Читать книгу О постоянстве во времена общественного зла (1583) - - Страница 11

Как только Лангий сказал это, более яростно, чем обычно, в голосе и на лице, искра доброго огня охватила и меня, и я сказал: «Отец мой (я мог бы обратиться к тебе так искренне, без лести), веди меня, куда хочешь, учи, исправляй и направляй меня. У тебя есть пациент, готовый к любому лекарству, будь то металл или огонь». «Скорее и то, и другое», – сказал Лангиус. «Потому что здесь нужно сжечь стебли пустых мнений, а там – вырвать с корнем побеги страстей. Но будем ли мы продолжать идти? Или сидеть сейчас лучше и уместнее?» «Сидеть», – сказал я, – «ибо в данный момент мне становится жарко ни от одной причины». И как только Лангиус распорядился принести и поставить в зале наши места вместе, а я занял место рядом с ним, он, слегка повернувшись ко мне, снова начал следующим образом: «До сих пор я закладывал фундамент, на котором правильно и безопасно можно было бы построить предстоящую речь. Теперь, если позволите, подойдите ближе, и я расскажу вам о причинах вашей боли, коснусь, как говорится, вашего больного места. Есть две вещи, которые атакуют эту цитадель постоянства внутри нас: ложные блага и ложное зло. Я определяю их следующим образом: ВЕЩИ, КОТОРЫЕ НЕ В НАС, НО ВОКРУГ НАС, И КОТОРЫЕ НИ ПОМОГАЮТ, НИ ВРЕДЯТ ЧЕЛОВЕКУ КАК ЧЕЛОВЕКУ. И поэтому я не буду называть их хорошими или плохими ни в действительности, ни по здравому смыслу: я буду утверждать, что они таковы по мнению и по некоторому общему впечатлению большинства людей. К первому классу они относят богатство, почести, власть, здоровье и долгую жизнь. Во втором – бедность, дурную славу, слабость, болезни и смерть, а также, если выразить это одним словом, все остальное – случайное или «внешнее». Из этого двойного источника в нас возникают четыре главные страсти, которые подавляют и изнуряют всякую человеческую жизнь: желание, радость, страх и боль. Первые две из них обращены к чему-то, что считается добром, из чего они и рождаются: две последние обращены к чему-то, что считается злом. Все они вредят и беспокоят душу, и если их не предвидеть, они сбивают ее с пути, но не одним способом. Ибо когда душа спокойна и постоянна, словно весы, находящиеся в равновесии, они отталкивают ее от этого равновесия, одни – поднимая, другие – опуская. Но теперь я оставляю в стороне ложные блага и восторг (ибо это не ваша болезнь) и перехожу к ложным порокам, ряды которых опять-таки двоятся. Ибо есть общественные и частные. Общественными я называю и определяю тех, чьи мнения (sensus) влияют на многих в одно и то же время; частными – тех, чьи [мнения влияют] на отдельных людей. К первым относятся война, чума, голод, тирания, резня и другие явления, которые направлены вовне и являются общими. Ко вторым относятся боль, нищета, позор, смерть и все то, что содержится в доме и, по нашему мнению, относится к одному человеку. Причина, по которой я провожу это различие, не пустая, потому что человек оплакивает несчастье своей страны или изгнание и гибель многих людей совершенно иначе и в другом смысле этого слова, чем когда он оплакивает только свое собственное несчастье. Добавьте к этому множество различных болезней. Однако, если я не ошибаюсь, самые серьезные из них – от общественного зла, и уж точно – от упрямства. Ибо очень многие из нас подвержены общественному злу: то ли потому, что оно нападает на нас густо и быстро и, словно сплошной боевой строй, одолевает того, кто остается на месте, то ли еще потому, что оно обольщает нас лестью, и мы часто не знаем и не понимаем, что от него в наших душах зарождается болезнь. Вот, если кто-то впал в частную скорбь, он должен признаться в своем пороке и слабости, даже если не исправит их (ибо какое наказание?), но тот, кто так часто не признается в своем промахе или оплошности, становится тем, кто даже хвалится этим и считает это похвалой. Ведь это называется «благочестием» и «состраданием».

И далеко ли то время, когда эта лихорадка будет закреплена среди добродетелей, а может быть, и среди общественных божеств? Поэты и ораторы восхваляют и навязывают нам горячую любовь к родине, и я, конечно, не искореняю ее, но сужу и постановляю, что она должна быть умеренной и сдержанной. Ибо, по правде говоря, это порок, несдержанность, падение и соскальзывание души с твердой позиции. Но это также и серьезная болезнь в другом смысле. Потому что в ней не одна боль, а твоя и чужая, смешанные вместе. И в то же время она чужая в двух смыслах – и по отношению к людям, и по отношению к своей стране. Чтобы вы поняли то, что, казалось бы, довольно тонко сказано и выделено мной на примере, посмотрите, ваша Бельгия сейчас терпит не одну катастрофу, и пламя этой гражданской войны окружает ее со всех сторон. Вы видите опустошенные и растерзанные поля, города, подожженные и разрушенные, захваченных и убитых мужчин, оскверненных матерей, девиц и прочие вещи, которые так любят сопровождать войну. Это боль для вас, верно? Да, но разнообразная и отчетливая, если присмотреться, потому что в одно и то же время вы оплакиваете себя, своих сограждан и свою страну. Для себя – это потеря; для своих сограждан – различные потери и разрушения; для своей страны – свержение и революция. В одном месте есть повод воскликнуть: «Несчастный я!», в другом: «…вы, мои многочисленные сограждане, встретились с этим бичом, нанесенным враждебной рукой», а в третьем: «О отец, о родина!» В итоге получается, что тот, кого не трогают и на кого не действуют эти нахлынувшие многочисленные беды, должен быть либо очень тверд и мудр, либо очень жесток.

Глава 8.

Противодействие общественным порокам. Но прежде всего – сдерживание эмоций. И среди них в этой главе – некое показное притворство, с помощью которого люди оплакивают свои собственные беды, как если бы они были бедами общественными.

Не кажется ли вам, что я притворно защищал постоянство, а теперь оправдываюсь за вашу боль? И все же я поступаю так, как поступают смелые и мужественные генералы. Я выманил на поле и в боевую линию все ваши войска, с которыми я теперь буду энергично сражаться. Сначала в стычках, а затем в открытой войне и в ближнем бою, так сказать. В стычках, однако, мне нужно растоптать под ногами в первой же атаке (если использовать архаичный термин) три эмоции, которые решительно противостоят Постоянству, а именно: притворство, набожность и жалость. Сначала первое. «Отрицаете ли вы, что страдаете от общественных бед, что они мучительны для вас, нет, даже смертельны. Утверждаете ли вы это достаточно серьезно? Или это своего рода обман и маскировка?» Я, весьма взволнованный, ответил: «Вы можете серьезно спрашивать об этом? Или вы шутите и издеваетесь?»

«Я говорю серьезно, – сказал он, – ибо мало кто из этого вашего полевого госпиталя обманывает врачей и выдает за общественную ту боль, которая на самом деле является личной. Поэтому я спрашиваю, достаточно ли вы понимаете, что та тревога, «которая сейчас терзает вас и крутит в груди», была принята ради самой родины или ради вас?» «Вы все еще сомневаетесь?» Я сказал. «Это горе только ради отечества, Лангиус, ради отечества». Он, покачав головой, сказал: «Продолжай искать, юноша. Ибо если в тебе есть исключительное и чистое благочестие, я буду поражен: конечно, оно есть в немногих. Мы, люди, часто жалуемся на общественные беды, я думаю, и нет боли более универсальной и, так сказать, более склонной отражаться на лице», но если присмотреться, то часто можно обнаружить разницу между языком и сердцем. Слова «несчастье отечества отражается на мне» – это выклянчивание благосклонности, а не истины: они рождаются на устах, а не в сердце. Ибо то, что рассказывают о благородном актере Полюсе, когда он разыгрывал историю, в которой нужно было изобразить боль, что он тайно принес урну и кости своего умершего сына, и весь театр наполнился истинным плачем и скорбью, – то же самое я говорю о большинстве из вас. О добрые люди, вы играете комедию и, переодевшись в лицо отечества, оплакиваете свои личные потери с истинными слезами. Весь мир разыгрывает спектакль», – говорит судья: конечно, в данном случае. «Эта гражданская война мучает нас, – говорят они, – как и пролитая кровь невинных, как и гибель свободы и закона». Так ли это? Я понимаю вашу боль: Я ищу и сомневаюсь в причине. Это потому, что государственные дела идут плохо? За этой ролью стоит актер, скорее потому, что ваши дела идут плохо. Мы видим, как деревенские жители часто волнуются, бегут и дают клятвы, когда приходит внезапное бедствие или буря, но стоит им отступить и осмотреть тех же людей, и вы увидите, что каждый из них боялся только за урожай и свое крошечное поле. В этом городе кричат о пожаре: хромые, почти скажу, и слепые побегут его тушить. Как вы думаете, почему? Из любви к отечеству? Нет, спросите их: потому что потеря затрагивает каждого в отдельности или, конечно, их страх. У вас ситуация аналогичная: общественные беды будоражат и беспокоят людей повсюду, но не потому, что утрата касается многих, а потому, что они сами принадлежат к числу многих.