Читать книгу Между нами. Как культуры создают эмоции - Группа авторов - Страница 4

Приехав в Америку, я впервые обратила внимание, что эмоции, которые испытываю я, отличаются от эмоций людей, принадлежащих к другой культуре. Поскольку я никогда прежде не жила за пределами Европы, в этом наблюдении не было бы ничего примечательного, если бы не одна маленькая, но важная деталь: шесть предыдущих лет я посвятила изучению культурных вариаций в эмоциях. Учитывая, что я специализировалась на роли культуры в эмоциях, но при этом совершенно не замечала культурной подоплеки тех эмоций, которые испытывала сама, можно понять, насколько сложно людям не считать свои эмоции в полной мере органичными. Даже я – специалист по культурной психологии, который профессионально занимается изучением эмоций, – не признавала собственные эмоции продуктом культуры, пока не испытала на собственном опыте, каково жить в другой культуре, то есть пока не иммигрировала в США.

Многие этнографы тоже сталкивались с “болезненными напоминаниями о [собственной] неспособности разделять эмоциональные установки и обязательства” народов, в среде которых им приходилось жить[12]. В своей знаменитой этнографической книге “Без гнева”[13] антрополог Джин Бриггс рассказывает, что лишь после того, как ее подвергли остракизму, она в полной мере поняла, насколько ее эмоции отличаются от эмоций инуитов утку, живущих на канадских Северо-Западных территориях (и насколько неуместными они им кажутся). В результате Бриггс осознала, что ее эмоции имеют культурную подоплеку и не подходят к социальным взаимодействиям утку.

Утку ценили невозмутимость и великодушие, а гнев считали опасным. “Дьявол… легко подбирается к людям, которые злятся, и отправляет их в огонь… Мы здесь не испытываем гнева”, – сообщил Бриггс инуит, который стал ее названым отцом. Проявления гнева казались утку оскорбительными, даже аморальными. Бриггс же сложно было изо дня в день сдерживать раздражение. “Я прекрасно понимала, что утку ценят высокий уровень самоконтроля и во многом достигают его, – пишет она, – и, втайне испытывая дискомфорт, я сравнивала этот самоконтроль с собственными темпераментными вспышками при пустяковых неприятностях. Хотя мои реакции не выходили за рамки, установленные моей собственной культурой, в контексте утку они казались не такими уж безобидными”. Бриггс явно пыталась вписаться в сообщество, но получалось у нее плохо: “Контроль [утку над эмоциями] был гораздо более силен, чем дисциплина, к которой привыкла я… Обескураживающе часто после долгих часов и даже целых дней спокойствия, когда я поздравляла себя с тем, что наконец достигла некого подобия истинной невозмутимости, меня предавала внезапность или глубина моих чувств”. Последней каплей для Бриггс стал эпизод, когда несколько каплунов (белых мужчин, зашедших на земли инуитов) сломали одну из двух лодок утку и попросили взять на время другую. Бриггс описывает это в книге: “Я вышла из себя. Без тени улыбки я холодным голосом сказала главному каплуну несколько вещей, которые, как я думала, ему следует знать: что если они возьмут второе каноэ, то лишат нас рыболовецкого судна; что, если это каноэ тоже получит повреждения, нам придется нелегко…” Перечислив еще целый ряд проблем, она заявила, что владелец лодки не хочет никому ее одалживать. Пока она говорила, инуит, которому принадлежала лодка, пребывал в смятении, а когда Бриггс попросила его подтвердить ее слова, он ответил “необычно громким голосом”: “Пусть он делает как знает!” Этот инцидент привел к серьезным последствиям: на втором году полевого исследования Бриггс на три месяца исключили из сообщества. Хотя несколько дней никто не заходил к ней в иглу, Бриггс не поняла, что ее изгнали, пока не прочитала письмо одного из своих хозяев к знакомому утку с большой земли. В нем говорилось: “[Джин] – обманщица. Она обманула каплуна. Она очень легко выходит из себя. Ей вообще не стоит изучать эскимосов. Она очень вредная, потому что всех ругает, и ее тоже хочется ругать. Из-за ее вредности мы всё больше хотим, чтобы она уехала”. Сначала Бриггс не заметила изменений в поведении своих хозяев, но в книге прекрасно описывается ее жизнь среди утку и находит подтверждение мысль, что “часто, чтобы понять эмоциональный мир другого, нужно пройти по болезненному пути познания себя”[14].

Хотя меня и не подвергали остракизму, мой опыт эмоционального несоответствия среде помог мне увидеть, что эмоции, которые испытываю я, не являются ни универсальными, ни более логичными, ни более самобытными, чем эмоции, которые я наблюдаю в других культурах. Перестав считать свои эмоции универсальными, я сделала первый шаг к тому, чтобы лучше разобраться в различиях между эмоциями разных людей. И это помогает мне сохранять непредубежденность.