Читать книгу Апрельские праздники - - Страница 3

05.04.1992

Бланкенберг, стоявший у окна, глянул на стоявший на журнальном столике «панасоник», крутивший все это время кассету с европейской поп-музыкой. Маленькая хитрость превратила песни в своеобразный таймер, по истечении времени снижавший скорость воспроизведения. Судя по этому своеобразному сигналу, установленный в магнитолу блок завершил передачу файла на спутник.

Апрельский снег, устроивший настоящую зимнюю сказку, давно пропитался талой водой и превратился в брызжущую из-под колес кашу. Бланкенбергу, даже в годы своей прежней жизни никогда не бывавшему за Уралом трудно было судить, насколько нетипичным были те по-настоящему зимние дни в апреле, но местные говорили, что такое было редкостью.

Нажатие кнопки на маленьком пульте дистанционного управления заставило магнитолу замолчать. Как же все упростилось все-таки! Пару десятилетий назад, когда он, тогда еще Москвин осваивался в новой стране, тогда в ФРГ, въезд кого-либо в страну Восточного Блока с чем-то серьезнее радиоприемника неизбежно бы вызвало интерес таможни а затем и спецслужб. Все эти передатчики, спрятанные в подошву и действовавшие на дальность портативной рации не были чисто киношной выдумкой.

Бланкенберг глянул на стоявший тут же, у магнитолы портативный «Атари-Портфолио». Компьютер был далеко не последним словом техники, имел монохромный дисплей на восемь строк текста, но в связке с «панасоником», точнее скрытно установленным блоком передачи данных он обеспечивал надежный канал спутниковой связи, практически полностью свободный от угрозы прослушивания и имевший глобальную дальность.

Еще через пару десятилетий устройства еще усовершенствуются и при этом станут доступными настолько, что кажущийся сейчас чем-то недостижимым гаджет можно будет найти в кармане любого оборванца хоть здесь, хоть на Западе, хоть в Азии. При этом вопрос передачи любой конфиденциальной информации будет уже упираться не в аппаратную часть, в какую-нибудь спутниковую аппаратуру, а в программное обеспечение и шифрование.

Чтобы знать, как оно будет, не нужно было обладать сверхъестественными способностями. Так, техника сегодняшнего дня, конечно гражданская, была довольно точно описана в ряде статей выпущенных технологическими флагманами вроде Массачусетского института. Обыватели, в отличие от специалистов крайне редко читали подобные публикации. Бланкенберг же интересовался, хотя его специализацией это не было.

Первые двадцать пять лет своей жизни Бланкенберг, точнее тогда еще Москвин провел в Советском Союзе, совсем недалеко от столицы. Поселок в Смоленской области. Отца помнил смутно – после того, как будущему Бланкенбергу исполнилось семь лет, больше он отца и не видел – тот сгинул, выражаясь на западный манер, в ГУЛАГЕ. Обычная история. Мать стала злоупотреблять алкоголем и к тому времени, как Москвину пришла пора идти в армию, довела себя до такого вида, что молодому человеку уже было совершенно очевидно, что никто уже тут ничего не исправит.

На счастье, пойти по кривой родительской дорожке вначале помешала родня – в поселке городского типа при так называемом совхозе все они жили рядом. Затем его «подхватила» армия, вернее сказать, не простая служба, а военное училище, связь. Та самая, с которой у Советов с самого начала и до самого конца было хуже, чем у запада.

Иногда случается, что поговорка яблоко от яблони недалеко падает не срабатывает и все выходит совсем наоборот. Например, насмотревшись на родителей-алкоголиков, дети могут придерживаться совершенно другой линии поведения. Так было у Бланкенберга. Получив по окончании училища безупречную характеристику, он был направлен в западную группу войск, в ГДР. Без всякого блата.

Два с небольшим года пребывания у самой границы с тем почти потусторонним западным миром, его куском, на многое открыли глаза, но в целом на мировоззрение, на какие-то устои этого самого мировоззрения не повлияли. По крайней мере, так ему казалось.

А потом случилось чудо, по-другому теперь, в девяносто втором году он бы и не сказал бы. Тогад это был какой-то поистине стихийный, не вполне осознанный порыв. Может быть, рассудок тжательно скрывал все недовольства куда-то в темный угол, под замок, а когда пришло время, когда, образно выражаясь, ударил яркий свет, то замок слетел, как то и задумывалось изначально. Бланкенберг потом часто это вспоминал и пришел именно к такой интерпретации. Группа из трех офицеров занималась якобы плановой проверкой коммуникаций в закрытой части туннелей. На деле выполняли какие-то измерения в рамках экспериментов с длинными линиями – насколько было известно исполнителям, ученые работали над какими-то методиками отслеживания работы коммуникаций противника. В этих разведывательных играх они не могли пройти мимо любой информации, в том числе и такой мелочи как дистанционное снятие графика энергопотребления противника.

В какой-то момент группа рассредоточилась. Бланкенбергу, то есть старшему лейтенанту Москвину было отдано распоряжение отойти на полторы сотни метров и обхватить один из кабелей прибором, напоминавшем клешню – такими мерили сильные токи. За первой точкой замера последовала вторая, еще дальше. Тут-то Бланкенберг и заприметил туннельчик с давно разбитой и проржавевшей решеткой. Географически туннельчик уходил на запад. Ко всему Бланкенберг неплохо ориентировался, даже несмотря на то, что имевшаяся карта-схема была умышленно примитивизированна и сведена к безмасштабному эскизу с буквенными ориентирами, нанесенными также и на стены. Решение внезапно созрело само собой. На схеме туннеля не было, хотя о наличии таких, все еще сохранившихся ходов было известно. Это была осень 1971-го года. В течение последующих десятилетий Восточный Блок неутомимо выявлял подобные лазейки.

Служба в рядах Советской Армии закончилась тем, что Бланкенберг аккуратно пристроил прибор на кабельной эстакаде и пролез сквозь решетку.

Туннель, выложенный старинными немецкими кирпичами имел примерно полтора метра в высоту. Был ли это туннель свободы или просто тупик, из которого придется как можно скорее, чтобы никто не заметил отлучки вернуться, на тот момент было неизвестно. Обнадеживало, что проход был сухим и не был ничем загроможден. Через пару минут стало понятно, что в случае чего объясняться будет легче – ход вышел в куда более широкий туннель. Теперь все можно было объяснить тем, что он якобы обнаружил подозрительную активность в первом туннеле. Объяснение так себе, но это было хоть что-то. К определенном облегчению, в этом достаточно широком туннеле не было рельсов, так что встречи с поездом можно было не опасаться.

Руководствуясь принципом идти навстречу едва уловимому току воздуха, Бланкенберг наконец-то добрался до путей. Первый же прогрохотавший мимо поезд обнаружил на себе в свете фонаря совсем другую, нежели привычная, расцветку. Это был западный Берлин. Оставалось лишь просчитать интервал между поездами и добраться до ближайшего технического помещения, даже не до станции. Однако нужно было знать где оно. По уму нужно было дождаться ночи и уж тогда пройти спокойным шагом, но тут уже подстегивала почти что параноидальная мысль, что за ним отправятся преследователи и, образно выражаясь, дверь в неизведанный но манящий мир захлопнется перед самым носом. Это потом стало понятно насколько это были глупые опасения, а вот беготня по путям с неизвестным результатом… От этой-то мысли становилось неприятно каждый раз на протяжении многих лет. Потом это отступило. Тогда на счастье все оказалось совсем по-другому. Едва ступивший на пути Бланкенберг, ступивший чтобы осмотреться сразу же обнаружил, что станция, от которой отправлялись поезда, находилась в пределах видимости. Это все меняло. Все же выждав, пока проедет пара поездов, он, наконец-то бросился туда, к свету.

Менее чем через час Бланкенберг, оставивший оружие там, в техническом туннеле, поднимался по эскалатору, сопровождаемый изумленными взглядами окружающих. Такое вот вторжение красных он тогда им продемонстрировал.

Так началась его новая жизнь. Первые пол-года он провел в ФРГ, затем перебрался в США, где через год с небольшим устроился в самую обычную полицию. Там же, в первый год пребывания в США появилось и его новое имя. Отчего-то он утвердился во мнении, что жить в Америке с такой «лапотно-берестяной» фамилией ему будет ни с руки, хотя большинство мигрантов не видели в этом проблем. Перебирая различные варианты, он пришел к простой ассоциативной цепочке – «Москвин – Белокаменная Москва – Бланкенберг».

С мигрантами он общался мало – разобраться в их разновидностяъх была та еще наука – самые первые, бежавшие от советской власти вовсе говорили на каком-тостранноватом языке, совершенно игнорируя современные слова и обзывали современные вещи так, словно они были пришельцами из девятнадцатого, ну начала двадцатого века. Так, впрочем оно и и было, а такие как Бланкенберг были для них всего лишь потомками тех взбунтовавшихся оборванцев, разрушивших их прекрасную Россию. Как же. С повальным туберкулезом, нищетой и другими такими штуками, про которые и советская пропаганда могла постесняться говорить, потому что выходила совершенная чернуха. Бланкенберг хоть и улепетнул от Советской власти, но сделал это вовсе не потому, что ему была мила Россия, образ которой был совершенно четко обрисован в той подаваемой в частности в школе литературе. Все эти письма на деревню дедушке и прочая тоска.

Еще были мигранты других волн, но туда Бланкенберг тоже не вписывался – все эти «тети Сони» и интеллигенты.

Так или иначе, легко отвязавшийся от корней родной культуры Бланкенберг довольно быстро и органично интегрировался в американскую жизнь. Потом появился и заработок в качестве консультанта для всех этих советологов, зачастую удивлявших своими познаниями, вернее их искаженностью.

В семьдесят шестом году, спустя пять лет после своего побега, Бланкенберг получил предложение сотрудничать с частным фондом, аффилированным с Управлением. Так, к тридцати годам вместо того, чтобы спиваться в своем «поселке задрищенске», успевший побывать офицером Советской Армии Бланкенберг начал свою карьеру ни где-нибудь а в ЦРУ.

Вряд ли родственники, дядьки, тетки, и дед с бабкой, в свое время не давшие скатиться по наклонной это одобрили бы, но с другой стороны он никого не убил и ничего не украл. Украл разве что самого себя у страны, у Родины, но это была лишь игра слов, хоть и способная вызвать у кого-то искреннее негодование. Так или иначе, никакой моральной дилеммы он не испытывал. А менее чем год назад его, Бланкенберга, история стала и вовсе едва ли не примером для подражания для большей части бывших соотечественников. Если разобраться, то она стала таковой даже до девяносто первого, но теперь правильность его действий вполне могла быть официально продекларирована в масс-медиа. Так вот оно повернулось.

Однако все же для России он был потомком эмиграции первой волны, гражданином США, родившимся в США и выросшим там. Это его посещение было не первым – он уже посещал страну в качестве переводчика при бизнес-делегациях. Еще вынашивал планы встречи с родственниками.

Союз, бывший Союз удивлял. Уже на протяжении ряда лет массовое сознание претерпевало, если так можно было сказать состояние подобное эмоциональному выгоранию. Общество на какое-то время зависло между прежним строем и западом. Люди не верили в прежние ценности, но и не были готовы их отвергать. Это продемонстрировал их референдум, состоявшийся прошлой весной. Тем не менее, не без легких инициирующих толчков появилась и готовность отвергать эти самые ценности и серые монолиты памятников полетели со своих гранитных постаментов.

Однако то, что устроили местные. Вернее то, к чему они оказались готовы, оставляло позади все прежние «достижения». К слову сказать, здесь памятник Ленину стоял как стоял, но это говорило скорее о том, что образ и все с ним связанное девальвировалось настолько, что люди просто-напросто посчитали излишним устраивать возню и убирать привычную, обозначавшую центр правильной прямоугольной площади тумбу. Именно так.

Несмотря на то, что Бланкенберг сам входил в состав первой «ядерной» команды, прибывшей за три дня до первого же “Боинга”, прилетевшего из Хельсинки, он со значительной долей уверенности мог утверждать, что Агентство не было заинтересовано в развернувшемся безумии. Могло конечно статься, что у руководства был какой-то свой план и свои же соображения. Бланкенберг был лишь техническим агентом и его задачей был лишь первичный сбор информации. Однако личное видение ситуации, как России последних месяцев так и общемировой говорило ему, что меньше всего руководство было заинтересовано вот в таком раскачивании и без того вдребезги пущенной вразнос страны, в которую намеревались свезти ядерное оружие с остальных республик и которой, очевидно, предназначалась роль некоего острова стабильности. Чего стоила одна история с планами по денуклеаризации Украины, перенасыщенной бывшими и действующими военными. Украины, имевшей все шансы стать очагом совершенно нежелательного неосоветского ренессанса, который мог бы опереться не только на широкие группы бывшего советского военного сословия, но и мощную высокотехнологичную военную промышленность. Видя, к чему демократический путь привел северного соседа, они вполне могли достать из чуланов прибранные до поры красные знамена, и это было чревато новой бедой.

Первый свой день в Сибири Бланкенберг провел в этой угрюмой советской гостинице, где разместился десант из трех таких же американцев, как и он. То есть это и вправду были граждане США, но так же как и Бланкенберг они эмигрировали из Союза по разным причинам. Правда, в отличие от Бланкенберга, имен они не меняли.

Самые недавние из уехавших покинули страну уже в начале перестройки, так что даже не приобрели ни малейшего акцента, хотя при желании могли что-то такое изобразить. Это было глупо, но на местных действовало.

Помимо их первой была и нулевая, вот уж действительно «ядерная» команда. Эта состояла исключительно из умевших специфическим образом общаться и никогда никуда не уезжавших россиян, перед которыми была поставлена задача обеспечить беспрепятственное проведение комплекса начальных мероприятий, на которые отводилось пять дней – с первого числа по пятое включительно.

Обеспечение состояло, как нетрудно было понять, в даче нужных сумм нужным людям. Подбором тех людей очевидно, занимались знающие свое дело, и никакого противодействия со стороны местных властей встречено не было.

Коненчно, даже такая сильно подвергшаяся разложенчеству администрация рано или поздно должна была спохватиться и в определенной мере уже спохватилась, но многое уже было сделано, и теперь задача официальных властей привести ситуацию к прежней нормальности усложнилась на порядки.

Так, в первый день, точнее вечером предыдущего по-военному организованное подразделение, состоявшее исключительно из гражданских, вошло в телецентр. Не смотря на то, что там имелась какая-никакая система безопасности, представленная агентом, работавшим под прикрытием технического специалиста все прошло как и планировалось – обеспеченный деньгами саботаж привел к затягиванию мер реагирования, и контратака, разделившаяся на несколько эскалировавших этапов бездарно увязла. Бланкенберг даже поймал себя на мысли, что ему впору было испытывать стыд за бывших соотечественников.

За пару часов были развернуты две десятифутовые параболические антенны – обычные гражданские, хотя и недешевые. От более практичных военных отказались из соображений не подкидывать лишних дров в обязательно грядущий международный инцидент. И хотя любому компетентному специалисту даже в России было очевидно, что списанные военные линки можно было приобрести даже дешевле, чем эти новые гражданские, следовало принять во внимание существование охотников за дешевыми сенсациями и, самое главное, их безмозглой аудитории. Хотя, с другой стороны, именно эта неисчерпаемая энергия человеческой глупости и легковерности и двигала вперед реализацию плана.

Бесчетные каналы, которые принимали антенны нарезались круглосуточно дежурившими сменявшими друг друга каждые восемь часов командами, в которые входило по переводчику-синхронисту. Последних нашли в России, вроде бы в столице.

Весь широченный поток телепрограмм был сведен всего лишь к трем новым для местных каналам – дабы не распылять внимание аудитории и проще контролировать материалы. Надо было сказать, для местных три новых канала – это уже было нечто прорывное. Когда Бланкенберг покидал Союз, такой прорыв, как любили выражаться погруженные в свою шизофрению настоящие марксисты, количественно-качественный прорыв ошеломил бы и Москву.

При всей успешности реализации плана Бланкенберг не мог испытывать того воодушевления, которое явно выказывали простые члены группы. Окажи власти противодействие в первые дни – Бланкенберг, как, надо думать, и руководство счел бы такой сценарий благоприятным. Максимум что угрожало бы ему – высылка из страны. А вот если план, то как его обрисовали на брифинге, отработает как и задумано, мало не покажется никому. Гражданской войны, конечно не будет, но очередной виток экономического провала, политический кризис, обострение и без того нездоровой социальной атмосферы – это вне всяких сомнений. И это лишь самое очевидное, краткосрочное. Если Бланкенберг и мог питать какие-то личные привязанности к этой стране, то руководство, разумеется, таких сантиментов испытывать не могло. Тем не менее, сумасбродные инициативы глобалистов и Рокуэлла в частности могли повлечь совершенно нежелательные последствия для Соединенных Штатов. Как для существовавших, так и тех, которым суждено было появиться. Пусть даже это была красивая легенда, запущенная с какими-то своими целями в профессиональное сообщество. Хорошо, для существующих США. Этого тоже было вполне достаточно. Однако за Рокуэллом стояла такая сила, с которой было вынуждено считаться даже разведывательное сообщество самого могучего государства. Правда, и эта сила также была частью этого государства. Такое вот уравнение, решение у которого хотя и было, но постоянно уходило в своего рода недосягаемость. На вечер было запланировано официальное декларирование по ТВ уже не первый день проговариваемых намерений о «экспорте» тотальной забастовки на остальную Россию. Местные, надо сказать, имели довольно низкий порог готовности к таким действиям, проще говоря, долго уговаривать их было не надо – экономическая ситуация была соответствующая.

Этому-то морально-психологическому состоянию и был посвящено отчет, который Бланкенберг набрал на клавиатуре своего «атари», после чего сбросил текстовый файл в «панасоник». Сама же социологическая информация была собрана десятком вполне органично выглядевших на местном фоне членов команды, которым отводилась такая роль в рамках Рокуэлловского плана. В первый день они, как и все остальные, раздавали консервы и кока-колу, на второй уже рассредоточились по всевозможным злачным местам и баням. Разумеется, они не шлялись по чужим улицам сами по себе – мелкие местные служащие, в том числе из числа милицейских охотно заводили приятельские отношения с иностранцами, воспринимавшимися в Советском Союзе, пусть теперь уже и бывшем, как люди высшего сорта. Это была такая удивительная дискриминация шиворот-навыворот. За двадцать с лишним лет Бланкенберг напрочь позабыл каково видеть в чужаке что-то наподобие свалившегося с неба богатого дядюшки, готового за просто так одарить каким-нибудь ценным артефактом, способным возвысить тебя над остальными. Пусть не всерьез, только в приятельской компании, но возвысить. Передовая страна, мать ее.

Вдруг послышался отчетливый гул авиадвигателей. Словно никогда не видевший вертолета, а это определенно был вертолет, Бланкенберг снова направился к окну. Гул нарастал и вскоре приобрел совершенно жуткий, угрожающий характер. А дальше случилось то, чего Бланкенберг ну ни как не ожидал. Прямо на улицу полетели красные огни. Поначалу промелькнула мысль, что это были сигнальные ракеты, но нет – на улицу, на дома и ветки деревьев летели тепловые ловушки.

Вскоре в поле зрения показался-таки один вертолет, судя по траектории, это был явно не тот, что обозначил себя огнями. Военный Ми-24 шел куда-то на юго-запад. Высота полета едва дотягивала до пятидесяти метров, – это Бланкенберг определил ориентируясь на многоэтажки.

– Вот дерьмо! Им все-таки это удалось! – пробормотал он по-английски, после чего бросился к компьютеру. О событии следовало немедленно доложить.