Читать книгу Лунный Мальчик - - Страница 1

Когда я впервые переступила порог этого дома, по коже пробежали мурашки. Воздух внутри был тяжелым, будто давил на грудь. Я сразу поняла – сюда нельзя входить. Нужно развернуться и бежать как можно дальше. Но куда?

Мне было всего восемь. Три месяца назад умерла мама, и теперь органы опеки привезли меня к отцу – человеку, которого я никогда в жизни не видела. У меня не было выбора.

Меня всегда пугали детские дома, но, может быть, там мне было бы лучше. Намного лучше.

Мы подъехали к небольшому, аккуратному дому на самом краю улицы. Он стоял у самой лесополосы, отделённый от остального городка. После шумного большого города, где я жила с мамой, тишина здесь казалась почти физической – она звенела в ушах.

Социальная работница вышла первой. Поправила воротник пальто и позвонила в дверь. Она старалась быть доброжелательной, но в её лице читалось одно желание – закончить дело и уехать.

Прошла минута, и дверь открылась. Я впервые увидела своего отца.

Он был высокий, с правильными чертами лица, даже привлекательный – но тогда я этого ещё не понимала. Позже, повзрослев, я осознаю, насколько он нравился женщинам. Как умел казаться милым. Но ребёнка не обманешь.

В его глазах не было тепла. Ни радости, ни облегчения, ни даже интереса. Он не обнял меня, не сказал ни слова. Ни одной попытки утешить ребёнка, у которого только что исчез весь мир.

Я не знала, чего ожидала. Где-то в глубине души надеялась, что он будет рад меня видеть. Что я для него хоть кто-то. Мне так хотелось отца – как у других детей. Но очень скоро я пойму: иногда лучше, чтобы отца вообще не было.

Социальная работница бегло осмотрела дом, открыла холодильник, кивнула, что всё в порядке. Он подписал какие-то бумаги, и она повернулась ко мне:

– Ну, удачи тебе, Пэм. Теперь ты дома, у своего отца, – сказала она, натянуто улыбаясь.

Потом повернулась к нему:

– Хорошая девочка. Всего доброго, мистер Никсон.

Она вышла, не взглянув на меня снова. Мы услышали, как захлопнулась дверь машины, и она уехал прочь. А мы с ним остались. Просто стояли в тишине посреди гостиной. Кажется, он и сам не знал, что со мной делать. Я свалилась на него, как снег в июне.

Он посмотрел на меня и произнёс ровным голосом:

– Если будешь делать, как я говорю, проблем не будет. Но если ослушаешься хоть раз – сильно пожалеешь.

Не этих слов я ждала. У меня скрутило живот, и горло сжалось от страха.

Он молча развернулся и повёл меня на второй этаж – в мою комнату.

В тот момент я поняла, почему мама никогда не говорила о нём. Почему переводила разговор, когда я начинала задавать вопросы. Почему её лицо каменело от одного упоминания. Я поняла – ему нельзя перечить. Лучше держаться подальше. Он опасен.

В тот вечер мне никто не прочёл сказку. Не поцеловал на ночь. Не спросил, как прошёл мой день. Я сама разобрала свои вещи, сама как могла застелила большую, чужую кровать и легла, прижимая к себе плюшевого мишку. Он пах мамой. Но этот запах исчезал с каждым днём, как и она сама из моей памяти.

Я смотрела в потолок и не понимала, что будет дальше. Но мой детский разум не мог представить того, что меня ждёт дальше. Я заснула в слезах – хотя думала, что плакать уже не могу.

С этого дня моя жизнь подчинялась его настроению.

Я по звуку шагов, по тому, как он открывал холодильник или хлопал дверью, сразу понимала – можно ли сегодня показаться ему на глаза. Стоит ли просить хоть о чём-то, хоть о мелочи. Это была игра – угадай его настроение. Не угадала – новый синяк был почти гарантирован.

Он не бил меня часто, но этого хватало. Я боялась его до дрожи. По-настоящему. Иногда мне казалось, он может меня убить. Его взгляд прожигал насквозь. Я цепенела, едва встречаясь с ним взглядом. Именно тогда я научилась сдерживать слёзы при нём – они его злили. Научилась копить обиды. Днём я молчала. А ночью – прятала лицо в подушку и плакала. Беззвучно. Чтобы он не услышал.

Весь дом лёг на мои плечи. Я всегда любила помогать маме – она спокойно, по-доброму учила меня домашним делам. Но здесь было иначе. Здесь я должна была знать, какие тосты он любит. Какую яичницу. Как он пьёт кофе. Что готовить на ужин. Как гладить его рубашки. Всё – идеально. Как будто я не ребёнок, а взрослая женщина, и мне заранее должны были быть знакомы все тонкости, к которым другие приходят годами.

Но мне было восемь. И многое не получалось. За каждую ошибку – подзатыльник.

– Ты же девочка! – орал он на меня. Я не знала, что ответить на этот железный аргумент. Постепенно начала жалеть, что не родилась мальчиком. Сейчас понимаю – будь у него сын, ему, наверное, было бы ещё хуже. Даже страшно представить, какого монстра он мог бы вырастить.

Он часто говорил:

– Ты же будущая женщина. Какой с тебя толк? Что ты можешь понимать в этой жизни? Ваша задача – рожать. А от этого вы потом тупеете.

Господи, как мама могла связаться с таким человеком? Неужели не видела? Она казалась мне умной, светлой, жизнерадостной. Но потом, когда я повзрослею, я всё пойму. И перестану её винить.

При этом я должна была учиться на отлично. Мои желания, мои болезни, усталость, страх – не имели значения. Мое детство закончилось в тот день, когда я переступила порог этого дома.

Я даже забыла, что такое играть. Вместо того чтобы с подругами варить «суп» из листьев и камней, я каждый вечер готовила ужин отцу. Вместо того чтобы играть в «дочки-матери» или учиться быть кем-то, я играла одну единственную роль – роль прислуги. В собственном доме.

На следующий день после переезда я впервые увидела его – черноволосого мальчика, сидевшего на крыльце дома напротив. Он был бледным и казался чем-то расстроенным.

Я взяла яблоко на кухне, перешла дорогу и подошла к нему. Он внимательно посмотрел на меня – его глаза были светло-серые, почти прозрачные. Такой цвет я раньше не видела, и он сразу поразил меня. Тогда у меня ещё не было проблем с общением. Не было страха, живущего внутри.

– Привет, меня зовут Пэм, – сказала я. – Я вчера переехала сюда. Моя мама умерла, и теперь я буду жить здесь. Хочешь яблоко?

Но прежде, чем он успел что-то ответить, из нашего дома вылетел отец.

Он схватил меня за руку и развернул к себе. Яблоко выпало из ладони и покатилось по дороге.

– Чтобы я больше никогда не видел, как ты с ним разговариваешь! Ты меня поняла?

– Но почему?.. – тихо спросила я.

Это была ошибка. Первая из многих. Первое правило, которому я только начинала учиться: никогда не задавай лишних вопросов.

Сколько затрещин мне предстоит получить, прежде чем я пойму, как важно просто молчать?

Он ударил меня по щеке. Сильно.

– Потому что я так сказал! – заорал он на всю улицу. – Марш домой!

Щека горела, когда я бросилась в дом. Я вбежала в комнату, захлопнула дверь и упала на кровать. Тогда я ещё не привыкла к такому обращению. Я была в шоке. Не верила, что такое вообще возможно. Слёзы хлынули сами собой.

Он зашёл следом, хлопнув входной дверью. Поднялся по лестнице и прокричал:

– Ты мне ещё спасибо скажешь! Его мамаша шизанутая!

Затем с грохотом захлопнул дверь моей комнаты.

Но самое страшное было не это.

Когда я стояла на улице, с моей шеи соскользнула цепочка мамы. Та самая – единственная, что осталась у меня после неё. Я носила её с тех пор, как её не стало.

Когда всё стихло, я прокралась наружу. Обыскала каждый клочок дороги. Заглядывала между досками крыльца. Ползала на коленях, разглядывая землю.

Но так и не нашла.

Первые полгода я почти не переставала плакать. Меня часто били. Иногда я пыталась бороться по-своему – устраивала немые бунты, отказывалась от еды. Но вскоре сдалась. Я поняла: с ним нельзя спорить. Нужно делать всё, как он хочет, и не задавать лишних вопросов.

Но не только моя жизнь была похожа на ад.

Жизнь Найджела, моего соседа напротив, тоже была непростой. Его мать действительно была больна. Я не знаю, издевалась ли она над ним так же, как мой отец – надо мной. Но жить рядом с психически нестабильным человеком всегда тяжело.

Иногда она кричала на него. Иногда бросалась на кухню, разбивала тарелки, швыряла что-то о стены. Иногда выходила босиком посреди зимы – и тогда он бросался за ней, в одних носках, с курткой в руках.

Я рано поняла: мы оба несчастны. Каждый по-своему. Но это нас не сближало. Он не хотел со мной дружить. Не разговаривал. Даже не здоровался. Просто проходил мимо, не поднимая глаз.

То ли из-за моего отца. То ли потому, что я ему не нравилась. Я не знала. И не понимала его.

У него, по крайней мере, был шанс вырваться. А у меня – нет.

Прошло всего несколько месяцев с моего переезда, когда я случайно услышала разговор с улицы.

К Найджелу приехал отец. Он хотел забрать его к себе.

– Я никуда с тобой не поеду! – кричал Найджел. – Ты меня не заставишь! Я останусь с мамой!

– Сынок, она больна. Тебе будет лучше со мной. Не бойся, я обо всём позабочусь. У неё будет сиделка. Я не понимаю, почему ты не хочешь переехать…

– Я никуда с тобой не поеду!

Он остался.

Его отец приезжал иногда, но редко. Я не знала, чтобы я сделала на его месте. Может быть, он действительно любил мать. Или просто не знал, как иначе. Кто знает.

С Найджелом было что-то не так. Что-то глубокое, странное, будто невидимое. Он был не как все. Я не понимала, что именно, но чувствовала это всем телом.

Однажды летом, я лежала в своей комнате с открытым окном. Его спальня находилась прямо напротив моей – наши дома были типовыми, и между ними пролегала лишь узкая дорога.

Я проснулась от крика. Дикого, пронзительного, пробирающего до костей. Он вырвал меня из сна, и я сначала не поняла, что происходит. Через минуту в его комнату поднялась сиделка.

– Тише, мальчик… Запей лекарство. Тебе станет лучше…

Крик затих. Перешёл в глухие, тянущиеся стоны. А потом – тишина. Неподвижная, как потолок моей комнаты, как пыль на шкафу.

Я лежала, не в силах пошевелиться. Жар душил. Пот струился по спине. Мне казалось, что я чувствую его боль. Прямо под кожей.

Каждый раз, когда случались такие приступы, мне хотелось выбежать из дома. Перебежать дорогу. Помочь ему.

Но что я могла сделать?

Мне не хватало тепла. Не хватало любви.

Все годы, что я жила в этом доме – да что там, почти всю свою осознанную жизнь – я провела без них. Даже без простого понимания, которое хоть немного облегчило бы существование. Я пыталась сохранить в памяти счастливые годы, проведённые с мамой. Но воспоминания тускнели, стирались, как старая выцветшая бумага, и я начинала сомневаться – было ли это на самом деле?

У меня осталось всего несколько её фотографий и пара вещей, которые я хранила в коробке в шкафу. Я доставала её только ночью, когда отец не видел. Больше всего я любила один снимок: мы с мамой в парке, она держит меня на руках и смеётся, пока я жую сладкую вату.

Только эти фотографии напоминали мне, что когда-нибудь и в моей жизни, может быть, наступит момент, когда я смогу дышать свободно.

Но даже в этой жизни были маленькие радости. Самая главная – музыка.

С пяти лет мама водила меня в музыкальную школу. После переезда я, сама не зная зачем, сказала об этом отцу. И была ошеломлена, когда через несколько дней в гостиной появилось пианино. Он даже нанял мне репетитора.

Два раза в неделю ко мне приходила пожилая женщина – бывшая пианистка. Дама старой закалки, с прямой спиной, упрямым нравом и лёгким ароматом французских духов. В её юности от женщин ждали, что они будут сидеть дома и растить детей, но она выбрала другое: гастроли, три брака, двое сыновей от разных мужчин.

Я уважала её. И любила музыку. Мы с ней разделяли одну и ту же любовь, и я с нетерпением ждала её уроков.

А ещё были книги. Я читала запоем – романы, детективы, приключения. Только так я могла жить. Только так видела мир.

Телевизор был «его», и включать его мне почти не позволяли.

– Тебе что, заняться нечем?! – кричал отец, если заставал меня.

Но сильнее всего я любила свою тётю.

Раз в год она приезжала за мной и увозила в большой город. И только там я чувствовала, что такое настоящая жизнь. Мы ходили в кино, в кафе, на аттракционы, в музеи и книжные магазины. Она покупала мне одежду, которую отец считал «бесполезной тратой». Учила меня вещам, которым может научить только женщина. Она была очень похожа на маму – её старшая сестра, редактор в издательстве.

– Тётя Маргарет, пожалуйста… я так хочу остаться с тобой. Не возвращай меня к нему. Мне там плохо… – я сжала её руку, стараясь не заплакать.

Она глубоко вздохнула, убрала с моего лица прядь и посмотрела на меня с болью в глазах.

– Детка, ты же знаешь, как я тебя люблю. Я бы с радостью тебя забрала. Но… я не могу. Он твой отец.

– Но он ужасный человек! Я не хочу с ним жить! – выпалила я, чувствуя, как подступают слёзы.

Маргарет опустила взгляд.

– Я знаю, кто он. И какой он. Поверь, лучше, чем хотелось бы. Она замолчала, будто решалась на что-то.

– Я помогла твоей маме сбежать от него, когда она была беременна тобой.

Я не сразу поняла, что она сказала. Сидела, пытаясь осмыслить.

– Он мог запретить мне с тобой видеться… Но не стал, – продолжила она уже тише. – Возможно, это единственное хорошее, что он когда-либо сделал.

Потом она улыбнулась и мягко сжала мою ладонь.

– Доедай мороженое. Пойдём в твой любимый книжный.

Позже я узнала: мои родители так и не были официально разведены. Он просто не дал ей развод.

Как она вообще сбежала? Почему забеременела от него? Почему вышла за него замуж? Этой истории я не знала. Но не осуждала побег. На её месте я бы сделала то же.

В первый год я часто думала о побеге. Но куда? Он знал, где найти Маргарет. Он знал всё.

Каждый год я жила в ожидании её приезда. Она была единственной, кто знал правду. Единственной, кто по-настоящему понимал меня.

Она никогда не заходила в дом. Просто ждала в машине – чтобы увезти меня, хоть ненадолго, из дома, больше похожего на склеп.

Однажды, лёжа в кровати в доме тёти, я смотрела на луну – она была затянута облаками, тусклая, будто спряталась от всех. Рядом со мной лежала Маргарет. Она тихо гладила меня по голове.

– Хочешь, расскажу тебе легенду о Лунном Мальчике? – спросила она.

Я кивнула.

– Давным-давно на Луне жил мальчик по имени Селес. Он родился из лунного света и видел людские души – так же ясно, как мы видим звёзды на ночном небе. Каждую ночь он смотрел на Землю и видел, как люди страдают: от одиночества, тоски, утрат, неразделённой любви. И его сердце наполнялось печалью. Он молил звёзды дать ему силу помочь.

Однажды звёзды услышали его. Они послали комету, и она перенесла его на Землю. Он упал в густой лес, где его нашла старая женщина. Она увидела, что у мальчика светятся глаза, а кожа холодна, как лунный свет. И она забрала его домой, вырастила, как родного сына.

Со временем люди узнали о нём. Говорили, что Лунный Мальчик обладает даром: когда он касался кого-то, тревога и боль отступали. Он не мог лечить раны тела, но его прикосновение исцеляло душу. К нему приходили из далёких деревень – и он помогал каждому, кто нуждался.

Но однажды он встретил девушку, чьё сердце было разбито так сильно, что даже его свет не мог её исцелить. Тогда он понял: ему нужно вернуться на Луну и забрать с собой её боль.

В ночь полнолуния он исчез, растворившись в серебристом сиянии, и на небе зажглась новая звезда.

С тех пор люди говорят: в безлунные ночи, если молча рассказать небу о своей боли, свет далёкой звезды Селеса услышит тебя – и станет немного легче.

Я долго смотрела на облака, за которыми пряталась луна.

– А ты думаешь, это правда? Или просто сказка? – тихо спросила я.

Тётя улыбнулась и провела ладонью по моим волосам.

– В каждой легенде есть доля правды, дорогая.

С той ночи, каждый раз, когда не было луны, я вставала у окна своей комнаты и смотрела на небо. Я не вела дневник – слишком боялась, что отец найдёт его. Но я могла рассказывать о своей боли Лунному Мальчику. Шёпотом. Без слов на бумаге.

И каждый раз становилось чуть-чуть легче.

Ещё я могла вкладывать свои печали в музыку.

Когда отца не было дома, я садилась за пианино – и мои пальцы сами находили нужные клавиши. Я играла и плакала, чувствуя, будто композиторы, сочинившие эти мелодии, когда-то знали мою боль. Словно говорили со мной через ноты.

В музыке я находила то утешение, которого не получала в реальной жизни.

Отец не любил, когда я играла такие пьесы при нём. Его раздражала грусть. Ему нравились весёлые, бодрые мелодии – те, что можно напевать, хлопать в ладоши. Те, под которые он заставлял меня петь и играть, как дрессированную обезьянку.

А Найджел тоже любил музыку. Но по-своему.

Он играл на электрогитаре. По вечерам, когда в его окне загоралась лампа, я садилась у своего окна и слушала.

По тому, как он брал аккорды, как выводил мелодию, можно было угадать его настроение: душевную пустоту, глухую ярость или редкую, хрупкую надежду. Его игра говорила больше, чем любые слова.

Я знала, что не должна. Что он бы разозлился, узнай он, что я подслушиваю. Но я не могла остановиться.

Я чувствовала себя преступницей. Но стоило ему коснуться струн – и мне становилось легче. Я разбиралась в музыке и знала: он играл великолепно.

А его голос…

Густой, немного хриплый, с оттенком тоски. Я могла слушать его часами. Иногда мне казалось, что он поёт именно для меня.

Наверное, это было самым странным – мы никогда не говорили друг с другом. Но через музыку я чувствовала, что понимаю Найджела лучше, чем кого-либо в этом мире.