Читать книгу Три имени Жанны. Часть 1. Леди Джейн - - Страница 3

Лошади медленно тащили карету в сторону Парижа по сумеркам. Вечер постепенно выравнивал все цвета в один серый с тысячей оттенков, и серыми становились небо, поля, пыльная дорога и сам воздух, вторя безысходности путешественников. Сидящие в карете, покачиваясь в такт этому стуку, равнодушно смотрели в окна дверец, лишь изредка нарушая молчание уже ничего не значившими для них фразами.

– Вы окончательно решили? – в тысячный раз переспрашивала Жюли, заранее зная ответ на свой вопрос. Она и не надеялась услышать что-то другое, но настойчиво повторяла и повторяла его, чтобы заполнить воздух хоть чем-то кроме безнадежности.

– Да, мадемуазель.

Граф де Леви был спокоен и собран. Истерики дочери больше не могли его рассердить: накануне сватовства этого Сен-Паля агенты его «черного кабинета» перехватили информацию о том, что́ готовится Пруссией для Франции. И как только эта расшифровка была подана императору, граф де Леви взял отпуск на несколько дней и разрешение перевезти дочь в Англию к родственникам. Император сказал ему «да».

– Вы ведете себя так, словно я ваша пленница. Вы пользуетесь своей властью так безжалостно! Общество дало вам безграничное право…

– Не премину им воспользоваться! – Надо сказать, что граф не преминул воспользоваться разрешением императора на выезд так, что, вывозя дочь, он вывозил почти все свои сбережения, которые забрал из банка и надежно спрятал в тайнике их дома на Елисейских Полях.

– И всё же это жестоко! – не сдавалась Жюли.

– Это необходимо.

– Из одной тюрьмы отец перевозит дочь в другую и считает это незаменимой услугой!

– В Англии вас как минимум не найдут! – Граф де Леви очень надеялся на это.

– Луи найдет! – победно возразила Жюли. Она знала, что так и будет, неважно даже, хотела она этого или нет.

– Ему есть о чем поговорить с начальником жандармерии Парижа, чем он сейчас и занят, – усмехнулся граф.

– Я искренне сожалею, но все усилия, и ваши и Британских островов, будут потрачены впустую!

– Всё может быть, но вам лучше будет находиться подальше от Франции.

– Когда вы прекратите решать за меня, что лучше, что хуже?

– Когда передам вас супругу у алтаря.

– О боже! Я способна сама отвечать за свои поступки… Нет, вы не человек – так поступить со своей дочерью! В вас нет отеческих чувств ко мне! – Жюли коварно перешла на упреки. Но план провалился:

– Я жестко разочарован в дочерних! И за это наказан. Оставим эту тему до лучших времен: я вижу, что напрасно отдал вас в школу, Жюли. Ничего кроме вольнодумства и бунта! Вы напрасно пытаетесь затеять спор, прекрасно зная, что он бесполезен: вам нельзя находиться в Париже. Вам угрожают не только окончательное грехопадение и несмываемый позор в обществе.

Молчание.

– Но почему, почему, почему я должна покинуть Францию и жить в Англии? – Жюли решила измором брать эту крепость.

– Это самое надежное место для вас и самое подходящее. Вы слишком увлекались вопросами свободы вместо того, чтобы отдавать предпочтение другим наукам, подобающим девушкам вашего круга, – назидательно сказал ее отец.

– Вышивать и заучивать па?! Искать женихов? Я нахожу полезными иные учения! – возмутилась курсистка философского и медицинского факультетов.

– То-то и оно: скачки, фехтование, медицина… Китаец этот еще с его борьбой… Спасибо хоть за иностранные языки!

И оба собеседника хором простонали:

– О боже! Дай мне терпения! Дай мне сил!

Граф де Леви принял безумное на первый взгляд решение отправить Жюли к своему брату в Англию, довольно давно переехавшему туда и имеющему прекрасное уединенное имение неподалеку от Лондона. Имелось у брата и положение в местном графстве, и состояние для того, чтобы жить достойно и безбедно.

Это желание спасти дочь понять было несложно: Францию лихорадило. Как особа, приближенная к императору, и управляющий тайной перепиской «черного кабинета», граф де Леви знал больше, чем писали газеты или шептались в кулуарах, а изменить, несмотря на свой здравый смысл и положение, мог не всё. Война с Пруссией была вопросом времени и удобного случая. Бунты вспыхивали по всей стране, Париж и в этом был законодателем мод для всей Европы. Оппозиция вела себя всё более раскованно. Император предпочитал льстецов стратегам. В обществе графа де Леви побаивались, уважали, но всегда помнили, что он – потомок древнейшего рода, из «бывших». Это не прощалось свободным гражданским обществом: являясь патриотом, будучи приближен к императору особенностями своей незаметной службы, граф де Леви был человеком с некоторыми связями, неплохим состоянием, но совершенно беззащитным. Отвечая за важные вопросы шифрования переписки перед императором, он всегда был объектом манипуляций и шантажа для всех разведок мира. И Жюли была прекрасным средством для этого. Жюли всегда была его слабым местом. И Жюли всего этого не замечала: ее книги создали вокруг нее ореол какого-то другого мира, лишенного реальности, зла и войн. Где еще, как не у союзника, недавно бывшего таким непримиримым врагом, под покровительством брата на спокойном острове, ей было место?

После того как решение отправить ее в Англию было объявлено, Жюли смеялась и шутила, плакала, умоляла, злилась, но серьезный тон отца вскоре дал ей понять, как жесток и холоден может быть близкий человек, доведенный до отчаяния. Разговор по дороге в Париж не был для нее последней надеждой: она хорошо знала своего отца, все споры с ним были действительно бесполезны. Ее настораживало собственное настроение: безысходность вкралась в ее сердце, и Жюли спорила лишь потому, что не привыкла сдаваться без борьбы. Она не желала быть побежденной и изображала гнев в то время, как душа, холодея, принимала этот проигрыш, уже не надеясь на чудо.

В Париж они приехали поздним вечером. Роскошный особняк на Елисейских Полях, знававший шумные балы, когда-то давно гремевшие на всю Францию, встречал своих хозяев холодной, непривычной тишиной, мрачно глядя тусклыми окнами на одну из вечно оживленных улиц самого веселого и красивого города Европы.

Молодая графиня отказалась от ужина и услуг горничной и заперлась у себя. За весь вечер она более не проронила ни слова, и сейчас ее спальня безмолвствовала тишиной, будто пустая. Было это долгожданным смирением или очередной уловкой, граф де Леви наверняка не знал, но рассчитывал, что усталость остановит его дочь хотя бы до утра. Хорошо изучив характер Жюли, он ожидал истерики и даже приготовился к отпору, но она молчала и внешне казалась вполне спокойной. Она не понимала ни кто она, ни почему она в опасности. Она не знала, кто такой Луи Сен-Паль, и наивно принимала его ухаживания за чувства. Ее смирение, пусть и временное, позволило бедному родителю отправиться в свою спальню и немного отдохнуть: утром они выезжали в Кале, чтобы отплыть к берегам Туманного Альбиона. В старшем брате, теперь живущем простой сельской жизнью в далекой Англии, искал поддержки граф де Леви.

Несмотря на усталость, он был в огромном напряжении и уснуть всё никак не мог: его дочь всегда была самым слабым звеном в его карьере. На человека, управляющего тайной перепиской императора, давили все: и королева Евгения, и оппозиция, и либералы, и правительство, и сам император. Тайны двора были нужны каждому игроку на этом поле, именно поэтому граф де Леви то прятал свою дочь в пансионе, то закрывал дома с гувернантками, то соглашался отпустить на курсы в Лилль – лишь бы не Париж, лишь бы она не мелькала на глазах у тех, кто вершил политику и не гнушался никакими способами заполучить нужную информацию. Непокорность, бунтарство и откровенное нежелание видеть мир таким, какой он есть, составлявшие характер Жюли, не оставляли ему других вариантов: если уж и в монастыре ее нашли, то только очень большое расстояние и присмотр родственников могут спасти ее жизнь. Брат писал графу де Леви, что примет племянницу с радостью и укроет ее от невзгод в такой спокойной и далекой Англии, и это было последней надеждой для отчаявшегося отца и хозяина «черной комнаты», сдерживающего натиск прусских шпионов на кабинет императора Франции из последних сил.

Жюли тоже не спала. Она сидела в кресле у окна в полной темноте, не раздеваясь для сна, обхватив колени руками. Луна была полной, свет ее давал достаточно видимости для того, чтобы не зажигать свечи и думать. В Англии Жюли ждали дядюшка и сводный кузен: дядя женился на вдове с солидным капиталом и с сыном, которого усыновил. Кузена Жюли не помнила, так как расстояния между отцом с его должностью и его братом, подданным другого государства, позволяли поддерживать родственные отношения лишь в редких письмах. Знала она лишь то, что жена дяди умерла. Знала, что из этой берлоги с двумя родственничками и несомненным наличием жены кузена и вздорных детей Луи Сен-Паль вытащит ее так же быстро и искусно, как из монастыря.

Но что же ждало ее дальше?

Впервые она задавала себе этот вопрос не в конце приключения, а накануне, и впервые не хотела узнать ответ.

За окном раздался глухой шум, и с веток яблони в комнату с треском ввалилось что-то темное, очертаниями выдающее человека. Нескольких мгновений и полугода уроков боевым искусствам у мастера Ли Шаня хватило девушке, чтобы тотчас бесшумно переместиться за занавеску и тихо вытащить из тайника заряженный пистолет. Жюли двигалась плавно и неслышно, как кошка; ее отточенные шаги были беззвучны и легки. Пока глаза непрошеного гостя привыкали к темноте, Жюли заняла самую выгодную позицию. Легкий ветерок ворвался через открытое окно, откинув занавеску, а свет луны заставил искриться ее роскошные темные кудри, разметавшиеся по плечам и замершие с ее телом в ожидании…

Непрошеный гость откинул плащ с лица и оглядел комнату, без труда найдя и Жюли, и, благодаря лунному свету, дуло пистолета, устремленное прямо на него.

– Осторожно, мадемуазель! Я знаю, что вы выстрелите и не промахнетесь…

Жюли невольно улыбнулась: в этот раз Луи Сен-Паль оказался еще проворнее. Интуиция ее не обманула: он снова пришел за ней, чтобы украсть ее. Украсть у нее же самой. Опустив пистолет и убрав его в тайник, она вышла к лунному свету, представ перед Луи посеребренной агатовой статуей, столь же прекрасной, сколь беспощадно холодной.

Он рухнул к ее ногам, обнял ее колени, прижался к ней и заговорил так горячо, будто чувства, переполнявшие его, не могли более оставаться в нем и выплескивались с каждым словом всё сильнее и сильнее:

– Я узнал, что твой отец увозит тебя! Куда? Надолго ли? Увидимся ли мы снова? Нам необходимо бежать немедленно! Мы обвенчаемся и будем вместе вечно! На юге Италии у меня есть милый домик…

– География очень полезная наука, сударь… – Вместе с холодом в голосе Жюли проскочило сожаление. И Луи Сен-Паль почувствовал, что это не прохладный ветерок, а внезапный приход холодов, навсегда отделяющих зиму от теплой осени.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я не поеду с вами в Италию.

– Почему?

– Там жарко.

– Я не понимаю тебя… Мы можем остаться здесь, во Франции; я уверен, твой отец примет наш брак и со временем смирится с ним…

– А здесь мне теперь очень холодно.

В продолжение всего разговора лица их были едва освещены лучами полной луны, пробивающимися сквозь ветки яблони. Это не давало Луи возможности видеть выражение лица Жюли, а ее тон был настолько необычен для него, что моментами ему казалось, что его мистифицируют. Силясь рассмотреть, не шутит ли его милая возлюбленная, такая преданная и готовая в любую минуту пойти за ним на край света, Сен-Паль не узнавал прежней Жюли. Привыкший к легким победам и ни в чем не знавший отказа, жонглируя ее чувствами по своему усмотрению, он обнаружил, что с ним говорит не влюбленная в него девочка, а совершенно другая женщина, почти незнакомка. Он обнаружил, как ему жаль, что он пропустил это прекрасное превращение из неуклюжей гусеницы в блистательную бабочку. Надменный, холодный тон Жюли недвусмысленно давал понять, что теперь перед Луи Сен-Палем стоит неприступная крепость. Это рушило его планы, ставило под удар всю операцию, ему порученную, и одновременно приводило его в трепет: такой должна была быть его женщина. Только такой! Привыкший легко манипулировать другими, на секунду и только сейчас ей он был покорен.

Насторожившись, он продолжил разговор:

– Куда же ты хочешь уехать?

– Туда, где вас нет.

– Как…

– Вам придется найти себе другую любовницу, месье Сен-Паль.

– Месье?! Жюли, скажи мне, что всё это просто злая шутка. Нужно ли мне напоминать тебе, что я хочу всё исправить и просил твоей руки? Я совершил многое, что́ теперь не дает мне права даже напоминать тебе о своем существовании, не то что о моих клятвах, но многое и изменилось с тех пор… Я понял, что теряю тебя, и испугался. Я испугался, что люблю тебя и давно уже веду себя как сумасшедший! Нет никого в моем сердце и мыслях…

– Ах, вы остались одни и вас некому утешить?

– Да, но ты тому виной. И сейчас я искренен, как на исповеди… Ты молча слушаешь мою пылкую тираду, лишь перебивая меня маленькими колкостями… Говори всё что угодно, только будь со мной.

– Это невозможно. – Со вздохом Жюли развернула свое лицо к свету так, чтобы граф видел ее и понимал, что она решительно настроена и не шутит.

Он отстранился, оставшись на коленях перед нею.

– Почему?

– Я не люблю вас.

Граф молчал, пораженный той легкостью, с которой Жюли сказала эти слова, будто попросила стакан воды. Всё было решено в сердце графини де Леви. Всё было похоронено. Тем легче давались ей слова, которые, как кинжалы, она вонзала по одному в душу Луи Сен-Паля, не чувствуя его боли, не замечая, что их рукояти ранят и ее руки. Она не знала, что не было никакой его боли.

Луи поднялся. Он взял Жюли за плечи и внимательно вглядывался в ее глаза, будто пытаясь найти там что-то, чего графиня де Леви еще не сказала ему. Увидев, что всё было сказано, он решил взять паузу в этом проекте и заговорил с обидой в голосе:

– Хорошо, если я безразличен вам, я оставлю вас без промедления. Но помните, что ваша жестокость вернется вам стократ…

– Нет, это не моя жестокость – это ваша возвращается к своему хозяину, – с этими словами Жюли вырвалась из рук Луи и шагнула к стене с тайником.

Луи Сен-Паль, светский лев и бонвиван, любимец всех красоток Парижа, известный рантье, ловелас и сердцеед, стоял перед нею в темной комнате пораженный и униженный. Он был в смятении. Готовая поднять шум, Жюли наконец-то почувствовала свободу.

Вот какой, оказывается, она была: горькая, болезненная, отпускающая душу в свободный полет свобода.

Можно было лететь куда захочешь.

Можно было лететь…

И было так пусто.

– Сейчас я покину вас. Но даю вам слово, что не отступлю и буду искать способа доказать вам и свою любовь, и свою необходимость, и что вы пожалеете о том, что сейчас отвергли меня. – Взбешенный, Луи Сен-Паль вскочил на подоконник и обернулся: – И тогда уже вы будете передо мной на коленях!

– Первый счет будет предъявлен вам самому! – прокричала ему в ответ Жюли, но он уже выпрыгнул из окна, и еще долго можно было слышать удаляющийся стук копыт его коня, сначала по гравию, потом по мостовой.

Молодая графиня постояла немного у окна, опустив плечи и борясь с сожалением. Его грозный вид, его гнев не тронули ее души: что́ мог искалечить человек, уже ее растоптавший? Но ирония судьбы, так поздно назначившей ему те муки, которые еще недавно пережила она, давали молодой графине пищу для размышлений. Много пищи, слишком много.

Не раздеваясь, легла она на покрывало и не успела еще сомкнуть веки, как первые лучи солнца озарили путь Сен-Палю, стремительно уезжавшему навстречу своим демонам. И одновременно с этим были озарены стены комнаты Жюли, навсегда захлопнувшей дверь для демонов своих. Солнце просыпалось для обоих, но теперь освещало им разные пути.

Она спала крепко, безмятежно и всласть, как бывает только в детстве. Ей снилось, что она, дитя, играет на лугу, что дует легкий теплый ветерок, и другие дети вокруг нее протягивают ей цветы и игрушки, и лишь один мальчик ласково надевает ей на голову венок из белых лилий. Жюли не увидела ни лиц, ни окрестностей – только солнце, теплый ветер, аромат лилий… и уверенные руки автора венка.

Разговор с Луи настолько расстроил ее, а нежный сон, приснившийся после, – успокоил, что утром Жюли вполне была готова к долгому путешествию. Поднявшись, она сама разожгла камин, будто пыталась отогреться от долгой зимы.

Необходимо было собирать вещи, основная часть которых уже была заботливо упакована слугами; оставались личные. Молодая графиня де Леви обвела взглядом комнату: что здесь ее, что принадлежит ей? Письма Луи в тайнике, его портрет – всё содержимое своего тайника, исключая пистолет, который вернулся на свое место, – Жюли собрала и, ни минуты не колеблясь, бросила в огонь. Полыхнув, маленький костер ее прошлого жадно поглотил все признания, обещания и даже высохшие на них слезы молодой графини де Леви, оставив в комнате только запах сгоревших красок и кучку пепла. Лишь портрет Луи сгорел не полностью, будто оставляя за собой право сказать последнее слово. Свежий воздух, ворвавшись в открытое окно, развеял запахи и завершил коварный ритуал: он принес облегчение, словно с портретом графа сгорели остатки смешанных чувств Жюли.

Она была покорна: не было разницы, куда ее отвезут, где оставят.

Теперь сгодился бы и монастырь.

Бежать стало некуда.

Когда графиня де Леви вышла из своей комнаты, ее отец был уже на ногах. Он сухо обменялся с нею приветствиями.

Спустя час фамильная карета с новым кучером, больше похожим на кавалерийского офицера, выдвинулась в направлении Кале. Под стук колес Жюли равнодушно созерцала пейзажи, ничем не интересуясь, не тратя времени ни на чтение книги, которую взяла с собой, ни на еду, ни на впечатления. Она не удивилась тому, что они не сели в поезд. Она обнаружила, что совершенно равнодушна и нисколько не волнуется от предстоящих перемен. Даже пересев на паром, впервые путешествуя так далеко от дома и по морю, графиня де Леви молча спустилась в свою каюту и за всё путешествие не выходила из нее. Ни крики чаек, ни встреча с довольно сносным закатом, ни обед – ничто не смогло заставить ее выйти из своей каюты, ничто не пробудило ее любопытства. Назад во Францию ей не хотелось, в Англии ничто не ждало: Ла-Манш оказался простой лужей, Англия – островом, а вояж – досадным времяпрепровождением.

Всё теперь было с чистого листа и иначе.

Она пока не знала, как.