Читать книгу Шепчущая - - Страница 6

Прошла неделя, и нервы мои немного успокоились, хоть тревога всё ещё висит надо мной чёрным облаком. Преподобный Отто Тейт больше не показывался, как и моя темноволосая призрачная знакомая. За это я благодарна им обоим. Но та девочка… кто она? И почему так внезапно появилась? Почему она выглядела… так? В точности как я? И её послание – если это было послание. «Вместе», – сказала она. Вместе с кем? Хотела бы я это знать.

Как будто прочих неприятностей мне было мало, ответное письмо от Салли так и не пришло, и от этого моё мрачное настроение только усугубляется. Каждые пару дней мама тайком относит Хаббардам свёртки с едой; я подслушала, как она говорила папе, что отец Салли беснуется в их крошечном домике, потому что уже две недели не получал денег от дочери.

Сейчас суббота, и мы по традиции идём в «Чайную Винни» – небольшое популярное кафе в тени разрушенного аббатства Элдерли, в двадцати минутах езды от нашего дома. После визита мистера Блетчли атмосфера в доме стала несколько холодной, и я до сих пор не могу уразуметь, по какой причине. Надеюсь, что сегодняшний день улучшит нам настроение и мы все придём в хорошее расположение духа.

– Как тебе поссет[1]? – спрашиваю я, набив полный рот бархатистым лимонным десертом. «Поссет» – странное название для напитка, и я знаю, что, когда так спрашиваю, это звучит глупо и по-детски, но нас всех это веселит. Обычно.

Мама улыбается, но через силу.

Папа переводит взгляд с белой фарфоровой сахарницы в центре стола на моё лицо, уголок его губ едва заметно дёргается, и волна облегчения накрывает меня, словно ванильный крем, которым поливают пудинг.

– Что ж, Пег, это и вправду замечательный поссет. Кажется, ты думаешь, что он слишком… жидкий?

Я улыбаюсь папиной шутке, но мама по-прежнему молчит.

– Мама, всё хорошо? – осторожно спрашиваю я.

Мама вздыхает:

– Ничего страшного, Пегс, – судя по тому, как она меня назвала, на самом деле всё как раз наоборот. – Ты, наверное, знаешь, что мистер Блетчли хочет от нас ещё одного… чтобы…

Я знаю, что она хочет сказать, и знаю, почему ей это так трудно. Сегодня великолепный осенний вечер. Солнце хоть и низкое, но яркое и тёплое, особенно когда его лучи струятся в поблёскивающие окна чайной. Здесь чисто и уютно. На белых льняных скатертях в белых как снег фарфоровых вазочках стоят перевязанные лентами маленькие букетики, рядом – кубики сахара с крошечными щипцами, накрахмаленные салфетки и десертные вилки с отполированными ручками слоновой кости – как будто пьёшь чай с тортом на свадебном торжестве.

Поэтому говорить о том, о чём говорить необходимо, – всё равно что опрокинуть ночной горшок на чистую постель.

– Я знаю, мама, – киваю я. – Я думала, что после того, что случилось в прошлый раз, мы больше не будем брать тела из тюрьмы…

– Тогда почему он попросил нас взять ещё одно?!

Тяжёлое молчание повисает в воздухе. Папа играет с кубиками сахара, пытаясь поставить один на другой, но щипцы для его рук слишком маленькие. Они со звоном падают на стол. Мама грозно смотрит на папу, потом переводит взгляд на меня.

– Это ребёнок, – тихо говорит мама.

– Ребёнок? Я не понимаю.

Солнце ускользает за развалины аббатства, погружая его в тень, и теперь оно нависает над нами тёмной и зловещей громадой, а зазубренные верхушки башен угрожают пронзить наливающееся красным небо. Ледяные мурашки бегут у меня от затылка к плечам и по спине. Ребёнок?!

– Поэтому он пришёл к нам, Пегги. Потому что он знает, что мы позаботимся о нём, – говорит мой отец, добрый до мозга костей.

– Мы не могли отказать, – добавляет мама, добрая, сильная и благородная.

Поставить в такое положение моих родителей! Будь Блетчли сейчас здесь, я не уверена, что не ударила бы его, и не важно, что он мне дядя.

– Сколько ему лет? – еле выговариваю я.

– Я не уверена, – отвечает мама, – но не больше шестнадцати, Пег.

Они повесили ребёнка, который ненамного старше меня. Как они могли?! Ужас! Почему Салли нет рядом, чтобы поговорить с ней об этом!

– Что вообще такого он мог натворить? – вечером того же дня спрашивает Дора Суитинг.

– Понятия не имею.

Я плотнее закутываюсь в кофту и грею руки, спрятав их в рукава. Здесь, на лестничной площадке, холоднее, чем в остальном доме; я сижу на верхней ступеньке, а Дора – в маленьком кресле-качалке слева от лестницы.

– Это должно быть что-то совсем ужасное, раз они решили его вздёрнуть, – скривившись, говорит Дора. – Неужели ребёнок может такое совершить?

Я пожимаю плечами:

– Не знаю, Дора, я правда не знаю. Но нужно ли обращать внимание на возраст, если человек совершил что-то по-настоящему отвратительное?

Мы не произносим вслух, что этот ребёнок, видимо, кого-то убил. Обычно именно за такие преступления назначают повешение, но эта мысль кажется слишком отвратительной, чтобы её развивать. Поэтому какое-то время мы сидим молча.

– Вам нужно позаботиться о нём, – наконец говорит Дора.

– Согласна, – киваю я. Потому что если не мы, то кто? Что бы этот ребёнок ни сделал, каким бы ужасным ни было это преступление, сейчас ему необходимы забота и сострадание. Я не позволю себе думать, что будет потом, когда за него примутся те, кто называет себя учёными. Я сглатываю ком в горле.

– Думаю, мне уже пора, – говорит Дора. – Не забудь сказать ему, хорошо?

Я улыбаюсь и машу перед ней листком бумаги:

– У меня всё записано, обещаю, что не забуду. Спасибо, что заглянула.

– Ты хорошая девочка, Пегги. Может быть, мы когда-нибудь встретимся снова.

– Я бы с радостью, – соглашаюсь я, но знаю, что это маловероятно. По крайней мере, в обозримом будущем.

Легкое сияние, похожее на ореол вокруг свечи, растворяет контур невесомого облика Доры, и медленно-медленно свет усиливается, сжигая невесомую, словно паутинка, оболочку, пока от неё не остаётся лишь прекрасная золотистая эссенция, чистый свет и любовь. Дора смотрит куда-то поверх моей головы, а когда снова переводит взгляд на меня и улыбается, моё сердце трепещет: слегка от грусти, но гораздо сильнее от всепоглощающей радости. А в следующий миг её больше нет.

Я встаю, потягиваюсь и спускаюсь вниз, где тело Доры Суитинг покоилось с тех пор, как родня принесла его сегодня утром. Дора болела некоторое время, её некогда светлый ум медленно угасал. Я глажу её по щеке тыльной стороной ладони, её кожа на ощупь сухая и прохладная, выражение лица спокойное и умиротворённое.

– Спи с миром, Дора, – шепчу я. – Это было чудеснейшее горение.

Я нахожусь в странной пустоте между сном и бодрствованием. Маслянистый запах недавно заправленной лампы наполняет комнату, и что-то проникает ко мне в сознание и тянет за собой.

– Дора? – спрашиваю я, зная, что это не она. Меня до сих пор преследует беспокойство, появившееся после последнего визита Салли: тогда я ощутила что-то, какую-то энергию, она вдруг возникла – и исчезла. Только… исчезла не совсем. Не целиком.

Встревожившись, я сажусь. В лучах луны на выбеленные стены ложатся грозные тени, а шероховатая штукатурка придаёт им глубину и форму: кукла становится чудовищем, стакан с карандашами – рядом острых зубов, стул – виселицей. У меня перехватывает дыхание, и я задерживаю его, пока не перестаю дрожать. Что происходит? Почему меня так трясёт? Отбросив одеяло, я иду к умывальнику и брызгаю холодной водой в лицо; это придаёт уверенности. Просто разыгралось воображение, ничего больше. Мои родители постоянно на взводе, и это не выходит у меня из головы, а ещё мистер Тейт и… что-то… что-то статическое… трещит в воздухе.

Ох!

Всё вокруг сверкает и содрогается, как картинка калейдоскопа, в который попала молния, и чуть поодаль, в центре комнаты… чёрная туника сползает с одного плеча, длинные тёмные волосы – точно такие же, как у меня!.. Это та девочка. Она с шипением летит ко мне, рот распахивается в безмолвном крике… И я поворачиваюсь и бегу, вылетаю на площадку, мчусь вниз по лестнице и на кухню. Там я прячусь под подстилкой Волчицы перед очагом, чувствуя тепло верного друга. Только когда водянистые лучи осеннего солнца начинают сочиться сквозь занавески, я осмеливаюсь вернуться в свою комнату, взяв с собой собаку. Я осторожно приоткрываю дверь. Девочка исчезла. Бледные оштукатуренные стены и окно, завешанное муслиновыми занавесками, выглядят совершенно нормально.

Хотела бы я сказать то же самое о себе.