Читать книгу И проступают вдруг черты Отца… Беседы о духовном богословии - - Страница 10

Для того чтобы качественно исследовать природу и динамику христианской жизни (а значит, христианской духовности), нам понадобится четыре термина. Они действуют не поодиночке, а вместе, как квартет, и все четыре нужны нам одновременно, даже если время от времени один из них будет выходить на первый план. Подлинная значимость каждого из них складывается не только из значения этого самого термина, но и из того, как он функционирует в связи со всеми остальными. Вот этот квартет: «духовность», «Иисус», «душа» и «страх Господень». «Духовность» подчёркивает всеобъемлющий характер происходящего и включает в себя всё, что имеют в виду люди, когда говорят или думают о значимости своей жизни, а также о Боге, о мире и о личном смысле своего существования. «Иисус» даёт нам конкретный фокус. «Душа» выражает нашу человеческую индивидуальность. «Страх Господень» задаёт настроение и ритм, благодаря которому все четыре термина могут действовать вместе и двигаться в одном темпе.

В этих четырёх терминах нет ничего эзотерического или непонятного; все они являются частью обычной речи, и их вполне можно услышать в ближайшем кафе, в парикмахерской или на семейном празднике. Правда, употребляют их по-разному, достаточно небрежно – и чаще всего совсем не в том смысле, какой они имеют изначально. Так что, поскольку эти термины лежат в основе этой книги, будет полезно сначала подумать о том, как они звучат и какие ассоциации связаны с ними в христианской жизни – то есть в том естественном контексте, откуда они родом.

Духовность

Если забросить невод «духовности» в море современной культуры, в нём окажется великое множество духовных рыб – пожалуй, не меньше, чем во время чудесного улова «больших рыб» в Ин. 21:11. В наше время для предпринимателей «духовность» превратилась в крупный бизнес, для тех, кому скучно, – в ещё один способ развлечения, а для остальных (много их или мало, сказать трудно) – в серьёзное и дисциплинированное решение жить по-настоящему полноценной и глубокой жизнью по отношению к Богу.

Если раньше слово «духовность» использовалось исключительно в традиционных религиозных контекстах, сейчас его употребляют почти без разбора самые разные люди в самых разных обстоятельствах, придавая ему самые разные смыслы. Когда-то это слово было чистым и высоким, но теперь его притащили в грязноватый и грубый мир рынка и развлечений. Многих это огорчает, но мне кажется, причитать по этому поводу не стоит. Нам действительно нужно именно такое слово.

Все попытки застолбить это слово исключительно для христианского или другого религиозного употребления обычно начинаются с того, что ему дают определение. Но все подобные попытки определить «духовность» – а их, поверьте, немало – оказываются тщетными. Это слово не поддаётся жёсткой дисциплине словаря. Но его полезность и употребительность в современной культуре состоит как раз не в его точности, а в том, что им называется нечто такое, что трудно определить, но легко узнать: трансцендентность, которая одновременно так или иначе переплетена с близостью. Трансцендентность – это ощущение присутствия в жизни чего-то большего, чем я сам, чем моя зарплата, уровень холестерина в крови и то, что думают обо мне жена и дети. Близость – это ощущение, что глубоко внутри меня есть некая сердцевина, нечто такое, что недоступно ни врачам, ни психологам, ни социологическим опросам, ни рекламным стратегиям. И даже если слово «духовность» не обладает особой точностью, тем не менее оно обозначает всё, что усматривает и признаёт эту органическую связь с чем-то Запредельным и чем-то Внутренним, глубинным, которые являются частью опыта каждого человека. Нам действительно необходим такой общий термин, который собирал бы в один невод всё, что указывает на Запредельное и Внутреннее, и этим всеобъемлющим термином остаётся «духовность».

* * *

Исторически слово «духовность» появилось в словарях сравнительно поздно и лишь недавно вошло в повседневную обиходную речь. Говоря о «духовном» (pneumatikos), апостол Павел имеет в виду поступки или настроения, связанные с действием Святого Духа во всех христианах[11]. Лишь много позднее, в средневековой церкви – и особенно в контексте монашества – это слово стало обозначать образ жизни некой христианской «элиты», стремящейся жить согласно вере на более высоком уровне, нежели обычные христиане. Жизнь «духовных» христиан (в основном, монахов и монахинь, давших обеты целомудрия, бедности и послушания) составляла резкий контраст с пёстрой и путаной жизнью обычных людей, которые женились и выходили замуж, рожали детей и не гнушались грязной работы в полях и на рынках в мире, где «торговли яд, труда тупого смрад и пот забот во всём»[12]. Тогда словом «духовность» стали обозначать науку и практику безупречной жизни перед Богом, исключительной и образцовой святости христианской жизни; оно превратилось в специализированный термин, относящийся лишь к очень небольшой группе людей и потому не употребляющийся в обиходной речи.

В повседневный язык оно вошло в каком-то смысле через чёрный ход. В семнадцатом веке во Франции среди католиков-мирян возникло движение, провозглашавшее радикальную по тем временам мысль: настоящей христианской жизнью можно жить не только в монастыре. Сторонники этого движения утверждали, что обычный христианин способен жить по-христиански точно так же, как любой монах или монахиня, – и ничуть не хуже! Мадам Жанну Гийон и Мигеля де Молиноса, выступавших от имени движения, официальная церковь объявила еретиками, назвав их верования «квиетизмом». Глядя на квиетистов свысока, религиозный истеблишмент стал употреблять термин la spiritualité как уничижительный по отношению к мирянам, слишком ревностно практикующим свою веру, высокомерно отмахиваясь от этих христиан-выскочек, которые не понимают, что делают, о чём пишут и что практикуют. Считалось, что некоторые вещи лучше оставлять в руках специалистов. Однако пытаться заставить этих мирян замолчать было уже поздно: их секрет успел стать всеобщим достоянием.

Надо сказать, что уничижительный оттенок слова «духовность» исчез довольно быстро. В протестантской среде серьёзное отношение к вере среди рядовых христиан называлось по-разному: пуритане называли его «благочестием», методисты – «совершенством», а лютеране – «пиетизмом». Сейчас «духовность», этот общий, несколько неопределённый, но всеобъемлющий термин, покрывает великое множество понятий и используется в общем и целом в одобрительном смысле. Сегодня духовным может быть любой.

Интересно отметить, что некоторые нынешние «специалисты» в сфере религии снова начали употреблять этот термин с пренебрежительным оттенком. Поскольку сейчас это модное слово используется в самом широком смысле и самыми разными людьми, некоторые авторитетные профессионалы считают этих людей невежественными и недисциплинированными и относятся к популярным формам духовности свысока, считая их досадными заблуждениями.

* * *

В центре всей серьёзной духовности стоит жизнь, умение жить полноценной, качественной жизнью. В трёх основных библейских языках (древнееврейском, древнегреческом и латинском) слово «дух» имеет корневое значение «дыхание» и легко становится метафорой для всей жизни. Это слово является ключевым в тех двух историях (о Никодиме и самарянке) и трёх текстах (из книги Бытие, Евангелия от Марка и Деяний апостолов), которые задают тон нашему разговору. В каждом случае «дух» – это Божий Дух: Бог живой, Бог творящий, Бог спасающий, Бог благословляющий. Бог живёт и даёт жизнь. Бог живёт, и из Него изливается жизнь. Бог живёт и пронизывает Собой весь наш опыт – всё, что мы видим, слышим, осязаем и чувствуем на вкус.

В данный момент истории слово «духовность» стало основным термином для обозначения этой обширной и сложной сети жизни, этой «живости». Может быть, это не самый удачный термин, но другого у нас пока нет. Главный его минус состоит в том, что (по крайней мере, в английском языке) слово «духовность» превратилось в нечто абстрактное, хотя метафора «дыхания» в нём всё же угадывается. И эта абстракция нередко затемняет изначальный смысл, стоящий за словом «духовность»: живой Бог, присутствующий и действующий среди нас.

Проблема состоит в том, что в современной культуре это слово по большому счёту утратило религиозный смысл и в результате стало обозначать просто «жизненную силу», «сфокусированную энергию», «скрытые источники полноты жизни» или «бодрость, исходящую изнутри». Для большинства людей духовность никак не связана с жизнью с Богом, с Божьим Духом, с Христовым Духом, со Святым Духом. Чем более секуляризованным становится это слово, тем больше оно утрачивает свою полезность. Тем не менее другого у нас нет, и потому, как и другие обескровленные до неузнаваемости слова (например, «супружество», «любовь», «грех» и т. п.), оно нуждается в постоянной реабилитации. Я сам взял за правило использовать его как можно реже, следуя примеру Писания, которое всячески избегает любых абстракций, и предпочитаю обращаться к историям и метафорам, позволяющим нам погрузиться в реальность того, о чём идёт речь, стать её участниками.

Абстрактная неопределённость этого слова легко становится удобным прикрытием для идолопоклонства. Во всех нас живёт склонность к идолопоклонству – то есть к стремлению свести Бога к концепции или объекту, которые мы можем использовать в своих интересах. И поскольку сейчас слово «духовность» в общем и целом ассоциируется с искренностью и стремлением ко всему доброму, нередко оно быстро и незаметно обрастает идолопоклонническими, потребительскими мотивами и утягивает нас в весьма нездоровый и вредный образ жизни и мышления.

С поверхностными заблуждениями разобраться достаточно просто. Не надо думать, что духовность неважна, поскольку нематериальна; что она никак не проявляется внешне, раз носит внутренний характер; что у духовности нет видимых эффектов, раз она невидима. Всё ровно наоборот: духовность очень тесно связана с материальным, внешним, зримым миром. На самом деле суть духовности в том, чтобы обозначать живое по контрасту с мёртвым. Когда в ком-то или в чём-то, будь то человек, предмет, традиция или институт, не остаётся жизни, мы быстро это чувствуем и в конечном счёте начинаем замечать (даже если далеко не сразу). Вот почему мы ищем какое-то общее слово, какую-то универсальную категорию, куда можно запихать все открытия, образы и желания, для которых у нас нет точного названия. Для этих целей ярлык «духовности» подойдёт не хуже любого другого.

Такое повсеместное и неразборчивое употребление слова «духовность» вполне понятно в обществе, где человека постоянно обезличивают, психологизируют и низводят до уровня функции. Уникальность каждой конкретной жизни сводится к редукционистским абстракциям. Жизнь вытекает из нас, словно вода из прохудившейся трубы, когда в нас видят исключительно имидж, роли, объекты, товары, экономический потенциал, человеческий капитал или потребительский рынок. И хотя в результате этих многообразных редукций повседневная жизнь становится намного проще и легче, что-то внутри нас противится и восстаёт против них – пусть даже не всегда, а время от времени. Большинство из нас хотя бы иногда ощущает, что есть нечто большее, нечто гораздо большее, и мы ищем слово, любое слово, чтобы назвать то, чего нам не хватает.

Но если мы всё-таки будем использовать термин «духовность» (а я не вижу, как мы можем его избежать), нам придётся делать это со всей внимательностью, не теряя бдительности. Бдительность – это умение распознавать признаки того, что духовность теряет своё основное качество, обездуховляется; это умение вовремя видеть и называть то великое множество способов, с помощью которых дьявол соблазняет нас стать «как боги» (Быт. 3:5). Чтобы сохранять эту бдительность, нам нужно прежде всего постоянно и с усердием читать Священное Писание.

Внимательность же – это умение видеть многообразные и неимоверно щедрые проявления того, как Бог даёт жизнь, обновляет жизнь и благословляет жизнь; это умение замечать и настойчиво утверждать, что всё в этом творении может наполниться жизнью. Чтобы подпитывать эту внимательность, нам нужны совместное поклонение и личная молитва.

Я вполне готов трудиться на этом поле духовности, употребляя в дело всё, что мне предлагается, каким бы расплывчатым и смутным оно ни было. Но мне также хочется придать духовности как можно больше ясности и определённости, утверждая, что жизнь – вся жизнь! – всегда берёт своё начало в Боге, продолжается благодаря Богу и несёт в себе Божье благословение: «Буду ходить пред лицом Господним на земле живых» (Пс. 114:8).

Иисус

Если полезность термина «духовность» состоит в том, что он, оставаясь неопределённым, указывает на всё, что Больше, Выше и Глубже нас самих, слово «Иисус» полезно потому, что собирает всю эту рассеянную расплывчатость в чёткий, ясный, исполненный света фокус, так как в христианском понимании жизни нет ничего неопределённого (хотя двойственности в ней хватает!). Здесь духовность никогда не рассматривается как нечто самостоятельное и отдельное. Это всегда действие Бога, благодаря которому все люди вовлекаются в жизнь Бога и участвуют в ней, либо становясь Его друзьями, либо восставая против Него.

Христианское сообщество интересуется духовностью, поскольку интересуется жизнью. Мы относимся к духовности с пристальным вниманием, потому что по опыту давно знаем, как легко увлечься идеями о Боге и проектами ради Бога, но при этом постепенно терять интерес к Самому живому Богу, омертвляя свою жизнь этими самыми идеями и проектами. Такое происходит сплошь и рядом. Если на идеи и проекты наклеить имя Бога, легко подумать, что имеешь дело с Самим Богом. Дьявол как раз и стремится заставить нас ревностно трудиться ради Бога и думать о Боге, чтобы потом тихо и незаметно увести нас прочь от личного послушания и личного поклонения, заменив Бога нашим собственным «я», раздувшимся до сверхъестественных размеров.

Имя Иисуса помогает нам удерживать внимание на той жизни, которую открыл нам и определил для нас Сам Бог. Благодаря имени Иисуса у той бесформенной расплывчатости, с которой так часто ассоциируется духовность, появляется крепкий скелет, жилы, мышцы, форма и энергия. Иисус – это личное имя человека, жившего в конкретное время в конкретной стране, где есть горы, на которые можно взобраться, полевые цветы, которые можно сфотографировать, города, где и сейчас можно купить смоквы и гранаты, и вода, которую можно пить и в которой можно креститься. И это имя противостоит всякой неопределённости, от которой нередко страдает духовность.

Иисус – это центральная и определяющая фигура в духовной жизни. Его жизнь является не чем иным, как откровением. Он показывает нам то, о чём мы ни за что и никогда не смогли бы догадаться сами, даже за миллион лет. Он есть Бог среди нас: Бог говорящий, действующий, исцеляющий, помогающий. Всё это можно обозначить одним общим словом: «спасение». Имя «Иисус» означает «Бог спасает»: Бог присутствует и действует в нашем языке и в нашей истории.

Опираясь на обширный контекст, оставленный израильскими пророками и поэтами, четыре евангелиста рассказывают нам всё, что необходимо знать об Иисусе. А Иисус рассказывает нам всё, что необходимо знать о Боге. Когда мы читаем Евангелия, изучаем их, верим в них и молимся вместе с ними, перед нами открывается всё Писание и вся духовная жизнь, обретая фокус в притягательном и щедром присутствии Иисуса из Назарета – Божьего Слова, ставшего плотью.

Но хотя евангелисты показывают Иисуса в совершенно обычном, земном контексте, похожем на наши собственные города и сёла, и говорят о нём привычным нам языком, на каком мы разговариваем на работе, в магазине и дома, при этом они не спешат удовлетворять наше любопытство: есть очень много такого, чего они нам не рассказывают. Нам хотелось бы знать гораздо больше, и нашему воображению не терпится заполнить повествование конкретными подробностями. Как Иисус выглядел? Каким было Его детство? Как относились к Нему друзья? Что Он делал все те годы в плотницкой мастерской?

Неудивительно, что довольно быстро появились авторы, более чем готовые удовлетворить любопытство читателей и рассказать, каким Иисус был на самом деле. Таких авторов полно и сейчас. Однако на поверку любые «жизнеописания» Иисуса – попытки воссоздать жизнь Иисуса со всеми Его детскими взаимоотношениями, эмоциональным откликом на события, слухами и сплетнями со стороны соседей, а также социальными, культурными и политическими подробностями Его окружения – вызывают у нас только разочарование. Мы получаем не Иисуса, который являет нам Бога, а Иисуса, который воплощает собой некий идеал автора или оправдывает ту или иную его идею. Закрывая прочитанную книгу, мы понимаем, что в результате знаем Иисуса не лучше, а хуже.

Это нетерпеливое стремление узнать об Иисусе больше, чем о Нём написано в канонических Евангелиях, заявило о себе уже в начале второго века. Первые авторы, попытавшиеся заполнить «пробелы» в евангельских повествованиях, обладали ярким воображением, но не особо заботились о достоверности: они забыли сообщить нам, что все эти дополнительные и весьма занимательные подробности являются плодом их личного домысла. Некоторые из них писали под апостольскими псевдонимами, чтобы придать своим выдумкам авторитетность. Другие заявляли, что их писания вдохновлены Самим Святым Духом. Однако Церкви довольно быстро надоели все эти художественные домыслы и творческие дополнения жизни Иисуса, и она решила положить им конец. Было принято решение: последним и окончательным словом об Иисусе являются Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Эта тема была закрыта раз и навсегда.

Однако, вопреки утверждениям некоторых, этот запрет на изобретение новых историй о жизни и учении Иисуса не имел репрессивного характера. В результате воображению открылось иное, вполне законное и продуктивное русло: вместе с Марией, матерью Иисуса, мы начали учиться размышлять об Иисусе в своём сердце (Лк. 2:19, 51), размышлять о себе в присутствии Иисуса, каким Его представили нам евангелисты, или размышлять о других местах и контекстах, в которых мы встречаем Иисуса и либо снова распинаем Его, либо снова решаем в Него уверовать. С тех пор именно этим мы и занимаемся, когда проповедуем и изучаем вместе Библию, когда пишем рассказы и стихи, когда отправляемся в паломничества и уезжаем на ретриты молчания, когда поём гимны и молимся, когда совершаем дела послушания и служения во имя Иисуса.

Во всём нам важно с почтением относиться к сдержанности евангелистов. Духовность не становится лучше от фантазий, и христианская жизнь – не место для набожных грёз.

Принимая Иисуса как окончательное и авторитетное самооткровение Бога, христианская церковь не позволяет нам безнаказанно придумывать собственные версии духовной жизни – хотя, признаться, это не особенно нас останавливает. Но у нас не получится ни обойти Иисуса, ни уйти от Него: Иисус – это воплощение Бога, Бог среди нас и Бог с нами. В Иисусе собраны все слова Бога, которые Он когда-либо говорил Своему народу и через Свой народ и которые даны нам в Священном Писании. Иисус говорил их лично нам. Он совершал Божье дело исцеления и сострадания, прощения и спасения, любви и жертвенности среди нас, мужчин и женщин с конкретными именами и уникальными биографиями. Поскольку Иисус родился в Вифлееме, вырос в Назарете, собрал учеников в Галилее, поклонялся в местных синагогах, обедал в Вифании, был на свадьбе в Кане, рассказывал притчи в Иерихоне, молился в Гефсимании, возглавлял шествие по Масличной горе, учил в храме в Иерусалиме, был убит на Голгофском холме, а через три дня ужинал с Клеопой и его другом в Эммаусе, мы не вправе изобретать собственную приватную духовность: мы слишком много знаем о Его жизни, о Его духовности. Рассказ об Иисусе открывает перед нами сотни конкретных событий и слов, связанных с конкретными именами, местами и даже датами, и все они сплетены воедино и дополняют друг друга, образуя стройное, последовательное откровение того, какой Он, Бог, как Он действует и что говорит. Иисус не даёт нам думать, что главное в жизни – идеи и концепции для осмысления и обсуждения. Он не даёт нам отвлекаться на тривиальности и растрачивать жизнь в погоне за дешёвыми ощущениями. Он даёт нам возможность со всей серьёзностью отнестись к тому, кто мы такие и где находимся; побуждает нас не поддаваться на витающие в воздухе иллюзии и пугающую нас ложь и помнить, что нам вовсе не нужно быть кем-то другим и находиться в каком-то другом месте. Иисус не даёт нам утратить почву под ногами, призывает нас со вниманием относиться к детям, разговаривать с обычными людьми, преломлять хлеб с друзьями и незнакомцами, прислушиваться к ветру, присматриваться к полевым цветам, прикасаться к больным и раненым, молиться просто и естественно. Иисус настаивает на том, чтобы мы обращались к Богу здесь и сейчас, там, где мы есть, и посреди тех людей, которые находятся сейчас рядом с нами. Иисус и есть Бог, здесь и сейчас.

* * *

Учение о том, что Иисус реально и фактически является Богом среди нас, лежит в самой основе христианской веры. Это трудно принять и трудно даже вообразить, но христиане действительно в это верят. Всё сложное и многогранное дело спасения «прежде создания мира» (Еф. 1:4) собрано и завершено в Его рождении, жизни, смерти и воскресении – чуде совершенно потрясающего, беспрецедентного масштаба. Мы принимаем всё это, когда вслед за апостолом Павлом добавляем титул «Христос» к имени Иисуса и называем его Христом Иисусом. Христос – это Божий помазанник; Бог среди нас, пришедший спасти нас от греха; Бог, говорящий с нами на языке, который мы усвоили с молоком матери; Бог, воскрешающий нас из мёртвых к реальной вечной жизни.

Можно подумать, что самое трудное – это поверить в то, что Иисус действительно есть Бог среди нас. Но это не так. Как выясняется, нам гораздо труднее поверить в то, что Божье дело – всё это ослепительное творение, невероятное спасение, нескончаемые потоки благословений – совершается в контексте и в условиях обычной человеческой жизни: во время пикников и за семейным ужином, в разговорах по дороге, в недоумённых вопросах и незамысловатых историях, на свадьбах и на похоронах, в слепых попрошайках и покрытых гнойными язвами прокажённых. Всё, что говорит и делает Иисус, происходит в рамках и ограничениях нашей человеческой природы. Никаких спецэффектов и фейерверков. Да, в этой истории есть чудеса и их немало, но большинство из них так тесно вплетены в ткань повседневной жизни, что их мало кто замечает. Чудесность чуда заслоняется привычностью обстановки и обычностью участвующих в нём людей.

* * *

Таким Он остаётся и сейчас – Иисус, Бог среди нас. И нам до сих пор трудно в это поверить. Нам трудно поверить, что чудесное дело спасения прямо сейчас вершится в нашем районе, в наших семьях, в правительстве нашей страны, в наших школах, предприятиях и больницах, на городских улицах и в офисных коридорах, среди знакомых нам людей. Когда Иисус жил среди нас во плоти, Его обычность очень мешала людям верить в то, кто Он такой и что делает. Мешает она нам и сейчас.

Св. Иоанн рассказывает, как люди, оказавшиеся в капернаумской синагоге в тот день, когда Иисус обратился к ним с совершенно поразительным, невероятно мощным словом – предлагая им Своё тело и кровь в пищу и питие для вечной жизни, – не поверили Ему, потому что сочли Его слишком непримечательным: «Как может этот [αὐτοῦ] дать нам есть свою плоть?» (Ин. 6:52). Если вспомнить, как они возмутились в ответ на невероятные слова Иисуса («Я есмь хлеб, сшедший с небес», 6:41), указав ему, что Он всего лишь человек («не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем?», 6:42), их пренебрежительное «этот» явно означает «этот ничтожный выскочка». Как раз здесь многие из учеников Иисуса перестают Ему верить: в их голове чудеса и проповедь никак не совмещались с непримечательным «этим», стоящим перед ними. Их риторический вопрос: «Кто может это слушать?» – явно предполагал отрицательный ответ: «Никто».

Иисус озвучивает их невысказанные мысли: «Это ли соблазняет вас? Что ж, если увидите Сына Человеческого восходящего туда, где был прежде? Дух животворит; плоть не пользует нимало» (Ин. 6:61–63). Иными словами: «Что вас смущает? Если бы вы здесь и сейчас увидели, как Я поднимаюсь в воздух, прямо на небеса, вы бы поверили Моим словам? Наверное, да. Но только жизнь вам даёт вовсе не плоть, не поразительные чудеса, а дух, похожий на невидимый ветер». Он снова говорит о духе. Это ключевое слово из историй о Никодиме и самарянке означает тихое, часто скрытое для глаз действие, посредством которого Бог совершает среди нас Своё спасение.

Но на слушателей Иисуса это не производит никакого впечатления. Они уходят прочь и больше не следуют за Ним: «С этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним» (6:66). Почему? Потому что Иисус явно был человеком – совершенно обычным, нехаризматичным, неромантичным, обыденным. Обращаясь к двенадцати, Иисус спрашивает, не собираются ли они тоже оставить Его, и св. Иоанн записывает для нас замечательный ответ св. Петра: «Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни… Ты Христос, Сын Бога живого» (6:68–69). Пётр достиг такого состояния, к которому должны прийти мы все, если собираемся и дальше следовать за Иисусом: он не навязывает Иисусу свои амбиции или представления о том, как должен действовать Бог; он готов позволить Иисусу оставаться человеком и действовать так, как Тот считает нужным.

Постоянной угрозой для подлинной, честной и истинной жизни остаётся искушение увильнуть от «этого» Иисуса, обойти Его обычную человеческую природу, как-то избежать Его ничем не примечательных спутников и либо самонадеянно попробовать стать богом самим себе, либо состряпать себе куда более приличного, гламурного бога или богов, которые льстили бы нашему тщеславию[13]. Большинство из нас тратят очень много времени и сил на то, чтобы либо быть богами, либо творить себе богов. Но Иисус не даёт нам этого делать. Его Самого явно придумали не мы, и Он точно не из тех богов, которые будут пользоваться всеобщей популярностью.

Душа

Когда мы начинаем смотреть на себя и на тех, с кем работаем, «согласно Писанию», выясняется, что главное в нас – это то, что каждый из нас является человеком, состоящим во взаимоотношениях. Каждый человек – это уникальное создание, сотворённое «по образу Божьему». Помимо всего прочего, эта фраза означает, что каждый человек обладает невероятным достоинством и изначально предназначен для взаимоотношений.

Всё это мы будем описывать словом «душа»[14]. Это самый личный из всех имеющихся у нас терминов для обозначения того, кто мы такие. Слово «душа» утверждает целостность, совокупность всего, что значит быть человеком. Оно не даёт нам свести человеческую жизнь к биологии и гениталиям, к культуре и утилитарности, к расовой и этнической принадлежности. Оно указывает на глубинную сущность, которая пронизывает всё внешнее; на то невидимое, которое живёт во всём видимом. В слове «душа» мы слышим отголоски Божьего творения, Божьей поддержки и Божьего благословения. Это самый ёмкий термин для обозначения внутреннего ядра, глубинной сущности человека.

В древнееврейском языке слово «душа» (нефеш) является метафорой для шеи. Шея – это довольно узкая часть человеческого тела, которая соединяет голову (отвечающую за разум и нервную систему) со всем остальным; иными словами, она буквально «скрепляет» нас воедино. Физически голова находится выше тела (по крайней мере, когда мы стоим), и поэтому иногда мы говорим о так называемых «высших» функциях (способности мыслить, видеть, слышать и ощущать на вкус) по контрасту с так называемыми «низшими» функциями пищеварения и экскреции, потоотделения и совокупления. Но даже если в человеческой жизни и есть высокие и низкие аспекты (в чём я лично очень сомневаюсь), они всё равно не могут существовать независимо друг от друга. И соединяет их шея. Внутри шеи содержится узкий проход, по которому воздух проходит ото рта к лёгким и обратно, выходя из нас в виде речи – дыхания, духа, жизни, которую вдохнул в нас Бог. Через шею пролегает вся нервная система, разветвляющаяся от мозга. И именно на шее десять-двенадцать сантиметров самой крупной и могучей яремной вены, несущей кровь всему организму, оказываются в опасной близости к поверхности тела. Душа, нефеш, соединяет всё это в одно целое. Без души мы были бы нагромождением несоединимых частей, сгустками протоплазмы. Библии не свойственна страсть современных людей всё препарировать и изучать, чтобы понять, как мы устроены. Писание смотрит на нас иначе; в нём передаётся идея сознательно сотворённой цельности. Древние евреи прекрасно умели подбирать уместные метафоры, и «душа» остаётся одной из самых удачных их находок. У неё немало синонимов – это и сердце, и почки, и чресла, так что с каждой новой метафорой ощущение глубины, чего-то внутреннего, сокровенного только усиливается. Но «душа» остаётся среди них главной и основной.

Термин «душа», как магнит, стягивает все аспекты нашей жизни воедино, в одно целое. Человек – это одно громадное целое, и «душа» подразумевает именно это[15]