Читать книгу Эмпирическая психология. Часть первая. О человеческой душе в общем и способности познания в частности - - Страница 2

Вольфу было почти двадцать шесть лет, когда он впервые столкнулся с Лейбницем. Он завершил свое школьное образование в Бреслау, проучившись более четырех лет и почти год проработав преподавателем. Этому факту уделялось слишком мало внимания, и эти годы преподавания не имели большого значения.

Сам он был другого мнения; об этом свидетельствует то, с какой любовью он вспоминает об этом первом периоде обучения как в своих сочинениях, так и особенно в записках, написанных для Баумейстера, его так называемой самобиографии. 1Сравнительная компиляция различных сохранившихся сведений об этом также будет полезна для целей данного исследования, но, конечно, здесь можно лишь намекнуть, а не объяснить полностью.

Даже внешне период его образования можно разделить на три части: школьные годы в Бреслау, студенческие годы в Йене и время работы преподавателем в Лейпциге.

Впечатления и стимулы, полученные в школе, часто оказываются важными для значимых людей и даже решающими для всего их дальнейшего развития. Это особенно верно для Вольфа.

С самого начала изучение схоластической философии в гимназии Бреслау, вероятно, под влиянием своего учителя Христиана Грифиуса, который относился к ней с неприязнью, 2носило полемический, критикующий характер и, вероятно, не пошло дальше знания и практики школьной логики. То, что эта неприязнь, как и в случае с вышеупомянутым учителем, не распространилась на изучение философии в целом, объясняется, помимо собственного интереса мальчика, влиянием двух коллег вышеупомянутого учителя: Готфрида Пола и Каспара Ноймана. О первом известно лишь то, что он разрешил талантливому, но безбедному ученику бесплатно посещать его частные уроки и позволил пользоваться своей библиотекой. 3Вольф вел с ним переписку вплоть до своего пребывания в Галле. 4У нас есть более подробная информация о влиянии второго.

Тонкий теолог, пользовавшийся большим уважением в родном городе, а также известностью и авторитетом в ученом мире, который, как и Лейбниц, познакомился с математическими науками и картезианской философией у Вайгеля в Йене, мог стать примером для подражания молодому ученику, который в то время тоже думал о теологической карьере, но при этом проявлял живой интерес к обеим наукам. Во всяком случае, у него было достаточно возможностей повлиять на яркого и многообещающего мальчика, который выделялся среди своих одноклассников прилежанием и способностями5 через уроки религии, прилежно посещаемые проповеди и, вероятно, также через личное общение. Вольф высоко ценил его на протяжении всей своей жизни и, хотя впоследствии он помешал осуществлению его планов и придал его карьере иной поворот, всегда говорил о нем с величайшим восхищением.6 Именно Нейман впервые указал ему на важность математики и познакомил с картезианской философией; именно Нейману он впервые открыл свои планы на будущее; более того, именно советы Неймана привели его к делу всей его жизни, которое он называл таковым и в начале, и в конце своей карьеры.

Нойманн, как и многие просвещенные богословы и благочестивые ученые его эпохи, желал примирения и объединения христианской религии и современной науки.

Он верил, что сможет преодолеть острые противоречия и враждебное противостояние между двумя науками, которые молодое поколение стремилось преодолеть, соглашаясь с физиками старшего поколения, по-прежнему придерживавшимися преимущественно религиозных взглядов. Теология должна учиться у естественных наук и математики; она должна перенять их методы как свои собственные. «Я сетовал, – пишет он Лейбницу, – что в настоящее время почти весь ученый мир в regno Naturae опирается на эксперименты и пишет наблюдения, но никто не думает сделать то же самое в regno Gratiae или в theologia, поскольку даже в этом правлении нашего Бога, если бы только обратили внимание на дело его рук, мы бы каждый момент находили возможность говорить с Петром: теперь я испытываю истину и таким образом все наше христианство могло бы быть продемонстрировано с помощью чистого эксперимента (experimentis). Это дело, в котором я часто брался сделать начало, но мне всегда хотелось, чтобы нашлось несколько таких друзей, каждый из которых хотел бы принять в этом деле определенное участие…7 О том, как он представлял себе осуществление этого плана, на первый взгляд несколько авантюрного, свидетельствуют размышления, передача которых послужила поводом для вышеупомянутого письма. Речь идет о списках смертности, которые Нойманн составил из реестров города Бреслау для английских ученых8 и которыми он также поделился с Лейбницем. «Даже сейчас, – писал он в том же письме, – все еще невозможно понять, какую реальную пользу это принесет.

Но если бы Бог жил так долго, что счет вечных лет можно было бы свести воедино, или кто-то в другом городе мог бы сделать и передать такие наблюдения, тогда можно было бы сделать прекрасные замечания о божественном провидении относительно нашей жизни и смерти, сохранения и увеличения мира и тому подобного, и многие суеверия могли бы быть опровергнуты тем лучше, чем больше опыта. 9Вольф, очевидно, ничего не знал об этих мыслях своего учителя, которые были весьма характерны как для него самого, так и для его времени, иначе он не стал бы игнорировать их в предисловии к работе, содержащей подобные исследования, в котором он особо упоминает те английские работы, к которым Нейман проявлял живой интерес, 10Согласно его отчетам, усилия Неймана в то время были направлены прежде всего на применение демонстративного учения к богословию или, по крайней мере, к теологической морали, а также на согласование догматов веры с результатами последних естественных исследований. Открытые истины должны были быть приближены к образованной публике путем изложения, приспособленного к современным вкусам, и в то же время поддерживаться и защищаться тем же оружием, которое до сих пор только угрожало и нападало на них11 Это был странный план протестантской схоластики на более современных основаниях, который, кстати, часто появлялся в то время и следы которого можно найти также у Лейбница. Здесь, однако, юношеские планы его одаренного ученика совпадали с его собственными, и неудивительно, что он поощрял его в его стремлении, когда раскрывал ему свои планы.

«Rara avis Theologus, Physicus et Mathematicus», – сказал он ему при отъезде, когда Вольф, получив стипендию от совета Бреслау, поступил в университет, в то время, вероятно, с определенным намерением по окончании учебы поступить на службу в свой родной город.12 Но все сложилось иначе. Уже когда молодой лейпцигский магистр представил ему свой первый научный эксперимент, Нейман ответил ему дружеской поддержкой, и между ними завязался обмен письмами. 13Но когда в одной из своих поздних диссертаций он заявил об уникальности куперинской системы для научных наблюдений в связи с цитатой из Гюйгенса, 14теолог упрекнул его, сказав, что «нужно иметь большее презрение к Писанию, чем утверждать такие вещи». В своем ответе Волиф подчеркнул независимость науки от Писания, которое «лишь потворствует phaenomenorum recensione, но не объясняет их», и лично оскорбил бывшего учителя, высказав уничижительное суждение о его странном толковании еврейских слов, на котором тот сделал много своего. На этом все и закончилось; Нойман написал в ответ, что «спинозисты лелеют подобные принципы, а именно, что в Писании приводятся только феномены, но не rationes phaenomenorum», и что из этого он понял, что Бог посвятил его в университет и что он должен позволить ему найти там свое счастье, и решительно воспротивился назначению Вольфа в Елизаветинский университет, которое было поставлено под вопрос в том же году 15Вольф узнал об этом только через год, когда в последний раз вернулся в родной город вскоре после назначения в Галле, где Нойманн отнесся к нему с той же добротой, что и раньше.

Ранее он ответил на упреки Неймана, защищая против него Спинозу, приложив критикуемый Нейманом отрывок к своей следующей диссертации в качестве следствия16 и выплеснув свое возмущение таким неправильным использованием Священного Писания в письме к Лейбницу.17 Этот спор, который сам по себе был незначительным, выглядит как прелюдия к более крупному спору, который должен был последовать, и, во всяком случае, характеризует взгляды двух основных партий в немецком ученом мире того времени. Таким образом, Вольф решил отказаться от теологической карьеры, которую он всегда имел в виду до этого момента, и только внешние обстоятельства заставили его впоследствии вернуться к этому юношескому намерению. 18Однако отрывок, послуживший причиной разрыва между двумя мужчинами, можно найти в той же диссертации, которую молодой преподаватель посвятил Лейбницу. Здесь временная граница влияния обоих мужчин также может быть прослежена извне.

Вероятно, именно пример и советы Ноймана убедили Вольфа выбрать для обучения Йенский университет. Со времен Вейгеля Йена все еще пользовалась репутацией лучшего немецкого университета по математике. Профессор Гамбергер занимал в то время там кафедру, и его лекции были главным занятием и увлечением Вольфа в первые годы. Хотя вначале он рассматривал математику лишь как второстепенное занятие ради метода, она все больше и больше интересовала его и даже на какое-то время стала центром его деятельности. В результате великих открытий, сделанных в последние десятилетия прошлого века, эта наука оказалась тогда на переднем плане всеобщего интереса; после этих блестящих достижений ума, отточенного математическим образованием, сложилось мнение, что изобретательское искусство в рамках математики, то есть открытие неизвестных величин из известных, является лишь особым применением более общего искусства, правила которого могут быть получены из обобщения тех, которые ранее использовались в этой дисциплине. 19Открытие этих правил занимало самых важных людей того времени, а также стало для Христиана Вольфа новым стимулом к тщательному изучению математических наук.

Неадекватность преподавания арифметики в школе и неадекватность учебников для начинающих означали, что он лишь медленно продвигался в этом направлении. Похоже, что и лекции Гамбергера мало что дали ему в этом направлении. Поэтому он с еще большим желанием ознакомился с работой, само название которой претендовало на то, чтобы предложить ars inve- niendi, которую он до сих пор тщетно искал. В этом он пошел по стопам Эренфрида Вальтера фон Чирнхаузена и того нового философского течения, которое со всем бесполезным формульным материалом, накопившимся вокруг него, хотело отбросить всю аристотелевскую логику и метафизику как неплодотворные и заменить их той своеобразной теорией познания, которая выросла на математической почве.

Влияние Чирнхаузена на Вольфа сильно преувеличено во многих описаниях его учения. Он был действительно влиятелен лишь в течение очень ограниченного периода времени, и он сохранил лишь некоторые из его идей.20 Он сразу же осознал недостатки книги, в которой все его правила демонстрировались только на математических, особенно геометрических примерах, а собственно главная задача – применение изобретательского искусства к другим наукам – не принималась во внимание. 21Когда он высказал свои опасения по этому поводу самому автору, тот отложил его до более поздних частей работы. Однако они так и не появились, и когда после смерти Чирнхаузена ожидалось дальнейшее разъяснение из оставленных им рукописей, эта надежда также не оправдалась. Перед смертью он сжег все свои бумаги.22 В своих лекциях в Лейпциге «Вольф» продолжил работу Чирнхаузена и попытался применить приведенные там правила по собственной инициативе, охотно исследуя их дальше в свободное время, так что Лейбниц однажды предостерег его от слишком настойчивых попыток и одностороннего ограничения этой проблемы. 23Однако он никогда полностью не отказывался от этих исследований, даже если впоследствии перестал приписывать им ту фундаментальную ценность, в которую он в то время еще твердо верил.

И Чирнхаузен, и профессор Бамбергер разделяли с французской философией презрение ко всей схоластической логике и метафизике, как схоластической, так и аристотелевской. Вольф последовал за своими учителями в этом направлении,24 более того, в студенческие годы он даже утверждает, что имел «плохое представление» о Лейбнице, потому что тот осмелился защищать те доктрины, которые в то время презирались,25 что было истолковано его противниками как предрассудок, оставшийся от его схоластических юношеских занятий. Даже занятия философией под руководством схоластически настроенного Гебенштрейта после получения степени магистра не изменили этого неприятия, и в той же работе, в которой, по мнению Неймана, он отрекся от теологии, он также публично бросил перчатку схоластической логике с тезисом: «Syllogismus non est medium inveniendi veritatem». 26В своем первом же письме Лейбниц небрежно объяснил ему, что не может разделять эту точку зрения. Это замечание, как и тщетные попытки найти ars inveniendi, независимое от доктрины умозаключения, привели Вольфа обратно к традиционной логике, к которой было добавлено лишь несколько идей Чирнгаузена.

Помимо математики, Вольф хотел изучать в Йене в основном декартову философию. Однако лекции, по-видимому, мало что дали ему в этом направлении, и он, вероятно, полностью зависел от изучения источников, обзор которых он дает во втором письме к Лейбницу. Результаты этих исследований можно найти в разрозненных диссертациях и в приложенных к ним заключениях. Однако он сразу же заметил пробел в этой системе, которая улучшила теоретическую философию, но оставила практическую философию почти нетронутой. Задуманный еще под влиянием Ноймана план изложения теологической морали в соответствии с демонстративной доктриной был, таким образом, стимулирован и переделан заново. Он избрал философское обоснование морали делом своей жизни, и этому была посвящена его первая работа. Его диссертация: philosophia practica universalis, mathematica methodo conscripta и т. д., благодаря которой он получил разрешение читать лекции в Лейпцигском университете, завоевала ему влиятельного друга и покровителя. Профессор Отто Менке, редактор латинского журнала: Acta eruditorum, узнал о молодом лекторе, поинтересовался его занятиями и обратил его внимание на современную математику, которая в то время была еще очень мало распространена в Германии, так как нуждался в сотруднике по этому предмету для своего журнала. Вероятно, по его совету, Вольф использовал 1704 и 1705 годы для изучения английского и французского языков, чтобы также взять на себя рекламу иностранных изданий. 4 ноября 1705 года Менке отправил Лейбницу рецензию Вольфа на «Newtousche Optik» «с покорнейшей просьбой прочесть ее со всем усердием и, если она пройдет, доложить без жалоб». «Господин Вольф, – продолжает он, – только этим летом выучил английский язык и легко мог допустить ошибку, и я хотел бы быть уверенным, могу ли я положиться на его recensiones27 Мне не удалось найти ответ Лейбница; однако, поскольку рецензия уже появилась в февральском номере следующего года, нельзя считать, что Лейбниц нашел в ней недостатки. К тому времени молодой лектор уже стал настолько незаменим для лейпцигского литератора, что тот всерьез высказывал Лейбницу опасения, что в случае его увольнения он может пропасть. Даже Иоганн Бурхард Менке, взявший на себя руководство журналом после смерти своего отца в 1707 году, не смог достаточно высоко оценить заслуги Вольфа и заручился поддержкой Лейбница, чтобы отговорить его от планов отправиться в Россию. 28Эту оценку можно понять, если взглянуть на список выписок, которые он сделал для «Acta». Согласно компиляции Людовичи, Вольф опубликовал в Acta 284 книги по самым разным предметам за 12 лет с 1705 по 1717 год.29

Теперь кратко подытожим первые впечатления, которые стали решающими для Вольфа:

Задуманный под влиянием Неймана план изложения теологической морали в соответствии с математическим методом привел к изучению математики. Это, первоначально начатое лишь как побочное занятие, вскоре стало центром его исследований, прежде всего благодаря изучению математически обоснованных ars inveniendi под влиянием Чирнхаузена. Его увлечение картезианской философией показало ему пробелы в декартовой философии, и старая задача времен его пребывания в Бреслау снова вышла на первый план в расширенном виде. Однако должность преподавателя в Лейпциге и работа над журналом Менке почти полностью переориентировали его на математические занятия, через которые он в первую очередь вступил в контакт с Лейбницем.