Читать книгу Турбулентность. Повести и рассказы - - Страница 4

Коридоры НИИ к четырем опустели, хотя до окончания рабочего дня оставался еще целый час. Слышалось лишь фоновое шуршание огромных вычислительных машин и твердые ритмичные удары каблуков о паркет, потом о каменные ступени парадной лестницы. Молодой директор уверенной поступью продвигался из своей приемной на втором этаже в актовый зал – на четвертом. За ним семенили именитые директора смежных предприятий – академики, члены корреспонденты, лауреаты. Они, несомненно, находились рангом выше Рысева. Он в должность вступил меньше месяца назад, да и степень у него пока всего лишь кандидатская в физико-математических науках. Каждый из гостей сжимал в ладони кожаную папку с металлической пластиной в правом верхнем углу – адрес. Эта встреча для всех оказалась неожиданной, слегка преждевременной и не по рангу. Рысев как раз собирался приступить на следующей неделе к объезду смежников – представиться, так сказать, по случаю назначения на должность. Гости на ходу негромко переговаривались. Директор открыл дверь, пропуская своих старших коллег в огромный, но слабо освещенный зал, скрытый от майского солнышка непроницаемыми шторами. Моментально включились верхние прожектора, послышалось достаточно громкое перешептывание: «Глушко …Маргелов… Береговой… Уткин… кто, кто? Северин… а этот? Свищев…»

Мишка, сидя на корточках и опираясь спиной о стенку сцены, фотографировал – щелкал затвор, вспышка озаряла гостей, шедших по проходу, и зрителей, сидящих вдоль него. С обеих сторон зала включились софиты, и застрекотала кинокамера. Директор жестом пригласил коллег на сцену и сам вслед за ними бодро, через две ступеньки запрыгнул на полутораметровую высоту. Секретарь парткома и председатель профкома услужливо хлопотали, рассаживая заслуженных деятелей науки и техники за длинный стол, застеленный зеленым сукном.

Рысев сверху строго посмотрел на Пятерикова, сидящего в первом ряду, прямо под краешком сцены. Директор вживался в навязанную роль: устремил бегающий взгляд поверх зала, на губах постепенно проступала дежурная улыбка. Что-то в ней было хищное, не чувствовалось теплоты, обычно показываемой публике. Но вот лицо начинающего администратора приобрело уверенность. Он опять посмотрел вниз.

Снизу вверх вызывающе и дерзко его сверлил прищуренный правый глаз Пятерикова. Чуть больше часа назад он помогал художнику Сашке вешать на колонну перед проходной объявление о предстоящем собрании, а после, невольно слушал, разговоры заполнявших зал молодых специалистов, изобилующие едва понятными терминами: управление базами данных, автоматизированное проектирование, критерии подобия, математический эксперимент. А сама мысль подготовить это мероприятие пришла Пятерикову около полугода назад…

***

Первый снег, выпавший в начале декабря, таял на солнышке. Двое мужчин среднего роста вышли из жарко натопленного укладочного помещения. Олег первым задал вопрос:

– Что за работа у тебя? Ты же испытателем был!

– Ну, я монтажник-укладчик здесь, на пушке. – К каждой гласной примешивался звук «у».

– То-то и оно! Рабочий, значит. – Олег наблюдал, как Пятериков униженно смотрит в снег, – что, не нашлось для тебя места инженера по испытаниям, например? Что б головой работать.

– Шалимов сказал, что все занято. – Пятериков не поднимал головы, – ему виднее, он зам по кадрам. Что ж мне сидеть дома у телевизора?

– Шалимов. Такой соврет и не поморщится. Глаза у него непроницаемые, привык распоряжаться судьбами людей.

Олег поостыл, закурил, переводя взгляд с товарища то на дверь укладочной, то на свой, блестящий свежей краской Жигулёнок шестой модели. Вздохнул:

– Не повезло. Черт тебя понес на эту высоковольтку!

– Черт, не черт – ветром сдуло! – Борис говорил правой половиной рта, левую перекрывал шрам. – Я уже стропорез достал, а тут горящие ошметки на руку, в глаз. Весь чуть в факел не превратился, а потом еще об землю…

На Пятерикова в который раз нахлынула обида на несправедливость судьбы. Нестерпимое желание хоть ненадолго вернуться в прошлую хлопотную, полную творчества и опасностей жизнь среди равных, ощутить на себе завистливые взгляды тех, кто не видел неба из открытого люка самолета. Он чуть не впал в истерику – хотелось бить кулаками по выгоревшему глазу и покрытой рубцами щеке, по покореженному колену и бедру.

– Пойдем в укладочную, простудишься. – Олег заметил состояние друга, покровительственно обнял, бросил окурок в талый декабрьский снег, – благодари бога, что живым остался. Хотя, знаешь, пока ты в госпиталях да санаториях лечился, многое поменялось. Теперь натурных испытаний все меньше и меньше, вместо инженеров по испытаниям все заполонили инженеры-математики.

После сытного обеда со стаканом водки Олег, попрощавшись, заспешил к своей машине, завел. Пятериков тоже вышел во двор:

– Считаешь, что затеряюсь я здесь навсегда, никто и не вспомнит, что был такой Пятериков, парашютист-испытатель?

– Видишь, мне одно катапультирование славу принесло, – Олег ткнул обеими руками руль, – спокойную работу у Северина, Эрик воспоминания писать собирается, а ты чем прославился?

В этот момент Пятериков подумал было о себе, приуныл, но всего на мгновение, заволновался за друга:

– Как же ты поедешь под градусом? Оставляй свою машину – и с нами на автобусе… Олег снисходительно улыбнулся, газонул, расстегнул молнию летной кожаной куртки:

– Мне ГАИшники делают «под козырек» и желают счастливого пути… Золотая звезда Героя Советского Союза на груди Олега блеснула лучом, ослепила.

Лишь только Жигуленок скрылся за забором, Пятериков крепко задумался. Остаток рабочего дня он, укладывал парашюты, помогал закреплять их к снаряду, выходил вместе с монтажниками на площадку, помогал заряжать пневмопушку. Но мысли были далеко: он напряженно соображал, что такого выдающегося может еще совершить. На обратном пути подсел к начальнику Павлову:

– Может, я завтра, – немного помолчал, – в библиотеке институтской поработаю?

Сам Павлов бросил институт на третьем курсе, но на должность его назначили, поскольку большинство работников были из ближней деревни, где и он жил раньше. Среди них Павлов чувствовал себя уверенно, но за последний год в штате появились два дипломированных инженера – один по испытаниям, другой – по эксплуатации.

– Валяй! – Павлов поправил пышную шевелюру, улыбнулся, – ты что, диссертацию собрался писать?

***

Директор начал говорить, одновременно жестом приглашая Пятерикова подняться. Тот встал и заковылял на сцену, припадая на левую ногу, с усилием, но быстро оказался на одном уровне со всеми высокопоставленными лицами. Он повернулся к залу и от неожиданной яркости света зажмурил единственный глаз.

– Сегодня нашему, – Рысев с легкой ухмылкой искал походящее определение, – всеми известному Борису Сергеевичу исполняется пятьдесят пять лет – юбилей – поздравим…

Зал еще не успел опомниться от уродливости лица и тела Пятерикова. Поэтому и аплодисменты, сначала редкие, не сразу достигли устойчивой громкости и слаженности. Сам же Пятериков пытался открыть ослепленный глаз – даже правой ладонью вытирал выделявшуюся слизь. Наконец, он почувствовал поддержку зала, принял позу парашютиста, готового к прыжку: чуть повернул корпус и руки влево, едва заметно согнул колени. Ему удалось разглядеть хлопающих ладонями нескольких женщин, мужчин, даже Олега, сидящего неподалеку.

Один за другим к Пятерикову подходили с поздравлениями директора, начальники, лауреаты, зачитывали казенным голосом напечатанные в адресе тексты. Но слова, сказанные тихо, не для публики, задевали за живое, запоминались.

– Ребята велели передать, что помнят, как ты их к прыжкам готовил, – шепнул Береговой, пока публика исходила аплодисментами. – Там я тебе в адрес фото вложил с подписями. Борис, конечно, помнил, как вместе с Валентином готовил космонавтов к первому прыжку с парашютом. Как давно это было! Значит, не забыли. Вспышка Мишкиного фотоаппарата запечатлела сердечное рукопожатие. Пятериков хрустнул покореженным скелетом, успел выпрямиться, единственный глаз его засверкал от гордости. В образовавшуюся паузу он вспомнил, как в институтской библиотеке перечитывал отчеты, написанные им во время работы испытателем. Подивился, узнав на некоторых из них «стеклённые» подписи то начальника отдела, то заместителя директора. Когда поджимали сроки, или надо было уезжать в командировку, клали на стекло, подсвеченное снизу, какой-нибудь старый отчет, на него лист нового и обводили нужную подпись. В самом конце каждого из десятка отчетов был раздел: «Выводы и рекомендации». Эти пункты он выписал и несколько раз перечитал. Получалось, что все его результаты за многие годы опасного труда – уменьшение или увеличение длин каких-то петелек, чехлов, изгибов и толщин железных шпилек. Какая-то разрозненная галантерея! Обобщить все это невозможно! Пятериков разрезал свои записи на карточки и переписал каждую на отдельный лист. Потасовал их, написал, в интересах какого именно предприятия та или иная петелька была усовершенствована, какая шпилька с его подачи поменяла форму. Так и появились шаблоны для поздравительных речей. Вот сейчас Северин будет читать о значимости шпильки. Но Гай Ильич, самый молодой из гостей, сразу вручил адрес Пятерикову и сказал громко, на публику:

– Молодец, что выжил – это главное. – И осторожно похлопал юбиляра по правому плечу, потом обнял, увидев изготовившегося фотографа, дождался вспышки. Пятериков похолодел – Валентин погиб на глазах у Северина, утонул в море после удачного катапультирования. Вдруг показалось, что это произошло по чьей-то злой воле. Вспомнил, какой Валентин был жесткий и непреклонный – никаких уступок никаким начальникам, все четко, в интересах дела. А как часто «в интересах дела» испытателей просили поменять формулировки в отчетах!

– Кто еще хочет выступить? – директор тайком глянул на часы, что над входной дверью зала; увидев поднятую руку, – пожалуйста! Молодая женщина лет двадцати восьми, швея из цеха стала сбивчиво рассказывать, каким внимательным был Пятериков к простым работницам, будто его не поздравляли, а прощались с ним в этот весенний день. Потом вдруг обратилась к директору:

– Спасибо вам, что организовали сегодня юбилей простому, – она запнулась – все знали, что Пятериков нынче простой рабочий – но продолжила твердо, – инженеру. Хочется надеяться, что это станет новой хорошей традицией! Зал зааплодировал с большей силой, чем директорам и их заместителям. Пятериков опасливо взглянул на Рысева. Тот принял безразличный вид, смотрел поверх публики, едва заметно, то ли поклонился, то ли покачал головой.

***

Ни для кого не было секретом – за сценой, на уровне зрительного зала в длинной комнате для гостей приготовлено праздничное угощение. Туда обычно они спускались и уже в тесной обстановке поздравляли юбиляра, соискателя или еще какого-нибудь виновника торжества. Но именитые гости спешно попрощались, ссылаясь на дела – ведь, была пятница. Так что на сей раз за столом, накрытым на двадцать персон за счет юбиляра, сидели охочие до выпивки с хорошей закуской председатель профкома и секретарь парткома. Пока Пятериков, спустившись, пожимал руки людям из зала, они уже подогрелись парой стаканов коньяка и встречали юбиляра раскрасневшиеся, с севрюгой на вилках. Олег тоже зашел за сцену вслед за Пятериковым вместе с Мишкой-фотографом, завсегдатаем всех выпивок. За ними потянулись полдюжины рабочих, нынешних сослуживцев, во главе с начальником Павловым, специально пораньше приехавших с загородного объекта. Публика не та, на которую рассчитывал юбиляр, но после стакана-другого общие темы для разговора нашлись.

– А чего они? – петушился Пятериков, – чем я хуже?

– Правильно говоришь! – Мишка с одобрением вытянул руку со стаканом водки.

На каждом таком событии он подмечал курьезные случаи, запоминал навсегда, потом с юмором их пересказывал. Все прочие пили и закусывали, молча, кивали головами. Захмелевшего Олега потянуло на рассуждения:

– Ты ничем не хуже, но они прочнее!

– Не понял.

– Ты же инженер, сопромат изучал. – Слова Олега уже слегка наезжали друг на друга, – Вот представь себе балку, только не горизонтальную, а вертикальную и сила к ней на самом верху приложена.

– Эпюру изгибающих моментов обычно рисовали. Внизу – самый большой. По параболе, быстро растет от кончика к заделке.

– Верно мыслишь. А теперь представь, что балка начала удлинняться. Ну, как Останкинская башня, будто только строиться начала. Значит и момент растет, только в квадрате. Если заделка хилая, опрокинется.

– Останкинскую башню перед тем, как строить рассчитали и фундамент прочный залили.

– А про Вавилонскую башню слыхал? Люди хотели такой ее высокой и прочной построить, чтобы с Богом сравняться. Не дал он им такой радости – смешал языки, все на этом закончилось.

– Валентин, вон какой длинный был и катапультировался он первым. Если бы его сразу из моря вытащили, выжил бы и героем стал, а не ты…

– То-то и оно, – Олег ничуть не обиделся, – надо вовремя остановиться, чтобы не гневить Бога или вот этих высокопоставленных людей.

– Ты на что намекаешь?

– Ни на что. Я стал героем и остановился – в партию вступил, сижу теперь у Северина в конструкторах и не рыпаюсь, катапультное кресло совершенствую.

Сильно охмелевший Пятериков вдруг ясно увидел, что это не Валентин, а он почему-то перелетает до боли знакомый, обрывистый берег мыса Чауда, удивляется и плавно опускается в море, отстегивает парашют и плывет, одновременно открывая гермошлем. Вот оно спасение – оранжевая надувная моторная лодка. Но из нее слышится обрекающее на гибель слово: «Готов!» Нет! Сейчас поднимут, спасут …, но его цепляют на фал и как бревно долго буксируют по воде. Она заливается через открытый шлем, обжигает рот, нос… тошнит, кружится голова, он теряет сознание.

– Точно, готов! – Олег поднимает голову Пятерикова из заблеванной тарелки, – ребята, помогите!

Пятериков слышит низкий женский голос: