Читать книгу Мечтатель - - Страница 15

Полдень. Яблоневый сад в имении Милославской. Справа на арьерсцене статуя в виде кошки, перед нею, на главной сцене, – английская клумба с жёлтыми цветами. Слева от клумбы – серая лавочка. На ней сидят, прижавшись, Настя и Калистратов. Позади яблоневые деревья.

Явление I

Калистратов. Тебе уже лучше, Настя?

Настенька. Да, я успокоилась.

Калистратов. Что у вас произошло с Мирославом Григоричем?

Настенька. Ах, не хочу говорить. У нас с ним всегда что-нибудь происходит, вы это знаете. Я более чем уверена: он не любит меня. Мне порой даже кажется, будто он совсем не рад, что я появилась в их семье… Наталья Андреевна рада, а он не рад.

Калистратов. Ну, с чего же ты это взяла, Настя?

Настенька. С того, что я всегда слышу от него только укор. Недавно он упрекнул меня в том, что я, дескать, плохо отношусь к Кате. Он сказал так потому, что я попросила её о какой-то безделице, уже не помню какой, которую, по словам Мирослава Григорича, я могла сделать и сама. Но в чём же я обидела Катю, когда выполнять всякие безделицы есть её прямая забота?

Калистратов. Катя у вас хорошая, это да…

Настенька. А ещё сегодня… Так и быть, скажу. Сегодня он смел сказать, что я порочу честь маменьки, а об вас он выразился… как об нечестном человеке.

Калистратов. (Задумчиво). Что ж… Мы никогда не состояли с Мирославом Григоричем в дружеских отношениях. Более того мы с ним даже разговаривали редко. Однако он никогда не подавал мне повода для какой-нибудь неприязни или презрения. Я со своей стороны, думаю, отметился тем же. Пусть мы с ним и не приятели, а взаимное уважение друг к другу точно питаем, и я потому уверен, что он не может быть обо мне дурного мнения. Во всяком случае, может, ты неправильно поняла его…

Настенька. Я поняла его совершенно точно! Он позволил себе оскорбить вас в моих глазах; более того он сделал это в ваше отсутствие, то есть когда вас не было рядом и вы не могли бы ничего ему на это ответить.

Калистратов. (С подлогом в голосе). Я уверен, Настя, ты заблуждаешься. Но если он и в самом деле сказал что-нибудь даже оскорбительное, на то есть другая, непонятая тобой причина.

Настенька. Это какая же?

Калистратов. Понимаешь ли… Когда девушка входит в связь с мужчиною, это всегда тревожное время для её родственников, именно тоже мужчин. Тут не просто предосторожность и волнение, а скорее даже какая-то ревность. Ведь он тебе брат – он тоже, как я, любит тебя и не может не переживать за тебя, особенно теперь. Тем паче, что я, хоть, как уже высказался ранее, и не давал повода Мирославу Григоричу для обиды, но также я и не подавал повода ему для доверия. Он, должно быть, просто обеспокоен, оттого так тревожен, и отсюда же ваши ссоры.

Настенька. (Задумавшись). М-м-м… Может быть, вы и правы…

Явление II

На арьерсцену выходит Мирослав и, завидев Настю и Калистратова, опешивает.

Те его не замечают.

Мирослав. Вот так встреча! Уйти ли?.. Нет… Знаю, что, может быть, сделаю подло, однако останусь, подслушаю! Низость – понимаю… Но, быть может, именно сейчас мне удастся поймать его на обмане и уличить его сразу перед Настей!

Прячется за статую.

Явление III

Настенька. К слову, Гаврила Михалыч, коли мы заговорили о нашем с вами положении, то я не могу не спросить вас… Поймите, я ведь все эти дни терзаюсь, мучаюсь… Мы с вами не так давно помолвились, это так, и это радует меня, несказанно!.. Но за этим дело совсем стало. Скажите, когда, наконец, мы сыграем свадьбу?

Пауза.

Калистратов. (Оторопев). Поверишь ли, Настенька… я сам часто задаюсь этим вопросом… И в размышлениях своих я прихожу к выводу, которым боюсь обидеть тебя.

Настенька. Ах, говорите же скорее не томите!

Калистратов. Я считаю, наша с тобой свадьба решительно невозможна.

Настенька. (Испугавшись). Ах, я этого и боялась.

Мирослав. (В сторону). Я знал!

Настенька. Скажите же, наконец, что стало для вас преградою?.. Ах, я не понимаю… Неужели… неужели вы действительно не любите меня? (Плачет).

Калистратов. Спокойнее, Настенька, дело совсем не в том. (Обнимает её).

Настенька. В чём же тогда это дело? Мы были с вами неразлучны, вы клялись в любви мне, а теперь отказываетесь жениться. Точно вы разлюбили меня, не иначе!

Калистратов. Нет, Настенька, ты ещё не понимаешь. Позволь мне объяснить тебе всё, как есть, и ты уверишься, что чувство моё, напротив, сделалось только сильнее. Только выслушай меня терпеливо и обдуманно.

Настенька. (Задумавшись). Хорошо…

Мирослав. (В сторону). Ах, и что же он теперь придумает?!

Калистратов. Понимаешь ли, Настенька, я ставлю человеческие чувства куда выше, чем что-то материальное. Ведь, в сущности, любая вещь, любое владение наше есть только формальность в сравнении с тем, что мы ощущаем и что думаем. Вот ведь смотри, для полного понимания я приведу аналогию. Представим, например, что у тебя есть вещь, которою ты чрезмерно дорожишь. Пусть даже это самая настоящая безделушка. Ведь, согласись же, отнюдь неважно, что это будет: какой-нибудь дорогой браслет или самая ничтожная бумажонка – это не имеет никакой разницы и смысла. Куда важнее сам тот факт, что эта вещь тебе дорога как память. Важно лишь то, что ты чувствуешь, имея у себя эту вещь, и что ты можешь чувствовать, если вдруг её потеряешь. Ведь ты любишь эту вещь, ты трясёшься над нею, и тут вся роль кроется именно в переживании, а никак не в самой вещи. Ты понимаешь меня, Настя?

Настенька. Понимаю… Продолжайте.

Мирослав. (В сторону). Ох, сейчас он её спутает!

Калистратов. Так и для меня, Настенька, первостепенно именно само чувство, то есть любовь наша друг к другу. И совсем ничтожно в сравнении с тем форма её существования. То есть друзья мы или же супруги… (Исхищряется). А вернее даже будет сказать, что… И форма-то в данном случае также будет важна, да только в смысле, чтобы возвысить наше чувство, не развращать его.

Настенька. Я перестала вас понимать.

Калистратов. Сейчас же я тебе всё объясню. Что подразумевается под любовью? Это ведь нечто высшее, недосягаемое, которое должно быть отстранено от пошлости, чтобы оставаться истинным. А истина её кроется именно в согласии любящих сердец, в доверии друг к другу. Тому, кто любит, не нужен повод, чтобы любить, не нужны никакие условности, чтобы любить. Тогда он любит истинно и свято. А теперь рассудим же, что такое брак? Ведь просто ничтожное клеймо и не более. Неужели ты думаешь, что любовь нашу будут сохранять кольца на наших пальцах? Нет, эти кольца есть простая материя и только. Любовь будет храниться в наших душах, в наших сердцах, ведь рождается она в самом человеке, а не впоследствии венчания. И скажи мне, для чего же нам нужно тогда ставить такую ничтожную печать, как брак? Мы ведь только сведём на нет нашу любовь! Зачем же, скажи, нам марать наше чувство этой пустой условностью, когда любовь станет только священнее, если будет сплошь строиться на взаимном доверии? Ну, зачем же, скажи, мы будем намеренно лишать себя своего же счастья?

Мирослав. (В сторону). Как закрутил!

Настенька. Ах, право, Гаврила Михайлович, вы так умно говорите, что я едва за вами поспеваю. Однако я точно поняла из ваших слов, что вы в самом деле любите меня, и мне не нужно в этом сомневаться… Вы сказали: сделать любовь священнее. Что ж, если вы считаете, что что-нибудь может ещё более скрепить наше чувство, то непременно действуете, как считаете необходимым – я вам доверяюсь полностью.

Калистратов. (Самодовольно). Теперь видишь, Настенька, что я не могу не желать для нас лучшего?

Настенька. Вижу. Теперь уже отчётливо я это вижу! Ах, знаете ли, Гаврила Михайлович, как дорога мне ваша любовь? Я вам ещё не говорила… Я никому ещё не говорила! Но сейчас, думаю, подходящая на то минута. Готовы ли вы сердечно выслушать меня, любезны й Гаврила Михайлович?

Калистратов. Говорите, Настенька, не томите.

В продолжение всей её речи отрешённо

смотрит на неё вожделенным взглядом.

Настенька. Это будет тяжело сказать… потому как я не привыкла совсем никому ничего говорить откровенно: обычно я молчала, таила в себе… Но вам нельзя не сказать, Гаврила Михайлович! Для вас не секрет, что я почти всю жизнь воспитывалась у чужих людей, в месте, которое мне страшно вспоминать… Это было ужасное место. Со мною обходились там как со служанкой. Что говорить, даже хуже служанки! Будто я была уличная собака, нежеланная, вошедшая в дом по случайности и обрёкшая себя на мучения… Мой хозяин принуждал меня исполнять всю лакейскую работу, самую ничтожную, самую низкую. Что говорить, когда я покорно исполняла всё, что мне велели, и в это же время надо мною гнушались, меня чуть не мешали с грязью! Я по сей день помню, как по воле хозяина убиралась во всей гостиной, а он после обеда напоказ бросил на пол куриную кость, дескать «вот тебе ещё, убирай!» Это был ад. За такое отношение ко мне остальные дети оскорбляли меня, били, отбирали вещи. Жить так было невозможно. Я думала о том, чтобы сбежать, и уже раз было решилась, только камердинер поймал меня в самых дверях и отвёл к хозяину, после чего меня на общее обозрение выпороли. «Чтоб другим детям неповадно было!» И вся моя жизнь проходила в этом ужасе, в этом мраке, пока не случилось лучшее явление в моей жизни – я попала в дом к Наталье Андреевне. О, это первый человек, которому я так безмерно благодарна, которого я, не стесняясь того, боготворю. Это моя благодетельница, которая дала мне возможность жить, подобно настоящему человеку, а не какой-нибудь собаке! А второй человек, кому я многим обязана, это вы, Гаврила Михайлович. Ведь вы тоже дали мне кое-что невероятное и очень важное… Вы смогли полюбить меня. Такую жалкую сиротку без приданого. Это очень дорого стоит! Вы дали мне то, чего я никогда не знала и даже не надеялась узнать – вы дали мне любовь! И потому я считаю, что многим обязана вам. Вы кумир мой, Гаврила Михайлович. И я доверяюсь вам, как никому другому… Ах, прошу вас, скажите же вы мне сейчас, что вы любите меня. Вы ведь любите, правда?