Читать книгу Когда коалы сошли с ума. Книга-коан - - Страница 51

В озере купалась Никта-ночь.

Ивы припали жадными губами к фиолету воды.

На берегу, где не всплеснет волна в темном омуте, смеялись русалки. Они расчесывали фиалковые волосы и серебристые капли на их полупрозрачной коже подрагивали от смеха, и мерцали, и слоили тонкие лучики лунного света в невидимые человеческому глазу радуги. Они же видели окружающее товарок радужное сияние и радовались, как умеет радоваться Вечная Юность. Как умеет радоваться Красота. Потому что они сами были Красота.

Они смеялись. Или – вдруг, внезапно, – срывались с места и бежали взапуски по лунной дорожке на глади воды. Кто резвее? Кто быстрее добежит до тени камышей на той стороне лесного озерца? Кто первой обратно? Кому достанутся поздравления, а кому утешительные поцелуи подруг? Казалось бы, что звездам до ночных купальщиц?! Но и они были очарованы…

Из чащобы, завалов и буераков выкрадывалась лесная нежить и, любопытствуя, подползала к берегу. А когда забег ночных шалуний кончался, лешаки, ведьмаки и кикиморы взвывали и ухали радостно, и ломились сквозь заросли прочь. Они боялись насмешек купальщиц.

Стыдились собственного несовершенства. И призрачная тишина крошилась скорлупками ореха под неловкой ногой.

Сонные утки бестолково косили глазами на русалок, но слишком телесные, слишком в заботе о потомстве – засовывали головы под крыло и предавались привычной дреме.

Пучеглазые лягушки вздували свои мешки, но страшась напугать наяд, молчали. А по-над озером алмазным звоном лились, то вспыхивая, то угасая, русалочьи голоса.

Медвяные, выстоявшиеся травы вплетались в фиалковые пряди и неслышно – шептали красавицам «Мы любим вас. Мы вас очень любим» – Соловей спросонок выщелкнул пару коленец, прислушался и затих, подпав под магию смеха Вечно Нагих. «Я еще успею. Потом, на заре», – подумал он и склонил набок голову.

Час пришел – Никта-ночь растворилась в феерии лучей рассвета.

Ночные купальщицы нырнули – круги по воде. Травы распрямились гордо. Квакнули лягушки, пробуя голоса. Сфальшивили, смолкли. И как-то разом взяли стройным хором. Забасили, загудели пчелы.

Крохотными вертолетиками зависли в утренней сини стрекозы.

Очнувшийся соловей завел стремительную трель. Заполыхали радуги в мириадах капелек росы, расцвечивая этот мир. Самый лучший из миров…

Брызнувший луч резанул человека по глазам. Человек поднял голову, но веки не разомкнул: слишком короткая ночь не принесла отдохновения. Тело слушалось неохотно. Ныли мышцы спины. Пальцы свела судорога – пришлось разгибать их по одному.

Человек подтянул колени и с трудом выбрался из палатки.

Распрямился, надавливая кулаками на поясницу. Лизнул сухим языком запекшиеся губы. Подвигал челюстями, сплюнул набившийся за ночь песок. Помассировал осторожно глаза – полыхнула красная резь.

С отвращением натянул заскорузлую от пота рубаху, Поколебавшись, достал из вещмешка флягу, болтнул.

Осталось на два глотка, не больше. Бросил в кружку остаток сухаря, прежде разломив его надвое. Капнул из фляжки раз, другой.

«Будь что будет», – решился и вылил остаток влаги на два серых кусочка. Слизнул каплю, повисшую на горлышке. Затем принялся сосать подмокшие сухарики.

Обвел взглядом окрестности. Ничего не произошло и в эту ночь: голо, песок до самого горизонта. Да и что могло произойти?

Пустыня. Осыпавшиеся берега озерца. Того, что должно было быть озерцом, если его не обманывала память.

«Нет-нет, это здесь, я не мог ошибиться. Детские впечатления не лгут. Я верю, что это здесь,» – убеждал он себя, шагая по высохшему давным-давно дну огромной чаши. У самодельной лебедки постоял, собираясь с силами, разминая жесткие ладони. Начал спускаться в колодец.

На дне было темно. Но здесь витал залах влаги – запах надежды. «Сегодня… Обязательно сегодня…» – думал человек, берясь за заступ и налегая на него всем телом. «Вода близко, еще чуть-чуть терпения… Капельку…» Он не мог с уверенностью сказать, точно ли провел здесь две недели, а не два года, не два столетия. Он, казалось, уже разучился говорить: не с мертвыми же барханами беседы вести. И имя свое он забыл: зачем человеку имя, когда он один?! Может, он перестал и думать, а значит быть… Лишь изредка позволял себе поднимать голову – взглянуть на звезды.

Светившие всегда, вечно. По ним, с появлением кровавого Марса он узнавал время…

«Аммонита должно хватить…» – он тщательно заделал шурф и поднялся наверх. Удивился сумеркам: день незаметно скатился в воронку ночи. Выходит, он пробыл внизу часов шестнадцать. Нажал кнопку. В глубине ухнул взрыв. Взметнул лебедку и приспособление для опрокидывания бадьи с вынутой из колодца землей. Выплеснул ввысь столб пыли и огня.

Когда дрогнула земля, у человека подломились колени, и он упал навзничь, понимая, что дошел до своей последней черты. Ему больше не подняться. Да и незачем: ни воды, ни пищи…

– …Человек… Человек… Человек… – шелестели русалки, испуганно поглядывая на распростертое тело.

– Он мертвый… Он мертвый… Нет, он просто спит. Бедненький…

Подталкивая друг дружку, они приблизились.

Прислушались к хриплому дыханию. Окружили его.

«Бедненький… бедненький…» Расселись вокруг него и стали отирать влажными фиалковыми прядями его запорошенные песком глаза.

Сведенные судорогой руки. Полопавшиеся в кровь губы и ввалившиеся щеки.

– Он такой большой, такой сильный. Человек. Мужчина, – они полоскали свои волосы в воде и вновь принимались смывать с него многодневную грязь, и соль, и усталость.

– Он улыбается… Улыбается… Сейчас проснется… Он еще совсем мальчишка… Я помню, когда он был мальчишкой… И я… И я… Просыпается, бежим! – И по-над полной чашей озера полыхнул искорками бриллиантовых подвесок русалочий смех.

И они бросились наперегонки по лунной дорожке.

Кто первой успеет к другому берегу? Кто первой обратно? Кому улыбнутся далекие колючие звезды?