Читать книгу Ния. В отражении времени - - Страница 4

День близился к концу. Город жил и дышал порывами ветра в серости и промозглости. Всё вокруг капризничало, чихало и шлёпало. Осень, в привычной своей вредности, меланхолично разбрасывала по городу пожелтевшие листья, заставляя ворчливых дворников то и дело сгребать их в грязные кучи. Мелкий дождь непрерывно моросил, наполняя неровности асфальта лужами. Горожане потирали обветренные уши, всё крепче укутывались широкими палантинами и торопились по своим делам, желая скрыться от непогоды.

Среди этой суеты лишь один прохожий в необычайном спокойствии шёл по улице. Он чеканил шаги в медленном ритме метронома, не обращая внимания на промокшие ноги. Его руки были прижаты к ссутулившемуся телу. Серый плащ почернел от мороси на плечах и спине, а с козырька кепки слетали капли, попадая на суровое лицо.

На прохожего никто не обращал внимания, будто его совсем и не было. Только он видел каждого. И каждый встречный невольно рассказывал ему историю своей жизни, ценность которой была безгранично велика. Прохожий смотрел куда-то в даль, на только ему понятную цель, и радовался про себя, что сегодня людей встречалось мало – ведь это значило, что терзаться придётся меньше.

Мимо пронёсся молодой влюблённый, чуть не толкнув прохожего плечом. Молодой человек не заметил его, только скрючился, вжал голову в плечи и перебежал дорогу к цветочному магазину. Глядя на то, как паренёк несколько раз дёрнул запертую дверь, прохожий снова вспомнил роковой день, который изменил его жизнь навсегда. Вспомнил каждого из семнадцати человек, жизнями которых пожертвовал, находясь под воздействием счастливого дурмана.

С тех пор он научился заглушать в себе любые эмоции и принял этот опыт как неизбежность судьбы. Теперь ему ничего не оставалось, кроме как нести на себе тяжёлый груз наказания. Да и разве могло быть по-другому?

Когда-то он был водителем автобуса и большую часть времени пропадал за рулём, отвозя пассажиров в соседний город и обратно. А дома его ждала красавица-жена, которую он обожал до дрожи в теле. Она тоже любила его и всегда отвечала взаимностью, только их любовь не приносила плодов. А как было бы замечательно родить сына! Кормить его с ложечки, учить первым словам, вместе гонять мяч…

В тот вечер она сообщила о своей беременности. Он только-только вернулся домой из рейса и не успел появиться на пороге, как она вручила ему тест. Он был ошеломлён. Он не мог поверить и долго смотрел на две алые полоски, как на божественный подарок. Он сжимал его в кулаке и осыпал жену поцелуями, а потом сорвался в магазин за цветами. Но было слишком поздно, а рано утром уже надо было ехать в новый рейс и целый день везти пассажиров в соседний город, потом обратно. Он ободрал первую попавшуюся клумбу, собрав букет из поздних наполовину увядших цветов. А потом, бесконечно довольный, вернулся домой, желая снова и снова зацеловывать любимую.

Всю ночь он не мог уснуть. Он смотрел на её лицо – такое прекрасное и безмятежное во сне, приглаживал волосы и осторожно прижимался всем телом. А утром разбудил её новой волной нежности. Она тогда возмутилась спросонья, но он не обиделся. Позавтракал и, насвистывая весёлую мелодию, отправился на стоянку.

Дождливый день не виделся ему пасмурным. Наоборот, он казался настолько ярким, что в мокром асфальте отражались только сочные краски и огни осени. Состояние было до такой степени возбуждённым, что он весь день веселил пассажиров, без умолку болтая в микрофон, и угомонился только к вечеру.

Обратная дорога была спокойна: трасса пуста и хорошо освещена. Он подустал, больше не смеялся и мечтал добраться домой. Тихо улыбаясь про себя, он поглаживал нагрудный карман, в котором от посторонних глаз была укрыта его мечта в виде двух полосок. Это была уже и не мечта вовсе, а вера в своё продолжение. Вера в то, что уже живёт. Осталось просто чуть-чуть подождать. Совсем немного…

Дремота одолела его в пути. Он успел открыть глаза, но было поздно… Резкая боль пронизала тело, перед глазами всё поплыло и размылось. Он инстинктивно дёрнул руку к карману, желая нащупать в нём заветный предмет, но потерял сознание…

На этом его будущее закончилось, как и будущее тех семнадцати человек, которых он вёз. С тех пор он превратился в прохожего, видевшего насквозь проблемы и желания каждого встречного, но ничего не мог с этим поделать. Он научился молчать и стал избегать людей, прячась в тихих закоулках. Им перестали интересоваться, его перестали замечать. Очень скоро для окружающих он стал тенью – безликой, безрадостной и серой, какую отбрасывает фонарь, горящий в ранних сумерках.

Дождь начал усиливаться и очень быстро обрушился на город колючим ливнем. Прохожий, с тем же отрешённым спокойствием и неторопливостью, остановился под навесом помойки между двумя зелёными контейнерами. Он спрятал руки в карманы плаща и стал терпеливо ждать. Его не смущал гнилостный запах мусора, но сильно волновали двое бродяг, рывшихся в отбросах за спиной. Ведь даже шёпота прохожему было достаточно, чтобы проникнуться всеми красками жизни говорящего.

Простуженный и хриплый голос молнией пронизал его сознание, заполняя весь разум очередной историей. Прохожий неотрывно смотрел на окна дома, но видел перед собой фантазии женщины, когда-то грезившей стать художницей. Мерный стук её сердца тихо отзывался в его груди. В этом стуке он ощущал безграничную любовь к единственному сыну, ради счастья которого она пожертвовала всеми мечтами. Прохожий видел, как в её душе разливалось приятное тепло от воспоминаний о своих учениках, что гурьбой приходили поздравлять с днём рождения. Одновременно он принимал на себя боль её потрясения от предательства, когда вероломный сын выставил её на улицу. Старуха хрипло рассмеялась за спиной прохожего, но вместо искренней радости он ощутил силу тоски и одиночества.

Он стоял не шевелясь, но прокуренный голос другого бродяги заставил содрогнулся. Прохожий перевёл взгляд с окон дома на танцующие в лужах капли и увидел бурлящую ненависть солдата и защитника родины, от которого жена сбежала к лучшему другу. Болезненная обида пропитала его насквозь, заставляя свирепствовать от осознания коварства и насмешек тех, кому многие годы доверялось сокровенное.

Прохожий не вздрагивал от грохота бьющегося стекла в помойке и не тёр нос от едкой вони мусора. Он не испытывал ни жалости, ни злости, ни брезгливости, только насквозь чувствовал этих двоих и принимал знания как неизбежное. Лишь понимание того, что бродягам ещё предстояло испытать, радовало прохожего, так как они могли наслаждаться жизнью.

Дождь успокоился, вернув погоду в прежнее слезливое состояние. На улице снова появились редкие пешеходы, а хмурый день быстро угасал в сумерках. Друг за другом начали зажигаться фонари, а дома́ заморгали светом в окнах.

У помойки появилась молодая мамочка с мальчишкой лет пяти. Она швырнула в бак мусорный пакет, а мальчик остановился в нескольких шагах перед прохожим. Он с любопытством смотрел сквозь него, излучая сочувствие к бездомным. В широко распахнутых глазах прохожий видел любовь, беспечность и много неугомонных фантазий, которые уверяли мальчика в реальности своего существования.

Прохожий вынул руки из карманов и снова вышел в тоскливую морось. В привычной неторопливости он подошёл к остановке в момент, когда подъехавший автобус приглашающе распахнул двери.

В салоне все места были заняты. Пассажиры ехали и смотрели в тёмные окна на мелькающие огни города. А прохожий глядел на то, как их отражения искажались на мокром стекле и проявлялись в страдальческих гримасах. Кто-то шутил в тихом разговоре, кто-то ехал в задумчивости, а кто-то дремал, облокотившись на окно. Только для тени прохожего их расплывчатые силуэты кричали от боли, плакали от отчаянья, страдали от любви и злобы… Отражения смазывались, натыкаясь друг на друга в мокром зазеркалье, а потом снова проявлялись в резкости лиц своих хозяев.

Прохожему достаточно было одного мимолётного взгляда, чтобы увидеть истинную правду – ту подноготную, что каждый обычно старался скрыть. И он хотел бы не знать, но не мог. А потому за внешностью дорогой и развязной стриптизёрши он видел скромную студентку с воспалёнными глазами, в хохочущем добряке с наливными щеками – пожарного, который вынес из огня немало искалеченных людей.

Прохожий молчал и не вмешивался, так как не мог помочь. Он был всего лишь молчаливым свидетелем чужого выбора, чужого настроения жизни.

Он понял это не сразу. Очнувшись в больнице, в доме боли, он вдруг ощутил удушающий запах преисподней. Его тело жило и чувствовало, но сознание странным образом затуманилось. Открыв глаза, он увидел перед собой лечащего врача, который мягко улыбался и что-то говорил. Однако сзади него стояла тень горечи от недавней кончины сложного пациента. А рядом в палате лежал мужчина с перебинтованной головой, от которого тянулся шлейф одиночества и щемящей тоски от потери любимого пса.

Боль переломанного тела напомнила о случившемся на дороге и смешалась с чужими страхами, обидами и злостью, а перед глазами вдруг проявились странные силуэты людей с перепуганными лицами. Они наперебой что-то рассказывали, становясь всё громче и громче, то исчезая, то проявляясь вновь. С тех пор гомон в ушах не прекращался, и это проникновение стало его наказанием. Он принял это и обязался слышать и видеть каждого, чтобы искупить свою вину.

Потом была тюрьма, дом терзаний, которая не столько мучила его своими условиями, сколько раздирала душу поломанными судьбами. Его сосед по камере смеялся над тем, как отравил грибами тёщу, хотя в его шутках таилось глубокое раскаяние от нелепой случайности. За суровостью надзирателя он улавливал нежность к своей годовалой дочери и желание скорее уйти на пенсию, чтобы проводить больше времени с семьёй.

Люди сменялись перед глазами, но их мучения оставались в его памяти. Однако, несмотря ни на что, мужчина видел, что каждый человек одинаково искал радость в своём существовании.

Жена приходила к нему в тюрьму несколько раз, но он отказывал ей в свиданиях, боясь перенести на неё своё проклятье, боясь увидеть в её улыбке разочарование. Чувство вины поглотило его без остатка. Он хотел бы всё изменить, но уже не мог. Она поняла это и больше не появлялась в его жизни. Своё дитя мужчина так и не увидел. Он даже не знал, кто родился и родился ли кто-то вообще.

Когда он вышел на свободу, то отправился туда, куда указывали ему голоса, надеясь хоть как-то замолить свой грех. Он научился слышать погибших также, как чувствовать эмоции людей, с той лишь разницей, что встречи с людьми можно было избежать, а голоса оставались с ним всегда. Прохожий перестал нормально спать и плохо ел. Он словно существовал между двумя мирами: у живых – ощущал тревоги и надежды будущего, у покойных – слушал незаконченные истории прошлого. Живые перестали его замечать, словно не хотели принимать его бездушную оболочку, а усопшие от себя не отпускали, пытаясь донести ему свои просьбы.

Прохожий ехал долго. Салон совсем опустел, за окном единой стеной чернел лес. Теперь он видел только своё искривляющееся отражение. Отражение человека, который всего на минуту прикрыл глаза за рулём такого же автобуса. Отражение человека, который остался жить, чтобы помнить и видеть каждого, кого погубил.

Двери распахнулись, и прохожий вышел в ночную темноту. Он шёл по знакомой дороге между тёмных деревьев к запертой ограде старого кладбища. Из кармана он достал ключ и уверенно повернул его в замке. Дверь ограды с визгливым урчанием поддалась, и прохожий запер её за собой с той уверенностью, с какой человек закрывает дверь дома.

Освещая фонарём гранитные плиты, он медленно обходил свою ночную обитель, стряхивал с надгробий налетевшую листву и заботливо поправлял покосившиеся кресты. Он оттирал от камня и скамеек птичий помёт и собирал мелкий мусор. Это всё не входило в обязанности ночного сторожа, но для него было важным, потому что здесь его ждали. Потому что он видел каждого. Видел семнадцать мерцающих призраков, чьи тела похоронили на этом кладбище. Все семнадцать душ, жизнь которых он разом оборвал из-за того, что был слишком счастлив.

Сторожка на кладбище стала его ночным домом раскаяния, где он преклонялся перед тусклым свечением призраков и следил за порядком на их могилах. Днём он ютился в крохотной дворницкой при больнице, чтобы, оставаясь безжизненной тенью, мести двор и переживать эмоции каждого пришедшего сюда человека. Каждый день его был одинаково плаксив и печален, как капризы бесконечной осени.

Эта ночь была такой же, как все предыдущие. Он уснул только под утро и поднялся, как всегда, пустым и безжизненным. За окном по подоконнику мелкой дробью сыпал дождь…

В дверь постучали. На пороге стояла молодая женщина под пёстрым зонтом. Девушка растерянно теребила красный шарф, висевший поверх расстёгнутого ярко-жёлтого пальто. Он посмотрел в её наивные голубые глаза и, к своему удивлению, ничего не почувствовал. Он не перенял её боли, не уловил и радости, только в дрожащей улыбке предположил затаённое волнение.

Он молча шагнул к ней на улицу. Гостья неповоротливо отступила назад, и в этом движении он увидел её округлый живот, который под верхней одеждой сразу не бросился в глаза. Она была беременна.

– Здравствуй, папа, – полушёпотом произнесла она, и на её глаза навернулись слезы. – Я знала, что ты жив… Я верила в это…

Он стоял не шевелясь. Осенними листьями зашелестели призраки, но их слова отчего-то стали для него неразборчивы. Он перевёл взгляд от гостьи на прозрачное марево, что появилось за её спиной. Он отчётливо видел, как оно преломлялось и непривычно отблёскивало радужными зайчиками на фоне серости осенней грязи.

«Выходи из тени… Живи… Ты прощён», – различил он фразы из невнятного гула.

Хмурое лицо мужчины разгладилось. Его серые глаза увлажнились. Он широко улыбнулся девушке и обнял её тёплую руку высохшими ладонями.