Читать книгу Возвращение - - Страница 3

– Замечательно! Просто замечательно! Вы, право, с каждым днём всё больше удивляете меня, Нина Сергеевна. – Видно было, что доктор искренне поражён и обрадован моими успехами. – Ну, это ж надо: два дня назад и глаз открыть не могли, а сейчас по палате расхаживаете, как ни в чём не бывало! Ваша воля к жизни поистине несокрушима!

– Благодарю, Владислав Иванович, за добрые слова. – Улыбнулась я, переполненная гордостью за свои достижения.

– Вы тот редкий пример пациента, историю болезни коих надо в энциклопедии вносить! – не унимался с похвалами Владислав Иванович. – Я не припомню такого за свою многолетнюю практику. Да, были, конечно, те, кто после тяжёлой болезни выздоравливал, постепенно, но верно шёл на поправку, но, чтобы так быстро! Поразительно! Восхитительно!

– Это всё ваша Лада – её заслуга. У неё и правда – способности, не знаю, дар какой-то необыкновенный. Одно её присутствие лечит любые раны, и телесные, и душевные.

– Вот тут я с вами согласен, Нина Сергеевна. Есть в этой девочке что-то особенное, потому и взял её после некоторых раздумий. – Доктор пригладил свою острую бородку. – Но без вашего стремления жить и у Лады бы не получилось вернуть вас с того света, уж поверьте. Но, как говорится, если больной желает жить – медицина тут бессильна.

Доктор громко рассмеялся, но, увидев мой серьёзный и строгий вид, изменился в лице. Он тяжко вздохнул, и, слегка наклонив на бок голову, спросил:

– Я полагаю, вам не даёт покоя ваша амнезия? То есть, потеря памяти?

– Вы верно полагаете, Владислав Иванович, – всё с тем же серьёзным видом подтвердила я. – Я знаю, что за кровотечение у меня было, и хотелось бы знать причину.

Владислав Иванович внимательно осмотрел меня с головы до ног, снова тяжело вздохнул и произнёс, глядя куда-то в пространство палаты:

– Знаете, значит… – он почесал затылок, – Ну что ж, да – было маточное кровотечение, и весьма сильное, да ещё и травма, которая возможно, всё это и спровоцировала.

Я вся превратилась в слух, жадно пытаясь ловить каждое слово, сказанное доктором.

– Вас сбила повозка на мосту, – продолжил он, совершенно не обращая на меня никакого внимания, будто рассказывал всё постороннему человеку, находившемуся в тот момент в палате вместе со мной и доктором. – И этому есть свидетели. Как это всё произошло – не известно, но… – Доктор замолчал.

А я стояла и не смела проронить ни слова, дожидаясь, пока Владислав Иванович сам не расскажет всё, как было, как он знает.

– Было одно обстоятельство… – доктор отвернулся, и в который раз сделал глубокий-преглубокий вдох. – Вы были в положении…

Что он сказал? В положении? Я почувствовала, как земля уходит у меня из-под ног, вся моя волшебная сила мгновенно улетучилась. Я не верила своим ушам. Такого просто не могло быть! Больше не имея возможности так же крепко стоять, я рухнула на кровать. Перед глазами всё поплыло, я стала задыхаться, тщетно ловя воздух ртом. Я полностью утратила ощущение реальности.

Резкая боль и жжение от пощёчины нежданно вернули мне способность слышать, видеть и дышать.

– Спасибо, – едва шевеля губами, проговорила я.

– Вот потому, вам и не рассказывали всей правды, милая моя, – держа меня одной рукой за подбородок, а второй делая непонятные движения перед моим лицом, сказал Владислав Иванович.

– Да, спасибо, – повторила я.

– Как вы себя чувствуете?

– Не знаю…

– Голова не кружится? – Владислав Иванович поочерёдно широко открыл пальцами мои веки, наклонил мою голову влево, потом – вправо. – Шума в ушах нет? Звёзды перед глазами не мерцают?

– Нет, всё в порядке, – еле слышно произнесла я, хотя о каком порядке могла идти речь после всего услышанного?

– Вы готовы слушать дальше, или мы отложим разговор на следующий раз? – спросил Владислав Иванович, наконец, убедившись, что я правильно реагирую на внешние раздражители.

Я утвердительно кивнула и выдавила из себя:

– Сейчас!

– Что же. – Владислав Иванович проникновенно заглянул мне в глаза, и этот взгляд не сулил ничего хорошего. Он набрал в грудь побольше воздуха, будто без этого не было совершенно никакой возможности говорить страшную правду. – Должен вас огорчить, Нина Сергеевна, всё закончилось весьма и весьма печально… срок был немаленький… в общем, вы потеряли ребенка.

В комнате повисла гнетущая тишина, и я услышала, как моё сердце бьётся, как раненная пташка, о мои виски. Невыносимая тоска паутиной опутала душу, поглотила разум. Меня снова сбили с ног, как в ту несчастную ночь на несущейся с огромной скоростью колеснице, только уже здесь, в больничной палате, на глазах у седого врача, который и помочь-то ничем не сумеет. Разве так бывает в жизни? Разве могло такое произойти со мной? Я с ужасом в глазах взглянула на Владислава Ивановича, и мне нестерпимо захотелось ударить его за то, что своими словами он причинил мне боль. Но я, конечно, не посмела. Хотела правду – вот она: горькая, убивающая, но такая, какая есть; сухо, без эмоций рассказанная, как вполне обыденная история.

– Сам плод, к сожалению, найти не удалось… – Изрёк доктор и внимательно посмотрел на меня, нахмурив белые брови. – Вы понимаете, как вам повезло, что вы сами живы остались?

Нет! Я ничего не понимаю и совершенно не хочу понимать! Я думала, эта беседа позволит найти ответы на мучающие меня вопросы, а получилось наоборот – вопросов стало ещё больше. В голове был полный туман.

– Вы слышите меня, Нина Сергеевна? – строгим тоном спросил доктор.

– Да…

– Я сказал, что вам невероятнейшим образом повезло выжить после всех этих… трагических событий.

– Повезло… – безропотно повторила я.

– Именно – повезло! Вы просто в рубашке родились.

Да уж… В рубашке… Я – родилась, и выжила, и живу сейчас, а мой несчастный ребёнок – что с ним? Куда он исчез? Он умер? Он умер…

– Вам по-прежнему никакие образы, имена, в голову не приходят? – Прервал мои размышления Владислав Иванович.

– Мне? Нет…

– И нечего не вспомнилось? Ночь, мост, удар? Какие-нибудь яркие события из жизни до этого несчастья?

– Нет, ничего… – проговорила я растерянно.

– Что же, – озадаченно произнёс доктор, – Приходили из полиции на днях, интересовались вами и событиями, с вами произошедшими.

– Из полиции? – А я думала, меня уж больше нечем удивить. – Зачем?

– Затем, Нина Сергеевна, что совершено преступление: вас сбили, в результате вы получили серьёзное угрожающее жизни состояние и потеряли ребенка. И неизвестно, как дальше сложится ваша судьба.

– Не понимаю. – Я схватилась руками за голову. – При чём здесь моя судьба?

– Ах! Нина Сергеевна, Нина Сергеевна! Вы думаете, подобные события могут пройти бесследно?

– Нет, я решительно ничего не понимаю.

– Что же, это нормально. У вас шок. Сейчас дам вам успокоительное – полежите, отдохните. Осмыслите всё услышанное. Возможно, что-то начнёт вспоминаться.

– Этот полицейский ещё придёт, я правильно поняла? – спросила я, сама, не понимая, зачем. Ведь мне не особо был интересен ответ.

– Уверен, что обязательно посетит вас в ближайшем будущем. Как только вам будет, о чем ему поведать, а пока… пока – ложитесь отдохните. Остальное, с вашего позволения, обсудим завтра. – Доктор засобирался дальше на обход.

– Постойте, выходит, вы ещё не всё мне рассказали? – ровным голосом задала я вопрос, словно моя способность к удивленному тону незаметно для меня самой испарилась.

– Хм… Не то чтобы не всё, говорить об этом преждевременно без дополнительных исследований и осмотров. – Озадаченный не то моим спокойным произношением, не то сутью вопроса сказал Владислав Иванович. – К великому сожалению, в нашем небольшом городе нет возможностей для этого, но у меня есть знакомый и очень талантливый профессор медицины в Москве – он может помочь в таком сложном деле.

– Я всё же не поняла, в каком именно деле?

– В обследовании вас на предмет возможности в будущем рожать детей.

– А что… с моей способностью?

– Поймите, манипуляции, к которым нам пришлось прибегнуть, чтобы остановить угрожающее вашей жизни кровотечение, как бы вам сказать… небезопасны и с высокой вероятностью приводят к бесплодию или невозможности вынашивания…

– Правда? – безразлично, вероятно, устав удивляться и шокироваться происходящему, спросила я.

– Чистейшая и не совсем приятная правда, небольшой шанс всё же остаётся, надежда есть всегда – вы должны об этом помнить.

– Я помню, доктор.

– И это замечательно, но нужно, повторюсь, обследоваться дальше, чтобы знать наверняка…

– Зачем?

– Что «зачем»?

– Знать наверняка – зачем?

– Понимаете, Нина Сергеевна, вы молоды, и, вероятно, у вас есть семья. Информацию о вас мы передали в полицейский участок – возможно, вас уже ищут ваши родные.

– Никто меня не ищет, Владислав Иванович…

– Ну отчего же? Уверен – ищут, и отец вашего ребенка – прежде всего. Наберитесь терпения – память вернётся, а с ней и ваша семья. – Доктор нервничал, он явно торопился к другим пациентам, но и не мог отмахнуться от моих навязчивых вопросов, и продолжал монотонно на них отвечать, стоя в дверном проёме. И этот разговор совершенно не доставлял ему никакого удовольствия.

– Вы не знаете ничего обо мне, это всё догадки.

– Что же вы так категоричны, Нина Сергеевна?

– Вовсе нет. Я ведь даже не Нина Сергеевна. Я – сама не знаю кто.

– Вы же не могли появиться из ниоткуда в этом городе, в этом мире, так? У вас есть прошлое, настоящее, и ради вашего будущего – настоятельно рекомендую всё же посетить Московского профессора. – Владислав Иванович стал заметно раздражаться моей несговорчивости и недалёкости.

– Оставьте, Владислав Иванович. Никому я не нужна. Не нужен мне никто, и не поеду я ни к какому профессору. – Упорствовала я.

– Но, почему? – Доктор удивлённо вскинул брови.

– Пусть у меня будет хоть маленькая надежда. Ведь, если я буду знать наверняка – она исчезнет. Оставьте мне надежду, доктор.

– Что же… – растерянно развёл руками врач, – Это ваше право. Если передумаете – всегда знаете, где меня найти. Ещё несколько дней понаблюдаем вас – и вы сможете быть свободны. Поправляйтесь!

Владислав Иванович ушёл, а я ещё долго не могла собраться с мыслями. Я просто смотрела перед собой в одну точку, не шевелясь и едва дыша. А спустя несколько, показавшихся вечностью, минут, мысли стали беспорядочно и навязчиво вползать в мою голову. Я не знаю, кто я, что доподлинно произошло со мной в ту роковую ночь, стоившую жизни моему ребенку, и едва не лишившую жизни меня. Но это жуткое событие перевернуло мой мир с ног на голову. Кто же этот человек – вершитель моей судьбы – на ночной повозке, сбивший меня на том мосту? Может это ангел правосудия, а всё случившееся – наказание за мои прегрешения? Да что же такого страшного могла я натворить, за что заслужила такую кару небесную?

Кто же я на самом деле? Страшная грешница или жертва? Я не особо верю в такие случайности, и если всё случилось со мной – значит, я достойна! Достойна остаться одинокой, истерзанной и обескровленной на волоске от смерти на каменном мосту посреди ночи, достойна испытать все муки боли и отчаянья, значит, заслужила потерять маленькую, но самую родную душу. Я получила по заслугам! Я – страшный человек!

Боже! За что ты так со мной? Что я натворила, ответь? За что ты лишил меня всего самого дорогого?

Слезы хлынули из моих глаз, и я больше не могла сдерживать рыдания. Я заревела в голос, и, испугавшись, уткнулась головой в подушку. Сердце сильно заболело, я эта боль была мне знакома. Значит, я уже теряла в этой жизни…

Это невыносимые, ни с чем несравнимые муки! Это парализующая, лишающая разума боль! Почему это произошло именно со мной? Почему я, Боже Всевышний? Чем я так разгневала тебя? Чем заслужила твою немилость? Почему ты забрал его? Почему, ответь? Чем провинилось моё дитя? Зачем оставил меня, а не его?

Я задыхалась в собственных слезах, я тонула в них, обессиленная и не понимающая ничего. «Его больше нет!» – криком повторяло эхо в моей голове, – «Моего малыша больше нет!».

Я не мама, и, скорее всего, никогда ей не стану. Да что же за наказание такое? За что? За что мне?

Погрузившись с головой в пучину внезапно свалившегося на меня горя, я не сразу почувствовала тёплые мягкие руки Лады на своих плечах. Я не видела, как она вошла, не слышала, какие слова утешения она мне говорила. Она ведь тоже знала, что мне пришлось пережить, и искренне жалела меня, несчастную.

– Лада… – я подняла на сиделку покрасневшие, мокрые от слёз глаза.

– Тише, тише, моя хорошая, – девушка ласково погладила меня по голове. – Не убивайтесь вы так, Нина.

– Лада, почему так? – всхлипывая, прохрипела я.

– На всё воля Божья… – смиренно ответила Лада.

– Почему он решает всё за нас?! – закричала я, глядя в потолок. – Кто дал ему право?!

– Тихо! – испугалась Лада, – Не нужно так говорить, нельзя так, Ниночка Сергеевна.

– Почему ему всё можно, а мне – нельзя? Ему можно отнимать невинные жизни, забирать последнее у беззащитного, а мне – нельзя и слово лишнее сказать? – не унималась я.

– Тише-тише, не гневите Всевышнего…

– Да пропади пропадом этот Всевышний! Он всё забрал у меня! Он оставил меня ни с чем, одну! Где мой малыш? Где, я тебя спрашиваю? Молчишь! Ты не знаешь! И я не знаю, вот ведь незадача! И Владислав твой Иванович – не знает! «Плод не нашли» они, понимаешь? Ты слышишь? Плод не нашли!!! – продолжала я кричать.

– Ну что же вы так, Нина … – приговаривала Лада, тихонько гладя меня по спине.

– Не нашли! Куда он пропал? Собаки утащили и растерзали? Ты представляешь? Моего ребёнка загрызла стая бродячих псов! Может он живой ещё был? А они его… – я с силой прикусила губу и ощутила во рту солоноватый вкус собственной крови.

– Всё, хватит, хватит так убиваться…

– А они – выкидыш, а он вдруг живой был ещё? – громко продолжала я свой слезливый монолог, не обращая внимания на робкие попытки сиделки утихомирить меня. – Как я попала на тот несчастный мост? Кто отпустит женщину на сносях ночью одну по мосту бродить? Никто, так ведь? Я права? Ты слышишь меня? Никто! Никогда! Не отпустит! Значит, одна я на этом свете, Лада, одна совсем, и никому не нужна, и никто не ищет меня, а Владислав Иванович это так сказал, чтоб успокоить. А то я прямо при нём бы разревелась! Вот разревелась бы – и всё!

– Нина…вот выпейте, пожалуйста…

– И ни одна живая душа не побеспокоилась о нём, оставили там лежать, на мосту, ночью, голенького… Он же кричал, наверное? Лада, он же кричал? Он меня звал, да? А я сама… – слезы лились рекой из моих опухших глаз, – А его – псы…

Лада не выдержала, она обняла меня и тихонько заплакала вместе со мной.

– Бедный мой, маленький… – протяжно выла я, глотая слёзы.

Лада лишь тихонько всхлипывала, уткнувшись мне в макушку. И не было на свете силы, способной остановить сию же минуту эти душевные излияния, этот выплеск боли и страданий с потоком солёной, горячей влаги.

Сколько прошло времени, пока я не начала, наконец, приходить в себя, не известно. Лада продолжала что-то говорить, но смысла её слов я долго не могла разобрать. Потом несколько минут сидели в полной тишине, изредка поочерёдно всхлипывая.

– Давно мы так сидим с вами? – вытирая рукой слезинки со щеки, спросила я.

– Ой! Не знаю, Нина, больше получаса, наверное. – Растерянно произнесла Лада.

– Простите меня, я как во сне была, наговорила всякого… – виновато заглянула я в синие Ладины глаза.

– Ничего, ничего, всё хорошо.

– Совсем ничего теперь не чувствую, опустошение только…

– Это успокоительное действовать начало. – Улыбнулась сиделка.

– Хорошо… а то я не в себе была… Стыдно как…

– Что вы, нечего стыдиться совершенно – в горе все мы равны и все беспомощны. Мы сами себе не принадлежим в такие моменты… уж я знаю…

– Не хочу больше думать о случившемся, неприятно всё это. – Вздохнула я.

– И не нужно. – Лада вскочила с кровати. – Пойдёмте, я вам воду приготовлю – смоете с себя всё плохое. Мне мама так говорила всегда, когда неприятности случались, и я сильно переживала. Она мне ванну полную набирала, потом лила тёплую воду прямо на темечко и приговаривала «водица-водица, тобою мыться, тобой лечиться, унеси, водица все беды и невзгоды…»

Я попыталась изобразить на лице подобие улыбки, но у меня плохо вышло.

– А у нас здесь, знаете, какая ванна в отделении новая? Вы в такой и не купались никогда, вот ей Богу. – Защебетала Лада и потянула меня за собой. – Увидите, Нина, как тут у нас хорошо стало. Раньше больных в большом тазу купали, столько сил у сестёр на это уходило, но я уже не застала этого. Мне повезло.

Я поднялась на ноги, превозмогая боль и усталость, и послушно поплелась за сиделкой. Она что-то без умолку рассказывала, а я согласно кивала и невпопад улыбалась, но нить разговора давно была мной утеряна.

Мы шли по скрипучему деревянному полу коридора, я и не замечала раньше, что эти выкрашенные красно-коричневой краской доски так неприятно скрипят под ногами. Наконец я увидела других людей помимо моей любезной сиделки и седовласого доктора – больные из соседних палат выстроились вдоль стен каждый рядом со своей дверью. Они провожали меня внимательными взглядами, и я чувствовала себя известной певицей или актрисой, величаво вышагивающей сквозь толпу поклонников. Мне вовсе не хотелось спрятаться, укрыться от них, напротив – я горделиво подняла подбородок, насколько позволило самочувствие – расправила спину и плечи, и шла вперёд, словно по сцене, усыпанной цветами.

Мы вошли в небольшую, светлую комнату с узким высоким окном, распахнутым настежь. До середины окно было завешено плотной белой шторой, укрывающей от посторонних глаз. Слева от входа стояла высокая чугунная ванна, наполненная прозрачной водой, а над её поверхностью, словно туман, толпились беловатые клубы пара. Рядом на маленьком металлическом столике лежал внушительных размеров кусок мыла, источающий едва уловимый цветочный аромат. Мне захотелось тотчас же погрузиться в этот омывающий сосуд с головой, и очистить, наконец, себя от всей грязи, всей боли, смыть всё прошлое, но Лада остановила меня.

– Я набрала горячей воды, чтобы ванна согрелась. Она ледяная, несмотря на летний зной. А вам ведь нельзя пока ванну принимать, понимаете… – девушка плотно и с усилием закрыла слегка перекошенную от сырости дверь комнаты. – Вот ковш, воду я перелью в эту бочку – встанете в ванну, и будете поливать себя. Справитесь самостоятельно?

– Справлюсь, что ж тут сложного, – с лёгкой обидой в голосе сказала я.

– Может помочь вам?

– Не нужно, спасибо, Лада. Я сама. Вы идите, у вас дел много, наверное. – Я почувствовала, как слёзы снова подступили к горлу. Сейчас Лада уйдёт – и снова брошусь в омут страданий.

– Как пожелаете, Нина. Мыло, полотенце, свежая сорочка и всё, что нужно – вот, позовёте меня.

– Хорошо.

Лада скрылась за дверью, а я ещё некоторое время стояла и смотрела в пол, не решаясь сделать шаг вперёд. Чуть позже, наконец, сбросив с себя старые одежды, я перебралась через край белоснежной ванны и встала на колени. Теперь я имела возможность рассмотреть своё тело тщательно, не спеша. Кажется, я вовсе не старуха, довольно-таки стройная, даже можно сказать, худощавая, со смугловатой кожей, тёмными, слегка вьющимися на концах волосами. Ноги мои, как и руки, усыпаны царапинами и жёлто-серыми пятнами сходящих на нет синяков. Сомнительная красота…

Рядом с ванной стояла бочка, наполненная тёплой водой, и я осознала, что могу заглянуть в неё и увидеть своё лицо… Решимости сделать это не хватало, и я потянулась за ковшом, чтобы зачерпнуть воду.

Тёплые тонкие струйки медленно побежали вниз по моей коже, и для меня сейчас это было лучшим лекарством от всех болезненных переживаний. Нужно было поскорее стереть из головы картины той ночи, старательно прорисовываемые моим воображением и не дающие покоя. Если мне так плохо просто от знания о тех событиях, что же со мной будет, когда я вспомню? Мне придется снова, словно в первый раз, пережить тот ужас. Останусь ли я прежней, той Ниной Сергеевной, которой меня знают здесь? Или сойду с ума, став тем, кем была раньше?

Кем же я была? У меня были мать и отец, ведь как-то я появилась на свет. Скорее всего, их нет в живых. Разве сможет мать оставить своё дитя? Смогла бы я так поступить со своим ребенком, останься он жив? Нет…

Всё бы отдала, чтобы вернуться в ту ночь, и ни за что не пошла бы на этот злополучный мост, обходила бы его за версту. И тогда, возможно, сейчас была бы собой, а не придуманной Ниной Сергеевной без роду, без племени, держала бы на руках моего маленького, живого…

Я провела рукой по слегка выпирающему животу – здесь он жил, и что-то чувствовала я, когда носила его в своём чреве. Какие это были чувства? Любила ли я его ещё до рождения? Наверняка, любила. А может не успела… не успела понять, что это такое – любовь к своему ребёнку, к продолжению себя. Печально всё это, и больно. Переживать то, что до конца понять и принять не имеешь возможности. Жить чужой жизнью, похоронив собственную. И не иметь будущего, пряча глубоко внутри хрупкую надежду на его существование.

Что же заставило меня в ту ночь пойти навстречу смерти? Вдруг я сама бросилась под колеса, и мне жить не хотелось? В таком случае, я глупая, жестокая и эгоистичная особа. А если это всё лишь роковая случайность, стечение обстоятельств, тогда я больше не верю в высшую справедливость и праведный суд. Тогда всё, чему мы все поклоняемся, ложь. И не существует ничьей невидимой руки, направляющей нас по жизни, а мы идём сами, сами спотыкаемся, расшибаем собственные лбы, просто оттого, что не смотрим под ноги. И нет других причин.

– Вот, теперь взгляните, какая вы красавица! – широко и искренне улыбнулась Лада, ставя передо мной тяжёлое круглое зеркало.

– Как же вы сумели донести его до палаты? – удивлённо пробормотала я, крепко вцепившись в увесистый металлический предмет, но стараясь не глядеть на своё отражение. Совсем недавно я просто умирала от любопытства и желания поскорее увидеть себя, а теперь не решалась узнать уже, какая я есть на самом деле.

– Ну же, Нина. Не робейте так, вам нечего бояться.

Я медленно подняла глаза и застыла, словно в палате ударил суровый январский мороз. Из-за мутного, местами исчерченного тонкими царапинами стекла, на меня смотрели большие почти чёрные глаза молодой женщины. Изящно изогнутые густые брови, длинные пушистые ресницы, бледные, почти бескровные губы, чёткий овал лица, тёмно-русые завитки волос у лба, небрежно прикрывающие уже заживающие раны, – неужели это я, неужели это всё моё? Дрожащей рукой я медленно коснулась лица, провела по губам, и женщина в зеркале в точности повторила мои движения.

– Лада… – прошептала я, не в силах отвести завороженного взгляда от смуглой красавицы, испуганно взирающей на меня из старого зеркала.

– Это вы, Нина, я же говорила, что вы – красивая. А вы мне не верили. – Засмеялась Лада. – Уж не знаю, как такая женщина, как вы, может думать, что она одинока. Не может быть такого! Вы же настоящая красавица, художники всей Империи должны в очередь выстраиваться, чтобы ваш портрет писать!

– Это и правда – я? – мне до сих пор не верилось в реальность происходящего.

– Вы, Нина, вы самая настоящая!

– Но как…

– Вы не верите? – удивленно вскрикнула сиделка.

– Не знаю… – растерянно проговорила я.

– Вот же зеркало, и вот вы – в нём. Вы – красивая молодая женщина, настоящая, не нарисованная.

– Почему я такая?

– А какой вы себя представляли?

– Не знаю, не такой…

– Не такой привлекательной?

– Нет. Не такой…думала, я старше, и…

– Вы себя совсем не узнаёте? А вот так? – Лада собрала мне волосы на макушке.

– Не узнаю, совершенно не узнаю. Мне странно и непривычно видеть себя… такой. Будто это и не я вовсе. Не могу описать свои чувства… – я положила тяжёлое зеркало на колени, и тут же подняла и снова поставила перед собой, не обращая внимания на трясущиеся от усталости руки.

Надо же – это, в самом деле, я. Но я не помню себя такой, и, если честно, вообще никакой себя не помню. Мои представления о своей внешности ограничивались моей скудной фантазией и бесполезными попытками что-то прочесть во взглядах посторонних людей. Теперь я увидела себя, похожую на какую-то восточную женщину, или даже цыганку – смуглая, черноглазая, темноволосая. Вот такая я оказалась. И придется жить с этим дальше, с новым именем и с незнакомой, но достаточно приятной внешностью.

– Улыбнитесь уже, Нина, – радостно попросила Лада.

– Я не знаю…готова ли я улыбаться сейчас. – Внимательно рассматривая своё отражение, сказала я. – Это всё непривычно и неожиданно для меня. Видно, крепко меня ударили в ту ночь, раз я напрочь позабыла всё на свете. И не уверена, что желала бы возвращения памяти.

– Вы всё обязательно вспомните, и всё у вас будет замечательно – лучше всех. Вы этого заслуживаете больше, чем кто бы то ни было. – Лада крепко обняла меня, словно родного человека. И почему-то невозможно захотелось ей поверить, но до конца сделать это не получалось.

– Ой, а мне пора уже. – Засуетилась девушка. – Оставлю вам зеркало – любуйтесь собой и привыкайте к себе – красавице.

– Сложно будет привыкнуть.

– У вас и выбора нет, Нина Сергеевна.

– Ты права, Лада. Всё, что со мной происходит – совершенно без моего выбора, без моего согласия. Имя мне дали – без выбора. Ведь меня же по-другому зовут? И жизнь моя будущая – без выбора. – Печально вздохнула я.

– Вы снова за своё, Нина? Почему никак не можете взять в толк, что теперь ваша жизнь будет лучше прежней, что бы там ни было в вашем прошлом. – Строго отчитала меня Лада.

– Почему же… я хочу, чтобы все мои страдания остались в прошлом…

– Так там они и останутся, Нина. И теперь всё будет совершенно по-другому, все будет очень даже хорошо, вот увидите.

– Не знаю…

– Зато я – знаю. Вы такая хорошая, красивая, добрая, и вы очень сильная женщина. Иначе и быть не может! – громко рассуждала девушка, стоя в дверях, и я поняла, что в который раз отрываю Ладу от важных дел.

– Прости, я снова веду себя, как эгоистка. Мне очень одиноко, и столько всего навалилось…прости, прошу.

– Не стоит, Нина, прощения должны просить виновные, а вы ведь ни в чём не виноваты. Отдохните, насмотритесь на себя хорошенько. – Сочувственно глядя на меня, сказала сиделка.

– Виновата, я не даю тебе работать, мешаю, как…

– Вовсе не мешаете, мне нравится проводить с вами время, но нужно идти, меня ждут. А завтра снова увидимся, и поболтаем. Завтра принесу вам что-нибудь из одежды – у меня есть парочка совсем новых платьев, вам должны быть в пору. Сделаем вам прическу, и тогда вы точно не будете больше сомневаться в своей привлекательности и в своём светлом будущем. Вот увидите!

– Спасибо тебе. За всё спасибо. – Я подошла к Ладе, крепко сжала её руку, и поцеловала запястье.

– Что вы, не нужно, – девушка испуганно отшатнулась и выдернула руку.

– Ты столько для меня делаешь, и не только то, что предписано твоими обязанностями. Почему? – я внимательно заглянула в глубокие, словно море, глаза сиделки.

– Ах, Нина. – Девушка слегка смутилась. – Понимаете, я в вас будто родную душу почувствовала, и кажется, давно знаю вас, много-много лет. Не могу этого объяснить. Я вас сердцем чувствую, и очень привязалась к вам…ой, я пойду, пора мне к тётушке – лекарство нужно ей давать, да и ужин скоро. Я завтра приду к вам. И не думайте больше, что вы одиноки. Теперь у вас есть я.

Лада ушла, а я сидела ошарашенная её последними словами. Она словно дала мне пощёчину, но так ласково и нежно, что я, не почувствовав боли, пришла в чувства. В самом деле, эта юная и не по годам мудрая девушка, все эти дни поддерживала меня, была рядом не только как сиделка, но и как друг. Она радовалась моим успехам и оплакивала моё горе вместе со мной. А я, неблагодарная, не замечала этого, принимая как должное её особое отношение ко мне.

И до той жуткой трагедии я не была на самом деле одинока. У меня был ребёнок… мог бы быть… И где-то должен быть его отец, я же не дева Мария. Какой он, тот мужчина? Интересно, любила ли я его, и какие чувства он испытывал ко мне? Почему-то трудно поверить, что он любил, судя по произошедшим позже событиям. Ведь его нет рядом, он даже не искал меня. Наверное, я не была нужна ему совсем, как и был не нужен мой ребёнок. Мой! Не его, а только мой! Хотя, теперь он только Богу принадлежит…

Я, наверное, всё же заслужила возможность начать жизнь заново. Уж не знаю, почему, может, за все страдания и испытания, что выпали на мою долю. И небеса послали мне Ладу. Как поддержку, как друга, как близкого человека, как ангела, способного вытащить из лап самой смерти, вдохнуть жизненную силу в истерзанное, опустошенное тело, подать руку вовремя и не дать скатиться на самое дно. И она перечеркнула, разорвала в клочья моё неверие в себя, путы одиночества и страх жить новой жизнью. Я больше не боюсь ничего, теперь я не одна. Теперь у меня есть Лада.