавшегося особенно гламурной, декадентской формой рок-н-ролла, известной как хэйр-метал. Даже те, кто не слишком интересовался рок-музыкой, в это время имели неплохое представление о том, как должны выглядеть и вести себя рок-звезды. Сам термин “рок-звезда” пережил и лос-анджелесскую сцену, о которой писала Де Баррес, и 1980-е годы. К 2010-м рок-звездами называли и слегка эксцентричных представителей крупного бизнеса, и политиков, обладающих хоть какой-то харизмой, и спортсменов, чем-то выделяющихся из общего ряда, и иногда – но не очень часто – профессиональных музыкантов. Складывалось ощущение, что слово “рок-звезда” – как ярлык и как комплимент – переросло породивший его музыкальный жанр. Одним из главных хитов 2017 года стала песня “Rockstar” Поста Мэлоуна и 21 Savage, а одним из главных хитов 2020-го – совсем другая, никак не связанная с предыдущей песня “Rockstar” в исполнении DaBaby и Родди Рича. В обеих “рок-звездность” исследовалась как вид селебрити-статуса – и как состояние души (“Я чувствую себя рок-звездой”, – объявлял Пост Мэлоун; “Встречали когда-нибудь настоящую нигга-рок-звезду?” – интересовался DaBaby). Обе принадлежали к миру хип-хопа – а вовсе не рок-н-ролла.

Но в конце 1960-х рок-звезды были в новинку – настолько в новинку, что их еще не знали, как называть. В книге Де Баррес термин почти не используется, хотя она посвящена именно феномену рок-звезд. В одном из типичных отрывков дневника, восходящим к началу 1970 года, Памела пишет о том, что вращается в “кругу поп-звезд” – а не в кругу рок-звезд. Журнал Rolling Stone, главный печатный орган рок-сцены на протяжении нескольких десятилетий, тоже не употреблял этого слова с какой-либо регулярностью до 1970-х годов. На страницах New York Times оно впервые встретилось 5 октября 1970 года, в заголовке на первой полосе: “Дженис Джоплин умерла; рок-звезде было 27 лет” (при этом в самой статье Джоплин называлась и рок-певицей, и поп-певицей). Гибель Джоплин и Джими Хендрикса в 1970 году, а затем Джима Моррисона из группы The Doors в 1971-м поспособствовали популяризации идеи рок-звездности, установлению в массовом сознании крепкой связи рок музыки с алкоголем и наркотиками, а также обиходности представления о том, что жизнь рок-звезды дика и полна опасностей, а следовательно, с высокой вероятностью, – коротка.

Эпоха рок-звезд началась примерно тогда, когда дневник Памелы Де Баррес стал более откровенным – в конце 1960-х. Перемены в ее вкусах отражали перемены в том, как жанр ощущал сам себя. Дион и Маккартни, ее ранние фавориты, не были рок-звездами в современном значении термина, но она бросила их ради Джаггера, Пейджа и остальных, которые ими, несомненно, уже были. Когда рок-н-ролльщики 1960-х уступали место рок-звездам 1970-х, у многих слушателей было ощущение, что что-то неуловимо меняется. После выхода второго сольного альбома Маккартни, “Ram”, в 1971 году критик Rolling Stone Джон Ландау назвал его “на редкость малозначительным” и “возмутительно неактуальным” и счел признаком культурного спада. Он писал, что “Ram” символизировал “низшую точку распада рок-музыки 1960-х”, подтверждающую то, на что намекал недавний распад The Beatles: “В наши дни рок-группы – не более чем наборы соло-артистов. Идея группы как музыкального формирования с собственной, неповторимой идентичностью осталась в прошлом”.

К тому времени, как Джоплин была увековечена как “рок-звезда” в передовице New York Times, музыка уже отбросила многие ранее свойственные ей коннотации. В 1950-е перевернувшие игру рок-н-ролльные записи Элвиса Пресли были столь популярны, что оказывались одновременно на вершине поп-музыкальных, R&B- и кантри-чартов. Но в дальнейшем у рок-н-ролла оказался свой, отдельный путь. В 1950-е он отделился от кантри, в 1960-е – от R&B, а в 1970-е – от поп-музыки. Параллельно он развивал собственные форматы и расставлял собственные межевые столбики. Рок-группы теперь оценивались по силе их альбомов, а не синглов; их успех измерялся тиражами записей и размером концертных площадок, а не чартовыми показателями (“Stairway to Heaven”, по распространенному мнению, главная композиция Led Zeppelin, помогла музыкантам продать десятки миллионов экземпляров альбома “Led Zeppelin IV” – но так и не вышла на сингле).

Параллельно с этим музыка расщеплялась на части, обрастала дополнительными модификаторами, угрожавшими превратить рок в набор более мелких поджанров: эйсид-рок, софт-рок, фолк-рок, прогрессив-рок, арена-рок, арт-рок, панк-рок. В 1977 году, когда Пресли умер, его некролог написал, в частности, критик Лестер Бэнгз, ценивший все возрастающую странность и жесткость рока – и, наоборот, разумеется, презиравший поздние записи Элвиса, на которых он превратился в старомодного салонного певца из Лас-Вегаса. Бэнгз сравнил Пресли с Хендриксом и Джоплин (это сравнение оказалось не в пользу Пресли), а также с Пентагоном – и нет, это не какая-то группа, а штаб-квартира Министерства обороны США. Оба, и Элвис, и Пентагон, согласно критику, – это “гигантские бронированные институции”, которые уважают за их “легендарную” мощь. “Конечно, Элвис нравился нам больше, чем Пентагон, – продолжал Бэнгз, – но оцените, насколько это жалкая похвала”.

Впрочем, даже издеваясь над Пресли, Бэнгз все равно признавал, что скучает по королю рок-н-ролла – или, точнее, по тем временам, когда рок-н-ролл был достаточно цельным феноменом для того, чтобы иметь одного так называемого короля. “Я твердо уверен в одном: никогда в будущем мы не сможем прийти к согласию так, как когда-то мы пришли к согласию насчет Элвиса, – писал он. – Поэтому я не буду прощаться с его телом – я попрощаюсь с вами”.

В 1970-е многие музыканты и слушатели, казалось, разделяли представления Ландау и Бэнгза о том, что рок-н-ролл портится и разлагается. Некоторые реагировали на это, призывая плотнее сомкнуть ряды и настаивая, что рок-н-ролл – это не просто музыкальная категория, а целая идентичность, достойная того, чтобы вынести ее на знамя. Появился целый набор песен о рок-н-ролле, звучавших довольно ностальгически. “American Pie”, хит Дона Маклина 1971 года, представлял собой меланхоличную эпитафию старым добрым временам рок-н-ролла – но то же можно сказать и о песне “Rock and Roll” Led Zeppelin, вышедшей в свет в том же году (“Прошло уже много лет со времен «The Book of Love»”, – визжал Роберт Плант, отдавая громогласную дань уважения старинному хиту 1957 года). Иногда комплименты рок-звезд жанру, которому они вроде бы признавались в любви, звучали довольно двусмысленно. “Я помню, когда рок был юн”, – пел Элтон Джон в “Crocodile Rock”, добавляя, что “потом прошли годы, и он просто умер”; прилипчивая мелодия, отсылающая к 1950-м, помогала подсластить пилюлю культурного упадка. В песне The Who “Long Live Rock” заглавный девиз сопровождался специфическим послевкусием: “Да здравствует рок – живой или мертвый”. А Мик Джаггер, рассуждая об устаревающем жанре, просто пожимал плечами: “Я знаю, что это не более чем рок-н-ролл, но он мне нравится”.

Отличительной чертой рок-н-ролла 1970-х была саморефлексия, и в этом смысле 1970-е продолжаются и поныне. Рефлексивный рок-н-ролл оказался на удивление разнообразным – и на удивление долговечным. С начала 1970-х рок-группам приходилось находить способ обозначать свою принадлежность к жанру, который был немолод – но при этом и не собирался умирать. И с тех же времен любое движение внутри рок-н-ролла позиционировало себя как миссию по возрождению некоего золотого века, настоящего или воображаемого. Несколько поколений музыкантов и слушателей видели “рок” как сущность, достойную того, чтобы за нее сражаться, и это породило неутихающие споры о том, что же такое настоящий рок. В отличие от кантри, воплощавшего идеалы белых жителей сельской Америки, и ритм-энд-блюза, ориентированного на темнокожих слушателей, рок-н-ролл не мог похвастаться демографически определенной аудиторией (да, сегодня рок-музыку слушает непропорционально огромное количество белых бать из пригородов, но рок-группы не могут строить свою репутацию на популярности в этом конкретном сегменте общества). Вместо этого он превратился в музыкальную традицию, с которой охотно взаимодействовало одно поколение за другим – пожалуй, он стал самым традиционным поп-музыкальным жанром. А еще – самым духовным из всех. Рок-н-ролл часто описывают не в контексте звука или каких-либо социальных практик, а как некую незримую сущность, возникающую там, где есть ее последователи – в полном соответствии с заветом Иисуса Христа своим ученикам: “где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них”.

Если рок-н-ролл – это незримый дух, то он должен всегда оставаться собой: жанром, который можно возрождать, но нельзя существенным образом менять, несмотря на появление внутри него новых стилей и позиций. Одним из самых эффективных “возрождателей” рок-н-ролла последние полвека был Брюс Спрингстин, казавшийся несколько старомодным уже в 1973-м, когда его карьера только началась. Он понимал, что “рок-звезда” – это и образ, и должность (“Я знаю твою мамочку, она не любит меня, потому что я играю в рок-н-ролл-группе”, – пел он в песне “Rosalita”). Искренний энтузиазм, который он испытывал по поводу рок-н-ролла и его истории, в этом случае оказался сродни дару предвидения: музыкант осознал, что начиная с 1970-х будущее рок-н-ролла будет принадлежать его прошлому (“У рок-н-ролла нет будущего, – скажет Мик Джаггер в 1980 году, – только переработанное прошлое”). Спрингстин стал рок-звездой высшего эшелона в 1975-м после выпуска альбома “Born to Run”, поместившего его на обложку журналов Time (“Новая рок-сенсация!”) и Newsweek (“За кулисами рок-звезды”). Но затем он оказался способен и на нечто более впечатляющее: остался рок-звездой, продолжая на протяжении десятилетий наслаждаться званием одного из самых популярных артистов в стране, на концерты которого неизменно расходятся все билеты. Его имя по-прежнему громко звучало в мире рок-музыки, когда в 2017 году, в 68-летнем возрасте, он организовал собственную резиденцию в бродвейском театре, продлившуюся более года. Даже в сольном качестве, без аккомпанирующей группы, исполняя песни и травя байки со сцены, Спрингстин продолжал исправно играть роль фанатика рок-н-ролла. “Любовь приходит, только если поверить, что один плюс один иногда дает три, – восклицал он на одном из концертов. – Это основное уравнение искусства, основное уравнение рок-н-ролла!” Вспоминая собственную юношескую веру в рок-н-ролл, он усмехнулся, но, тем не менее, с изумлением констатировал, что с тех пор на самом деле мало что изменилось. “Это причина того, что настоящий рок-н-ролл – и настоящие рок-группы – никогда не умрут!”