Читать книгу Нерон. Безумие и реальность - - Страница 11

Установление единоличного правления в Риме было сопряжено с определенными трудностями – в сущности, оно было нереально. Октавиан, несмотря на свою беспрецедентную власть, прекрасно это понимал. Хотя старые республиканские элиты подверглись либо уничтожению, либо приручению, монархия не была подходящим вариантом для Рима, где правление царя с того момента, как был изгнан последний rex[104], то есть на протяжении почти 500 лет, пользовалось репутацией тирании – наихудшего политического устройства в истории. С другой стороны, к республиканской повестке тоже нельзя было возвращаться. Короткие нити, за которые дергал сенат, руководя магистратами как в мирное, так и в военное время, давно порвались. Существующие структуры десятилетиями работали не так, как предполагалось, кроме того, они оказались непригодными для решения проблем, с которыми столкнулась мировая империя. И самое главное: что делать с самим Октавианом, чье особое положение невозможно даже приблизительно описать с помощью республиканской лексики[105]? В какой-то момент приказам Октавиана подчинялись более 60 легионов! Для сравнения: Цезарь с 10 легионами захватил Галлию и одержал победу в гражданской войне.

К этому добавились финансы. В эпоху поздней республики некоторые сенаторы смогли накопить значительные состояния, нередко за счет своих собратьев, завоеваний за границей и экспроприаций в Италии. Однако по сравнению с финансовыми возможностями Октавиана даже легендарные богачи, такие как Помпей или Красс[106], выглядели как школьники с карманными деньгами. Помимо огромного наследства, оставленного Цезарем, этому способствовала прежде всего победа над Клеопатрой. Октавиан решил, что управление бывшим царством Птолемеев, которое он включил в состав Римской империи, должно осуществляться не сенатом, а лично им. Таким образом, Октавиан получил прямой доступ к царским сокровищам Египта и доходам богатой страны.

Огромное состояние позволило Октавиану легко вознаграждать приверженцев, солдат и друзей, убеждать скептиков в своих добрых намерениях и требовать чего-то взамен – например, лояльности. Однако наряду с этим особое положение Октавиана имело и другой аспект: его солдаты, ресурсы, связи и сторонники уже в значительной степени обеспечивали функционирование разрушенной республиканской системы, особенно в провинциях. Таким образом, без Октавиана невозможно было воссоздать римскую государственность. В сочетании с повсеместным стремлением к миру и традиционными «конституционными» взглядами в Риме начиная с 27 года до н. э. оформилась новая модель государственного устройства – принципат.

Торжественный государственный акт в январе 27 года до н. э.[107] ознаменовал рождение нового государства. Октавиан отказался от командования оставшимися 28 легионами, власти над провинциями и всех особых полномочий, которые он аккумулировал за последние 15 лет, и передал их сенату и народу. Теперь он формально стал рядовым гражданином, но только на несколько мгновений. Из толпы сенаторов уже раздались сначала разрозненные, а потом и все более громкие призывы: управление res publica может остаться в руках сына Цезаря, от ресурсов которого государство и так уже всецело зависело. Кассий Дион описывает хорошо продуманную постановку без какого-либо риска провала, и Октавиана не нужно было просить дважды[108]. Было решено, что он и в 27 году до н. э. займет один из двух консулатов пятый раз подряд. Но теперь он пообещал, что, если с его стороны ожидают какого-то особого шага, он возьмет на себя ответственность за те провинции империи, которые считались небезопасными и еще не до конца усмиренными. Решение было одобрено: таким образом, Октавиан, контролируя испанские и галльские провинции или провинцию Сирия, тем самым управлял наиболее важными в стратегическом отношении областями империи. Однако еще более важным стало буквально автоматическое получение им командования над римской армией. Ведь где еще так срочно могут понадобиться войска, как не в этих опасных регионах?

Любой здравомыслящий человек был вынужден признать, что Октавиан намеревался мгновенно вернуть себе только что завоеванное им особое положение – правда, с согласия своего окружения, причем со стороны казалось, что даже по инициативе последнего. Решением сената и народа были заключены соглашения от января 27 года до н. э. Именно это и был решающий момент. Август («возвеличенный богами», «священный»), как с тех пор официально называли Октавиана, отказался от узурпации и абсолютной власти. Вместо этого он получил исключительную роль по итогам постановления, которое безоговорочно признало суверенитет сената и народа. Принцепсу и сенату оставалось придерживаться такого распределения ролей. В дальнейшем императоры всегда получали официальные полномочия формально по решению сената.

С точки зрения современников, Август мог с полным основанием утверждать, что он восстановил государственный порядок, утонувший в хаосе гражданских войн, на что он впоследствии указал в своем знаменитом отчете[109], который был посмертно разослан по всей империи[110]. Рим больше не наводняли шумные толпы, готовые сойтись в схватке во имя интересов одного из соперничающих агитаторов: для успокоения народа, помимо регулярных и щедрых хлебных раздач, были созданы муниципальные силы пожарной охраны и городской стражи из 3500 человек (vigiles), а также три городские когорты (cohortes urbanae, около 1500 человек), которые также выполняли полицейские функции. Плебейские трибуны, которые, с сенаторской точки зрения, на протяжении последних 100 лет были лишь источником постоянных разногласий, потеряли свой ореол непредсказуемости, поскольку сгинули за ненадобностью. Сенаторы снова вели дебаты в курии, что располагалась на форуме, не заручаясь поддержкой городских преступных авторитетов[111]. Неся ответственность за те провинции, которые не находились под опекой императора, сенат сохранил в своих рядах значительную часть имперской администрации. Консулы, преторы и все прочие магистраты, как обычно, исполняли свои обязанности, даже если их лишили части прежних полномочий. В целом казалось, что славные годы республики вернулись.

Сенат почтил приход мира и покоя обильными наградами и славословиями по адресу Августа, этого pater patriae – «отца отечества». Поэты той эпохи, такие как Вергилий и Гораций, приветствовали приход священного властителя[112]. Однако Тацит и другие традиционалисты и моралисты не могли не заметить изъян в этом новом старом мире. В их глазах этим изъяном был сам император[113].