Читать книгу Лунный Мальчик - - Страница 2

Прошло семь лет. Семь долгих лет в доме с человеком, который не любил никого, кроме самого себя.

Окружающие обожали его. Он был харизматичным, улыбчивым, умел расположить к себе. Женщины вились вокруг, ловили каждое слово, искали любую возможность быть рядом. Но он никогда не сближался по-настоящему. Он пользовался ими – и выбрасывал, как ненужную вещь.

Мне было их жаль. Иногда хотелось закричать: «Бегите! Пока не поздно!» Я видела, как они унижались, клялись в любви, опускались на колени, молили о внимании. А он… он только смеялся. Именно тогда я поклялась себе: я никогда не полюблю.

Когда-то, в детстве, я надеялась: может, однажды он встретит женщину, которая увлечёт его собой. И тогда я смогу уехать к тёте. Но годы шли. Ничего не менялось. Надежда угасла.

А зачем ему была нужна жена? Спать он мог с кем угодно. А дома была я бесплатная прислуга. Я убиралась, ходила за покупками, готовила, стирала, гладила его рубашки. И никогда – никогда – не просила ни ласки, ни заботы. Потому что давно поняла: он мне этого не даст.

Он не тратил на меня больше, чем было необходимо. И я быстро усвоила: просить бесполезно. Куклы? «Ты уже большая». Платье? «Куда тебе его носить?» Одежда должна быть практичной – и на вырост. Экономия была железным правилом. Карманные деньги? Почти никогда.

Не знаю, как бы я жила без тёти. Она покупала мне книги, тетради, одежду. Всё, что отец считал «излишествами».

В доме почти вся техника была старая – и с ней приходилось возиться. Всё, чтобы я дольше и больше ухаживала за ним. Менялось только то, что окончательно ломалось. Он любил повторять:

– Ты мне и так слишком дорого обходишься.

Единственное, на чём он не экономил – это он сам.

Днём он работал бухгалтером у местного фермера. Этого хватало. Вечером открывал пиво, усаживался у телевизора и смотрел спортивные передачи. А по выходным…

Раз в неделю к нам приходили трое его друзей – старые школьные приятели. Они запирались в гостиной, пили, хохотали, обсуждали женщин. Я поднималась в комнату, зажимала уши – лишь бы не слышать. Но всё равно слышала. И наслушалась такого… что довольно рано начала испытывать отвращение ко всему, что связано с сексом.

Мне казалось, что все мужчины такие. И что меня ждёт то же самое.

Когда я начала взрослеть, я заметила, как они на меня смотрят. Это было мерзко. Я избегала их, как могла. Старалась не выходить из комнаты, пока они не уйдут.

А потом, когда всё стихало, я спускалась вниз – и убирала за ними. Пустые бутылки. Крошки. Пятна на столе.

Мужчины – свиньи. Может, не все. Но все, кто тогда меня окружал.

На публике мой отец был образцом добродетели.

Он с лёгкостью играл роль заботливого, самоотверженного родителя, который, несмотря на трудности, воспитывает дочь непутёвой жены. По его версии, моя мать бросила его, сбежала, потому что носила под сердцем чужого ребёнка. Но он… Он, конечно, был слишком благороден, чтобы отправить несчастную сиротку в детдом.

Я не удивлюсь, если именно он пустил этот слух по нашему городку. Люди смотрели на меня странно – с жалостью, в которой пряталось презрение.

Сначала я не понимала, почему. А потом узнала, что именно они обо мне думают. И тогда я возненавидела отца ещё сильнее.

Но все эти игры были лишь до тех пор, пока не закрывалась дверь дома. Здесь он больше не играл. Здесь он был самим собой.

Господом богом. Судьёй. Законом. Он решал, что правильно. Что я могу думать. Что говорить. Что есть. Когда ложиться спать. Что надевать. Как жить.

Он не сдерживал себя – дома можно было всё. Всё, кроме того, чтобы быть человеком.

Хотя… кое-кто знал. Некоторые всё-таки знали, какой он на самом деле. И знали, что у меня есть тётя, которая с радостью бы меня забрала.

Однажды, когда он уехал на работу, соседка заглянула ко мне в гости. В её голосе было искреннее сочувствие.

– Почему ты всё ещё с ним?

Я не знала, что ответить. Потому что не могла уйти. Потому что он бы меня нашёл. Потому что он никогда бы этого не допустил.

Он часто давал мне понять, что я тень в этом доме. Удобный предмет мебели. Всегда на месте. Всегда выполняю свою функцию.

Иногда я завидовала детям, которым на ночь читали сказки. Мне никто не читал. Но я научилась придумывать их сама.

О мире, где меня нет рядом с ним. Где я свободна. Где я не боюсь.

В детстве я представляла, что живу в заточении у дракона, а однажды придёт прекрасный принц и спасёт меня. Но довольно быстро поняла: такие иллюзии опасны. От них больнее, чем от правды.

Когда-то и он был для моей мамы прекрасным принцем. И чем всё закончилось?

Иногда в голову заползали мысли, от которых я пугалась самой себя: а что если бы он умер… Но я гнала их прочь. Потому что за ними всегда приходила вина. Так думать – значит быть плохим человеком. А хуже всего – стать как он.

Стать как он. Вот чего я боялась больше всего в жизни.

Жизнь девочки наедине с отцом – уже тяжела. Даже если бы он был любящим человеком. Но с ним…

Однажды утром я проснулась от резкой боли в животе. Сначала подумала, что это просто дурной сон. Но когда села в постели – увидела: простыня вся в крови.

Паника сжала горло. Я застыла, не в силах пошевелиться. Сердце стучало слишком быстро. В голове пронеслась тысяча мыслей – я больна? Умираю? Что со мной?

А потом – медленно, как через вату – пришло осознание. Это месячные.

Я знала, что они должны начаться. Мне было уже четырнадцать, и я переживала, что слишком поздно. Но даже с этой мыслью я не была готова. Всё равно было страшно. Очень страшно.

Дрожащими ногами я бросилась в ванную, сдёрнула с себя одежду, включила воду. Тёплая струя смывала кровь, но не могла стереть ни страх, ни растерянность.

Что теперь? Как сказать об этом отцу? Мне нужны прокладки. Один разговор с ним – уже кошмар. Но другого выхода не было.

Тётя Маргарет приедет только через восемь месяцев. А я – одна.

Когда он проснулся, я, красная от стыда, подошла к нему.

– У меня… – я сглотнула. – Начались месячные…

Он скривился, как будто я сказала что-то мерзкое.

– О господи… Теперь ещё и на твои затычки тратиться, – буркнул раздражённо, достал из бумажника несколько долларов и сунул мне в ладонь.

Я выбежала из дома, сдерживая слёзы. Его слова будто опустошили меня. Стало только хуже. Гораздо хуже.

Дорога до магазина казалась бесконечной, хотя он был всего в квартале от дома. Когда я вошла, мне стало ещё хуже. Как подойти к продавщице и сказать?

Но Бэтси – женщина средних лет, добрая, с мягким голосом – посмотрела на меня, и, кажется, всё поняла.

– Пэм, тебе что-то нужно? Ты сегодня рано.

Я сглотнула. Лицо горело.

– Мне… мне нужны прокладки, – выдавила я, опуская глаза.

– А, понятно. Пойдём, подберём, – ответила она так, будто я попросила у неё сахар. Просто, спокойно, без тени осуждения.

– Вот, держи. Если живот будет сильно болеть – можешь принять обезболивающее. Но если не поможет, обязательно скажи Маргарет, пусть она сводит тебя к гинекологу. Хорошо?

Я едва сдержалась, чтобы не разрыдаться прямо там.

– Спасибо… Спасибо вам огромное…

Я не могла поверить, что всё может быть так просто. Как же я была ей благодарна за её спокойствие и такт.

Но была одна проблема, о которой я тогда не знала.

Мои месячные были слишком обильными. Слишком.

Казалось, из меня льёт, как из ведра, но я думала, что так у всех. Что это нормально. Что всё правильно.

Через несколько месяцев я стала чувствовать себя всё хуже. Постоянная слабость. Хотелось спать. На уроках я с трудом сосредотачивалась.

Я бледнела день ото дня. Похудела, хотя и без того всегда была худой.

Но я молчала. Потому что никто бы не послушал. Потому что никто не хотел знать.

Однажды на уроке математики мисс Стил посмотрела на меня с тревогой.

– Пэм, с тобой всё в порядке? Ты какая-то бледная.

Я приложила все усилия, чтобы голос прозвучал ровно:

– Всё хорошо.

На самом деле я еле держалась в сознании. Перед глазами плыло, звуки стали приглушёнными – будто я находилась под водой.

С задней парты раздался насмешливый голос:

– Моя сестра тоже так говорила. Пока не оказалось, что она беременна.

В классе захихикали. Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Но разозлиться не было сил.

– Джеймс, замолчи, если не хочешь остаться после уроков, – сказала мисс Стил резко.

Он пожал плечами, но не замолчал.

– А что? Все эти скромницы потом оказываются самыми большими шлюхами.

Кто-то снова хихикнул. Кто-то отводил глаза. Но я чувствовала взгляды. В груди всё сжалось. Мне стало стыдно. Глупо, но именно так. Стыдно за то, что я плохо себя чувствую. За то, как выгляжу. За то, что выгляжу слишком уставшей, слишком чужой, слишком заметной.

– Джеймс… – голос мисс Стил был ледяным.

Но мне уже было всё равно.

– Извините, можно выйти? – сказала я и резко встала.

Уши горели. Лицо, казалось, пылало. Но вены были такими пустыми, что кровь в них еле шевелилась. Я вышла в коридор, зашла в туалет и дрожащими руками включила холодную воду. Она остудила кожу, но не смыла тошноту и унижение.

Я не могла просто сбежать. Это значило бы – признать, что его слова задели. А в школе, если покажешь слабость, по ней бьют снова и снова.

Я вернулась. Села. Сделала вид, что ничего не произошло.

В школе я училась хорошо. Учителя не задавали вопросов. Но Джеймс был прав – я была не просто тихой. Я старалась исчезнуть. Слиться с фоном. Стать невидимой.

Мне всегда было стыдно. За то, как я выгляжу. За то, что у меня нет того, что есть у других. За то, что у меня нет нормальной семьи.

С годами я поняла: этот стыд посадил в меня отец. Он врос корнями и расползся по мне. А дети – чувствуют слабость. Они редко издевались открыто, но я ловила мимолётные взгляды, слышала полушёпот за спиной. Они шутили – про мою одежду, про худобу, про то, что я никуда не хожу.

Но зачем мне были вечеринки, если отец всё равно бы не пустил?

Я просила. Много раз. Всегда слышала: нет. Дом или школа – вот весь мой мир.

– Не обращай на него внимания, – сказала Рейчел после уроков. – Вот увидишь, он будет первым, кто сядет.

– Всё хорошо, Рейчел. Я в порядке, – ответила я. Хотя знала: это не так.

Я была благодарна ей. Она была одной из немногих, кто ко мне хорошо относился. Весёлая, пухленькая блондинка с добрыми глазами. Дочь местных врачей. Любимая. Уверенная. Добрая.

С первого дня она подружилась со мной. Я не понимала почему. Но это было, наверное, единственное, хорошее в школе. С ней я чувствовала себя не до конца ненужной.

– Почему тебя зовут просто Пэм? – как-то спросила она. – Памела звучит красиво.

Я вспомнила постер Памелы Андерсон. И поняла, что не хочу, чтобы нас сравнивали. У меня не было ничего, что есть у неё. Гораздо позже я узнала, что даже такая красота не спасает от боли и унижения.

Это поражало меня. Некрасивая – плохо. Красивая – тоже. Какой же нужно быть в этом мире?

После уроков я вышла со школьного двора и увидела Джеймса.

Он стоял у стены, с разбитым носом. Кровь капала на рубашку. Видимо, снова с кем-то подрался. Учитывая его репутацию – неудивительно.

Но в этот момент он смотрел на меня. Жестко. Зло. Будто это я была виновата. Я отвела глаза. Пошла дальше.

– А не плохо Найджел ему врезал, да? – услышала я за спиной.

Я остановилась на полшага. Найджел? Странно… Он вроде никогда не дрался.

Лето приближалось. А значит, скоро должна приехать тётя и забрать меня хотя бы на пару недель. Я уже считала дни до июля.

Моё состояние ухудшалось с каждым днём, и я, наконец, решилась сказать об этом отцу.

– Просто ешь побольше, – проворчал он. – А то ты такая худая, что люди подумают, будто я морю тебя голодом. И вообще, иди поработай на свежем воздухе. Это ведь ты хотела цветник перед домом – вот и займись им.

Моя худоба была не из-за капризов. Это был стресс. После его вспышек я не могла есть. Организм словно отказывался принимать пищу. Даже когда я пыталась – просто не могла.

Он начинал закипать, и спорить было бессмысленно. Я надела шляпу и вышла к клумбе.

В другое время я бы с радостью возилась с цветами. Но жара стояла невыносимая. Воздух будто расплавился. Тело наливалось свинцом, пот струился по спине. Мир плыл перед глазами, но я продолжала работать.

Отец уехал на заправку. Вернуться должен был через час.

Я решила зайти в дом, чтобы немного передохнуть. Поднялась – и тут всё померкло.

– Пэм, ты слышишь меня?

Голос доносился откуда-то издалека. Будто сквозь толщу воды.

Кто-то похлопал меня по щекам, пытаясь привести в сознание. Но веки были слишком тяжёлыми.

– Да чтоб тебя…

Чьи-то руки подхватили меня. Не отцовские. В этих руках было тепло. Удивительное спокойствие. Меня донесли до дивана. Уложили. Ко лбу приложили что-то прохладное.

– Скоро тебе станет лучше, – сказал тот же голос.

Я попыталась открыть глаза, но не смогла.

И тут раздался грохот:

– Что ты здесь делаешь?!

Голос отца. Громкий. Гневный.

– То, что должен был сделать ты, – прозвучал ответ. Найджел. – Я нашёл её без сознания. В цветнике. Ты хочешь, чтобы она умерла под солнцем? Вызови врача.

– Не указывай мне, что делать, сопляк! – отец почти рычал.

– Я отсюда не уйду, пока не приедет доктор. И не смей на меня орать, придурок. Я тебе не она. Я не стану терпеть.

– Я сказал – убирайся. Пока я тебя не вышвырнул!

– Слушай, «отец года». Вызови врача. Пока не стало поздно. Или хочешь, чтобы весь город узнал, какой ты на самом деле? Может, рассказать, как ты её избиваешь?

Наступила тишина.

– Да как ты смеешь?! – взревел отец. – Это моя дочь, и я воспитываю её, как считаю нужным!

Их голоса били по ушам. Свет стал слишком ярким. Мир раскачивался. Желудок скрутило. Меня вырвало прямо на диван.

Где-то на грани сознания – встревоженный голос.

А потом – тьма.

Я очнулась от резкого, едкого запаха, который бил в нос и вызывал слёзы. Поморщилась и с трудом открыла глаза.

Надо мной склонилась седая голова доктора Пирса. Он не раз приходил в наш дом, когда я болела в детстве.

– Что… что со мной случилось?

– Солнечный удар, – ответил он спокойно, глядя на меня поверх очков. – Я поставил тебе капельницу. Температура поднялась, но скоро станет легче.

Я попыталась сесть, но голова закружилась, и я снова опустилась на подушку.

– Как давно тебе плохо?

Я сглотнула.

– Уже полгода… Постоянная слабость, тошнота, трудно сосредоточиться… Такое чувство, будто я не высыпаюсь, сколько бы ни спала.

Доктор нахмурился. На лбу собрались глубокие морщины. Он бросил короткий взгляд в сторону отца – тяжёлый, недовольный. Потом покачал головой.

– Пока рано делать выводы. Я взял у тебя кровь. Как только будут результаты, вернусь. А пока – полный покой. Я попросил сиделку из дома Томсонов за тобой присматривать.

Он повернулся к отцу:

– Ты всё слышал, Питер? Придётся тебе самому готовить себе еду несколько дней.

Отец скривился, словно я заболела назло ему. Как будто выбрала момент, чтобы испортить ему планы.

Когда доктор ушёл, я с трудом поднялась наверх. Ноги подкашивались. В висках стучала боль. Одежда прилипла к телу, вся мокрая от пота, и пахла рвотой. Я едва нашла в себе силы снять её и упасть на кровать.

Через пару часов дверь скрипнула. В комнату вошла мисс Уилсон – сиделка из дома Томсонов. Высокая, худая женщина лет пятидесяти, с аккуратной причёской

и строгими чертами лица. Говорили, она рано овдовела и с тех пор работала у пожилых и больных.

В руках у неё был поднос.

– Как ты себя чувствуешь? – тихо спросила она, коснувшись моего лба.

– Немного лучше… Но температура ещё держится, – прошептала я.

– Пей лимонад. Попробуй поесть хоть немного. Вот лекарства – на случай, если станет хуже. Я зайду утром, проверю, как ты.

Я кивнула. Она уже собиралась выйти, когда я набралась храбрости:

– Мисс Уилсон… передайте, пожалуйста, спасибо… Найджелу.

Она повернулась, мягко улыбнулась:

– Конечно, скажу.

И вышла.

Я попыталась поесть. Горло не принимало еду, и всё же я заставила себя проглотить несколько ложек. В желудке всё сжалось – как будто я проглотила кусок железа. Но я всё равно ела. Потому что должна была.

Утром мисс Уилсон помогла мне принять душ. Аккуратно вытерла волосы полотенцем и с терпением расчесала их, пряди за прядью. Хоть мы и виделись редко, в её движениях всегда чувствовалась настоящая забота – не дежурная, не по инструкции.

Я долго колебалась, но, когда она закончила, всё же решилась задать вопрос, который давно не давал покоя.

– Мисс Уилсон… вы ведь давно ухаживаете за матерью Найджела. Вы хорошо знаете их семью… – я замялась. – У вас нет идей, почему он меня так… ненавидит?

– Что? – она слегка нахмурилась. – Прости, но я не понимаю, о чём ты.

– Он… – я отвела взгляд. – Он избегает меня. Не разговаривает. Смотрит, будто я – что-то неприятное. А я ведь ничего ему не сделала.

Мисс Уилсон посмотрела на меня внимательно – и вдруг мягко улыбнулась. Почти с нежностью.

– Пэм, милая… Думаю, всё совсем не так, как тебе кажется. Просто у Найджела своя сложная жизнь. Он, как и любой мужчина, не любит показывать слабость.

Я нахмурилась. Неуверенность смешалась с недоверием. Но она продолжила:

– Открою тебе секрет, дорогая: мужчины часто куда слабее, чем мы. Просто прячут это за маской равнодушия и крутости.

Она убрала с моего лба прядь волос, встала с кровати.

– Думаю, завтра ты уже встанешь на ноги.

– Спасибо вам… за всё, – тихо сказала я.

– Не за что, милая. Отдыхай.

Она вышла, но, похоже, не закрыла дверь до конца. И я услышала голоса внизу.

– Какой же ты козёл, Питер, – сказала она. – Ты хоть понимаешь, что разрушаешь не только её жизнь? Или до твоего проеденного наркотой мозга это не доходит?

Я вздрогнула. Таким тоном с ним никто не разговаривал.

– О чём ты вообще? – рыкнул он. – Что тебе от меня надо? Иди к своей шизанутой!

Наркотики? Он же сейчас просто пьёт… Может раньше?..

– А тебе не напомнить, кто сделал её такой, ещё до того, как она встретила Рудольфа? Твой брат, Питер. Сколько женщин вы с братцем угробили? А теперь ты проделываешь это со своей собственной дочерью.

Она замолчала на мгновение, а потом добавила почти спокойно:

– Не смотри на меня так. Я отлично знаю, что она твоя. Весь город помнит, как Мэгги тебя любила. Пока не узнала, кто ты на самом деле. Хорошо, что у неё хватило ума уйти. Если в тебе осталось хоть что-то человеческое, отправь девочку к Маргарет.

– Вали отсюда, пока я тебя сам не вышвырнул! – взревел он. – Не смей читать мне проповеди! Я сам решу, что делать!

Хлопнула дверь. Я вздрогнула. Мир как будто сжался до размеров моей кровати.

О том, что у моего отца был брат, я знала. Он погиб много лет назад – пьяная авария. Ничего необычного. Такое случается.

Но то, что мать Найджела была с ним… Этого я не знала.

Сколько же всего ещё я не знаю? Хотя… кого я могла спросить? Не у него же.

На следующий день снова приехал доктор Пирс.

Оказалось, у меня сильная анемия. Он сделал болезненный укол железа, оставил лекарства и список продуктов, которыми мне нужно питаться, чтобы восстановиться.

Когда я наконец оказалась у Маргарет – тётя приехала, как и обещала, и забрала меня – я рассказала ей всё. Как теряла сознание. Как мне было плохо. Как Найджел…

Она пришла в бешенство. Я впервые видела её такой.

Тогда я ещё не понимала, как тяжело ей было смотреть, как меня ломает мой отец, не имея возможности вмешаться. Если бы он избивал меня до синяков, до переломов – у неё был бы шанс что-то изменить. Но он не бил так сильно. Он просто держал меня в постоянном страхе и стыде.

И этого хватало.

Маргарет делала всё, чтобы хотя бы эти две недели я чувствовала себя свободной. И счастливой.

Она водила меня по магазинам, покупала мои любимые фрукты. Мы ходили в кино и на выставки. Пили кофе в тёплых, пахнущих булочками кафешках. Я снова чувствовала вкус. Снова смеялась.

Она отвела меня к гинекологу. Выяснилось, что моя анемия – следствие гормонального сбоя, и её можно вылечить обычными препаратами. Простыми. Доступными. Надёжными.

Со временем я почувствовала себя лучше. Прошли слабость, головокружения, вернулся аппетит. Я наконец набрала вес. В зеркале больше не отражалась тень – только я. Живая. С чуть розовыми щеками. Снова похожая на себя – ту, которую я почти забыла.

Но когда я вернулась в школу, это стало началом новой волны слухов.

Теперь шептались, что выгляжу я лучше потому, что… сделала аборт. Видимо, тот выпад Джеймса не был забыт. Он продолжал преследовать меня до самого выпуска.