Читать книгу Русалка на Диете - - Страница 2

Лето, густое и ленивое, как перезрелая дыня, сочилось зноем над подмосковным прудом. Оно золотило ряску, превращая ее в парчу, расшитую бликами, и заставляло томно вздыхать широкие листья кувшинок, точно зеленые блюда, подставленные под щедрость небес. Воздух над водой звенел – тонко, назойливо – от серебристых крыльев стрекоз, этих мимолетных витражей, пойманных в янтарь момента. А под этой сверкающей, обманчиво безмятежной поверхностью, в прохладной, шепчущей полутьме своего грота, Ариэлла Степановна, русалка весомых достоинств и еще более весомой стати, вкушала плоды бытия. Или, вернее, последствия обеда.

Ее грот – не нора какая-нибудь, а резиденция! – был свидетельством ее основательного подхода к жизни. Стены, выложенные радужным перламутром пресноводных жемчужниц (тех, что покрупнее), ловили редкие лучи, заблудившиеся в толще воды, и заставляли их плясать ленивыми зайчиками. Осколки бутылочного стекла – трофеи из мира людей, матовые от времени и воды – были вделаны в ниши, создавая иллюзию драгоценных светильников. И мягчайший мох, бархатный и упругий, устилал ложе, принимая изгибы ее воистину рубенсовского тела.

Да, Ариэлла Степановна была женщиной… русалкой… в теле. Ее хвост – не юркий хвостик вертлявой плотвички, а мощный, тяжелый веер изумрудной чешуи, отливающий в глубине фиолетовым бархатом – мерно покачивался, лениво перемешивая слои воды разной температуры и плотности. Этот хвост мог одним ударом поднять со дна тучу ила или разогнать волну, способную смыть с берега замечтавшуюся лягушку. Ее плечи были округлы и сильны, способные противостоять течению, а формы… о, ее формы были предметом тихой зависти тощих речных дев и недвусмысленного одобрения солидных водяных из соседних водоемов. Она ощущала свое тело как продолжение этого пруда – надежное, полное скрытой силы и тайной жизни.

Сегодняшний обед – жирные, почти маслянистые личинки ручейника в собственном соку и нежнейшие, хрустящие побеги молодого рдеста – оставил после себя чувство глубокого, незыблемого удовлетворения. Приятная тяжесть в желудке была якорем, удерживающим ее в этом тихом омуте блаженства. Она закрыла глаза, вдыхая родные запахи: густой, чуть сладковатый аромат цветущей тины, похожий на запах нагретой солнцем земли; прелый, философский дух опавших листьев, перегнивающих на дне; и тонкую, щекочущую ноздри нотку речной свежести, вечный намек на существование других миров за пределами ее владений. Жизнь была густа, понятна и восхитительно предсказуема. Иногда, правда, в самые сытые и ленивые часы, ее посещала мысль – мимолетная, как тень малька – что в этой предсказуемости есть что-то… недостаточное? Но она гнала эту мысль прочь, как назойливую пиявку.

И тут гармония разбилась. Тонко, как льдинка под весенним солнцем. Сверху, из мира людей – мира резких звуков, острых углов и непонятной суеты – что-то вторглось в ее владения. Не камень, глухо стукнувший о дно. Не ветка, плавно качнувшая воду. Нечто плоское, большое, чуждое… оно падало, рассекая толщу воды, вращаясь и осыпая окрестности снопом неестественно ярких бликов. Священное пространство было нарушено.

Любопытство – этот сладкий яд, эта движущая сила эволюции и источник большинства бед – укололо Ариэллу Степановну под самую чешую. Она взмыла вверх – не рывком, но мощным, наливным движением, словно сама вода вытолкнула ее навстречу неизведанному.

Предмет медленно тонул, кувыркаясь, как подбитая птица. Глянцевый, плоский, покрытый картинками и письменами. Ариэлла осторожно коснулась его кончиком пальца. Холодный. Гладкий до скользкости. И запах… О, этот запах! Ничего похожего не было в ее мире. Не тина, не рыба, не мокрая древесина. Сухой, острый, химический запах – запах краски, бумаги и… чего-то еще? Неуловимый аромат чужой жизни, чужих духов, чужих стремлений. Он одновременно отталкивал и манил.

Она увлекла артефакт в свой грот, как сорока – блестящую ложку. Расстелила на плоском камне, разгладила мокрые страницы. И уставилась. На обложке – существо. Женщиной ее назвать язык не поворачивался. Тонкая, как тростинка на ветру. Ноги – две палочки. Ключицы торчат, как обломанные ветки. И улыбка… Широкая, натянутая, обнажающая ряд неестественно белых зубов. Улыбка хищника или жертвы? А кожа! Ни чешуйки, ни милой бородавки, ни следа здорового ила – гладкая, сияющая, будто отполированная. Восковая. Неживая?

А рядом – письмена, колкие, как осколки льда: «Летний шик!», «Диета Звезд: Минус 10 кг за Неделю!», «Как Стать Идеальной и Покорить Его Сердце!».

Ариэлла листала страницы, и перед ней разворачивался парад непонятных существ. Одна – в тряпочках, которые русалка не надела бы и на хвост. Другая – с животом таким плоским, что возникал вопрос: а где же она хранит съеденных на обед головастиков? Третья – стоит в позе, в которой уважающая себя русалка сломала бы себе все кости. Они были как… как высушенная на солнце вобла. Красиво? Возможно. Но… правильно ли? Удобно ли? Жизненно ли?

Она перевела взгляд на свое отражение в мутном осколке зеркала. Оттуда смотрело ее привычное «я» – полнокровное, пышущее здоровьем, сильное. Ее округлый живот – обещание будущей жизни. Ее крепкий хвост – ее опора и сила. Ее глаза – цвета глубокой воды. И вдруг… впервые за долгие годы… это отражение ей не понравилось. Оно показалось… громоздким. Неуклюжим. Несовременным?

Где-то глубоко внутри, там, где до этого мирно покоились остатки рдеста, зародилось новое чувство. Тревожное, зудящее, как предчувствие грозы. Это была странная смесь: восхищение чужой, непонятной эстетикой; недоумение перед ее неестественностью; укол зависти к этой легкости, почти невесомости; и – самое страшное – стыд. Стыд за собственную основательность, за свою природную мощь, за свое русалочье естество.

«Минус десять килограмм…» – прошептали губы, пробуя на вкус незнакомое слово. Кило-грамм. Звучало твердо, по-человечески. А «минус»… это она понимала. Убавить. Отсечь. Стать… меньше? Легче? Воздушнее? Как они? Как эти… бумажные женщины?

Солнце тонуло в закате, окрашивая воду над головой в тревожные тона – от нежно-розового до кроваво-алого. В этот самый час, когда мир замирает на границе дня и ночи, Ариэлла Степановна, русалка с пышным хвостом и смятенной душой, приняла Решение. Абсурдное. Судьбоносное.

– Всё! – сказала она своему отражению с внезапной, звенящей твердостью. Голос ее прозвучал непривычно резко в тишине грота. – Худею!

Где-то на самом дне пруда, в своей темной резиденции под корягой, недовольно заворочался Дед Пихто. Он гулко вздохнул – вздох старого дерева, вздох самой древней воды – потревоженный этим внезапным диссонансом, нарушившим вечернюю симфонию его мира. Он еще не знал, что это был лишь первый, тоненький звук в той какофонии, что вскоре обрушится на их тихий омут. Лишь первая рябь на воде перед бурей.