Читать книгу Мертвецы тоже люди - - Страница 9

С того дня Вано всюду ходил за мной по пятам, пресекая любые попытки особей мужского пола в возрасте от десяти до восьмидесяти лет завести со мной разговор о погоде. Он стремился остаться наедине, я же любыми способами этого избегала, и когда Вано входил в комнату, пускалась наутёк, как паучок от швабры.

Вано постоянно находился в нашем доме, он практически поселился у нас. Почти каждый день оставался ночевать – тётя отвела для дорогого гостя комнату на первом этаже рядом с гостиной и объяснила, словно оправдываясь:

– Мальчику далеко ехать в Глдани, да и небезопасно на ночь глядя в горах на тёмных дорогах.

– Мне-то что, – пожала я плечами.

– Но формально дом твой. Должна же я спросить хозяйку. – Тётя смотрела на меня прозрачно-искренними глазами, какие бывают у профессиональных врунов, старых политиков или бывалых актёров с тридцатилетним стажем.

«Сводница!»

Вано всё-таки подстерёг меня одну. Он вышел из-за угла дома, и я вздрогнула от неожиданности. Шёл он быстро, но бесшумно, держа в руке собачий поводок. Одет в светло-голубые джинсы, заправленные в резиновые сапоги. Из-под распахнутого вязаного зелёного жилета белеет безупречная сорочка. Густые русые волосы золотятся в утренних лучах.

Я увидела, как Вано входит в палисадник и, оглядываясь, свистит собаке. Уже издалека было видно, что Вано похож на раскалённый уголь – от него так и веяло жаром.

Сбежать в этот раз не удастся – руки в перчатках заняты рассадой.

Вано заметил меня и остановился. Он поднял руку в приветствии и медленно пошёл навстречу, касаясь ладонью высоких цветов в бордюре. Рядом прыгала собака. Вано подошёл и встал сбоку. От него пахло утренней прохладой, свежестью и… аиром. Смотрел, как всегда, оценивающе, как любой мужчина, разглядывая женщину. Внимательный взгляд, глубокий, примечающий каждую мелочь.

А я, в грязном садовом фартуке и в перчатках, испачканных землёй, выглядела просто потрясающе. Отвернулась к горшкам, чтобы не смотреть Вано в глаза, и почувствовала на шее его горячее дыхание.

– Как поживаешь? – спросил он, как всегда, сдержанно.

– Прекрасно! Чудесное утро, не правда ли?

– Чудесное… особенно сейчас…

– Я думала, ты ещё спишь.

Вано покачал головой:

– С тех пор как ты приехала, сон бежит от меня… Я встретил дядю Хорсови по дороге на пристань и всех ваших. Они на рыбалку отправились, щук ловить. Сказал, что ты очень любишь фаршированную щуку. – Вано встал так, чтобы видеть моё лицо. – А ты почему осталась?

– Я не люблю рыбалку.

– В последнее время ты очень задумчива. Что-нибудь случилось?

– Да так, воспоминания… нахлынули. Пройдёт, не обращай внимания. Ты с собакой гулял? – спешно перевела я тему.

– Да… Чарли сегодня далеко меня завёл, на вершину холма. Мы ходили к крепости и кажется, обнаружили новую пещеру. – Вано показал рукой на низкий подлесок. – Вон там. Если бы не маленький ручей, внезапно канувший в подземелье, я бы и не заметил вход. Похоже, пещера карстового происхождения.

Я обернулась:

– Но это же очень опасно – гулять там! Не дай бог, земля из-под ног уйдёт! Обещай мне больше не ходить туда!

Вано взглянул пламенно и тягуче нежно, и дух у меня захватило.

– Ты добра ко мне сегодня… спасибо за заботу.

Я поспешно отвернулась, снова почувствовав зов его мужской плоти. Чрево пронзила горячая молния.

«Этого ещё не хватало!»

– Ты мой родственник. Конечно, я забочусь о тебе, – голос начал дрожать. Только бы он не заметил.

– Вот как… поэтому, значит, – Вано глухо рассмеялся.

– Как хорошо, что весна пришла, – выдохнула я.

– И я люблю, когда всё зеленится кругом, и берёзовый сок льётся из-под бересты, – Вано показал на берёзу, к сучку которой была привязана банка, уже наполовину заполненная древесным соком.

– Это ты сок собираешь?

Вано кивнул:

– Для тебя. Ты же любишь…

«Откуда он знает?»

– Может, поможешь? – предложила я, и он с готовностью кивнул и принялся закатывать рукава сорочки.

Руки у Вано сухие и сильные. На запястьях и выше к локтям – тонкие белые полоски старых шрамов.

– Что это за шрамы у тебя?

– Велесовы метки… отметины инициации.

– Велесовы? Велес – это старинный бог?

– Да, языческий бог.

– Наверное, больно такие метки получать?

– К такой боли я привык… Гораздо больнее, когда ты…

– Возьми куст! – перебила я.

Вано ловко подхватил куст герани и присыпал землёй корни.

– Хочешь, я поставлю этот горшок в твою комнату на подоконник? – бросила я небрежно и снова посмотрела на него.

Вано встал сзади.

– Ты очень добра ко мне сегодня, – повторил он, – я подумал, что ты возненавидела меня… после ночи в поезде.

– Вовсе нет! С чего мне тебя ненавидеть? – я старалась говорить как можно равнодушнее.

– Спасибо за это, – только и сказал он.

И синие глаза пристально глядят в мои. Я отвернулась, не выдержав взгляда.

– Наоборот, ты мне нравишься, Иван… как родственник, – еле слышно пролепетала в ответ.

И тут он взорвался.

– Люблю тебя, – прошептал он неистово и положил руки мне на плечи, – тебя одну… навсегда! Почему не зовёшь на свидание? Я так не могу, мне плохо без тебя… Сжалься, Василиса… иди за меня. Ты не пожалеешь… Я твой душой и телом… Только ты в моём сердце… только ты… Ибо крепка акы смерть любовь…

Иван с жаром продолжал, речь его звучала ветхозаветной молитвой:

– Положи мя, акы печать на серъдце своё, акы перстень, на руку твою: ибо зело крепка, акы смерть любовь… люта, акы преисподняя, ревность… стрелы ея – стелы огненные… [20]

Признание жаром опалило тело. Куст герани задрожал в руках и упал на стол. Вано сжимал мои плечи и крепче притягивал к себе. Тело ныло от желания прикоснуться к нему в ответной ласке, но тут я вспомнила…

«Вано – наркоторговец!»

«Нет у него ни души, ни сердца!»

«А если и есть, то чернее мрака!»

«Значит, все его слова – враньё!»

«Между нами не может быть ничего общего!»

Для таких, как он, любовь – сказка для дураков, радость – пьянки и гульба, секс – связь на час с кем попало, значение главных слов – обесценено, сведено на нет! Единственный бог – мошна! Деньги любой ценой! Для меня такая цена – непомерно высока!

Я оттолкнула Вано, сняла и бросила на стол резиновые перчатки:

– Я не пойду за тебя. Никогда!

Сказала, как отрезала, и быстро вышла из парника. В дверях оглянулась. Вано стоял бледный, понурый, глядя мне вслед синими, как сапфиры, глазами. И вновь мне стало жаль его.

«Моё глупое женское сердце!»

* * *

Ежедневно Вано приносил подарки. Поначалу я не хотела их принимать, но подарки были такими милыми, да и тётя всякий раз стояла рядом, как страж, и чуть ли не падала в обморок, когда я открывала рот и произносила:

– Спасибо, нет…

Чутьём угадав, что мне нравится, Вано не скупился и дарил милые безделушки: то шёлковый шейный платочек, то ожерелье из мерцающего зелёного лабрадора или серебряное зеркальце и гребешок, то чулки с гипюром или обожаемые мною старые духи «Клема», которыми пользовалась моя мама, то конфеты с ликёром или книгу в красивом переплёте.

Самым любимым подарком был старый плюшевый мишка. Вано купил игрушку на блошином рынке:

– Посмотри, какой милый медвежонок…

– Какая прелесть! – восхитилась я и прижала медвежонка к груди.

– …чем-то на меня похож… такие же грустные глаза…

– И верно, похож на тебя, Иван!

– …может быть, его ты полюбишь…

– Кто же продал тебе такое чудо? Я бы не смогла…

– …если уж меня не хочешь.

– …избавиться от такого милахи… Что ты сказал, я не расслышала?

Вано вздохнул и так посмотрел на меня, что волна мурашек пробежала по спине и плечам, а внизу в животе разлилось волнующее озеро тепла. Оно застыло в одной точке у пупка и стремительно, волна за волной, двинулось ещё ниже. Я, кажется, и дышать перестала.

– Василиса… – хрипло прошептал Вано и подошёл близко, – пошто обижаешь мя… Азъ есмь кънязь твае, Иванъ… Пошто до сего дьне очи свои от свого залёточки отверзла? Али не соколъ залётный яз есмь тебе? Али не моуж? Што же ма не зоваешь мя нъ не сего дьне, не в нощи же… прилука маво сердца, зазноба ненаглядныя. Кънязь любитъ тя, зело-де любитъ…

Я ни слова не поняла из того, что сказал Вано. Речь его была странной, а облик менялся на глазах. Он привиделся мне в кольчужном юшмане, с наручами на правой руке, в шлеме с прикреплённой к нему бармицей. Как будто только явился царевич с Чудского озера, где громил псов-рыцарей. Он молчал и ждал, оперевшись рукой на меч. А ветер рвал шёлк знамён, шелестел плащами дружины в закрытых шлемах и гривами сытых и злых лошадей за спиной.

Я зажмурила глаза, а когда открыла, Вано стоял передо мной… в джинсах и сорочке:

– Старушка продавала на рынке старые игрушки, – Вано нежно гладил плюшевого мишку по голове… – сказала, что он мне счастье принесёт.

– Ты… ты сейчас что-нибудь спрашивал меня? Кто такой «залёточка»?

– Кажется, «любимый» или «милый». Песню однажды слышал про залёточку… красивая песня. А что?

– Да так… ничего… показалось. Кажется, перегрелась на солнце, – я с облегчением вздохнула, но в глазах ещё светилось тревожное удивление. – Знаешь, Иван, привиделось, что ты – русский витязь. Я и шлем разглядела, и зерцало на груди. И ты спрашивал меня о чём-то на старорусском, только я не всё поняла. Что-то такое… пошто… яз есмь… зело-де…

– Пошто мы не живёмъ ако моуж и жена? Али яз не имаши злата, серебра, москотья моего? А что есмь придобылъ золота, что ми далъ Богъ, а то есмь далъ княгини своеи! Али яз блоудникъ есмь, ли клеветникъ, ли пьяница, ли хищникъ? Яз хочу жити с тобой от младости и до старости. А тобе веде яко есть не любо.

Я с ужасом взглянула на Вано и бросилась вон из гостиной.

«Наверное, я очень больна!»

Оставшийся день я провела в комнате, ожидая повторения припадка. Но видения меня больше не посещали, и чувствовала я себя хорошо. К вечеру мне стало скучно в одиночестве, и я вышла к ужину.

Вано поднялся навстречу и смотрел так нежно и ласково, что я невольно поймала себя на мысли:

«Какое открытое лицо! Как же жаль, что ты преступник и наркоторговец!»

* * *

Тётка сияла:

– Посмотри, как влюблён мальчик! А из какой хорошей семьи! А какой красавец! А какой щедрый и добрый!

Я обречённо вздыхала. Бедная тётя… если бы она знала настоящий смысл подарков. Вано задаривает меня, чтобы не болтала, держала язык за зубами.

Иногда мне хотелось втоптать в грязь милые безделушки. Обидно, что он морочит голову не только мне, но и родным. Ночами я целовала плюшевого мишку и представляла, что подарки дарит мне возлюбленный. Я представляла Вано и ничего не могла с этим поделать. Ночь за ночью он являлся мне в грёзах, а утром, пробудившись, я плакала, не найдя любимого рядом.

«Преступник! Убийца людей!»

«Совратитель невинных душ!»

«Безбожник! Ненавижу тебя!»

Чем чаще мы встречались, тем больше я опасалась за свой рассудок.

Однажды, то ли во сне, то ли наяву, мне привиделся терем – светлый, рубленный из круглой, гладкой сосны, вросший башнями с остроконечными шлемами в землю русичей среди жёлтых лоскутов хлебных полей и осенних факелов леса.

На крыльцо вышел молодой рослый князь в кольчуге, следом выбежала светловолосая женщина на сносях и повисла на могучем плече.

Мужчина, звякнув мечом, опустился перед нею на колено и прижался щекой к круглому чреву. Он шептал слова любви, а княгиня так припала к нему, будто, уходя, он уносил её душу.

Князь обернулся, и я узнала в нём Ивана, а в беременной женщине – себя!

«Не может быть! Ненавижу тебя!»

В панике я проснулась, вскочила с кровати и спустилась вниз на кухню. Открыла кран, сполоснула лицо и жадно выпила один за другим два стакана воды и только потом заметила, что в гостиной у дивана горит неяркий островок света – кто-то читает у лампы.

Сердце заныло и забилось так медленно, будто захотело остановиться. Наверное, так чувствовал себя странник, идущий на свет от костра, или Крысолов среди тростника, услышавший звук той единственной спасительной флейты, или Грей в мокрых рукавицах, поднимающий алый парус…

«Предчувствие…»

Мне послышался скрип уключин, хлопки парусов и смех пьянчужек на южной пристани, дорвавшихся до бочонка с яблочным сидром.

«Предчувствие любви?»

«Он рядом! Тот единственный, чьё имя я когда-нибудь унесу с собой, отвергнув все земные богатства!»

Я тихонько вышла из кухни, прошла через столовую и вошла в гостиную.

Старинный, бальный диван на восьми ножках, казавшийся мне в детстве трамваем (до того он был длинен), стоял не вдоль стены, а поперёк комнаты спинкой к двери.

Вано я заметила, обойдя диван сбоку, и замерла, чуть дыша. Мужчина спал, положив руку на грудь. На ковре рядом лежала раскрытая посередине старинная книга: название вроде на французском.

«Стихи… Франсуа Вийона. Кажется, он писал на пуатевинском наречии… И его повесили…»

Я прочла первые строки стихотворения на развороте:

И перевела, чуть шевеля губами:

– Вернее не скажешь… – прошептала я.

Взгляд остановился на руке Вано.

«Красивые руки… и сильные… и нежные…»

«Что у него в руке? Похоже на кольцо. Странно… не знала, что кольцо с секретом. Крышечка с рубином открыта… а под ней – фотография! Нет, не фотография! Это эмаль, на ней нарисован портрет… финифть. Интересно, кто на портрете?»

Я подошла ближе, нагнулась, чтобы посмотреть, но крышечка неожиданно захлопнулась.

Я разглядывала спящего.

«Он похудел за месяц. И тёмные полукружья под глазами – раньше я не замечала!»

Никто не мешал мне смотреть на спящего и неспешно примечать то, что не разрешалось разглядывать днём. Тонкая трикотажная пижама выгодно подчёркивает рельеф худых бёдер, сухого пресса, а открытые босые ступни и белоснежные щиколотки кажутся беззащитными и нежными.

Сильное тело свободно раскинулось на диванных подушках. Мне захотелось дотронуться до гладкой кожи, поцеловать, лечь рядом и при свете лампы смотреть, как любовник раздевается передо мной.

Взгляд от щиколоток поднялся до колен, к бёдрам, упёрся в спящую под тонкой тканью плоть, заскользил по груди, сильной шее и остановился на губах.

Не знаю, сколько я рассматривала милые черты: вот тут, от угла глаза до подбородка белая полоска тонкого шрама, на шее родинка, а щёки гладкие и белые, а губы… губы шевельнулись.

И тут я заметила, что Вано смотрит на меня. Взгляд ясный, синий, взволнованный и полный ожидания.

Вероятно, он уже давно не спал… если вообще спал.

– Вийона не повесили, ему удалось сбежать… Ты изучила французский? Раньше ты его не знала. – Иван приподнялся на локте и протянул ко мне руку, – Василиса, постой!

Я попятилась. Волна панического страха накатила, и сердце остановилось. Не чувствуя под собой ног, я выбежала из комнаты, вихрем взлетела в спальню и бросилась на кровать.

«Преступник! Убийца! Ненавижу тебя!»

«Как же я люблю тебя!»

«Только бы он не узнал!»

«Люблю до смерти!»

«Мне нет прощения!»

* * *

Кажется, родня, ничего не подозревавшая о преступной деятельности Вано, была на его стороне. Во всяком случае, ему сочувствовали, а ятровки однажды устроили мне настоящий разнос.

Из милых девушек они вмиг превратились в злобных фурий.

– Принимаешь подарки у парня месяц, а сама хоть бы ласковое слово ему сказала! Это неправильно. Мы думаем, ты используешь Вано, – старшая ятровка Живана смотрела на меня с разочарованием.

– Вы ничего не знаете… Иван дарит мне подарки не потому, что я нравлюсь ему.

У старшей сестры округлились глаза:

– А почему же?

– Я не могу сказать.

– Да он здесь и днём, и ночью! Все знают, что из-за тебя! Ходит за тобой, как кот вокруг сметаны! И в лицо глядит, как на икону, глаз не сводит. То так встанет, то этак – только бы ты на него мельком посмотрела. Зачем унижаешь Вано? Парень извёлся совсем… одни глаза остались.

– Неужели не интересно попробовать завязать отношения с молодым мужчиной? Он тебя хотя бы целоваться научит! – младшая Желя удивлённо пожала плечами.

– Ты же не девственница, а строишь недотрогу. Как там говорят… И хочется, и колется, и мама не велит. Или девственница? – не унималась Живана.

В это время в гостиную вошёл улыбающийся Вано и, встав у двери, сделал мне знак выйти, но сёстры сидели к двери спиной и не видели вошедшего.

Я стояла хмурая, не понимая, чем могла вызвать столь странную реакцию ятровок.

– Кажется, поняла – это тактика! Поиметь с мужика как можно больше! – подхватила Желя.

– Сколько можно беречь девичью честь? – вторила ей Живана. – Так всю жизнь в старых девах просидишь. У тебя и парня-то не было.

– Это неправда! У меня был парень! То есть… у меня есть парень! – Я покраснела, как вишня, встретившись взглядом с Вано.

– И кто же он, интересно? Твой семидесятилетний старик? Или его братец Корней? Кажется, я поняла! Ты считаешь, что Вано не пара тебе, слишком беден! Куда уж нашим бедным родственникам до старичка, который завещал тебе все свои богатства! – гневно топнула ногой Желя.

– Не просто так, наверное, завещал. Тётя Макоша говорила, что ты и мыла его, и одевала, и спать укладывала. Уж его ты ублажала! – язвительно прищурила глаза Живана.

– Тётя Макоша рассказывала, что труп старика до сих пор лежит в опочивальне! В доме устроили склеп! По твоему приказу в спальне мертвеца каждый день в вазах ставят букеты свежих цветов! Ландыши! – Желя отвернулась и порывисто встала, брезгливо скривив губы.

– Заниматься сексом с трупом, как это называется, не помню… некрофилия, кажется. Ты некрофиличка, – подытожила Живана. – Скрываешься на острове вдали от нас, чтобы никто не знал, чем ты там занимаешься!

– Для подобных тебе существуют специальные заведения. Там место таким больным и испорченным штучкам… Ты опасна для нормальных людей и… – ятровка Желя осеклась на полуслове, заметив наконец Вано.

От обиды язык отнялся. Казалось, что лицо и волосы покрывает корка льда, а под ней плавится яркое пламя. Перед глазами свет мерк и вспыхивал вновь.

Вано замер в дверях, улыбка сошла с лица, и глаза сверкали непривычно жёстко чёрными агатами.

Молчание длилось долго.

– Не знала, что вы такие… – Я встала и вышла из гостиной.

Губы прыгали от обиды. Я быстро поднялась к себе в комнату, положила в сумочку ключи от машины.

«Какое им дело до моих мужей и стариков!»

Кубарем скатилась вниз. Злость клокотала во мне. Пролетая, как ведьма на метле, мимо гостиной, я услышала за стеной женский плач и гневный голос Вано.

Он догнал меня в прихожей и придержал дверь рукой:

– Ты куда? Пойдём прогуляемся по набережной.

– Я спешу, еду в аэропорт за билетом. Пусти, мне некогда!

– Уезжать собралась? Они же специально наговорили тебе гадостей! Чтобы уехала!

– Вот я и уеду! К сожалению, не получится уехать сегодня же. Остались незавершённые дела здесь… Соберу вещи и переберусь в гостиницу. – Жгучая обида переполняла меня, но я изо всех сил старалась держать себя в руках и говорить спокойно:

– Выпусти меня… пожалуйста.

Вано убрал руку. Я выскочила за порог, но он выбежал следом и удержал меня за локоть:

– На меня-то за что злишься?

Барабанил дождь. Его прикосновение: острое, влажное, чуждое – остановило меня. Я не могла справиться с дрожью в теле. Она била до судороги в пояснице, до скрипа на зубах. Внезапно злость прошла, остался лишь звон в ушах. И стало так холодно, что захотелось разбежаться и упасть в жёлтую воду, в глубину, где покоились тела мамы и отца.

«Мамочка! Где ты? Папа, ответь!»

Я будто наяву услышала шум речного водоворота, увлекающего меня во тьму, и повернула в сторону реки.

«Я – мертвец! Кости, превращающиеся в пепел и прах!»

Но что-то останавливало, тянуло назад. Отголоском в раскате грома прозвучала печальная и торжественная мелодия, и шум в ушах постепенно стих. Гроза уходила, унося с собой вой водоверти, и манила прочь от реки – в жизнь, светлую и радостную.

Вано смотрел на меня.

«Если я брошусь в воду – он бросится за мной!»

– Не надо… не расстраивайся так. – Вано подошёл, взял за руку и, перевернув ладонью вверх, поцеловал холодную как лёд кожу. – Ты вся дрожишь… дай согрею. – Он прижал меня к себе. – А я-то думал, у тебя с родными прекрасные отношения.

– И я думала… наивная дурочка, – всхлипнула, пряча лицо на груди Вано. – Таким дурочкам всегда в жизни достаётся… от родни в первую очередь.

– Да, с такой роднёй и врагов не надо. – Вано улыбнулся. – Но тебе с ними не жить, погостишь и уедешь… Как ты близко сегодня. Даже не верится… Обычно ты избегаешь меня.

– Не убегаю… это ливень, – ответила я с дрожью в голосе.

– Ты же понимаешь, не о дожде речь! Неужели я настолько противен тебе?

– Вовсе нет, ты мне не противен, – я неловко улыбнулась.

– Вовсе нет… – повторил Вано. – Тогда что не так? Что тебе не нравится? За месяц ты мне и пары фраз не сказала… После ночи в поезде ведёшь себя словно я виноват перед тобой.

– Ты ни в чём не виноват… Та ночь была ошибкой. Пойми, мы очень непохожи… по-разному смотрим на мир, – пролепетала я.

Вано насмешливо прищурил глаза:

– Ах, вот оно что… Как же я, по-твоему, смотрю на мир?

Я промолчала, а Вано прижал меня к себе крепче:

– Согреваешься? Может, сядем в машину? Где ты её оставила?

– Там, – я махнула рукой в сторону моста.

Спокойный голос Вано будто убаюкивал. Я бессильно повисла на сильной руке и прижалась щекой к плечу. Вано обнял меня. Я чувствовала гулкие удары его сердца, подняла лицо, и губы тут же накрыл тёплый поцелуй со вкусом кофе и шоколада. Вано взглянул нежно, робко поправил прядку на лбу, словно боялся, что я снова оттолкну его.

– Ты добра ко мне сегодня, моя Василиса, – прошептал он. – Моя! Никому тебя не отдам! Умру за тебя!

На губах таяло тепло его губ, и я поцеловала жениха сама, чтобы сохранить память о поцелуе.

Вано удивлённо и радостно смотрел на меня:

– Моя Василиса!

Одним коротким поцелуем я сделала его счастливым. Мы будто передали друг другу частицу самих себя, что-то неосязаемое, тёплое, пьянящее, рождающееся и умирающее одновременно, соединившее нас навсегда.

Но нам не быть вместе.

«Наркоторговец! Убийца!»

– Зачем мучаешь меня и себя? – прошептал Вано. – Неужели не видишь – мы созданы друг для друга. Я чувствую… я знаю – ты любишь меня… но не хочешь признаться…

«Он знает! Какой ужас! Он не должен был догадаться! Никогда!»

Иван опустился на колени на залитой водой мостовой и потянул меня к себе:

– Иди ко мне, ладо!

Струи ливня заливали его лицо, с волос потоком стекала вода.

«Никогда он не будет более желанным, чем в эту минуту».

За его спиной, в туманных очертаниях гор, за цепью древних Каф, где зимуют мудрые драконы, гигантские змеи и сказочные великаны, привиделась мне крепость. Близкий холодный океан дышал на сосновый бор, за которым скрывались городские и сторожевые башни, деревня под крепостными стенами, лоскуты аккуратно убранных полей. Большак, петляя вдоль леса, заболоченных низин и бесконечных бар [21], убегал южнее, к Господину Великому Новгороду. На перепутье большак делал крюк и уходил в лес, к болоту. Заросли аира шелестели мечевидными листьями у воды, испуская сладко-горький аромат. На развилке стоял старинный агалматъ [22] Велеса. Прикрытые веки истукана поросли мхом, и тишина вокруг стояла такая, будто на сто вёрст вокруг нет ни зверья, ни человека.

«Иди ко мне, ладо!»

Витязь в кольчужном юшмане, верхом на вороном жеребце, склонив копьё к земле, стоял перед истуканом, всматриваясь в даль, раскинувшуюся за божеством на многие версты. Почти у самого горизонта сверкал на солнце кипейными полотнищами высокий шатёр… А за белым шатром, за ледяной чертой – долгий изгиб берега, называемый Лукоморьем. По низинам курчавится белый лечебный мох, растёт клюква и морошка, а у самой воды близ старых высоких сосен, где лежит первозданная грань суши и моря, точит Зуб-камень ночная волна и бежит к озерку, окружённому белыми берёзами, невиданное, неслыханное лесное зверьё.

Внезапно дождь прекратился, будто резко повернули ручку в душе. Солнце ярко ударило в глаза. Я заслонилась рукой от слепящих лучей и огляделась. Вокруг ни души – ливень всех разогнал. Редкие крупные капли падали с листьев промокших насквозь деревьев.

Но вот из парикмахерской вышла на порог женщина с сигаретой и с любопытством уставилась в нашу сторону. На мосту кто-то оживлённо размахивал руками, прохожие один за другим будто вырастали из пустоты. Воздух наполнился звуками, которых минуту назад не было. Стены домов выросли и придвинулись к набережной.

Над головой на ветке громко каркнул ворон. Я вздрогнула и всё испортила – как можно равнодушнее возразила:

– Ты ошибаешься… Я вовсе не люблю тебя! Удачный секс ещё не повод для долгосрочных отношений.

Вано побледнел и опустил голову.

– И что же может послужить поводом? Скажи, может, пойму, – кривая усмешка исказила красивое лицо.

– Любовь. Взаимная.

Вано ещё больше побледнел, но продолжал смотреть на меня, сверкая очами. Солнце заслонило маленькое облачко. В полумрак погрузился правый берег Куры, и люди на набережной превратились в тени. Мне показалось, что и сам Иван изменился, преобразился из светлого в тёмное. Чёрные, смоляные волосы неровными прядями обрамили худое лицо, гневно блестели бездонно чёрные глаза.

Вано поднялся с колен – на джинсах расползались тёмные пятна воды, влажная сорочка прилипла к телу. Он раскинул руки, будто собирался взлететь. Вано подставил небу влажное лицо. На крепкой шее поднялся и опустился кадык.

Я почувствовала его боль. Ему больно, ему нечем дышать. На лице появилось выражение муки. В какой-то момент я испугалась, что на раскинутых ладонях проступят стигматы. Иван стоял близко к парапету, спиной к реке. Я решила, что сейчас он опрокинется навзничь и крестом рухнет в мутную воду.

Но он опустил руки и посмотрел на меня пристально.

– Подойди ко мне, – попросил он тихо.

«Если я подойду к нему сейчас, то уже никогда не уйду!»

Я сделала шаг назад. Зябко поёжилась, положив руки в карманы, и покачала головой:

– Нет!

В кармане плаща я нащупала лепесток розы, который положила туда в день приезда. К моему удивлению, лепесток не завял, оставался таким же свежим. Крошечный, он один благоухал, как большой розовый букет. Аромат роз окутал меня.

«Сердце ноет… Запах её чувствую, словно она рядом, в двух шагах от меня», – вспомнились слова молодого человека, что я невольно услышала, проходя в тот день мимо цветочного магазина в переулке у вокзала.

Теперь я была уверена, что говорил Иван… и вовсе не о цветах, как тогда я подумала. Стоило ему произнести это, в следующее мгновение лепесток слетел мне в руки…

«Кто ты?»

Я испуганно взглянула на Ивана.

Меня не оставляло чувство, что когда-то раньше мы уже встречались и знает он обо мне гораздо больше, чем я о нём!

«Не помню! Я так хочу всё вспомнить! Хочу вспомнить!!!»

Лепесток сорвался с ладони и, подхваченный порывом ветра, унёсся ввысь.

Вано проводил лепесток взглядом, и мне показалось, вздохнул с облегчением. Он приблизился и, взяв меня за подбородок, взглянул в глаза:

– Чего ты боишься? Выходи за меня. Обещаю, любовь приложится… и удачный секс тоже. Я защищу тебя от любых невзгод. Я помогу тебе всё вспомнить! Или… у тебя кто-то есть? Кто? Горын? Корней? Ты его выбрала? – спросил он глухо.

В полумраке его глаза казались почти чёрными с ярким синим ободком вокруг зениц. Странно… Редкий цвет глаз. Единственный в своём роде, но мне показалось, что человека с такими глазами я уже когда-то встречала. Чёрные волосы, тонкая ниточка серебристого шрама на правой щеке…

«Инкуб?»

«Инкуб? Что за имя странное? Где я могла его слышать?»

Но вот солнце прошло мимо облака, и волосы Ивана заблестели золотистым русым блеском, а глаза из чёрных превратились в ярко-синие.

«Я больна…»

Вано молчал и смотрел на меня с ожиданием. Я примирительно улыбнулась:

– Мне пора… Успеть бы вернуться к ужину – и тётя не любит, когда опаздывают к столу. Не хочу расстраивать её напоследок.

– Я поеду с тобой. Хочешь, сяду за руль? – Вано всё ещё был бледен, но решительно протянул ладонь.

Я покорно отдала ключи.

– Загадала желание? – спросил он с непонятным волнением.

– Какое желание?

– Лепесток розы выпустила на ветер. Есть поверье, что желание нужно загадать и оно обязательно сбудется.

– Да, загадала.

– Какое? – Вано пристально посмотрел на меня.

– Не скажу. Зачем тебе?

Он тяжело вздохнул и провёл рукой по груди, будто унимая сердце.

– Мы не могли с тобой раньше встречаться? – спросила я невпопад. – Я хочу сказать… ещё до поезда. У меня навязчивое чувство, что мы виделись раньше, были знакомы.

Вано закрыл лицо руками и коротко хохотнул:

– Господи, дай мне сил!

Я надулась:

– Не вижу ничего смешного. Я загадала… чтобы вспомнить то, что забыла. Понимаешь… у меня была травма и некоторые события… из тех, что произошли до приезда на остров, я совершенно не помню. Поэтому я спросила, не встречались ли мы раньше. Ретроградная амнезия…

– Ретроградная амнезия? – Вано повернул ключ и завел машину. – Жаль, что дождь закончился не вовремя… ты бы не пожалела, – Вано взглянул так, что сердце моё замерло.

«Ничего ещё не закончилось!»

И Вано, будто подтверждая мои слова, кивнул:

– Это присказка, сказка впереди будет.

А я ответила словами, сказанными им накануне, удивляясь про себя, что без запинки говорю на древнерусском:

– Положи мя, акы печать на серъдце своё, акы перстень, на руку твою: ибо зело крепка, акы смерть любовь… люта, акы преисподняя, ревность… стрелы ея – стелы огненные…

Вано сжал мне руку:

– Я так долго ждал… Ты всё вспомнишь, царевна. Ты расскажешь мне?

«Кънязь любитъ тя, зело-де любитъ…»

«Ибо крепка, акы смерть любовь…»

Автомобиль покатил по набережной. За опущенным стеклом проплывала мутная, жёлтая вода, поросшие лесом холмы. Апрель прошёл, а солнце уже который день не жаловало промокшие, чёрные от влаги улицы.

Машина, трясясь на кочках, медленно ползла на раскисший холм мимо угрюмых, серых жилищ с ржавыми крышами. Старые дома, десятилетиями жившие без ремонта, обнажали под облупившейся штукатуркой столетнюю кладку и смотрели из-под косых штакетников переплётами рассохшихся оконных рам. Ободранная штукатурка напоминала язвы прокажённых, а гнилой запах из подвалов, выползавший на улицу через маленькие грязные оконца, стоял в палисадниках даже в ветреную погоду.

Повсюду пахло печным дымом, и мной овладело странное чувство, что неподалёку работает угольная шахта, дым от которой покрыл тонким слоем всё вокруг: убогие домики под ржавыми крышами, бесконечные и скучные новостройки с лязгающими страшными кранами, неряшливые экскаваторы, безлюдные церкви в окружении атеистов, дешёвые магазинчики… и людей.

На людей было страшно смотреть: неприветливых, покорно ждущих своей участи. Старики – прошлое города, хранители резных тбилисских балкончиков, устоев и традиций – шли понуро, будто тени, как живые мертвецы. Новое поколение, его настоящее – суетилось в поисках денег, но на людей походило ещё меньше, отчуждённое от всего, даже самого прекрасного. Глаза их, по-рабски пустые, рыбьи, лихорадочно блестели, как у неофитов, обращённых в новую веру – веру в богатство.

Будущего я не видела. И всё же оно наступит. На этой самой улице с промокшими резными балкончиками оно затаилось где-то и ждёт своего часа.

Мы остановились, пропуская пешеходов. Один из них, сутулый высокий старик, вышел из булочной, на ходу натягивая кепку. В руке он держал цветок – алую розу. Старик с интересом посмотрел на меня и улыбнулся. У него кривые и жёлтые зубы, а борода напоминает мочалку, которой чистят сковородки.

– Как я выгляжу? Что-то не так? – спросила я Вано и дотронулась до волос. Густые локоны уже высохли и окружили лицо пышным облаком.

Вано тоже заметил взгляд старика и оглядел меня без стеснения. Взгляд остановился на груди и там задержался:

– Всё в порядке.

Я заметила, что верхние пуговицы на блузке расстегнулись, открыв нижнее бельё. Застегнула все до ворота.

Я предвижу будущее, а иначе откуда бы мне знать, что старик, пересекающий улицу, войдёт в переулок. Переулок грязный, забитый мусором и нечистотами. Может, и хорошо, что грязный? Какой прок от чистоты? Чистота бесплодна, а значит, не имеет будущего. И хотя переулок всего один, старик войдёт в него, не осознавая, что вошёл в будущее, оставив на противоположной стороне улицы своё недавнее прошлое. А если ему вздумается вернуться? Он вернётся в прошлое, оказавшись в будущем. Или у старика нет будущего? А у меня? Я приехала сюда, чтобы изменить своё будущее, зная, что предначертано, предчувствуя его, ожидая свершения чуда. Вот оно, это чудо, смотрит на меня кобальтовыми преданными глазами, ждёт приказаний! Но как трудно решиться! Стоит сделать шаг, и пути назад уже не будет! Но шаг уже сделан! Я здесь, значит, надо идти до конца, даже если и будущего не будет! А у меня совсем нет времени сейчас, в настоящем, не то что в будущем! Мы так озабочены организацией своей жизни. Знаем, что хотим по минутам, по часам, дням. В домах висят часы, часы везде: на руках, в телефонах, на улицах. Но происходит нечто, не зависящее от тебя, что заставляет перелететь через океан, неведомый голос зовёт то ли из прошлого, то ли из будущего, и время перестаёт иметь значение, и выходит, нет ничего, что мы по-настоящему контролируем в жизни, и осмысленность, и рациональный расчёт отступают перед чувствами. Не потому ли я оказалась в этом городе? Я здесь, и это меняет всю реальность, прошлое, будущее и настоящее.

Я взглянула в зеркало заднего вида и нахмурилась. Не люблю зеркала. Стараюсь в них не смотреть без необходимости. Вано взял меня за руку и сжал ладонь:

– Всё будет хорошо, детка. Всё хорошо…

«Детка! Как бы я хотела стать деткой! Вернуться в бездумное беззаботное детство. Мёртвые отпеты! У мертвецов нет будущего! Я – лишь «кости, превращающиеся в пепел и прах!»

«Но даже без будущего – это жизнь, и ничего с этим не поделаешь!»

Я вырвала руку и сжала зубы. Меня стало заметно потряхивать от пробуждающейся силы. Знакомый гул в ушах, цвета изменялись, перетекая один в другой. Лица людей на улице приняли аспидный оттенок с чёрными губами. Старик повернул ко мне потемневшее лицо и улыбнулся, приподняв кепку и обнажив стальные зубы, помахал, словно дразня, алой розой.

Я с трудом удержалась, чтобы не зашипеть.

«Жить по-прежнему я больше не могу, значит, надо решаться!»

Я резко выдохнула. Гул в ушах отступил, вернулось ощущение цвета, дыхание восстановилось, тревога ушла, но не совсем, словно тот, кого я могла увидеть в зеркале, ослабил петлю на шее, но не снял.

«Детка!»

«Захочу, горы сверну!»

Я улыбнулась. Нетерпеливое веселье охватило меня.

«Не женское это дело, не женское!» – противно пропищал комариный голосок.

«Держи себя в руках!»

Дождь закончился, и зелёные холмы сияли в прозрачной дымке.

Как чудесно смотреть на лес, на плавные изгибы гор, на величественные развалины, ставшие братьями природе и её наилучшему воплощению – деревьям. Все они так прекрасны и живы.

Некоторые деревья главенствовали над другими, стояли прямо, гордо, сохраняя благородное достоинство. И лес, и подлесок подчинялись им молча, без суеты, просто росли, рождая каждый год тысячи маленьких, одинаково любимых детишек – почки и листья. И каждый год лес терял детей, отдавал их ветру и земле, и снова рождал, молча осознавая многолетнее и великое предназначение: жить, и давать жизнь, и делать всё для жизни.

Наверное, поэтому так приятно гулять по лесу – вокруг сильные, красивые и молчаливые исполины.

– Ты всё испортишь, – взглянула я на Вано серьёзно.

– Нет, нет, никогда! – ответил он горячо.

– Почему ты хочешь знать обо мне? Я чувствую, как вопросы вертятся у тебя на языке.

– Почему хочу знать… Это же очевидно.

– Ты всё испортишь. Мы… мы не так близки, чтобы ты знал всё… И секс здесь ничего не меняет.

– Не меняет, почему? Для меня многое изменилось. – Голос Вано дрогнул. – У тебя и правда есть парень?

– Сейчас нет. Был… случайный секс с незнакомцем в поезде месяц назад.

Вано улыбнулся глазами и спросил осторожно:

– А что за семидесятилетний старик? И Корней?

Вскоре мы остановились на красный перед пешеходным переходом.

Медленно дорогу переходили две старухи, облачённые в чёрное. Иногда я завидовала старухам: снова девственно-чисты, им не надо защищать принципы морали или поступаться ими. Благородная старость – высшая мораль, которую не надо доказывать. Узловатые старушечьи руки ценнее толстых фолиантов, написанных учёными мужьями. На них начертана жизнь целого поколения. Старухи могут со спокойной душой готовить сациви: медленно томить лук в старой чугунной сковороде и мельчить орехи в ступке.

Так делали их бабки и матери, а старухи всё же способны ещё удивить всех новизной древней стряпни.

Я посмотрела на Вано.

Он ждал.

Я прекрасно понимала, что такие, как он, простых вопросов не задают. За его вопросом таились тысячи других. И сегодня мне предстояло ответить на все. Но как быть? Тайной своего богатства я ни с кем не делилась. И всё же надо что-то ответить:

– Это тайна…

– Но ятровки знают.

– Ничего они не знают… только сплетни.

Но Вано уже понял, что я не в силах хранить в себе то, что оставалось тайной девять долгих лет:

– Я обещаю, что никогда и никому не расскажу! Клянусь самой страшной клятвой, что никто не узнает от меня ни слова!

Вано не расскажет. Он внушает доверие. Как памятник, отлитый из бронзы и стоящий на центральной площади. Оплот морали и чести.

Я уже давно никому не доверяла. Не потому, что не хотела, а потому что доверять было, в общем, некому. Я одинока, как перст.

Есть такие люди, которые долго, с детства или с юности, живут в чужих странах. Они уже не свои для родной почвы, и ещё не свои для чужих, иноземных земель, опаливших их своим солнцем, напоивших инородным воздухом и пылью, накормивших заморским птичьим молоком и редкими травами… Они сами по себе, двукровны, двуязычны.

Такие люди одиноки, редко любимы, но для счастья им и не нужно много любви. Достаточно любви одного человека – такого же, как они, из того же теста, из той же среды. Такого же двуязычного и двукровного, с природным костяком, как у них, такого же, подобного белой вороне.

Вот такого персонажа я ждала. Это был бы даже не сказочный принц, а существо ещё более редкое в природе.

– Ты должен знать обо мне кое-что… Я не совсем та, за кого себя выдаю. Когда-то я была очень скромной, доброй девушкой, а теперь я не очень… хороший человек. Я могу быть жестокой и мстительной, хотя не лишена чувства справедливости.

– Да и я не подарок! – усмехнулся Вано, сверкнув очами. – Будь ты хоть кикиморой болотной или лягушкой, всё равно лучше тебя нет! – И я вдруг увидела глаза того, ради которого приехала в этот город.

«Из-за тебя?»

«Лягушкой!»

– Я догадываюсь.

«Человек, торгующий наркотой, и правда не подарок».

– Останови машину, Иван, хочу показать тебе кое-что.

Вано кивнул и остановил машину на обочине. Он напряжённо смотрел на меня:

– Я готов. Смелее, Василиса.

Я протянула руку в опущенное стекло и посмотрела на деревья. В высоком каштане у дороги чирикала стайка воробьёв. На самой верхушке, взмахивая чёрными крыльями, сидел ворон, крутя головой по сторонам.

«Лудь!» – мысленно произнесла я.

Ворон, шумя крыльями, слетел с дерева и уселся на моей ладони.

– Принеси мне цветок! – приказала я вслух.

Ворон снялся с места и, сорвав клювом жёлтый одуванчик, вернулся ко мне.

– Осторожно! Ладонь поранишь! – вскрикнул Вано и, взмахнув рукой, согнал птицу.

Казалось, он совсем не был удивлён.

«Всё ясно. Наверное, подумал, что я циркачка, а ворона ручная».

Я озадаченно на него посмотрела:

– Тебя ничего не удивило?

– Нет, – ответил он, сверкнув глазами, и стал рассматривать мою ладонь, – без перчаток нельзя птиц приманивать.

Он смотрел на меня прямо, плотно сжав губы, будто знал обо мне всё, даже то, что я сама о себе не знаю.

– Ну хорошо… слушай, Иван, – решилась я, – ты первый и последний мой слушатель. Слушать меня небезопасно для жизни… Поэтому помни, если расскажешь кому, моя тайна уничтожит тебя.

Я поёжилась на сквозняке и подняла стекло. Небо расчистилось, посветлело после дождя и уже было готово укрыться вечерней зеленью и принять в себя первые блёклые звёзды. Я долго молчала, собираясь с мыслями.

– Как же трудно начать… Давняя история…