Читать книгу Чарующая Магнолия - - Страница 5

– Как вы считаете, правда ли, что Людовик XIV мылся за всю свою жизнь всего лишь два раза? – снова принялся поддразнивать девушку Эллиот. Порой он шутливо принимался доказывать Мэг, что англичане, как нация, превосходят французов: Эллиоту нравился упрямый огонёк, вспыхивавший в такие минуты в глазах девушки, а оживлённые споры скрашивали дорогу, к обоюдному удовольствию.

Но сейчас ему не удалось добиться желаемого: ответные чувства Мэг оказались вполне искренними.

– Два раза? – ахнула она. – Не может быть! Всего лишь два раза в жизни?!

– Наверное, это были какие-то особо знаменательные дни его жизни. Например, крестины и свадьба.

– Бедные его придворные, – сочувственно промолвила Мэг. – Я имею в виду, – она вдруг смутилась, – это же… так негигиенично!

– О, не жалейте их! Они и сами пахли ничуть не лучше, уверяю. В те времена в Европе царила полная антисанитария!

– Наверное, поэтому тогда так часто вспыхивали эпидемии, – задумчиво кивнула Магнолия. – Да уж, это так странно, – она пожала плечами, подумав, какой ужасно грязной и неряшливой чувствовала себя, не имея возможности помыться со времени своего побега из дома. На второй же вечер их совместного путешествия Эллиот, как истинный джентльмен, предоставил в распоряжение Магнолии приготовленную специально для него ванну. Правда, Мэг немного беспокоили мысли, что Эллиот просто-напросто испытывал чувство брезгливости, находясь с ней рядом. – Не представляю, как женщинам мог нравиться Людовик XIV, если то, что вы сказали – правда!

– Почему же: именно это очень легко объяснить! Он король Франции. С давних пор высокие титулы действуют на женщин магически, – Эллиот скептически повёл плечом.

– На меня бы не подействовал, – упрямо надула губы девушка. Эллиот запоздало сообразил, что мог обидеть Магнолию неосторожным замечанием. Да, наряд Мэг даже его иногда заставлял забывать, что рядом с ним особа противоположного пола! Что поделать; Мэг действительно обладала мальчишеской фигурой, а в седле держалась, словно амазонка.

– Я хотел сказать, на некоторых женщин, – поправился Эллиот. – Согласитесь сами: у короля было немало фавориток! Он пользовался бешеной популярностью среди дам.

Мэг недовольно хмыкнула и, как показалось Эллиоту, пробормотала: «несчастный ловелас!»

– Лучше бы он уделял больше внимания своей жене, – заметила она назидательно.

– Браки особ королевской крови не предполагают супружеской нежности и любви. Это браки по расчёту! Для удовольствия короли заводят фавориток.

Мэг поморщилась.

– Отвратительно! – решительно изрекла она. – Нет ничего хуже, чем быть навязанной кому-то!

– С политической точки зрения, такие браки весьма выгодны. И… согласитесь, что даже брак по расчёту может перерасти в союз двух уважающих и искренне любящих друг друга людей!

– Думаю, это скорее исключение, чем правило! Лично мне было бы очень неприятно знать, что как женщина я совершенно безразлична моему мужу, даже если наш брак выгоден с какой-нибудь ещё стороны, и что он ищет общества других девушек!

– Ни одной женщине это бы не понравилось. Но, беда в том, что не все мужчины – примерные семьянины, и, кроме того, выбранная по политическим соображениям жена может не соответствовать вкусам своего супруга.

– И поэтому следует подыскать себе фаворитку по душе, – скептически произнесла Мэг.

– Некоторые мужчины весьма любвеобильны, даже короли. Что Генрих IV, что Людовик XV; да и Людовик XIV, о котором мы с вами заговорили, вовсе не опозорил, с этой точки зрения, династию Бурбонов.

Эллиот задумался об одной из фавориток короля-солнца, Луизе де Лавальер¹¹. Интересно, сравнивали ли когда-нибудь с ней Магнолию? Мадемуазель де Лавальер тоже прихрамывала после неудачного падения с лошади и тоже была изящной блондинкой, худенькой и хрупкой. И, тем не менее, она сумела покорить короля Франции. Мэг же, бесспорно, была не менее красивой и интересной девушкой, чем Луиза: Эллиот улыбнулся, подумав, что перед её чарами Людовик XIV никак не сумел бы устоять.

Обаяние девушки уже начало распространяться и на самого Эллиота. Ему Мэг казалась озорной девочкой, за внешней кротостью которой скрывалась проказливая натура игривого щенка. Но, пожалуй, иначе, чем как к очаровательному ребёнку, он к ней не относился: слишком юной и невинной выглядела Магнолия, чтобы думать о ней, как о взрослой женщине. Да ещё и её наряд…

– Эллиот! – ворвался в его мысли мальчишески-звонкий голос Мэг. – У вашего Везувия что-то с подковой.

– Да? – повернул Эллиот голову в её сторону. Девушка, остановив Фиалку, внимательно разглядывала отпечатки копыт, хорошо различимые на влажной полосе песка вдоль берега ручья, через который они только что перебрались. Мэг ехала немного позади Эллиота, потому и обратила внимание, что следы его коня выглядят необычно.

– По-моему, он потерял подкову с правой передней ноги.

Эллиот незамедлительно спешился.

– Вы правы, – убедившись в правоте девушки, он опустил ногу коня. Везувий отнёсся к осмотру с редкостным благодушием, хотя, будь на месте Эллиота кто-нибудь другой, без жертв бы не обошлось. – Как несвоевременно! Нам придётся искать кузнеца, чтобы он подковал Везувия. Хорошо ещё, что вы заметили вовремя, пока он не поранил ногу и не захромал! Но, теперь нам придётся ехать медленнее и осторожнее…

– И как можно скорее отыскать кузнеца, – кивнула Мэг. – Не думаю, что с этим возникнут какие-нибудь сложности.

– И всё-таки, мы потеряем время, – Эллиот помрачнел.

– Не беспокойтесь! Где была бы я сейчас, если бы шла пешком, как и прежде?

Но бодрое замечание девушки не развеяло угрюмости Эллиота.

– Подковать его будет тем ещё развлечением! Везувий терпеть не может, когда с ним что-то делают. Однажды он укусил ветеринара, который осматривал его поцарапанное веткой плечо. Всех людей, кроме меня, он воспринимает, как заклятых врагов… кстати, поразительно, что для вас он сделал исключение! Вы на удивление хорошо с ним ладите.

– Он настоящий английский джентльмен! – рассмеялась Мэг. – Как и вы!

– Не припомню, чтобы я когда-либо кусал докторов!

– Возможно, у вас ещё всё впереди. Почему бы нам не пройтись немного пешком? И Везувию так будет полегче, и нам с вами полезно размять ноги. Погода сегодня прекрасная!

Погода радовала их уже не первый день. С самого дня встречи Эллиота и Мэг солнце лишь изредка заходило за облака, всё остальное время щедро одаривая окрестности почти по-летнему жаркими лучами. Сегодняшний день не стал исключением. Мэг наслаждалась вынужденной прогулкой; Эллиот не испытывал такого же искреннего восторга, так как в последнее время плачевно мало ходил пешком, что вскоре дало о себе знать. Мэг не преминула это отметить:

– Вам нужно чаще гулять пешком, иначе вы потеряете форму, и ни одна леди на вас не взглянет!

– Превосходная мотивация, – отозвался молодой человек, лишь удивляясь оживлённому и бодрому виду Магнолии. Очевидно, даже повреждённая нога не мешала ей получать удовольствие от ходьбы. – Но, с другой стороны, это даст мне возможность вздохнуть спокойно. А то повсюду эти влюблённые леди!

Мэг усмехнулась, но не стала его поддразнивать, флиртуя, как это сделала бы почти любая из знакомых Эллиоту хорошеньких женщин.

– Раньше у нас жил кот, Рыжик… Ужасно ленивый и толстый. Иногда мне казалось, что ему лень дойти до миски с едой! Но, конечно, миска с едой была одним из тех немногих мест, куда он всё-таки отправлялся время от времени. Я бы даже сказала, что это был его излюбленный маршрут!

Эллиот заметил: Магнолия, вспомнив о своём коте, погрустнела. Быть может, он умер недавно, и девушке всё ещё тяжело об этом вспоминать. Эллиот поспешил перевести разговор в другое русло:

– У меня складывается впечатление, что все коты по своей природе – лентяи. Ну, может, за редкими исключениями! А вот в собаках жизнь так и бьёт ключом! У меня был пёс… – Эллиот принялся рассказывать девушке о многочисленных проделках и проказах Пирата – чёрного, лохматого и чрезвычайно жизнерадостного пса, чью бурную жизнь переполняли разнообразные события.

Рассказав пару историй, Эллиот умолк: вспомнил, как, собственно, Пират появился в его доме.

Эллиот, совсем ещё мальчишка, однажды, катаясь верхом по окрестностям, нашёл метрах в двухстах от деревни щенка: беспомощного, жалобно поскуливавшего, с застывшим на морде выражением поистине человеческого отчаяния. Как и большинство детей его возраста, Эллиот, убедившись, что щенок всеми забыт и покинут, схватил его в охапку и отвёз домой. У него были серьёзные опасения насчёт того, согласится ли отец оставить щенка, ведь чаще всего тот пребывал в угрюмом расположении духа, порождённом чередующимися приступами подагры и загрудинных болей: возраст отца подходил к сорока пяти, и при том образе жизни, что он вёл, невозможно было сохранить здоровье. К сожалению, плохое самочувствие самым непосредственным образом отражалось на настроении отца; его всегда нелёгкий характер с годами становился только хуже. И как он мог отреагировать на известие о собаке, Эллиот не знал. Отца, определённо, не растрогает милая мордочка щенка и его забавные треугольные уши: правое – стоячее, и левое – наполовину обвислое, как это бывает у щенков овчарки до определённого возраста.

Но Эллиоту посчастливилось застать отца в хорошем расположении духа. Тот удовлетворённо разглядывал лежавшее в продолговатом футляре, обтянутом вишнёвым бархатом, красивое колье с тёмно-красными, словно капли крови, камнями. Как мал ни был Эллиот в то время – ему ещё даже не исполнилось девяти лет, – он прекрасно знал, что украшение предназначено для любовницы отца. В доме, полном слуг, невозможно утаить что-либо от любопытного восьмилетнего мальчика, а похождения хозяина всегда были излюбленной темой для обсуждения и сплетен среди прислуги. Вот почему и Эллиот, и его старший брат, Фергус, знали обо всех любовных интригах отца больше, чем бы им хотелось.

Тогда, глядя на отца – полного, вспотевшего, с багровым лицом, которое начиналось сразу же от плеч, минуя шею, – Эллиот не мог понять, что же находят в нём женщины. Конечно, в восемь лет у него имелись весьма приблизительные представления о взаимоотношениях между полами, но из того, что знал Эллиот, следовало: девушки хотят, чтобы их избранник был молод, строен и красив. Ни одно из этих определений отцу Эллиота не подходило, и всё-таки, любовниц у него было столько, что хватило бы на нескольких мужчин.

Смутно Эллиот догадывался, что ответ на вопрос о причинах успеха отца у женщин кроется в лежавшем на столе футляре, обтянутом бархатом… и многих других, ему подобных. Но в тот момент это интересовало Эллиота в меньшей степени. И, хотя обычно содержанки отца вызывали у него неприязнь, тогда он не мог не признать, что и от них всё же иногда бывает польза. Например, одна из них вызвала у отца такой подъём настроения, что он без всяких сложностей и проволочек позволил Эллиоту оставить щенка, предупредив, правда, что мальчику самому придется ухаживать за псом.

Фергус тоже привязался к собаке, но Пират всё-таки знал, чей он. Эллиот не возражал, если брат хотел поиграть с Пиратом или вывести его на прогулку, но Фергус хорошо понимал, что это собака Эллиота. И тогда ему тоже захотелось завести щенка – своего собственного.

Но, по какой-то причине – возможно, у отца после весёлой встречи с друзьями разыгралась подагра, или же ему не удалось добиться благосклонности очередной красавицы полусвета, – он отказал Фергусу, заявив, что тому не подобает нянчиться с собаками. На вполне обоснованное заявление Фергуса, что Эллиоту он позволил взять щенка, отец, хмыкнув, ответил, что ни к чему превращать дом в псарню и что у Фергуса есть дела поважнее, чем возня со слюнявыми щенками. Больше Фергус спорить не стал: знал, что это бесполезно. На Эллиота он не рассердился: ведь тот не был виноват в принятом отцом решении. Но, всё же, Эллиот почувствовал, как между ним и братом словно бы туго натянулась незримая струна… Это был один из первых моментов, когда Эллиот не сомневался: отец относится к ним с братом по-разному. Речь не шла о том, что кого-то он любил больше, а кого-то – меньше; просто Фергуса он постоянно мучил какими-то требованиями и заваливал скучными делами, в то время как Эллиот оставался предоставлен самому себе.

В Фергусе он видел своего наследника, а в Эллиоте – всего лишь следующего в очереди, «запасной вариант».

В тот день ещё был очень далек момент, когда отношения между братьями станут похожими на путаницу бесчисленных туго натянутых и переплетённых струн… и когда – ещё чуть позже – все эти струны разом лопнут.

Нет; тогда Эллиот сказал Фергусу в утешение, что тому всего лишь не повезло обнаружить отца в скверном настроении, и что брат может играть с Пиратом, когда и сколько пожелает. Но история с Пиратом стала только одной из многих капель яда, постепенно отравлявшего дружбу между братьями.

Всё это, конечно, Эллиот не собирался изливать на Мэг: есть вещи, о которых лучше не распространяться. К счастью, с Пиратом часто происходили забавные истории: их запаса хватило на всю дорогу до ближайшей кузницы.

О брате Эллиот не упомянул ни разу.

Как и предвидел Эллиот, его жеребцу отнюдь не понравилось, что кто-то осмеливается посягать на его священную особу. Но что по-настоящему удивило молодого человека, так это внезапное и решительное вмешательство Магнолии.

Некоторое время девушка, стоя в сторонке, ограничивалась тем, что наблюдала, как беспокойно взбрыкивает и фыркает Везувий, скашивая налитые кровью глаза на любого, кто к нему приближался. Затем, когда Везувий с неистовым ржанием взвился на дыбы, невзирая на то, что на нём повисли сразу трое крепких мужчин, Мэг не выдержала и, велев всем отойти, бесстрашно приблизилась к коню.

Только что пытавшиеся удержать отчаянно рвущегося скакуна мужчины проводили хрупкого «мальчишку» пренебрежительными ухмылками. Эллиот следил за Мэг с беспокойством: хотя обычно она прекрасно ладила с Везувием, последний сейчас был слишком разгорячён и взволнован, а потому мог выкинуть какую-нибудь скверную штуку. Эллиот хотел остановить девушку, сказать, что справится с конём сам… но Мэг уже приблизилась к морде Везувия и принялась ласково водить рукой по его длинной шее и шелковистой гриве, одновременно что-то негромко объясняя коню. Странно, но Везувий слушал её слова: слишком тихие, чтобы можно было разобрать, что именно говорит Мэг. Наконец, когда конь полностью успокоился, Мэг уверенно заявила, что теперь можно его подковывать: и Везувий стоял, не шелохнувшись, всё время, пока кузнец прилаживал подкову на его копыто. Мэг не переставала, обхватив коня за шею, что-то ласково шептать ему на ухо.

Когда всё было закончено, кузнец и его помощники разразились удивлёнными и восхищёнными возгласами в адрес Мэг. Девушка в ответ лишь улыбнулась и скромно промолвила, что с лошадьми знакома с самого детства, а потому прекрасно их понимает, так же, как и они – её. Эллиот едва не рассмеялся, глядя, как изящная аристократка держится, словно потомственный конюх.

– Ваш конь, сэр, – чопорно объявила Мэг, подводя Везувия к Эллиоту. Тот рассеянно потрепал жеребца по холке.

– Как вам это удалось? – спросил он чуть позже, когда они уже оставили деревушку позади. – Я боялся, что Везувий вас растопчет! Просто чудеса!

– Ерунда, – на лицо Мэг вернулось смущённое выражение: она всегда очень стеснялась, если кто-то начинал ею восхищаться. – Действительно, я много времени провожу с лошадьми, и поэтому хорошо их знаю. Везувий боялся и нервничал, вот и всё. Я объяснила ему, что ничего страшного не случится, наоборот, подковать его хотят для его же блага!

– И он вас послушал?

– Конечно, – удивлённо произнесла Мэг. – Лошади ведь понимают всё, что им говоришь! Особенно такие умные и славные, как ваш Везувий. Или как ты, Фиалка, – Мэг ласково погладила свою кобылу.

Эллиот не знал, чему удивляться больше. Странным, но, как он чувствовал, совершенно справедливым рассуждениям Мэг или же её заявлению, будто бы Везувий боялся. Жеребец, когда на нём повисли, пытаясь удержать, трое дюжих мужчин, напоминал вырвавшего из преисподней злобного демона, но никак не испуганного коня. Эллиот полагал прежде, что Везувию просто не нравится, когда кто-то посторонний к нему прикасается, – подобное свойственно не только лошадям, – но слова Мэг заставили его задуматься.

– И вы, действительно, с самых ранних лет общаетесь с лошадьми?

– Да, хотя и не так, как подумал кузнец, – Мэг рассмеялась. – Чистить стойла и выносить навоз мне никогда не приходилось! Но на своего пони я впервые села, когда мне было три года. А до этого я любила кататься вместе с папой на его коне.

У Эллиота перехватило дыхание. Он ни за что бы не позволил своей любимой дочери сесть на пони в трёхлетнем возрасте! Правда, сам он начал брать уроки верховой езды в четыре – немногим позже, – но ведь он был мальчиком… будущим мужчиной.

– А это не слишком рано? – спросил он осторожно.

– Наоборот, это самый удачный возраст для начала занятий! Дети очень легко всему учатся, а мой пони был спокойным и смирным. Мы с ним замечательно проводили время! Конечно, мама немного беспокоилась, потому что все женщины переживают за своих детей, но согласитесь: непоседливому ребёнку, чтобы найти опасность, необязательно забираться на пони.

– Да… как говорит один мой друг, проще выполнить просьбу ребёнка, чем пытаться его переубедить!

– Совершенно верно! Так что, как видите, я не солгала нашему другу-кузнецу, у меня действительно большой опыт общения с лошадьми.

– У вас какой-то особый дар – великолепно их понимать! Как могло получиться, что вы упали с лошади? – задал вопрос Эллиот прежде, чем успел осмыслить свои слова, и мгновенно раскаялся, заметив, как улыбка сбежала с лица Мэг, превратив его в непроницаемую маску. – То есть, я хотел сказать… Мне это кажется таким невероятным… При вашем умении обращаться с лошадьми, – пробормотал он смущённо.

– Как я уже говорила, это моя вина, – ответила Мэг спокойно. Девушка снова улыбнулась, но на сей раз улыбка вышла горькой. – Я была очень расстроена… целиком охвачена эмоциями. Мне не следовало садиться на лошадь тогда. Я плохо контролировала даже себя, не говоря уже о лошади. Странно, что в тот день я не сломала себе шею.

Больше Мэг не добавила ничего, и Эллиот не настаивал на продолжении. Есть вещи, о которых люди предпочитают не говорить… во всяком случае, не с теми, с кем знакомы меньше недели.

*****

В ту ночь Мэг долго не могла уснуть. Не потому, что постель казалась ей неудобной – Мэг действительно была неприхотлива, и к своей неказистой комнатушке претензий не имела, – девушке не давали покоя воспоминания. Зачем только Эллиот заговорил об её прошлом? Мэг так старательно отгораживалась от тех дней, горьких и одиноких, не позволяя прошлому отравлять ещё и её настоящее. Но вопросы Эллиота пробили брешь в плотине, сдерживавшей полноводную реку воспоминаний.

В тот злополучный день – когда Мэг сломала ногу, – её дядя, в доме которого девушка жила уже четыре долгих и тоскливых года, снова впал в отвратительное настроение.

Пожалуй, настроение виконта Эймери редко бывало хорошим. Его радость способно было вызвать какое-нибудь несчастье соседей или знакомых; однажды виконт радовался, когда на скачках выиграла лошадь, на которую он поставил крупную сумму. Его восторг был настолько велик, что виконт исключительно расщедрился и заказал для Мэг два новых платья: впрочем, учитывая, как быстро росла Магнолия, обновить её гардероб следовало ещё полгода назад. С горем пополам Мэг и мадемуазель Роган кое-как расширили платья девушки в бёдрах и груди, но они ничего не могли сделать, чтобы лодыжки Мэг не торчали из-под подола самым неприличным образом. Потому-то щедрость виконта оказалась очень кстати.

Но большую часть времени виконт оставался угрюм и удручён бесконечными несправедливостями жизни. Мэг старалась в такие минуты как можно реже попадаться дяде на глаза, но, к несчастью, совершенно избегать его она не могла.

Общество Мэг действовало на Эймери отнюдь не умиротворяюще. Мэг была дочерью его младшего брата, которого виконт терпеть не мог; если смерть Томаса и расстроила его, то лишь потому, что в результате пришлось взять в свой дом Магнолию – живое напоминание о ненавистном брате. Особого внешнего сходства между отцом и дочерью не наблюдалось (не была Мэг похожа и на мать, за исключением необычного цвета волос, серебристо-белокурого; говорили, что внешне она – вылитая бабушка с материнской стороны), но и без того виконт при каждом взгляде на Мэг начинал думать о брате, и его настроение портилось окончательно.

Мэг часто задумывалась, почему дядя испытывает к её отцу неприязнь. Может, потому, что братья были полной противоположностью друг другу? Её отец – весёлый, приветливый и дружелюбный. Виконт – мрачный, скрытный и подозрительный. Никаких гостей в его доме не бывало, даже слуги старались в присутствии виконта сделаться как можно незаметнее. Мэг с тоской вспоминала вечера в родительском доме, полные смеха, веселья и теплоты, визиты друзей и собственные поездки в гости. В особняке дяди же словно навеки поселилась ледяная зима, убивающая всё живое и радостное.

Мэг была слишком юна, чтобы знать: причинами для неприязни к другому человеку в большинстве случаев являются зависть или ревность. Также Мэг понятия не имела, что Эдвард Эймери в ту далекую пору, когда он был ещё не виконтом, а всего лишь маленьким мальчиком, безумно раздражали и злили бесконечные «сюсюканья» родителей с младшим братом. Какой прекрасной была жизнь до тех пор, пока в доме не появился этот вопящий пухлый младенец! Контраст оказался слишком разительным, чтобы будущий виконт его не заметил.

Да, этого Мэг не знала, но зато догадывалась о другой причине нелюбви дяди к отцу. Последний занимался коммерцией – совершенно неподобающей, как думают многие, деятельностью для джентльмена, и, должно быть, именно поэтому дядя его презирал. Но что оставалось делать её отцу, если он был только младшим сыном в семье? Существовать на жалкое содержание, выпрашиваемое у брата? А как удачлив он был в делах: всего за два года Томасу Сандертону удалось разбогатеть, а в последующем он лишь приумножил свои богатства.

Возможно, виконт не только презирал брата, избравшего участь торговца, но и завидовал его успеху. Сам он, как понимала Мэг, время от времени испытывал финансовые затруднения. В такие недели он начинал поглядывать на неё – унаследовавшую после смерти родителей огромное состояние – особенно неприветливо. Иногда взглядами он не ограничивался, а принимался вслух выражать переполнявшие его чувства. Но никогда прежде он не заходил так далеко.

Мэг бессильно кусала губы, слушая пространную речь дяди о том, как не повезло ему с братом. Томас Сандертон запятнал презренной коммерцией фамильный герб, и теперь виконт вынужден терпеть на себе косые взгляды окружающих. Быть братом какого-то торговца! Как унизительно! А каким себялюбивым, заносчивым и попросту невыносимым был Томас! Не брат, а наказание, по мнению виконта. Томасу следовало бы родиться не в семье аристократа, а в каком-нибудь балагане, где ему самое место.

Наконец, дядя даже имел наглость пожалеть Магнолию: какое-де, несчастье – быть дочерью столь низко падшего человека!

Обычно Мэг не отвечала на оскорбления и упреки, отчасти из-за своих робости и застенчивости, отчасти потому, что чувствовала: дядя намеренно пытается её спровоцировать. Но выносить столь ужасную и несправедливую ложь она не могла. Её папа был самым замечательным человеком на свете! А мама – вовсе не расчётливая дамочка, согласившаяся стать женой Томаса только из-за его денег!

Виконта потрясло, что Магнолия – это запуганное и тихое существо – осмеливается ему возражать, даже приказывает ему прекратить оскорблять её родителей! Но шок его длился недолго, а затем Эймери впервые ударил свою племянницу.

Мэг прежде не могла даже подумать, что кто-то способен поднять на неё руку. Особенно – её родной дядя. Для Магнолии до того дня «джентльмен» и «рукоприкладство» были двумя абсолютно несовместимыми понятиями… впрочем, так это осталось и впредь; Мэг просто сделала вывод, что лорд Эймери, несмотря на свой титул, вовсе никакой не джентльмен.

Её щека пылала огнем; перед глазами потемнело на несколько мгновений: виконт даже не пытался сдержать силу. Затем он грозно потребовал от неё извинений: но Мэг не могла заставить себя попросить прощения, хотя и понимала, что дядя может ударить её снова, если она не повинуется. Это он должен извиняться, но никак не Мэг! Когда же он шагнул к ней со свирепым видом, Мэг, словно испуганная мышка, прошмыгнула к двери и бросилась прочь со всех ног. Она сама не помнила, как добралась до конюшни, как дрожавшими руками оседлала одну из кобыл, вытирая слёзы боли и обиды, сбегавшие по щекам. Вскочив в седло, Мэг, невзирая на встревоженные вопросы прибежавшего откуда-то конюха, умчалась прочь безумным карьером, мечтая никогда больше не возвращаться в дом дяди.

Её желание едва не исполнилось. К счастью, конюх, заметивший, в каком ужасном состоянии пребывает девушка, бросился за ней следом и через некоторое время нашёл Мэг, лежавшую рядом с грудой валежника, всю в крови и в слезах. Острые обломки ветвей повредили ей плечо и кисть, и из ран хлестала кровь, заливая платье девушки, но самым серьёзным, что с ней случилось, был перелом бедра. Мэг представления не имела, что человек может испытывать настолько сильную боль и не повредиться при этом рассудком; пока её несли в дом, она дважды теряла сознание. Девушка была убеждена, что умрёт, и это даже не пугало её. Смерть казалась долгожданным избавлением от невыносимых мук.

Но Магнолия всё же поправилась. Сломанная кость срослась, но левая нога стала короче правой, и Мэг навсегда приобрела хромающую неуверенную походку.

Кто бы знал, как много горя принесла хромота девушке! Иногда Мэг сожалела, что выздоровела, а не умерла. Казалось, каждый считает своим долгом обратить внимание на её недостаток; даже старенькая служанка, горячо любившая Мэг и находившая на свои чувства живой отклик, именовала девушку не иначе как «бедненькая хромоножка», даже не подозревая, насколько унизительно для Мэг это звучит.

Как ни странно, смириться с физическим изъяном девушке помог её дядя – непреднамеренно, конечно. Мэг долго раздумывала над его словами: «Они говорят, что ты хромаешь, – и что? Ты ведь действительно хромаешь». Хромота не позволяла Мэг резвиться вместе с её ровесницами, лишала её возможности танцевать; если девушка даже просто долго шла пешком, левое бедро начинало ныть… Но изменить это Мэг не могла. А, раз так, стоило ли сокрушаться? Лучше принять свой недостаток и смириться с ним. Люди при желании всегда найдут, к чему придраться, но нужно ли так расстраиваться из-за чьих-то необдуманных злых слов? Если задуматься, то произносящий грубости человек унижает сам себя, а вовсе не того, кого хочет оскорбить.

Помогли и решительные утверждения мадемуазель Роган, что не походка делает женщину настоящей леди, а её манеры и воспитание. Мэг очень хотелось стать настоящей леди, а раз мадемуазель Роган утверждает, что хромота этому не помеха, значит, так оно и есть.

Сейчас, лёжа в постели, Мэг перебирала в памяти подробности тех печальных месяцев. Как она заново училась ходить, превозмогая мучительную боль; как становилась совершенно беспомощна без костылей. Как иногда плакала в отчаянии, когда ничего не получалось. И как обидно было выслушивать чужие насмешки, зная, что люди, их произносившие, никогда не поймут, какие мучения ей пришлось преодолеть, только чтобы снова научиться ходить, хотя бы и хромая.

А затем её мысли переметнулись к более ранним временам, когда она жила вместе с родителями. Мэг вспоминала, как папа, сажая её впереди себя, катал девочку на своем коне, казавшемся ей громадным, будто гора; как она училась ездить на собственном пони – до чего же здорово было осознавать, что это её пони, и ничей больше! – как мама с улыбкой слушала её полные восторга рассказы, когда они всей семьёй собирались в гостиной…

И почему-то именно эти воспоминания, светлые и счастливые, а не предыдущие – тяжёлые и горькие, – вызвали у Мэг беззвучные рыдания. Лишь много позже девушка заснула, прильнув щекой к влажной от пролитых слёз подушке.

¹¹ У Луизы Франсуазы де Лавальер была непростая судьба. Девочкой она, упав с лошади, сломала ногу и повредила позвоночник, из-за чего хромала. Собственные сёстры дразнили ее, говоря, что она никогда не выйдет замуж. Из-за этого Луиза росла тихой и молчаливой, много читала и молилась. Людовик XIV обратил на девушку внимание, когда та стала фрейлиной герцогини Орлеанской. Придворные, мягко говоря, не понимали, что нашел король в набожной, робкой и хромой девушке. Вероятно, очаровало Людовика то, что чистосердечная и невинная Луиза действительно полюбила его, а не просто искала выгоду в положении королевской фаворитки, как многие другие дамы.