Читать книгу Воспоминания. Победы и страсти, ошибки и поражения великосветской львицы, приближенной к европейским монархам в канун Первой мировой войны - - Страница 30

Я приступила к своим новым обязанностям и обязательствам, страдая от чувства потери. Отец неизменно был моим другом; на такого друга можно только надеяться.

Говорят, что он оставил четыре миллиона фунтов стерлингов. Не знаю, так это или нет, но по его смерти на моего мужа свалилась громадная ответственность… Мутан, наш главный управляющий, работал прекрасно, и, хотя при его жизни мы иногда ворчали из-за недостатка средств, мы всегда знали, что все делается в интересах будущего процветания. Этим имуществом было необычайно трудно управлять; сумма, которой мы могли распоряжаться на расходы, колебалась от 35 до 120 тысяч с лишним фунтов в год. Рост цен на уголь в размере шиллинга за тонну приносил нам лишние 20 тысяч фунтов в год. На бумаге сумма кажется огромной, но из нее нужно было платить содержание мачехе Ганса Матильде, вдовствующей княгине, его братьям и сестрам. Да и мы привыкли к роскоши, должны были содержать наши дворцы, замки и дома, а также больницы, дома для престарелых рабочих, выплачивать пенсии и нести другие благотворительные расходы, поэтому оставалось не так много, как можно предположить.

В ту самую ночь, когда умер мой свекор, упал старый колокол, который висел на привратной башне в Фюрстенштайне и звонил каждую ночь в десять часов. После его смерти, казалось, все пошло наперекосяк. Через год или два мужу пришла в голову безумная мысль частично расширить и перестроить Фюрстенштайн. Замок был таким огромным, что любые ремонтные работы обходились примерно в 15 тысяч в год, не считая расходов на мебель и оборудование. В Фюрстенштайне насчитывалось свыше 50 красивых каминов эпохи Возрождения. Когда начался ремонт, Гансу сказали: даже если там будут постоянно работать сто рабочих, все затянется лет на шесть или семь. В августе 1914 года до окончания ремонта было еще далеко. Ремонт стал тяжелым жерновом на шее моего мужа с тех самых пор, как он начался; я всегда относилась к перестройке плохо и испытывала по отношению к ней дурное предчувствие.

Содержание и Плесса, и Фюрстенштайна обходилось так дорого, что мы неизбежно во многом зависели от нашего огромного штата прислуги. Они работали безукоризненно, но мне казалось, что сама суть устройства нашего дома ужасно неправильная. Когда строилась новая больница для шахтеров, управляющие считали, что «подобные мелочи» не заинтересуют господ. Мнения же владетельного князя спрашивали лишь по самым крупным финансовым вопросам. Я очень старалась изменить такой порядок, внушала всем управляющим, шахтерам, лесорубам, их женам и детям, что чиновники, слуги и даже мы с Гансом нужны в первую очередь для того, чтобы давать им добрые советы и помогать им во всем, что их касается. Но задача оказалась непосильной; старинные методы управления в Фюрстенштайне и Плессе продержались слишком долго, чтобы мы могли достучаться до них. Социалисты и прочие крикуны, которые много болтали о «реформах» царя, понятия не имели, как тяжело что-то сделать и еще тяжелее «реформировать». Если бы социализм или любой другой «изм» продержался так же долго, как капитализм, из него вышли бы более многочисленные и невыносимые недостатки, чем у существующего строя. Я говорю так потому, что социализм основан на строгой дисциплине и, хотя отдельные лица часто могут быть грубыми и властными, организации и системы грубы и властны всегда.

В это время мой отец написал мне:

«Моя дорогая Дейзи!

Твое письмо было очень интересным. Церемония, хотя и печальная, должно быть, глубоко тронула всех присутствовавших. Немногие могут ожидать, что умрут, любимые и почитаемые всеми. Надеюсь, милая девочка, что вы с Гансом сможете долго наслаждаться плодами мудрости, благоразумия, заботы и ума и стать благодетелями всех, кто зависит от такого огромного имущества; они будут искать у вас помощи и совета».

В наши дни я отношусь к сплетням очень философски, но в молодости сплетни возмущают. Судя по записям в дневнике, меня очень злили сплетни о принце-консорте Нидерландов, который, как мне передавали, что-то сказал о Гансе. Сама не понимаю, почему я злилась, потому что сказанное им о чем бы то ни было никакой важности не представляло:

«3 сентября 1907 г.

…Обедала с графом Штамм-Зирсторпфом; он всегда старается показать, что он мой друг, и потому пересказывает мне все сплетни. Последняя заключается в том, что мелкий негодяй Мекленбург, муж королевы Голландии, сказал позавчера кайзеру, что пройдут годы, прежде чем Ганс по-настоящему встанет на ноги, так как у него громадные долги! Он ведь совсем не знает Ганса! Он (граф Штамм) сегодня передал: многие сплетничают, что я везде разъезжаю с форейторами в красных ливреях. Я говорила Гансу: я считаю, что слугам следует носить траур, и черные шляпы и черные повязки не кажутся мне чем-то избыточным; но он заметил, что в больших домах невозможно заставить всех слуг и конюших надеть черное; здесь так не принято. Что ж, не знаю, но думаю, что, если я буду настаивать на своем, меня обвинят во всем и скажут: все потому, что я англичанка».