Читать книгу Странники. Слезы небожителей - - Страница 4

Окунувшись во тьму своей каморки, Леон прижимался спиной к стене и губами беззвучно повторял ведомую только ему одному фразу. Усталость велела мыслям ходить по кругу, но он заставлял себя держать глаза открытыми и не сводил взгляда с едва различимого силуэта фотографии.

«Вот оно, так близко, но все еще непонятно», – думал он, поглаживая пальцем шершавую текстуру снимка.

И действительно, казалось, что они приблизились к разгадке, но тем не менее ни он, ни Николь, ни Викери понятия не имели, что им делать дальше. На секунду он поддался внутренней меланхолии и опустил голову на руку. Леон чувствовал, что его старания бесполезны… Его дух ломался на куски от желания найти ответы и невозможности отыскать к ним пути. Николь помогла им пробраться в библиотеку, Викери взялся расшифровать записи в дневнике, а что сделал он?

В раздражении Леон ударил кулаком по крышке сундука. Возможно, именно поэтому он не хотел привлекать их к поискам? Знал, что они могут помочь больше, чем он того хотел. Может, в глубине души он жаждал чувства вовлеченности? Как капитан тонущего корабля, готовый погибнуть на дне вместе со своим судном, но сохранивший тлеющую в груди мысль, что он сделал все, что мог, даже если рядом проплывал корабль, способный помочь.

Устав сидеть в темноте, Леон достал из кармана спички и зажег керосиновую лампу на углу стола. Огонек вспыхнул, а потом посеял в комнате приятный глазу полумрак. Со вздохом Леон вернулся к прежнему занятию. До этого он не рассматривал других людей на фотокарточке, но сейчас его внимание привлек ребенок. Он стоял с самого края, одетый в брючки и свободную рубаху, и, словно маленькое приведение, терялся на фоне взрослых. Лицо едва можно было рассмотреть: черты на выгоревшей фотобумаге размылись, и единственное, что оставалось ярким и четким, – это его глаза: нетипично светлые и пронзительные. Они утаскивали в забытье.

Что-то в его груди колыхнулось. Словно по наитию Леон протянул руку к фотокарточке и коснулся ребристой поверхности. Мысли помутились, и в следующую секунду он уже не видел старых стен своей каморки, облепленных листами с записями и рисунками, пропали составленные башенкой книги, и утихло потрескивание пламени в лампе. Перед ним появился цветущий сад в солнечном свете дня, дивной красоты лабиринт из зеленых кустов тянулся на много ярдов[7], а за ним стоял старый, но ухоженный особняк в три этажа, на красной черепичной крыше которого на ветру колыхался флюгер с буквой «К», вот только смотрел он в одну сторону – на запад, – хотя ветер гулял в разных направлениях.

Но прохлада не смущала компанию, раскинувшуюся в саду на белых деревянных лавочках. Они беседовали на легкие темы и смеялись, позабыв о строгих правилах этикета. Все здесь были почти по-родственному близки, а Леон стоял среди них, словно призрак, – никем не осязаемый и невидимый.

Он блуждал по саду, как неприкаянная душа, и лишь из мимолетного интереса рассматривал гостей. Все они были хорошо одеты: мужчины – в аккуратные костюмы, женщины – в простые, но элегантные платья или дневной ансамбль. Находиться в столь изысканном обществе Леону не слишком-то нравилось. Если бы эти господа видели, во что одет молодой человек, то оскорбились бы до глубины души.

С новым порывом ветра задрожала листва на высокой плакучей иве. Только тогда Леон заметил на тонких ветках привязанные ленты. Их было так много, что издалека они походили на разноцветную гирлянду. Их вид напомнил Леону об одной традиции: люди вверяли свои желания старому дереву и повязывали ленту, чтобы оно сохранило мгновения их веры.

«Есть в этом свое очарование», – подумал юноша и провел пальцами по темно-синей ленточке.

И пусть ему хотелось узреть написанное на ленте, Леон предпочел остаться в неведении. Его отвлек звонкий женский смех буквально в паре шагов за его спиной. Он развернулся так резко, что едва не запутался в собственных ногах. Глаза уцепились за счастливые лица родителей, и, не сдержав порыв, он подбежал к ним. Но ладонь прошла насквозь. Ему не суждено было их обнять. Он был незваным гостем в этой истории.

Однако ему было плевать, что происходит и как он попал сюда. Все, что он мог, это запечатлеть улыбку дорогих ему людей в памяти, увидеть, как любвеобильно они сюсюкаются с малышом на руках и щиплют за пухлые розовые щечки. Леон едва смог подавить слезы, но губы предательски продолжали дрожать, и сердце щемило от мимолетности этого мгновения. Он уже и не помнил, когда видел родителей такими… счастливыми?

– Этан! Алексис! – добродушно поприветствовал их мужчина. Судя по неформальности обращения, он либо являлся хозяином дома, либо был весьма близок с ними, чтобы позволить нечто подобное. – Мы успели вам наскучить?

– Что вы, лорд Кассерген. Ничуть! – рассмеялся Этан. – Но боюсь, еще один бокал, и я растеряю все свое достоинство перед вами.

– Достойнее человека, чем вы, мне еще не доводилось встречать, и потому я уверен, что не случится ничего страшного, если его станет чуточку меньше. – Лорд Кассерген по-дружески похлопал Этана Самаэлиса по плечу.

– И все же, если вы предложите, мне придется отказаться. Боюсь, моя дорогая жена не одобрит, если ее муж опьянеет раньше, чем придет время ужина, но, надеюсь, вы не откажите мне в просьбе сыграть с вами в шахматы вечером. Такого соперника, как вы, нужно еще поискать.

– Не откажу, друг мой! – расхохотался лорд. – И, по правде, я понимаю причину твоего отказа… – Он взглянул на ребенка. – Дети – цветы нашего будущего. Отрадно видеть, что ты так заботлив. Не каждый отец в наше время уделяет столько внимания своему отпрыску.

– Боюсь, в будущем я не смогу быть рядом, когда он будет во мне нуждаться, – честно признался мистер Самаэлис.

Остановив наполненный любовью взгляд на своих жене и ребенке, он заглянул за спину лорда Кассергена. Делая вид, будто не подслушивает разговор взрослых, мальчик прятался за высокой и статной фигурой отца. Заинтересованность выдавали лишь бегающие глаза. В мальчике Леон узнал того ребенка со светлыми глазами с фотографии, только теперь он казался еще прекраснее. Темные длинные волосы оттеняли бледность кожи, а сквозь пряди сияли яркие голубые глаза, похожие на два кусочка чистейшего льда. Взгляд у ребенка был не по годам умный и пронзительный. Своей фигурой он закрывал маленькую девочку – сестру – и держал ее за ручку. Едва ли ей можно было дать два года. Приятно было видеть, что этот маленький мужчина растет настоящим джентльменом.

– Мне стоит равняться на вас, – вежливо подметил Этан. – Ваши дети не только воплощение очарования, но и обладатели прекрасных манер.

Лорд лишь хрипло рассмеялся в ответ на его слова.

– Боюсь, вы слишком высокого мнения о моих отцовских подвигах. Их воспитание – заслуга моей дорогой жены, а не моя.

К ним подошла невысокая худая женщина. Она только что закончила разговор с другими гостями и поспешила присоединиться к мужу. Лорд приобнял ее за плечи, а она сохранила вежливую полуулыбку.

– Надеюсь, мой муж не слишком утомил вас разговорами? – поинтересовалась она. Голос у нее был мягкий и нежный, приятный слуху.

– Что вы, леди Кассерген, – вступила в разговор Алексис Самаэлис. – Редко встретишь человека, который с таким восхищением говорит о своей жене.

– Да, это он любит, – рассмеялась она. – Могу я поинтересоваться, вы уже выбрали имя ребенку?

Этот вопрос леди Кассерген заставил Леона задуматься. Обычно имя ребенку давалось в течение пары недель после рождения, а то и сразу, но он родился в середине декабря, а сады дома Кассергенов не были укрыты снегом. Не могли же его родители затянуть с выбором имени до самой весны? Стало быть, и место, где они находились, было отнюдь не Лондоном.

– Мы еще не объявляли об этом официально, но да, выбрали, – кивнула миссис Самаэлис. – Признаюсь, было сложно, но мы с Этаном пришли к общему решению и назвали его Леоном.

– Прекрасное имя! – восхитилась леди Кассерген. – Леон Самаэлис – как гордо звучит.

– И вправду, – согласился лорд Кассерген и пожал руку Этану. – Поздравляю!

– Спасибо! – принял поздравление мистер Самаэлис.

Ко всеобщему удивлению, вперед выступил сын лорда. Он немного замялся, не зная, как правильно преподнести свою просьбу, но после того как отец ласково погладил его по волосам, произнес:

– Могу ли я взглянуть на него?

– Конечно.

Алексис присела. Младенец на ее руках сонно причмокнул губами и открыл веки. Видимо, яркие глаза мальчика привлекли его внимание, и маленький Леон тут же потянул ручки. Но сын Кассергенов замер в недоумении, очевидно, не понимая, что ему делать. Он не мог отвести взгляд от ребенка, но и взять за руку не смел.

– Ты можешь сделать это, – тихо и ласково произнесла Алексис.

И получив согласие, мальчик осторожно коснулся ладошки ребенка и тут же был им схвачен. Малыша повеселило это, и он улыбнулся, стиснув его палец обеими руками. Сначала сын Кассергенов растерялся, а потом и сам ненароком обронил смешок.

– У него красивые глаза, – воодушевленно признался он.

– Класивый, – смущенно повторила сестра, высунувшись из-за его плеча.

– Наверное, нам стоит уже начинать выбирать дату свадьбы Джоанны и Леона, – в шутку произнесла леди Кассерген.

Взрослые рассмеялись. Все они поняли шутку, в которой каждый видел долю вероятной правды. И даже взрослого Леона это позабавило. Опершись спиной на ствол ивы, он принялся наблюдать за разворачивающейся сценой.

Однако сын Кассергенов, вероятно, воспринял шутку матери чересчур серьезно. Закрыв Джоанну руками, он надул щеки и громко объявил:

– Джоанна не выйдет за него!

– И почему же? – с потешной ухмылкой поинтересовался лорд Кассерген.

– Она ему не подходит… – неуверенно заявил ребенок.

– А кто тогда ему подходит? – Его матушка присела рядом и погладила по плечу.

– Тот, кто будет защищать его, кто не даст проронить ни одной слезы и подарит улыбку… – Мальчик состроил задумчивое выражение лица. – Тот, кто отдаст свое сердце и никогда не пожалеет об этом!

После этих слов его щеки покраснели, и мальчишка опустил взгляд, а взрослые рассмеялись.

– Где ты научился такому красноречию? – полюбопытствовал отец.

– Няня рассказала, – смущенно пролепетал парнишка.

– Это были слова клятвы анхеле, мой дорогой, – с умилением ущипнула его за щеку леди Кассерген. – Я буду защищать тебя до конца своих дней, подарю твоим губам улыбку на долгие годы и не позволю ни одной слезе упасть с ресниц. И даже если годы не будут к нам благосклонны, я отдаю тебе свою вечность в это мгновение и никогда не пожалею о своем выборе. Да услышат мои слова боги, да скрепят они нас лентой алой, что во веки веков не развяжется… Эту клятву дают самому близкому человеку, будь то друг, возлюбленная или член семьи, как знак искренности своего намерения защитить его перед любыми невзгодами.

– Дети так быстро растут, – рассмеялся лорд Кассерген. – Едва исполнилось три, а уже рвется давать клятву вечности.

– Это точно, – поддержал Этан. – Того гляди и потеснит вас на месте лорда.

– Тогда… – всерьез задумался мальчик, – я должен защищать его всю свою вечность? Я ведь дал клятву!

Мужчины рассмеялись, но Алексис продолжала смотреть на мальчика с сомнением. Ласково взяв ладошку сына Кассергенов, она погладила ее большим пальцем и тихо произнесла:

– В нашем мире это невозможно, милый.

– А мы и не в вашем мире, – уперто парировал мальчик.

От такого нахальства Леон даже рассмеялся. Этот мальчишка оказался даже умнее, чем он мог себе представить. Конечно, ему, как и его матери, подобные заявления казались детским лепетом, но если уж говорить серьезно, то он вырос в суровом Лондоне с его строгими правилами, где подобные клятвы считались смехотворными. Их все равно никто и никогда не выполнял. Но сейчас выходка юного лорда показалась ему забавной.

Мальчик же решил не отступать. Он повторил жест миссис Самаэлис, перехватив ее ладонь двумя своими, и, смотря прямо в глаза, заявил:

– Лорду не пристало отказываться от своих слов! Раз уж я поклялся, то буду верен этой клятве до конца!

– Я очень на это надеюсь.

Она провела рукой по его убранным в хвост темным волосам и заправила за ухо выбившуюся прядь, после чего с прежней улыбкой присоединилась к разговору взрослых. Сын Кассергенов проводил ее взглядом и хотел что-то сказать сестре, прижимающейся к его руке, но всех гостей отвлек внезапный восторженный крик:

– Скорее сюда!

Это был молодой Тобиас Реймонд – отец Викери. Высокий, статный, но с такой же глупой и ребяческой улыбкой, как и у его сына. Рыжие короткие волосы переливались на солнце золотом, а россыпь веснушек к теплому времени года покрывала почти все лицо.

Тобиас одернул голубой клетчатый жилет и пояснил:

– Все уже готово. Фотограф ждет нас.

– Прелестно! – прихлопнула в ладони леди Кассерген и, подхватив под руку Алексис, повела вдоль аллеи.

Мужчины и дети двинулись вслед за ними. Там, среди раскидистых ветвей и цветущих кустов розовой камелии, уже собрались остальные гости. Весело смеясь, они ожидали появления четы Кассерген. Леон шествовал за ними на расстоянии пяти шагов, но издалека приметил светлоголовую фигуру Натаниэля Аверлин, разговаривающего с невысоким мужчиной с ухоженными завитыми усами и в шляпе.

– Надеюсь, мы не заставили вас ждать? – Лорд Кассерген сперва пожал руку Натаниэлю, а потом фотографу.

– Нисколько. Прошу сюда.

Фотограф вежливым жестом проводил их до места и вернулся к фотоаппарату. Все замерли с довольными улыбками. Секунда, и вспышка ослепила Леона. Голова закружилась, голоса людей отозвались звоном в ушах, мир поплыл цветными пятнами. На мгновение земля ушла из-под ног, а когда Леон распахнул глаза, то вновь очутился в своей комнате, тяжело хватая губами воздух, словно вытащенная на сушу рыба.

«Сон, это просто сон», – повторял про себя он, но это нисколько не звучало убедительно.

Леон попытался встать на ноги и краем глаза уловил блик света, мелькнувший в зеркале. Он уставился на собственное отражение. Желание закричать захватило его, но из последних сил Самаэлис заставил себя сцепить губы. Из полумрака на него глядел юноша, и его разноцветные глаза сияли ярче огня лампы. В эти секунды он действительно поймал себя на мысли, что эти глаза принадлежат самому дьяволу.

Леон сделал осторожный шаг, впиваясь взглядом в отражение, словно не верил в происходящее, и коснулся век. Отражение сделало то же самое. Но рука так и осталась не опущенной… Завораживающее изумрудное сияние исходило от проявившегося узора на ладони, словно сама кожа светилась изнутри, но свет медленно начинал угасать. Вскоре от него осталось лишь воспоминание…

Леон проснулся раньше обычного. В его привычном распорядке он просыпался от стука в дверь – миссис Биккель приносила ему завтрак и приказным тоном велела поднимать свою задницу с кровати, однако в этот раз он проснулся от шуршания под ухом. Прошлой ночью он уснул, едва положив голову на подушку, и, по всей видимости, забыл запереть дверь, потому как за его столом с ученым видом сидел Викери и листал дневник, подсвечивая страницы пролезшим сквозь дверную щель солнечным лучом.

– Помнится мне, что это пока еще моя комната, – с сонной хрипотцой проворчал Леон и приподнялся на локтях.

Спина отозвалась болью, и он плюхнулся обратно с тихим стоном. Ненавистный сундук!

– Ты хотел сказать, твоя каморка, – спокойно поправил Вик, не отвлекаясь от чтения.

– Да, именно это я и хотел сказать, – закатил глаза Леон. – Что привело тебя так рано?

– Вот, взгляни на это! – Викери сел рядом и подал Леону дневник и исписанный лист. – Мне не спалось, и я постарался перевести страницу, где нашел упоминание об амонах. Конечно, пока это лишь отрывистые фразы, но, чтобы расшифровать больше, мне нужны записи отца…

Леон быстро пробежался по тексту. Все, как и говорил Викери, – отрывистые фразы, которые трудно сложить в единый текст, но и это не могло не радовать. Леон отвел взгляд от листа.

– И как ты собираешься достать записи отца? – Разноцветные глаза сверкнули заинтересованностью.

– У меня уже есть небольшой план. Месяц назад мадам Тулле предлагала мне наведаться в родной дом, как просила того матушка, но я не воспользовался возможностью. Стало быть, сейчас наступило время использовать ее.

– А ты сам-то хочешь навестить их?

– Не сказать, что горю желанием туда возвращаться, – потер затылок Вик. – Мама, как всегда, начнет докучать вопросами о будущей женитьбе, а отец – о передаче семейного дела. Он хочет, чтобы я после пансиона отправился в университет, а потом взял бразды правления компанией, но, по правде говоря, я ничего не смыслю в печатном деле.

– Печатному делу можно научиться, – отмахнулся Леон. – Но не рано ли твоя мать поднимает подобные разговоры? Ты только недавно перерос возраст сопливого юнца, о какой женитьбе может идти речь?

– Если бы я мог объяснить ей то же самое. – Викери тяжело вздохнул. – Мама уже распланировала мою жизнь. И пусть сейчас это все лишь разговоры, но стоит моим годам перейти число двадцать, как она в тот же день выстроит у моей комнаты линейку из дам, желающих поскорее выскочить замуж.

Леон понимающе кивнул. Он знал, насколько леди Данэлия может быть настойчивой.

– А может, дело вовсе не в этом? – ехидно улыбнулся Леон. – Может, ты уже определился с будущей невестой, но не желаешь, чтобы твоя мать знала?

– Что? – Голос Викери скакнул на тон выше.

– Да ладно! Мы что, первый год знакомы?

– Нет, но…

– Вик, мне, конечно, любопытно, почему мой лучший друг утаивает подобное, но я не стану донимать тебя расспросами. Хотя скажу честно, ты совершенно не в состоянии скрыть свои теплые намерения по отношению к Николь. Впрочем, мне могло и показаться.

Внезапно их разговор был прерван. Из коридора послышались торопливые шаги, и раздался голос миссис Биккель:

– Леон, ты уже встал? Сегодня будет тяжелый день, завтракать придется на кухне. – Она приоткрыла дверь и заметила Викери. – О, мистер Реймонд-Квиз, не знала, что вы здесь!

– Ничего, я уже ухожу, – улыбнулся Викери. – Прошу прощения, что отвлек Леона.

– Ничуть не отвлекли. Его время работы еще не началось.

– И все же… Леон, я одолжу дневник ненадолго?

– Да, конечно, – кивнул Самаэлис и, прежде чем высокая фигура в белых одеждах вышла за порог, добавил: – Сообщи нам с Николь, если мадам отпустит тебя домой.

– Конечно, – согласился Вик и скрылся в коридоре.

Миссис Биккель проводила его полным нежности взглядом.

– Приятно, что после стольких лет вы все еще так близки, – улыбнулась она и тут же спохватилась: – Сегодня приезжает леди Констанция. Нам нужно подготовиться к ее прибытию.

Весь день Леон провел в беготне по пансиону. Его то заставляли помогать старику Лойду в саду, то отскребать полы щеткой, то драить ванные комнаты, пока все ученики были на занятиях, а в перерывах от их учебы ему было велено отсиживаться на кухне и натирать столовые приборы или отмывать от гари кастрюли и сковородки. День выдался действительно утомительным, но все в пансионе сверкало так, словно туда приезжает не хозяйка, а королевская чета.

Впрочем, были и радостные вести: в середине дня Викери сообщил ему, что мадам Тулле разрешила отправиться в родной дом и погостить там сутки, а к вечеру следующего дня шофер привезет его обратно в пансион. Оставалось только надеяться, что задуманный им план удачно реализуется. Вот только проводить друга перед отъездом у Леона не вышло. Мадам Тулле не сводила с него глаз.

К закату слуги оживились. Миссис Биккель забежала на кухню, пыхтя, как старый чайник, и тяжело произнесла:

– Леди Констанция приедет с минуты на минуту! Мадам велела собраться всем у парадного входа!

Кухарки тут же побросали тряпки и кинулись в коридор, прямо на ходу поправляя чистую одежду.

– А я? Что делать мне? – растерянно спросил Леон.

– А ты здесь не работаешь, что ли? – пробурчала миссис Биккель. – Марш следом!

Леон рванул со всех ног, успев на ходу заправить рубаху в брюки и застегнуть пиджак, выданный ему по случаю.

Встречали хозяйку, как долгожданного гостя, – все до единого. У парадного входа собралась толпа: с одной стороны стояли ученики, коих было немало, а с другой – слуги. Леон едва успел встать рядом с Мэри и выпрямить спину, как ворота открылись, и к пансиону подъехал автомобиль невероятного изумрудного цвета. Большие колеса, откидной верх и кожаные черные сиденья – все без исключения смотрели на это открытие века с неописуемым восторгом. Такое удовольствие было дорогим, и сразу становилось понятно, что за белой широкополой шляпой скрывается женщина, которая может позволить себе подобную роскошь.

Шофер остановил машину перед входом, вышел из кабины и поспешил подать даме руку. Сначала из автомобиля показались белые туфли с кожаной пряжкой и на каблуке-рюмке, а за ним и длинный подол кружевного платья Леди Бланш. Когда же та предстала полностью, то многие ученицы от зависти закусили губы. Леди Констанция была прекраснее, чем изображение на ее портретах. Но и всего холода в ее глазах картины передать не могли.

Хозяйка пансиона обвела всех взглядом, поправила полушубок на плечах и тут же двинулась вперед, к стоящим по центру Николь и мадам Тулле.

– Рады приветствовать вас, леди Аверлин. – Мадам Тулле сделала реверанс.

Все девушки и женщины последовали ее примеру, а мужчины отвесили легкие поклоны.

– Надеюсь, пока меня не было, не происходило ничего плохого? – с ходу поинтересовалась леди Констанция.

– Ничего, леди Аверлин. Все осталось в таком же прекрасном виде, как и когда вы покидали нас.

– Надеюсь… – Она огляделась. – Пожалуй, вы правы, Тулле. Мне приятно видеть, как вы позаботились об учениках в мое отсутствие.

– Тетушка, не желаете войти внутрь? На улице уже холодает, – предложила Николь с улыбкой.

– Ты права, дорогая. Мне приятна твоя забота.

Она ласково улыбнулась и последовала внутрь вместе с Николь, а мадам Тулле осталась и отдала распоряжения:

– Все ученики могут идти по своим комнатам до ужина! Миссис Биккель, ужин должен быть подан в восемь часов – леди Констанция желает поужинать в общей столовой. Мистер Ньют, отнесите вещи в комнату леди Аверлин. Остальные могут выполнять свои обязанности, как и прежде. Напоминаю: ошибок в дни нахождения здесь хозяйки я не потерплю! Все можете быть свободны!

Ученики согласно кивнули и ушли через парадный вход, а слуги поспешили выполнять свои обязанности.

– А ты, – мадам Тулле обратилась к Леону, – и носа не думай показывать. Леди Аверлин не жалует тебя, потому будешь выполнять работу только в служебном крыле пансиона. Будешь помогать миссис Биккель на кухне и миссис Палмер в уборке комнат для слуг, а мистера Лойда я предупрежу, что пока ему придется обойтись без твоей помощи. Ты меня понял?

– Да, мадам!

Мадам Тулле смерила его недоверчивым взглядом и направилась к черному входу, оставив Леона в одиночестве на улице. С тяжелым вздохом он пнул камень под ногами. Следующие пару дней обещали быть «веселыми»…

Ровно в восемь вечера все ученики пансиона собрались в большой столовой и расселись за столы, уставленные вкусностями по случаю возвращения хозяйки. Дети любили это время. В обычные дни они едва ли могли мечтать о свинине в брусничном соусе или курице с поджаристой золотой корочкой, овощном салате, жареном осетре и, конечно, о пышном викторианском бисквите. Все это радовало их только в приезды леди Констанции.

А вот Николь испытывала дискомфорт. Для нее это было время высоких моральных ожиданий и покладистого поведения, ведь тетушка жаждала наблюдать за каждым шагом. Даже сейчас девушка сидела не со своими подругами за общим столом, а вместе с леди Аверлин за отдельным и получала слишком много любопытствующего внимания от остальных пансионеров. Только прекрасный самоконтроль заставлял ее держать равнодушную маску на лице и медленно поглощать морковный суп.

– Ты выглядишь несчастной, Николь. Будь ты на приеме, такое лицо приняли бы за оскорбление, дорогая, – подметила леди Констанция. – Если тебе не нравится суп, я могу попросить мадам Тулле, чтобы тебе подали что-то другое.

– Прошу прощения, тетя Констанция, но в этом нет нужды. Я просто задумалась. – Николь проглотила еще одну ложку с бо́льшим энтузиазмом. – Еда миссис Биккель всегда превосходна. Не хотелось бы доставлять ей проблем своим эгоизмом.

– Это правильно, моя дорогая, – с легкой улыбкой кивнула хозяйка. – Даже если слуги находятся ниже нас по статусу, мы должны заботиться о них не меньше, чем они о нас. Они хранители наших секретов, а потому их обида может обернуться для нас новостью в газетной колонке с весьма дурным содержанием.

– Но разве это не корыстно – относиться к кому-то хорошо только для того, чтобы сохранить свои тайны? – спросила Николь.

– Ты права, но таковы общественные устои. Мы нанимаем людей, чтобы они помогали нам с делами, которые мы не хотим выполнять самостоятельно, и хранили верность этому дому, но взамен даем им крышу над головой и выплачиваем деньги за их труд. Это равноценный обмен. Впрочем, иногда они выполняют куда больше работы, чем обязаны: терпят наш аристократический снобизм и молчат о причиненных нами обидах. Будь мы на их месте, вряд ли смогли бы держать язык за зубами.

Николь вспомнила о Мэри, которую замолчать может заставить лишь удар сковородки о затылок, и даже после этого она очнется и начнет заново вещать о попрании ее прав. Это заставило Николь незаметно усмехнуться.

– Вы правы, тетя Констанция. Аристократическое общество весьма ранимо, чтобы спокойно выслушивать подобные высказывания. Но навряд ли найдется хоть один человек, кроме нас, который посчитает, что нам есть чему поучиться у… людей с другим образом жизни.

Леди Констанция посмотрела на нее и изогнула светлую тонкую бровь.

– Мне нравятся твои прямота и умение избегать острых углов в разговоре, но не стоит стыдиться таких выражений, как «низший и средний класс».

– Хорошо, тетушка.

– К слову, как твоя учеба? Мадам Тулле сообщила о твоем желании научиться готовить…

Николь от неожиданности едва не выронила ложку, и, к счастью, на ее коленях оказалась салфетка, не позволившая оранжевому бульону заляпать белоснежное платье. Она уже и забыла, что солгала мадам о том, что Мэри учит ее готовить, и никак не ожидала, что тетя так быстро узнает об этом.

– Да, – сохранила самообладание она. – Я подумала о том, что подобное умение будет полезно, и попросила одну из кухарок помочь мне в этом. Никогда не знаешь, в какой жизненной ситуации окажешься и когда это может пригодиться. Это ведь не проблема?

– Отнюдь, это похвальное стремление. Леди – это хранительница дома, и хорошо, если она действительно разбирается не только в том, как отдавать приказы слугам.

– Благодарю, тетушка.

– Но, по правде говоря, – продолжила Констанция, – я не думаю, что это умение тебе пригодится. Ты, как и многие леди, выйдешь замуж за человека высокого положения, и я не уверена, что твой муж будет в восторге от того, что его жена собственноручно ощипывает курицу и чистит картофель.

– Но до замужества мне еще далеко. У меня еще есть время, чтобы узнать что-то новое и решить, нравится мне это или нет.

– Мне приятен твой подход к делу. Сейчас нам стоит продолжить трапезу, но позже мы обязательно вернемся к этому разговору. Поднимись в мою комнату после ужина.

От ее слов каждая мышца в теле Николь напряглась. Что за разговор приготовила для нее леди Констанция? И чем это чревато для самой юной леди Аверлин? Но чтобы это узнать, пришлось ждать до окончания ужина.

Когда все ученики разошлись по комнатам, Николь привела себя в порядок и направилась в спальню тетушки, морально подготавливая себя к чему-то неприятному. «Лучше уж сразу думать о плохом, чем разочароваться после мыслей о хорошем», – решила она, но внутренняя нервозность все равно не отпускала. Около минуты она простояла перед дверью, потягивая пальцы перчаток, и только после рискнула постучать. В ответ послышалось сдержанное:

– Войдите.

В комнату Николь входила, как в зал суда, – с совершенным незнанием, чего ей ожидать. Уж больно тетушка была непредсказуема в своих решениях.

Леди Констанцию она застала за разбором вещей. Та никогда не доверяла разбирать свои сумки служанкам и предпочитала делать это лично. И судя по количеству белоснежных платьев, остаться она планировала надолго.

– Зачем вы позвали меня, тетя? – осторожно поинтересовалась Николь.

– Прошу, незачем стоять на входе. Присаживайся.

Николь последовала совету и села на край бархатного кресла.

– Помнишь ли ты, дорогая, что собой представляет осенний бал?

– Конечно, это ежегодное событие в нашем пансионе, – уверенно ответила Николь. – Важные гости со всей Англии съезжаются сюда, чтобы посмотреть на наших воспитанников и подыскать подходящую партию для замужества своим детям. Старшие ученицы говорят, что это прекрасное событие, но самой мне присутствовать не доводилось.

– Теперь доведется, – огорошила ответом Констанция. – В этом году ты станешь одной из дебютанток. Начиная с завтрашнего дня некоторые твои занятия, такие как танцы и этикет, станут приоритетными, а послезавтра мы отправимся выбирать тебе платье для первого выхода в свет.

– Но не рано ли мне появляться на балах? – захлопала глазами Николь.

– Другие ученицы появлялись на них и в более раннем возрасте, – отрезала леди Констанция. – К тому же граф Брентон и барон Нойлент уже изъявили желание встретиться с тобой. Если повезет, то в будущем тебе будет гарантирована безбедная жизнь, а это – главная моя цель. Впрочем, заставлять тебя выходить замуж против воли я не стану, но пообещай мне хотя бы рассмотреть эти две кандидатуры.

– Обещаю, – покорно ответила Николь, но в душе плясали искры негодования.

Она уже заранее знала, что откажется от замужества. Но огорчать тетушку не стала, прекрасно понимая, что та хочет для нее лучшего.

Леди Констанция повесила последнее платье в шкаф и начала расставлять многочисленные шкатулки с украшениями по туалетному столику.

– Это мероприятие создали еще твои родители, и моя обязанность – хранить это наследие. А в качестве твоего наследия я хочу передать тебе это. – Она протянула ей шкатулку. – Перед смертью твоя матушка попросила меня передать ее тебе, когда ты станешь уже достаточно взрослой, чтобы принимать собственные решения. Я посчитала, что этот момент настал.

Николь дрожащими руками приняла шкатулку. Сложно было представить, что находится внутри. Но открывать ее сейчас она не спешила. Прежде она решила спросить об этом леди Констанцию, но та лишь пожала плечами.

– Это мне неведомо. Шкатулка закрыта и, боюсь, ключа от нее Катерина мне не оставила.

– Тогда как же мне ее открыть? – разочарованно воскликнула Николь.

– Оставлю это тебе для размышлений. – Констанция улыбнулась и заправила золотую прядь Николь за ухо. – Время уже позднее. Тебе стоит возвращаться. Скоро мадам Тулле начнет собирать вас для вечерней молитвы.

Николь молча кивнула. Личная встреча с тетей оставила в ней один сумбур. В себя она пришла только на лестнице. Она даже не помнила, как попрощалась с тетей, пожелав ей спокойной ночи, и сделала ли она это вообще. Все мысли крутились вокруг деревянной коробки в ее руках. Что там внутри, и почему мама поставила столь необычные условия для получения?

Догадок было так много, что от них начинала болеть голова. Но одно оставалось ясным, как день: она должна показать шкатулку Леону и Викери. Только вместе они смогут ее открыть.

Викери выглянул в окно кэба. За шторкой его встретили очертания родного пригорода, окрашенные позолотой вечера. Люди неспешно прогуливались по улочкам или торопились домой после трудного рабочего дня, чтобы поскорее увидеть любимые семьи. Жаль, что встреча с родными ему радости не сулила.

Спустя пятнадцать минут кэб остановился около ворот большого дома. Викери убрал дневник отца Леона в сумку, что лежала рядом на сиденье, и вышел, когда кэбмен открыл ему дверь, но прежде чем уйти, сунул тому пару монет в ладонь.

– Вы очень добры, – улыбнулся кэбмен.

– Меня порадовало ваше аккуратное вождение, так что эта награда вполне заслуженна, – кивнул Викери и направился в дом.

Стоило ему зайти за ворота, как он тут же приметил спешащую к нему леди Данэлию и неторопливо идущего следом Тобиаса Реймонда. Мать чуть не сбила его с ног. Она так сильно сжала его в объятиях, что Вик даже засмущался подобного внимания.

– Данэлия, не стоит так душить сына, иначе он умрет, не дойдя до порога, – отшутился мистер Реймонд и поприветствовал сына легким объятием за плечи. – Рад видеть тебя, сынок. Надолго к нам?

– Нет. В пансионе строгие правила, поэтому меня отпустили только на сутки, – произнес Викери, а мысленно добавил «к счастью».

– Не бывает прекрасного образования без должной строгости, – кивнул отец. – Ну что же мы стоим на улице, давайте пройдем внутрь и уже там обсудим все за чашкой чая.

Они двинулись по дорожке прямиком к парадному входу. Лакей забрал сумку Викери, чтобы отнести ее в комнату, а дворецкий проводил их в малую гостиную.

Все здесь оставалось таким же, как и когда Викери посещал дом в последний раз. На полу лежал ковер-ушак – подарок из Османской империи, диваны и кресла, обтянутые шелковым бархатом, окружали чайный столик из темного дерева, а на полках, как и раньше, стояли золотые часы, привезенные отцом из России.

– Прошу, присаживайтесь, – с почтительностью произнес пожилой дворецкий. – Чай скоро будет подан. Желаете еще чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Дворецкий удалился, оставив семью наедине.

– Ну что, расскажешь нам, как проходит твое обучение? – поинтересовался Тобиас.

– Ничего интересного, отец. Наша жизнь не особо разнообразна, – дал размытый ответ Викери.

– И все же мадам Тулле высоко оценивает тебя, дорогой, – улыбнулась леди Данэлия, легонько похлопывая сына по руке. – В письме она расхваливала твою успеваемость, говорила, что ты часто помогаешь друзьям по пансиону и даже слугам, занимаешься фехтованием. Мы с твоим отцом испытали небывалую гордость. Если наш сын вырос таким хорошим человеком, то, значит, мы сделали все правильно!

Дворецкий вернулся с подносом в руках. Он осторожно поставил чайник и чашки на столик и вежливо удалился за дверь.

– Мадам Тулле несколько преувеличила мои заслуги. – Викери взял чашку и сделал глоток. – Боюсь, единственный работник пансиона, которому я помогаю, это Леон Самаэлис. Надеюсь, вы его еще помните?

– Как же мы могли его забыть? – возмутилась Данэлия. – Бедняжка Леон! Он все еще работает прислугой в пансионе?

– К сожалению, это так, – холодно согласился Викери. – Боюсь, что у него просто нет другого выбора.

– Жаль бедолагу, – произнес отец.

– Он бы с вами не согласился. Несмотря на свою нынешнюю жизнь, Леон – прекрасный человек и не любит, когда к нему испытывают жалость.

– А Николь? – тут же воспылали глаза миссис Квиз. – Как она?

Викери тут же понял, что разговор этот затевается лишь для одного. Сделав глоток чая, он спокойно ответил:

– Так же красива и умна не по годам.

– Ей ведь уже исполнилось шестнадцать? Совсем девушка уже! По городу прошел слух, что леди Констанция Аверлин уже ищет ей достойную партию…

Викери не выдержал. Он так резко поставил чашку на блюдце, что фарфор жалобно звякнул.

– Прошу, мама, не затевай этот разговор снова.

– Ох, дорогой, я не хотела тебя обидеть… – расстроилась леди Данэлия.

– Я не обижен, мама, но не располагаю подходящим настроением для подобного разговора. Я очень устал после дороги и хотел бы отдохнуть в своей комнате, если не возражаете.

– Да, конечно…

Викери поднялся. Он с натянутой вежливостью откланялся, поблагодарил дворецкого за поданный чай и направился в свою комнату.

За дверью его ждала привычная простота. Никакой роскоши, только самые необходимые вещи. Синяя комната смотрелась мрачновато, и это при открытых шторах, но Викери нравилось. Юноша плюхнулся на мягкий матрас, укрытый полосатым одеялом, и со вздохом прикрыл глаза. Он успел уже позабыть, как удобно лежать не на тонкой перине и паре досок, из которых состояла кровать в пансионе. Стоило начинать бояться, как бы эта поездка не развратила его и не превратила в сибарита[8].

Викери оставался в комнате до самого позднего вечера и соизволил спуститься, лишь когда приставленный к нему камердинер[9] уведомил его. Однако ужин прошел в напряжении. Пусть он и его родители вели вежливую беседу, все это оставалось лишь спектаклем для слуг.

Еда на столе заслуживала отдельной похвалы. С недавних пор он действительно стал больше уважать труд простых людей, а потому не постеснялся спуститься в служебное крыло, чтобы лично отблагодарить пожилую кухарку, много лет прислуживающую его семье. Женщина была так рада теплым словам, что расчувствовалась и попросила камердинера принести поднос с легкими закусками в комнату молодого господина, зная о его пагубной любви к ночным перекусам.

Викери просидел за дневником, изучая страницы под тусклой лампой и выжидая поздней ночи, чтобы пробраться в кабинет отца, а когда часы показали половину третьего, покинул комнату и на цыпочках побрел по коридорам. Темные лабиринты освещали лишь высокие панорамные окна, и оттого идти по ним было еще страшнее. Почти добравшись до нужной комнаты, он услышал шаги и тихие голоса и едва успел спрятаться за колонной, когда мимо прошли горничная и молодой человек, который, как ему показался, был помощником конюха. Они игриво толкались и хихикали, а потом парень схватил ее за талию и бесцеремонно поцеловал. Викери подумывал вмешаться, но не стал, заметив, что девушка была вовсе не против такой близости. Она погладила его по щекам, отстранилась и, кокетливо хихикая, бросилась прочь, решив поиграть с ним в догонялки.

Викери ухмыльнулся. Конечно, в таких домах, как его, отношения между слугами не поощрялись, но ему было все равно. Если люди любят друг друга и это не мешает их работе, то какая разница?

Не видя больше препятствий на пути, Викери метнулся к кабинету. Отец не считал нужным закрывать его на ключ, слепо доверяя слугам и их бескорыстности. Знал бы он, что человеком, который станет рыться в его личных вещах, окажется не кто-то из прислуги, а родной сын…

Викери тут же полез в ящик стола, подсвечивая бумаги лунным светом, но все, что он находил, оказывалось лишь документами на дом да статьями для нового выпуска газеты. В следующем ящике он обнаружил только курительную трубку и табак, а рядом таблетки, которые отцу прописал врач от постоянных головных болей. Викери облазил даже ковры, но и под ними ничего не нашел, поэтому решил получше приглядеться к документам: вдруг среди них найдется то, чего он не заметил в спешке.

– Господин?

Викери дернулся от неожиданности и выронил бумаги, которые перебирал в тот момент. Они закружились в воздухе и разлетелись по сторонам, а юноша испуганно уставился на дверной проем. В темном строгом платье и с фонарем в руках там стояла Роуз, личная служанка леди Данэлии, и с таким же удивлением смотрела на него.

– Роуз! – запоздало вскрикнул он. – Это не то, что ты подумала!

Но камеристка[10] подняла палец к губам и велела замолчать, а после осторожно прикрыла дверь.

– Так говорит каждый, кто совершает какую-либо глупость, – настороженно прошептала она и помогла собрать ему разлетевшиеся бумаги. – Что вы забыли в кабинете вашего отца в столь поздний час?

– Не говори маме, пожалуйста, – попросил Викери.

– Я не хочу лгать своей госпоже, но если она меня не спросит, то не скажу. Обещаю! Но вы немедленно должны вернуться в свою комнату, иначе у нас обоих могут быть большие неприятности…

– Не могу! – уперся Вик. – Мне нужны бумаги, которые отец не покажет мне никогда в жизни, если я попрошу.

– Стало быть, там то, что вам знать не нужно.

– Роуз, – Викери взял ее за руки, и голос его отозвался мольбой, – мне необходимы эти записи. Если я не найду их здесь, то перерою каждую комнату в поместье, разбужу каждого, кто может знать хоть что-нибудь, и пусть матушка с отцом меня накажут за это по всей строгости, но я не остановлюсь.

На лице служанки отразилось сомнение.

– Но что вы так упорно ищете, господин? – неуверенно поинтересовалась она.

– Не знаю, как объяснить это. Помнишь ли ты, как отец отругал меня за то, что я лазил в его столе?

– Конечно, помню, ведь это было при мне. Господин так ругался, что это было слышно даже в комнате слуг.

– Мне нужны те записи, что он хранил тут, Роуз.

– Почему бы вам тогда не спросить у камердинера мистера Реймонда?

– Потому что он ничего не скажет, слишком верен моему отцу. – Викери задумчиво потер подбородок. – Но я заметил, что в кабинете был проведен ремонт. Эта мебель приобретена сравнительно недавно и стоит совершенно не так, как в прошлый мой приезд. Куда могли убрать старые вещи?

– Некоторые вещи были выставлены на продажу, а некоторые отданы бедным семьям в качестве благотворительности, – ответила Роуз.

– Нет, этот стол мой отец бы не отдал, даже если бы тот развалился прямо перед ним. Он слишком любит предаваться ностальгии… Роуз, скажи, это ведь моя мать отвечает за все изменения в доме?

– Да, леди Данэлия лично руководила всем. – Она задумалась. – Но некоторые вещи, которые мистер и миссис Реймонд-Квиз посчитали ценными, уносились в мансарду! Я отведу вас туда!

– Ты чудо, Роуз! – обрадовался Викери.

Убрав бумаги обратно в стол, юноша последовал за служанкой до боковой лестницы, которой пользовались разве что слуги. Подсвечивая лампой крутые ступени, Роуз довела его до самого верха и толкнула маленькую дверь, ведущую в мансарду.

Камеристка поставила лампу на тумбу и сделала огонь ярче. Темные очертания превратились в накрытые тканями старую мебель и книги. И хотя было видно, что помещением не пользовались по назначению долгие годы, Викери не заметил здесь ни слоя пыли, ни паутины.

– Я подожду за дверью, – предупредила Роуз. – Сообщите, если понадобится моя помощь.

– Конечно. – Девушка вышла за порог, но, прежде чем прикрыла дверь, Викери окликнул ее: – Спасибо, Роуз, за то, что помогаешь мне. Я очень это ценю.

– Это моя работа, – смущенно улыбнулась она и скрылась на лестнице.

Когда дверной замок закрылся, Викери прошел вглубь мансарды. Его шаги отзывались скрипом старых половиц. Рывком он сдернул белые покрывала со старого стола. Тот уже отжил свое: корпус шатался, а ручка одного из ящиков отвалилась и лежала на столешнице. Юноша поставил лампу рядом с собой и, затаив дыхание, распахнул ящики один за другим, но… в них было пусто. От обиды к горлу подкатил ком. Неужели судьба так неблагосклонна к его поискам?

И все же в груди трепетала малая доля надежды. Викери стал стаскивать ткани со всей мебели, обыскивать каждый угол и трогать каждую доску в полу, но безрезультатно. Ни намека на записи.

С разочарованным вздохом он осел на пол, откинул голову на подлокотник полосатого кресла и вдруг заметил на стене старую картину с пейзажем. Висела она неровно, и из-за этого стал виден темный угол скрываемой за ней ниши. Пробравшись сквозь горы старого хлама, Викери снял картину с гвоздя и отставил в сторону. От увиденного его глаза запылали безудержным восторгом.

В нише, скрытой за произведением искусства, лежали кожаная тетрадь отца и несколько отдельно написанных страниц, а рядом стояла простая шкатулка из темного дерева, открыв которую, Викери не поверил своим глазам. Словно прозрачное стекло с белоснежным узором, на бархатной подушке лежала карта.