Читать книгу Герой утраченного времени - - Страница 2

Солнце уже скрылось за башней большого Тома, когда профессор и миссис Гэндрил подошли к Новому колледжу. Старые камни колледжа потрескались, и фундамент рассекала длинная щель, тонувшая в густом плюще.

Пока они добирались от станции, то ныряя под тёмные своды галерей, то снова выбираясь на яркую зелень лужаек, Эвелин вспоминала свои студенческие годы в Оксфорде. Она попала в один из первых наборов женского колледжа, названного в честь математика Мэри Сомервилль. На торжественном открытии нового учебного заведения ленточку разрезал старший сын миссис Сомервилль – забавный старичок, тоже учёный, как и его мама. Эвелин улыбнулась.

– Вспомнила что-то смешное, моя дорогая? – сразу заинтересовался её муж.

– Да, дорогой, я недавно совершенно случайно узнала имя доктора Грейга. Помнишь, он был свадебным генералом на открытии Сомервилль-колледжа? Такой улыбчивый пожилой джентльмен в очках.

– Конечно, помню, я потом ещё пару раз встречал его на разных торжественных мероприятиях. И как же его зовут?

– Woronzow.

– Какое чуднóе имя! – удивился профессор. – И что оно означает? Какой-то математический термин?

Профессор Гэндрил был несилён в математике.

– Нет, что ты! – возразила ему жена. – Это точно не математика! Но Мэри Сомервилль занималась и другими науками. Я думаю, в будущем детей будут называть в честь новых элементов периодической системы и разных других передовых открытий.

– Да, например, Гелий – прекрасное имя для мальчика, – согласился профессор.

Из таблицы Менделеева он помнил только первую строку.

– А ещё лучше – Радий! Помнишь, Мари недавно писала нам о новом элементе, который они с мужем сумели выделить из урановой руды? Они решили назвать его радием.

Профессор засмеялся, но смех быстро замер у него на губах. В Новом колледже его ждал неприятный разговор с другом, а теперь по совместительству и непосредственным начальником. Эвелин поняла его настроение.

– Я подожду тебя в библиотеке, Рикки, – сказала она. – Удачи! Только, пожалуйста, не говори с Чарли о войне. Ты знаешь, это сейчас такой камень преткновения, даже близкие родственники из-за этого перестают разговаривать друг с другом.

– Я постараюсь, Иви, – ответил он. – Я изо всех сил буду держать себя в руках.

Офис профессора Чарльза Сауэрмана как будто находился вне времени. Его убранство не ассоциировалось ни с какой конкретной эпохой или модой. Добротная удобная мебель – массивный письменный стол с зелёным сукном, секретер, напольные часы, обитые чёрной кожей стулья и диван, большая настольная лампа – такие вещи одинаково высоко ценились как в начале XIX века, так и в его конце.

Только два телефона новейшей модели резко выпадали из вечности, свидетельствуя о том, что начинается XX век. В будущем наверняка придумают портативные телефонные аппараты, подумал Гэндрил, так что больше не будет необходимости загромождать стол этими сиюминутными агрегатами. На стене над столом висела большая карта Лондона, остальное пространство занимали бесконечные книжные шкафы.

Гэндрил с любопытством осматривал полки в поисках новых трофеев своего друга. Сауэрман пристально следил за всеми археологическими находками и коллекционировал репродукции разного рода палимпсестов – не только манускриптов, но и картин. В их прошлую встречу он гордо демонстрировал Гэндрилу копию «Гостеприимства Авраама» кисти известного русского художника, фамилию которого профессор сейчас никак не мог точно вспомнить – то ли Vrubel, то ли Rublev – он плохо разбирался в русской живописи. Картину лишь недавно очистили от трудов горе-реставраторов, подновлявших её каждые четверть века в соответствии с изменившимся каноном. Послушать Сауэрмана – так в этой картине было отражено всё восточно-христианское богословие, надо только правильно расшифровать нарисованное.

– Посмотри, Рикки, что недавно удалось откопать в библиотеках Константинополя! – новая находка Сауэрмана оказалась рукописью на древнегреческом. – Даже турецкие варвары не смогли до конца уничтожить наследие великой античной цивилизации. Это знаменитое сочинение Архимеда, которое считалось навеки утерянным.

Гэндрил с интересом рассматривал копию манускрипта. Очевидно, оригинал представлял собой несколько листов пергамента, на которых один текст был написан поверх другого. Более поздний слой явно представлял собой какой-то богослужебный текст, а более ранний действительно содержал математические теоремы.

– Впечатляет! – признался он. – Жалко, что я плохо разбираюсь в математике и не могу оценить научную ценность этого трактата.

– Можешь мне поверить, его ценность огромна, – самодовольно сказал Сауэрман, которому математика в студенческие годы давалась так легко, что он одно время даже собирался заняться ею профессионально. – Теперь можно с уверенностью сказать, что Архимед предвосхитил многие идеи исчисления бесконечно малых, и если бы не христианские и арабские фанатики, уничтожившие наследие Римской империи, то мы бы достигли нынешнего уровня развития науки и техники на тысячу лет раньше. Это всё сказки, что христианство и ислам способствовали новым научным открытиям, немыслимым в античные времена. На самом деле религия только тормозила прогресс.

Может оно и к лучшему, что тормозила, подумал про себя Гэндрил. Ему страшно не нравились прогрессивные виды оружия, которые прямо сейчас успешно проходили боевое тестирование на полях Второй англо-бурской войны. Один только пулемёт сэра Максима чего стоил!

– Я к тебе по делу, Чарли, как к заведующему кафедрой, – начал он, стараясь не заводиться. – Я хочу опубликовать свою статью в юбилейном сборнике, посвящённом профессору Зонненкинду.

– Так в чём проблема? С каких это пор на публикацию статьи требуется разрешение завкафедрой?

Сауэрман погладил свою красивую белую бороду и вопросительно посмотрел на Гэндрила. Тот в очередной раз подивился тому, как молодо выглядит его ровесник – ему нельзя было дать больше сорока несмотря на совершенно белые волосы. Чарли рано поседел, зато за последние двадцать лет он как будто совершенно не изменился. Прямо Дориан Грей, да и только. Студентки заглядывались на него на лекциях и чуть ли не любовные письма ему писали, но Сауэрман был неприступен. Он ревностно пёкся о своей репутации и не допускал никаких вольностей.

– Это совместная статья с одним из коллег Зонненкинда, – наконец ответил Гэндрил. – Он тоже работает в Гёттингене.

– То есть у твоего соавтора немецкая аффилиация? Рикки, ты же прекрасно знаешь, что мы всей кафедрой приняли коллегиальное решение не публиковать совместных статей с немецкими соавторами. Ты ведь сам присутствовал на том заседании, на котором мы голосовали по этому вопросу.

Конечно, Гэндрил присутствовал на том заседании – он был единственным, кто голосовал против. Его ученик тоже хотел проголосовать против, но Гэндрил ему не позволил – молодому человеку потом крайне сложно было бы получить постоянную позицию в Оксфорде, а у юноши двое маленьких детей и жена-домохозяйка. На нём бы поставили несмываемое клеймо за отсутствие духа коллегиальности.

Самому Гэндрилу в его 60 лет уже совершенно не важно было, что о нём подумают коллеги. Но ему везёт – его умная и образованная жена при необходимости легко заработает себе на жизнь, а их племянница, которую они воспитывали после смерти её родителей, уже выросла и почти закончила своё обучение. Не все сотрудники кафедры находятся в таком же выигрышном положении, как он, не у всех есть возможность действовать по собственному разумению, а не по велению «духа коллегиальности».

– Чарли, профессор Зонненкинд – мой учитель. Как я могу отозвать из сборника статью, которую я ему посвятил? Как я буду ему в глаза смотреть после этого?

– Это не тот ли Герман Цезарь Ганнибал Зонненкинд, который недавно опубликовал в «Берлинском ежедневнике» заметку в поддержку буров? В поддержку этих невежественных фермеров-рабовладельцев! Разве не он глумился над нашей армией и над нашей свободной империей, в которой нет ни одного раба и ни одного тирана? Ты серьёзно хочешь посвятить свою статью немецкому милитаристу? Это чудовищно, Рикки!

Сердце Гэндрила упало – он надеялся, что Сауэрман заметки ещё не видел. Бессмысленная надежда, ведь Чарли, в отличие от него самого, выписывает все мало-мальски значимые издания на всех европейских языках. Даже эти дурацкие средние имена запомнил, хотя Герман Зонненкинд никогда в жизни их не употреблял. Сам Гэндрил, знавший Зонненкинда более сорока лет впервые узнал расшифровку двух его инициалов лишь из злосчастной заметки в «Ежедневнике» – газетчики назвали автора его полным именем, даже не согласовав это с ним самим.

Он изо всех сил старался сдерживаться, как и обещал Иви, но Чарли первый заговорил про буров, и промолчать теперь было невозможно. Чарли ему друг, но истина, как всегда, оказалась дороже.