Читать книгу Сон в красном тереме. Том 1 - Группа авторов - Страница 11
Глава пятая,
из которой читатель узнает о том, как душа Цзя Бао-юйя странствовала по Области Небесных грез и как фея Цзин-хуань велела исполнить песни «Сон в красном тереме»
ОглавлениеВ предыдущей главе мы описывали жизнь семьи Сюэ во дворце Жунго и пока о ней больше говорить не будем.
Сейчас рассказ пойдет о том, как матушка Цзя нежно полюбила Линь Дай-юй, поселившуюся во дворце Жунго, заботилась о ней так же, как о Бао-юйе, а трем остальным внучкам – Ин-чунь, Тань-чунь и Си-чунь – она стала уделять меньше внимания.
Тесная дружба Бао-юйя и Дай-юй тоже была необычной, совсем не такой, как у других детей. Целые дни они проводили вместе, вечером одновременно ложились спать, слова и мысли их всегда гармонировали – поистине, они были неразделимы, как лак с клеем. И вот неожиданно приехала Бао-чай. Хотя она была немного старше Дай-юй, но обладала прямым характером и очаровательной внешностью, и все стали поговаривать, что Дай-юй во многих отношениях далеко до нее.
Бао-чай была великодушна, по мере сил старалась приспосабливаться к обстановке, не была такой замкнутой и гордой, как Дай-юй, благодаря чему снискала глубокую симпатию всех без исключения служанок. Даже маленькие девочки-служанки и те подружились с нею. Все это вызывало в душе Дай-юй недовольство, но Бао-чай этого не замечала.
Бао-юй тоже был еще ребенок с увлекающимся и несдержанным характером. На всех братьев и сестер он смотрел одинаково, не делая различия между родными и чужими, близкими и дальними. Живя вместе с Дай-юй в доме матушки Цзя, Бао-юй, разумеется, был к ней ближе, чем к другим сестрам, и эта близость породила у него чувство симпатии к Дай-юй, которое могло привести к печальной развязке и вызвать незаслуженные нарекания.
Однажды, по неизвестной причине, между Бао-юйем и Дай-юй произошла размолвка, Дай-юй в одиночестве сидела дома и проливала слезы. Бао-юй раскаивался, что был чересчур резок с ней, бросился просить прощения, и только после этого к Дай-юй вернулось прежнее расположение духа.
Надо вам сказать, что как раз в то время в саду восточного дворца Нинго пышно расцвели сливы, и жена Цзя Чжэня, госпожа Ю, решила устроить угощение и пригласить матушку Цзя, госпожу Син, госпожу Ван и других полюбоваться цветами. Утром она сама в сопровождении Цзя Жупа и его жены явилась во дворец Жунго, чтобы пригласить матушку Цзя на другой день приехать к ней погулять и отдохнуть в «саду Слияния ароматов», выпить чаю, вина. В этом небольшом семейном празднестве принимали участие только родственники из дворцов Нинго и Жунго, и там не произошло ничего такого, о чем стоило бы рассказать.
Бао-юй быстро утомился и захотел спать. Матушка Цзя приказала служанкам уговорить его немного отдохнуть, а затем прийти снова.
Тогда поспешила вмешаться жена Цзя Жуна, госпожа Цинь. Улыбнувшись, она сказала матушке Цзя:
– Для второго дяди Бао-юйя у нас приготовлена комната. Не беспокойтесь и предоставьте это дело нам!
И затем обратилась к мамкам и служанкам Бао-юйя со словами:
– Проводите второго дядю Бао-юйя за мной!
Матушка Цзя считала госпожу Цинь во всех отношениях достойной и совершенной женщиной – прелестная и хрупкая с виду, она всегда была ласковой и нежной и нравилась матушке Цзя больше других жен ее внуков и правнуков; и когда она отправилась устраивать Бао-юйя, матушка Цзя, разумеется, сразу успокоилась.
Следом за госпожой Цинь служанки с Бао-юйем направились во внутренние покои. Бао-юй переступил порог; подняв голову, он увидел перед собой искусно нарисованную картину «Лю Сян пишет при горящем посохе» и ощутил смутное неудовольствие. Рядом висели парные надписи – дуйлянь, гласившие:
Нет того дела на всем белом свете,
с чем знания не совладали б,
Как среди смертных – нет того чувства,
что книги б не передавали.
Прочитав эти фразы, Бао-юй даже не стал смотреть на прекрасное помещение и роскошную постель и заявил, что не останется здесь.
– Идемте скорее отсюда! Скорее! – твердил он.
– Если вам не нравится здесь, куда же идти? – улыбнувшись, спросила госпожа Цинь. – Может быть, в мою комнату?
Бао-юй кивнул головой и засмеялся.
– Где это видано, чтобы дядя спал в комнате жены своего племянника? – запротестовала одна из мамок.
– А что тут страшного? – возразила госпожа Цинь. – Ведь дядя еще совсем мальчик, какие для него могут существовать запреты? Помнишь, в прошлом месяце приезжал мой младший брат? Правда, он одних лет с Бао-юйем, но ростом, кажется, немного выше…
– Почему же я его не видел? – перебил ее удивленный Бао-юй. – Приведите его ко мне!
Все рассмеялись.
– Как же его привести, если он находится за двадцать-тридцать ли отсюда? – сказала госпожа Цинь. – Когда он снова приедет, непременно познакомлю вас.
Разговаривая между собой, они отправились в спальню госпожи Цинь.
Когда они вошли, какой-то неведомый тонкий аромат защекотал в носу Бао-юйя, и он почувствовал, что глаза его слипаются, а по всему телу разливается сладостная истома.
– Какой приятный аромат! – воскликнул он.
Бао-юй огляделся. Прямо перед ним на стене висела картина Тан Бо-ху «Весенний сон райской яблоньки», а по обе стороны от нее свешивались парные надписи, принадлежавшие кисти Цинь Тай-сюя*. Надписи гласили:
Подморозит слегка, вот и сон на замке
– прохладная нынче весна.
Ароматом дразнить и людей соблазнять
– такая уж сила вина.
На небольшом столике стояло драгоценное зеркало, некогда украшавшее зеркальные покои У Цзэ-тянь*, а рядом с ним – золотое блюдо с фигуркой Чжао Фэй-янь*. На блюде лежала айва, такая же крупная, как та, которой когда-то Ань Лу-шань бросал в Тай-чжэнь* и ранил ее в грудь. На возвышении стояла роскошная кровать, на которой в давние времена во дворце Ханьчжан спала Шоучанская принцесса, и над кроватью возвышался жемчужный полог, вышитый принцессой Тун-чан.
– Вот здесь хорошо! – сдерживая улыбку, произнес Бао-юй.
– В моей комнате, наверное, не отказались бы жить даже бессмертные духи! – засмеялась в ответ госпожа Цинь.
Она откинула чистое, вымытое когда-то самой Си Ши легкое шелковое одеяло и поправила мягкую подушку, какую прижимала когда-то к своей груди Хун-нян*.
Уложив Бао-юйя, мамки и няньки разошлись, и при нем остались только Си-жэнь, Цин-вэнь и Цю-вэнь. Госпожа Цинь послала девочек-служанок присматривать, чтобы под навес крыши не забрались кошки и не наделали шума.
Едва Бао-юй сомкнул глаза, как погрузился в глубокий сон; далеко впереди ему почудились очертания фигуры госпожи Цинь, он последовал за нею и попал в какое-то незнакомое место. Видит – перед ним красная ограда и яшмовые ступени, деревья и прозрачный ручеек, но всюду пусто и безмолвно, ни малейшего признака присутствия человека.
«Как прелестно! – сквозь сон подумал Бао-юй. – Остаться бы тут навсегда! Это куда интереснее, чем все время находиться под присмотром родителей и учителей!»
Пока он предавался несбыточным мечтам, откуда-то из-за горки донеслось пение:
Вослед облакам
растают весной сновидения.
Облетают цветы —
лепестки забирает течение.
Мне б спросить, разузнать
у молодых да у юных,
Отчего же они
так томятся порой на досуге.
Бао-юй прислушался – это был девичий голос. И как только смолкла песня, из-за склона появилась грациозная, стройная красавица, совершенно не похожая на обычных людей.
В доказательство этому есть ода:
Оставив поодаль прикрытие ив,
Из цветочных палат выплывала она.
Где проходила – там птицы в испуге
в воздух срывались с деревьев.
В ближе и ближе она подступала,
длину коридоров тенью измерив.
Нетленное платье парило свободно,
Даря аромат орхидей бесподобный.
Оно колебалось как листья у лотоса,
Легонько звенели подвески на поясе.
Румянец от смеха – вот персика цвет,
Прически каскад увенчал изумруд,
Слегка приоткрыты вишневые губы —
Крупинки граната упрятаны внутрь.
Фигурная талия – веретено,
Так в танце снежинкам кружиться дано.
Искрятся, блестят самоцветы вовсю.
Так утке – зеленый, а желтый – гусю.
Исчезнет, появится вновь меж цветами,
Смеется ли, плачет ли – равно прекрасна.
Вдоль пруда проходит туда и обратно.
Как будто и вовсе земли не касаясь.
Нахмурится, сдвинет бровей полумесяцы —
Хотела сказать, но сказать не осмелилась;
Мельчат ножки-лотосы, режут шажки —
Не замереть ей – вперед семенит!
Подразним красоток намеком несложным:
прозрачна как лед и как яшма наощупь.
А следом – нарядам пускай позавидуют,
что оторочены вязями дивными.
Вот ее облик, достойный восторга —
Из дымки нефрит ограненный был соткан.
Таков же и норов, к досаде прелестниц —
Парящий дракон и кружащийся феникс.
Чему уподобить ее белизну?
Снега среди – сливы бутоны.
Чему уподобить ее чистоту?
Лотос осенний иней подернул.
Чему уподобить ее тишину?
Сосны растут в долине просторной.
Чему уподобить ее обаянье?
Солнце закатное в зеркале вод.
Чему уподобить походку ее?
Пруд обвивает гибкий дракон.
Чему уподобить душу ее?
Холод ручья под светящей луной.
Красою Си Ши далеко превзошла,
Ван Цян[36] устыдилась бы рядом стоять.
Откуда ведет она род свой бессмертный?
И где заступила впервые на землю?
С пиршества на Небесах – не иначе.
Второй не сыскать, как бы ни был удачлив.
Вы дайте сыграть ей на сяо * – поймете,
В Пурпурном дворце* за что ходит в почете.
Увидев, что это бессмертная фея, Бао-юй бросился ей навстречу, низко поклонился и с улыбкой спросил:
– Божественная дева, откуда вы пришли и куда направляетесь? Я не знаю, куда я попал, умоляю вас – возьмите меня с собой!
– Я живу в небесной сфере, где не существует ненависти, среди моря Орошающего печаль, – отвечала дева. – Я – бессмертная фея Цзин-хуань с горы Ниспосылающей весну, из чертогов Струящихся благоуханий, которые находятся в Области Небесных грез. Я определяю возмездие за разврат и прелюбодеяния, в моей власти – заставлять женщин в мире смертных роптать на свою судьбу, а мужчин – предаваться глупым и безумным страстям. Недавно здесь собрались грешники, и я пришла, чтобы посеять среди них семена взаимного влечения. Наша встреча с тобой тоже не случайна. Ты находишься неподалеку от границы моих владений. У меня здесь нет ничего, кроме чашки чая бессмертия, нескольких кувшинов приготовленного мною прекрасного вина да нескольких девушек, обученных исполнению волшебных песен и танцев. Они недавно сложили двенадцать новых песен – «Сон в красном тереме». Пойдешь со мной?
Как только Бао-юй услышал слова феи, по его телу пробежала дрожь радости и нетерпения, он мгновенно позабыл о госпоже Цинь и покорно последовал за Цзин-хуань.
Неожиданно перед ним появилась широкая каменная арка с крупными иероглифами: «Область Небесных грез», а по обе стороны от нее – парная надпись, гласившая:
Когда даже к истине ложь примешалась,
и самая истина – ложь.
Когда в бытие пустота проникает,
и бытие – пустота.
Они миновали арку и очутились у дворцовых ворот, над которыми было начертано четыре иероглифа, означавших: «Небо страстей – море грехов», и на столбах по обе стороны – парная вертикальная надпись:
Ах, несмышленое дитя —
смеюсь я над тобой!
Цветет ли водяной орех,
коль валит снег такой?
Гляди, придет твоя пора
под праздник фонарей*:
Огонь погаснет – даже дым
растает на заре.
«Так и есть, – подумал про себя Бао-юй, прочитав надпись. – Только не совсем понятно, что такое «древние чувства»? И что значит «щедрости познали любви»? Надо будет подумать и постараться понять смысл.
Занятый своими размышлениями, Бао-юй и не предполагал, что в его душу вливается какая-то чудодейственная сила.
Вошли в двухъярусные ворота, и взору Бао-юйя предстали высившиеся справа и слева двумя рядами залы, на каждом из которых были прибиты доски с горизонтальными и вертикальными надписями… С первого взгляда невозможно было прочесть, что на них написано, но на некоторых он разобрал: «Приказ безрассудных влечений», «Приказ затаенных обид», «Приказ утренних стонов», «Приказ вечерних рыданий», «Приказ весенних волнений», «Приказ осенней скорби».
– Осмелюсь вас побеспокоить, божественная дева, – сказал Бао-юй, обращаясь к фее. – Нельзя ли погулять с вами по этим приказам?
– В этих приказах хранятся книги судеб всех девушек Поднебесной, – отвечала Цзин-хуань, – и тебе, обладающему простыми человеческими глазами и бренным телом, не должно обо всем этом знать заранее.
Однако Бао-юй не уступал и настойчиво упрашивал фею.
– Пусть будет так! – произнесла, наконец, Цзин-хуань. – Пройдемся по этому приказу.
Не скрывая своей радости, Бао-юй поднял голову и прочел над входом три слова: «Приказ несчастных судеб» и парную вертикальную надпись по сторонам:
Осенью – грусть, а тоска – по весне
Приходят, и как с ними быть?
Лики цветов и свеченье луны
– кому их под силу затмить?
Бао-юй печально вздохнул. Он вошел в помещение и увидел около десятка огромных опечатанных шкафов, на каждом из которых висел ярлык с названием провинции. Им сразу овладело желание найти ярлык с названием его родных мест, и он тут же на одном из шкафов заметил надпись: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина».
– Что это значит: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина»? – спросил Бао-юй.
– Это значит, что здесь записаны судьбы двенадцати самых благородных девушек твоей провинции, – ответила Цзин-хуань. – Поэтому и сказано «Главная книга».
– Я слышал, что Цзиньлин очень большой город, – заметил Бао-юй. – Почему же здесь говорится только о двенадцати девушках? Даже в одной нашей семье вместе со служанками наберется несколько сот девушек.
– Конечно, во всей провинции девушек много, – улыбнулась Цзин-хуань, – но здесь записаны только самые замечательные из них; в двух шкафах, что стоят рядом, – второстепенные, а для всех остальных, ничем не примечательных, вовсе нет книг.
Бао-юй оглянулся на первый шкаф – на нем действительно было написано: «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», а на другом шкафу значилось: «Вторая дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина». Бао-юй протянул руку, открыл дверцу шкафа со вторыми дополнительными книгами судеб, взял с полки первую попавшуюся тетрадь и раскрыл ее. На первой странице был изображен не то человек, не то пейзаж – разобрать было невозможно, ибо тушь от воды расплылась, и вся бумага, казалось, была покрыта черными тучами и мутной мглой. Внизу сохранилось стихотворение из нескольких строк:
Пробегутся дожди – не заметишь луну.
Облака пестроцветные, дунешь – рассеются.
Пока дух выше неба парит – там, внизу
Бренное тело безвольно и мелочно.
Разве за ветреность примут сметливость
люди, желая вражды.
Отчего же иначе ширится ропот
меж юных и пожилых.
Только чуткий душою ему сострадает,
и бьется, и плачет навзрыд.
Бао-юй ничего не понял и стал смотреть дальше. Там был нарисован букет свежих цветов и разорванная циновка, потом следовало стихотворение:
Пустое – любить и лелеять.
Впустую – покорность и ум.
С корицей сравнить, с орхидеей?
Тут и говорить ни к чему.
Казалось бы – вот оно счастье,
Жжет ревность к актерской судьбе.
Но жребий, увы, неподвластен,
И неизвестен удел.
Это было еще более непонятно для Бао-юйя, и он положил на прежнее место эту тетрадь, открыл первый шкаф с дополнительными книгами судеб и взял другую. Здесь на первой странице была изображена цветущая веточка корицы, а под нею – небольшой пересохший пруд, покрытый увядшими лотосами, и далее следовала надпись в стихах:
Благоухают расцветшие лотосы,
корни сплели воедино.
Сколько жила она, знала лишь горести —
всюду заслон ей воздвигнут.
Когда как две капли вдруг станут два деревца,
что выросли в разных краях —
Уж душу торопят, и ей уж не терпится —
на родину тотчас спешит впопыхах.
Бао-юй прочел, но опять ничего не понял. Затем он взял главную книгу судеб и на первой странице увидел два золотых дерева; на одном из них висел яшмовый пояс, а под деревьями в снежном сугробе лежала золотая шпилька для волос. Ниже было помещено стихотворение:
Томлюсь я о деве,
что благодеяньями славится.
И тоскую по той я,
что пела лишь пух тополиный*.
Словно пояс из яшмы
– в лесу потеряется,
Золотая заколка —
как уронишь в сугроб, так и сгинет.
Бао-юй никак не мог разгадать смысл, скрывавшийся за этими словами, и хотел спросить у Цзин-хуань, но тут же понял, что это бесполезно, ибо бессмертная фея не захочет выдавать небесные тайны, и отказался от своего намерения. Затем он хотел положить тетрадь на место, но опять-таки не сделал этого и стал смотреть дальше. На второй странице был изображен лук, висевший на ветке душистого цитруса, и ниже следовала песенка:
Проспорив два десятка лет
чья правда тут – суди, ряди.
Цветок граната осветил
покои изнутри.
Трем веснам вряд не перекрыть
ту раннюю весну.
Навстречу зайцу тигр идет*
– конец земному сну.
Дальше были нарисованы два человека, запускающие бумажного змея, огромное море, корабль, на корабле – девушка, она закрыла лицо руками и плачет. Под картинкой опять стихотворение:
Был чист и ясен дар ее,
надежды – необъятны.
А он – удачей обделен,
и рос в года упадка.
В Цинмин* – роняет слезы он
сквозь даль – глядит на реку.
Но далека она как сон.
Восточный ветер веет.
Потом следовала картинка, изображающая цепочку плывущих в небе облаков и излучину реки, уходящей вдаль. Стихотворение внизу гласило:
Весь достаток семьи и почет
– разве могут служить утешением?
Ведь родителей ты лишена
стала вскоре после рождения.
Этим юным очам
свет закатный давно уже явлен.
Иссякает Сянцзян*,
облака в царство Чу улетают*.
Затем был нарисован кусок драгоценной яшмы, упавшей в грязь, и следовали стихи:
Возможно ли вернуть
былую чистоту?
Не пусто может быть,
что все пустым зовут.
Прискорбный эпилог:
и злато, и нефрит
Без надобности впрок
– замараны в грязи.
На следующей странице Бао-юй вдруг увидел лютого волка, который преследовал красавицу девушку, намереваясь сожрать ее. Стихи под этой картинкой гласили:
Стихи под изображением древнего храма, внутри, которого сидела в одиночестве девушка и читала священную книгу, гласили:
О, сколь коротко будет трех весен цветение
вскоре постигнет она.
И настанет тот день, когда черная ряса
сменит ей прежний наряд.
Невозможно здесь не сострадать, ибо род ее
славен был и именит.
А теперь рядом с Буддой она, одинокая,
в свете лампады лежит.
Дальше была нарисована ледяная гора, на ней – самка феникса, а ниже шли строки:
«Обыкновенная птица»[39] объявится
в мире на фоне упадка.
Талант ее, дар ее – всюду прославится,
за что ее любят – понятно.
Сменятся поочередно: смирения,
надменности и расставания час.
К Цзиньлину уйдет она в тяжком смятении
– горестен этот рассказ.
Затем – какой-то заброшенный трактир в захолустной деревне, и в нем красавица за прялкой. В пояснении к картинке сказано:
Что толку от родовитости,
коль силы оставят в пути.
Угаснет твой род, и взаимности
от окруженья не жди.
Но случай поможет в невзгодах
– в одной из глухих деревень
Найдутся тепло и забота,
ведь мир не без добрых людей.
После стихов следовало изображение вазы с цветущими орхидеями, а возле нее стояла красавица, роскошно одетая, в богатом головном уборе. Картина сопровождалась подписью:
Под ветром весенним на сливе и персике
новая завязь внезапно возникнет.
Сколько не думаю – все же не верится,
что с орхидеями можно сравниться.
Как воды застывшие неколебим
облик твой – зависть другим.
Что их кривотолки – средь них ни один
не ранит и не возмутит.
Потом Бао-юй увидел высокие двухэтажные палаты, а в них повесившуюся красавицу, и ниже стихи:
Бескрайность чувств, желаний море
– мираж страстей глубок.
От них сплошные боль и горе,
но главный плод – порок.
Хоть говорят, что дом Жунго
рассадник этих толков,
Но что истоки их – в Нинго,
никто так и не вспомнил.
Бао-юй собрался читать дальше, но Цзин-хуань, зная его ум и способности, побоялась разгласить небесную тайну, поэтому она проворно захлопнула тетрадь и с улыбкой сказала Бао-юйю:
– Зачем рыться в непонятных для тебя записях? Лучше прогуляемся, посмотрим чудесные пейзажи!
Не.сознавая того, что он делает, Бао-юй выпустил из рук тетрадь и покорно последовал за Цзин-хуань. Взору его представились расписные балки и резные карнизы, жемчужные занавесы и расшитые пологи, благоухающие цветы бессмертия и необыкновенные травы – поистине, это были великолепнейшие места! О них можно было бы сказать:
Алеют ворота, играют лучами,
а пол весь вымощен златом.
Бликуют снега на рубиновых ставнях,
воздвигнут нефритовый замок.
И снова ласковый голос Цзин-хуань коснулся слуха Бао-юйя:
– Выходите скорее и встречайте дорогого гостя!
Не успела она произнести эти слова, как появились бессмертные девы. Кружились в воздухе лилейные рукава их одежд, трепетали на ветру крылатые платья; своей красотой девы были подобны весенним цветам, а чистотой и свежестью напоминали осеннюю луну.
Увидев Бао-юйя, девы обратились к Цзин-хуань и недовольным тоном сказали:
– Мы не знали, о каком госте идет речь, сестра, и поэтому вышли его встречать. Ведь вы говорили, что сюда сегодня должна явиться душа нашей младшей сестры – Пурпурной жемчужины. Мы давно ее ждем. Зачем вы привели это грязное создание, которое оскверняет ваши владения?
Смущенный Бао-юй, услышав эти речи, хотел удалиться, но не мог. Он действительно чувствовал, что грязен. Цзин-хуань взяла его за руку и, обращаясь к толпе бессмертных дев, молвила:
– Вы не знаете, зачем я его привела. Я направлялась во дворец Жунго, чтобы встретить Пурпурную жемчужину, но когда проходила через дворец Нинго, навстречу мне попались души Жунго-гуна и Нинго-гуна, которые сказали мне: «С тех пор как утвердилась ныне правящая династия, наши семьи славой и заслугами своими выделяются в мире, из поколения в поколение наследуют богатство и титулы. Прошло уже сто лет, счастье нашего рода исчерпано, и его не вернуть! У нас, правда, много сыновей и внуков, но никто из них не может быть достойным наследником. Лишь один внук, Бао-юй, подает надежды. Он обладает крайне странным необузданным характером, но умен и талантлив. Однако счастье нашего рода кончается, и мы боимся, что никто не сумеет направить Бао-юйя на истинный путь. Как хорошо, что вы повстречались нам! Мы уповаем на то, что вы покажете ему всю пагубность мирских соблазнов и тем самым поможете вырваться из ловушки и вступить на праведный путь. Если вы это сделаете, мы будем бесконечно счастливы!» Они так настойчиво упрашивали меня, что я из жалости к ним привела сюда Бао-юйя. Сначала я в шутку разрешила ему познакомиться с судьбами девушек его семьи, но он ничего не понял, – так пусть же здесь у нас испытает могущество страстей. Может быть, тогда он прозреет.
С этими словами она, держа Бао-юйя за руку, вошла в покои. Бао-юй сразу почувствовал какой-то неведомый запах и не удержался от того, чтобы спросить:
– Что это такое?
– В грязном мире, где ты обитаешь, такого благоухания быть не может! – холодно усмехнулась Цзин-хуань. – Это – экстракт удивительных трав, растущих в чудесных горах, настоенный на душистом масле жемчужных деревьев. Называется он «квинтэссенцией всех благовоний».
Бао-юйю оставалось лишь удивляться и восхищаться.
Потом они сели. Служанка подала чай, необыкновенно прозрачный и ароматичный, и Бао-юй спросил, как этот чай называется.
– Этот чай растет в пещере Ароматов на горе Весны, – пояснила Цзин-хуань, – а заварен он на росе, собранной с листьев цветов бессмертия, и называется «благоуханием тысячи роз из одного чертога».
Бао-юй кивнул головой в знак одобрения. Затем он окинул взглядом помещение, в котором находился: здесь было все – и яшмовый цинь[40], и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах висели шелковые занавесы, а по обеим сторонам от них – парные надписи, одна из которых особенно радовала душу:
Глуха и непроницаема
душе неприступная твердь.
Как непостижим для ума
немеркнущий полог небес
Прочитав эту надпись, Бао-юй обратился к Цзин-хуань и спросил у нее имена бессмертных дев. Оказалось, что одну из них зовут фея Безумных грез, другую – Излиятельница чувств, третью – Вызывающая печаль золотая дева, четвертую – Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.
Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили на нем вино и угощения. Вот уж поистине:
Стеклянные кубки – нектар до краев
пурпурный – не быть же пустым!
Янтарные чарки наполнены вновь
яшмовым соком густым.
Запах вина показался Бао-юйю необычным, и он не удержался от того, чтобы спросить, что за аромат заключен в нем.
– Это вино – смесь нектара со ста цветов и десяти тысяч деревьев, – отвечала Цзин-хуань. – Оно сброжено на костях цилиня и молоке феникса и поэтому называется «Десять тысяч прелестей в одном кубке».
Восторг Бао-юйя не имел границ.
Как раз в тот момент, когда они пили вино, вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню им исполнить.
– Спойте двенадцать песен «Сон в красном тереме», которые недавно сложены, – приказала им Цзин-хуань.
Танцовщицы кивнули ей, ударили в таньбань[41], заиграли на серебряной цитре. Услышав, что они поют «В истоке истоков, в начале начал…», Цзин-хуань быстро прервала их:
– Эти песни не похожи на арии из классических драм, сочиненные в бренном мире. Земные арии неизменно подразделяются в соответствии с ролями положительных или отрицательных, главных или второстепенных героев, и написаны они на мотивы девяти северных и южных мелодий. А в наших песнях содержатся либо вздохи о чьей-нибудь судьбе, либо отображаются чувства, вызванные каким-нибудь событием. Песни, сочиненные нами, тут же исполняются на музыкальных инструментах. Тому, кто не проник в смысл, заключенный в нашей песне, не понять ее прелести. Мне кажется, что и ему не слишком знакомы наши мотивы. Если он не прочтет сначала текст песен, он, пожалуй, не найдет в них ничего интересного.
С этими словами она повернула голову и приказала подать Бао-юйю бумагу, на которой были написаны песни «Сон в красном тереме».
Бао-юй взял их, развернул бумагу и стал следить, как девушки пели песни:
ВСТУПЛЕНИЕ КО СНУ В КРАСНОМ ТЕРЕМЕ
В истоке истоков, в начале начал
Кто первые чувства для света зачал?
От ветра с луной лишь любовь зародилась,
влеченья взошли семена
Когда небеса непроглядны —
Печаль гасит солнца лучи,
И время немое молчит,
Вам глупую скуку прогнать бы.
О превратностях золота, о злоключеньях нефрита
сегодня пусть будет рассказ.
Для этого есть у нас
«Сон в красном тереме»—
Его мы покажем для вас.
ВСЯ ЖИЗНЬ – ОШИБКА
Всюду твердят, словно яшма и золото
пару составить должны.
Мне же лишь камень и дерево помнятся
– клятвою обручены.
В снежный кристалл ты глядишься отчаянно,
в диких горах – что аскет,
Но фея никак не уходит из памяти,
образ ее – весь в тебе.
Всякая прелесть таит недостаток
– что ж, в это поверит любой.
Будет в супружеской жизни порядок
– но душу поди успокой.
НАПРАСНО ПРИСТАЛЬНО ГЛЯДИШЬ
Она – как цветок удивительный,
расцветший в садах небожителей.
Он – как нефрит незапятнанный,
на нем ни щербинки, ни вмятины.
Когда б не была на то воля судьбы,
как бы они повстречаться смогли.
Но ежели выпал им жребий небесный,
что ж от речей им так пусто на сердце.
Вотще он душою терзается,
мучится и сокрушается.
Зазря и она все стенает,
– лишь сердце тоской утруждает.
Он – только отсвет луны,
блик на изгибе волны.
Она – всего лишь бутон,
в зеркале отражен.
Вот и очи полны уж слезами жемчужными
сколько вместится их – спрашивать нужно ли?
Но текут их ручьи – все не вытекут досуха
– от зимы до весны и от лета до осени!
Слушая эту песню, Бао-юй оставался рассеянным, ибо не видел в ней ничего, и только звуки мелодии вселяли в него тоску и опьяняли душу. Поэтому он не стал допытываться ни об источнике происхождения песни, ни об истории ее возникновения и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.
СМЕРТЕЛЬНАЯ ТОСКА
До чего ослепительна жизнь
в зените, в расцвете,
Но затем вековая печаль
приходит на смену.
Пронесутся пред взором мирские дела,
уже ничего и не стоящие.
Уходящую душу тревожит тоска,
и никак от нее не укроешься.
О, как недостижимо далек родной край,
по дороге к нему поднимаются горы,
Как родителей встретишь во сне – что сказать? —
ваш ребенок загробной тропою
удаляется – виден уж Желтый исток*…
пожеланье одно напоследок,
Дорогие, держитесь подальше от зла,
берегите себя непременно!
ОТ КОСТИ ОТДЕЛИЛАСЬ ПЛОТЬ
Сквозь ветра и дожди парус правит свой курс
– три тысячи верст позади.
Она оставляет родные места
– и вспышкой лишь память о них.
Что скорбеть, если скорбь только жизнь сократит,
усечет, что отмерено в днях.
Так родителям – лучше скорей отпустить,
если дом покидает дитя.
Издревле бедам и радостям срок
свой положен, и место свое.
Чем же встречи с разлуками хуже тогда,
разве им не свой час отведен?
Вот сегодня и нас разлучает судьба,
по двум дальним разводит краям.
И заботиться каждому лишь о себе,
охранять свой домашний очаг.
Если дочь покидает родителей —
отпустите ее – отпустите вы.
Дочь отбывает, утешить вас некому,
– пусть же хоть мысли за нею не следуют…
ТОСКА СРЕДИ ВЕСЕЛЬЯ
Крохотной лялькой в пеленках
мать с отцом потеряла она.
Коли нету родительской ласки —
к чему ей богатый наряд.
Все доступно ей было в избытке,
вся роскошь просторных дворцов.
Но кровное чувство заботы
ее обошло стороной.
Сравнимая с храмом из яшмы
после дождя под луной,
достойному святости юноше
стала примерной женой.
Многие радости вместе
узнали они наконец,
Брак их был прочен и долог
даже по счету небес.
Лишь память о детстве порою
ранила думы ее.
Так нынче над Гаотаном*
никто облаков не найдет.
Неумолимое время
– высохло русло Сянцзян.
У рока порядок таков,
зачем убиваться сейчас?
ЭТОТ МИР НЕ ПРОЩАЕТ
С цветком орхидеи
сравнимая женственность.
И дар небывалый,
почти что божественный.
Но столь же редка и прискорбная участь:
расти сиротою, терзаясь и мучась.
Ты слышала: тяжкий есть запах у мяса,
а значит не следует им увлекаться.
Считаешь, что если кругом лишь узоры —
обвыкнется взгляд и пресытится скоро.
Знать бы тебе: кто над всеми поднялся,
одну только зависть людскую обрящет.
А кто в миру ходит излишне уж чистым,
тому каждый встреченный как ненавистник.
Вздыхать остается: до старости дни
тебе под лампадою тусклой влачить.
Миновало тебя дуновенье весеннее,
маковый цвет и любви наслаждение.
Лишь по-прежнему пыль оседает мирская,
очерняет мечты, грезам сбыться мешает.
Без единого пятнышка белую яшму
в грязь зашвырнули, в противную кашу.
Отчего же тот юноша, родом прославленный
сетует, словно судьбою оставлен он?
ДОРОГОЙ НЕДРУГ
Чжуншаньский волк,
свирепый зверь:
О том, кем был,
забыл теперь.
Им движет давно
влеченье одно.
Только дев подавай,
чтоб как ивы вились.
Серебра через край
– ничего не стыдись.
Как подумаешь – жаль,
ведь прошел только год.
А была же душа,
да где ж сыщешь ее.
ПРОЗРЕНЬЕ НЕЖНОГО ЦВЕТКА
Cпустя три весны… как провидеть грядущее?
Ива и персик – что с ними случится?
Померкнет их цвет, красота их – стушуется;
зачахнут когда-то зеленые листья.
Обмолвишься – небо плодами исполнено:
абрикосы ли, персики – все в изобилии.
Но ответь, почему на земле своей осени
ни один из живущих – никто не осилил?
По деревням, средь стволов тополиных,
горестный плач неумолчный разносится.
В роще, где клены растут исполины,
духи стенают, не упокоившись.
Небо отрезала насыпь могильная —
тихие сопки, бурьяном заросшие.
Все – суета, этот бег за наживою
– грезит бедняк неземными богатствами.
Все одно, и бутон, по весне распустившийся,
осенью – вянет он и осыпается.
Кто бы взялся распутать тот узел, которым
жизни начало с концом было скреплено.
Говорят, есть на Западе дерево посо —
плод его людям дарует бессмертие*.
ИЗЛИШНИЙ УМ
О как, ты понятлива не по годам,
сметлив и проворен твой ум.
Но где и тебе было тут угадать,
что лишнее – все чересчур.
Еще до того, как в наш мир снизошла,
с разбитым ты сердцем была.
А после кончины – дурашка душа
стремится опять воспылать.
Пока семьей правит благополучие
– каждый в ней смирно живет.
Но только вмешается участь-разлучница
– и врозь рассыпается род.
Впустую на суетность внешних хлопот
ты тратила жизни запас.
Так в третью стражу* привидевшись, сон
бесследно исчезнет тотчас.
Все ближе уже оглушительный шум —
так рушатся своды дворца.
И меркнет огонь в фонаре на ветру
– повсюду бескрайняя тьма.
К концу приближалась веселья пора
– печаль свою очередь ждет.
Как жаль: среди смертных живя, не узнать,
когда чей наступит черед!!
ЗА ДОБРО ПОЖИНАЮТ ПЛОДЫ
Радуйся счастью,
Радуйся счастью,
Щедрая мать нашла в людях участье.
Празднуй добро,
Празднуй добро,
Благо на скромную мать снизошло.
Всех кого встретишь – увещевай
чутким быть к нищим и беднякам.
Бросьте уже подражать сребролюбцам,
Что над каждой монетой дрожат и трясутся.
О, воистину все – и прибыток, и убыль —
все обнимает заоблачный купол.
ПЫШНЫЙ ПОЗДНИЙ РАСЦВЕТ
Отраженная в зеркале лишь доброта
– это как слава во сне.
Но на смену зениту приходит закат,
и в ночи нет от блага вестей.
Как наступит пора – позабудь кружева,
даже шелковый полог – оставь.
Так венцы украшает их бисер сперва,
а поздней – они крошатся в прах.
Говорят, человеку в преклонные годы
бедность дается особенно трудно.
Но, возможно, потомков минуют заботы
– хотелось поверить, хотя б на минуту.
Дух молодится вовсю и бахвалится:
шпильки на шапке, шнурки – красота.
В золоте грудь его, блещет изяществом,
ярко сияет и слепит глаза.
Грозен его устрашающий чин —
им он повелевает с вершин.
Но и здесь до загробного мира тропа
может черна, но отнюдь не длинна!
Что осталось сегодня нам от полководцев
и прежде богатых, могучих владык?
Имена и заслуги, и то только горстка
– их и твердят, чтоб совсем не забыть.
КОНЕЦ ВСЕХ ДОБРЫХ ДЕЛ
У карниза резного зачахла весна —
пыль покрыла сияющий цвет.
За любовью, за чувствами ты подалась
– за луной и за ветром вослед.
Но в том выборе было распада зерно,
и семье на погибель оно проросло.
Династийных ремесел утрачена нить —
и если не Цзин – то кого и винить.
Как разруха в роду – только Нин здесь грешны,
а другие причины не так уж важны.
Да, все беды – гнездятся в пороках,
пусть это послужит уроком!
ПРОЛЕТЕВШИЕ ПТИЦЫ ИСЧЕЗЛИ В ЛЕСУ
Кто держался за чин свой высокий и двор —
у того род приходит в упадок.
Кто гордился богатством своим – у того
серебро иссякает на складах.
Добродетельный сможет, пусть и на волосок,
но избегнуть довременной смерти.
А бесчувственному – уже выписан срок,
увильнуть он никак не сумеет.
Даже жизнь дана в долг
– нам ее возвращать.
Нам взаймы дали слез
– но нельзя их отдать.
Тяжким будет отмщенье – положено злом
воздавать за первичное зло.
Расставанья и встречи идут чередом,
они связаны крепким узлом.
Если чувствуешь: век слишком короток твой,
в прошлых жизнях найдешь ты ответ.
И лишь случай счастливый достаток вернет,
но и то – лишь на старости лет.
Все бесчестие мира познавший сполна
удаляется прочь от людей.
А кем двигала всюду лишь алчность одна,
тот напрасно растратил свой век.
Когда нечем кормиться, то птицы из рощ
посрываются, им – высота.
Вот засыплют просторы снега, и поймешь,
какова из себя чистота!
Оканчивалась одна песня, начиналась другая. Заметив, что Бао-юй не проявляет к песням ни малейшего интереса, Цзин-хуань со вздохом произнесла:
– Заблудший юноша, ты так ничего и не понял!
Бао-юй сделал знак девушкам прекратить пение, в голове у него кружилось, как у пьяного, и он попросился спать.
Цзин-хуань велела прислужницам убрать остатки угощения и повела Бао-юйя в девичьи покои. Здесь повсюду были расставлены редкостные вещи, какие не увидишь на земле. Но больше всего поразила Бао-юйя находившаяся там молодая прелестная дева, которая ростом и внешностью напоминала Бао-чай, а стройностью и грациозностью манер походила на Дай-юй.
Бао-юй растерялся, не понимая, что происходит с ним, но тут неожиданно Цзин-хуань сказала:
– Сколько бы ни было в том грязном мире благородных семей, все равно ветер и луна в зеленом окне*, луч солнечной зари в девичьих покоях* попраны и осквернены знатными молодыми повесами и гулящими девками. Но еще возмутительнее то, что с самых древнейших времен легкомысленные бездельники толкуют, что сладострастие не разврат, и оправдывают себя тем, что страсть не прелюбодеяние. Все это лишь пустые слова, предназначенные для того, чтобы приукрасить зло и скрыть истинную подлость. А ведь сладострастие – уже разврат, познание страсти – разврат вдвойне. Все эти встречи на горе Ушань*, радости «облака и дождя» источником своим имеют стремление к тому, к чему всегда влечет любовь. Я люблю тебя потому, что ты с древнейших времен и поныне был и остаешься первым развратником во всей Поднебесной!
– Божественная дева, – поспешно возразил испуганный Бао-юй, – вы ошибаетесь! Я ленив в учении, поэтому отец и мать поучают меня, но разве меня можно назвать развратником?! Ведь я еще молод и даже не знаю, что означает слово «разврат»!
– Нет, это не так! – продолжала Цзин-хуань. – Понятие разврата едино, хотя объясняют его по-разному. Обычные развратники только забавляются пением и танцами, увлекаются радостями «облака и дождя» и возмущаются, что красавицы всей Поднебесной не могут доставить им мимолетного наслаждения. Это – просто глупцы, которые ищут удовольствия лишь для своего тела. Такие же, как ты, от природы склонны к безумным увлечениям, которые мы считаем мысленным развратом. Эти два слова, «мысленный разврат», можно понять лишь сердцем, но значение их нельзя выразить в словах, их можно почувствовать душою, но нельзя передать человеческой речью. Ты обладаешь всем тем, что заключено в значении этих двух слов, и хотя ты можешь стать хорошим другом в девичьих покоях, на жизненном пути тебе не избежать заблуждений и лжи, насмешек, стоустой клеветы и гневных взглядов десятков тысяч глаз. Ныне я встретила твоих дедов – Нинго-гуна и Жунго-гуна, они очень просили, чтоб я помогла тебе вступить на праведный путь, и я не могла допустить, чтобы, озарив мои покои своим посещением, ты вновь был брошен в грязный мир. Поэтому я привела тебя сюда, напоила прекрасным вином, угостила чаем бессмертия, предостерегла от ошибок волшебными песнями и сейчас приставлю к тебе одну из моих младших сестер, имя которой – Цзянь-мэй, а прозвище – Кэ-цин. Сейчас настало счастливое время, чтобы ты с нею сочетался. Знай, что в мире бессмертных все делается так же, как в мире смертных. Но я хочу, чтобы ты понял сущность скрытых в тебе страстей, постиг учение Кун-цзы и Мын-цзы и посвятил себя совершенствованию в управлении хозяйством.
Она объяснила Бао-юйю, что такое «облако с дождем», а затем втолкнула его в комнату, закрыла дверь и ушла.
Бао-юй, ничего не сознавая и следуя наставлениям Цзин-хуань, свершил то, что делают между собою юноши и девушки. Но все это трудно описать полностью.
Всю ночь до утра Бао-юй нежился с Кэ-цин, ласкал ее и никак не мог с нею расстаться. Потом они, взявшись за руки, пошли гулять и попали в густые заросли терновника, где бродили волки и тигры. Впереди путь преграждала река, через которую не было моста.
Бао-юй заколебался и неожиданно заметил, что Цзин-хуань догоняет его.
– Остановись! – сказала она. – Поскорее возвращайся обратно!
– Куда я попал? – мгновенно застыв на месте, спросил Бао-юй.
– Это – брод Заблуждений, – пояснила Цзин-хуань. – Глубиною он в десять тысяч чжанов, шириною в тысячу ли. Через него не переправишься ни в какой лодке, кроме деревянного плота, которым правит Деревянный кумир, а толкает шестом Служитель пепла. Они не берут в награду ни золото, ни серебро и перевозят только тех, кому уготована счастливая судьба. Ты забрел сюда случайно, и если утонешь на этом броде, значит, ты пренебрег моими наставлениями.
Не успела она произнести все это, как со стороны брода Заблуждений донесся шум, напоминающий раскат грома, толпа чертей и якш подхватила Бао-юйя и увлекла вниз. От ужаса у него выступил холодный пот, и он закричал:
– Кэ-цин, спаси меня!
Перепуганная Си-жэнь и остальные служанки бросились к нему с возгласами:
– Бао-юй, не бойся – мы здесь!
В это время госпожа Цинь находилась тут же, она пришла просить служанок следить, чтобы кошки не разбудили Бао-юйя. Услышав, что Бао-юй во сне зовет ее, она удивилась:
«Ведь мое детское имя здесь никто не знает! Как он его угадал?»
Что произошло потом, можно узнать из следующей главы.
章节结束
36
Ван Цян (Ван Чжао-цзюнь, ок. 54–19 гг. до н. э.) – одна из четырех великих красавиц Древнего Китая.
37
Чжуншаньский волк – образное описание человека, проявляющего агрессию в ответ на доброту. Происходит из притчи Ма Чжун-си (1446–1512 гг.), по сюжету которой подстреленный волк съел помогшего ему человека.
38
…ото сна осталось только просо. – Сюжет из повести Шэнь Цзи-цзи «Записки под подушкой» («Чжэнь чжун цзи»): Юноша Лу Шэн во сне увидел всю свою жизнь вплоть до смерти, в то время как в реальности за это время не успела довариться каша из проса. В стихотворении это выражение – намек на смерть.
39
Сочетание иероглифов «обычный» и «птица» составляет вместе иероглив «фын» – феникс.
40
Цинь – струнный музыкальный инструмент.
41
Таньбань – ударный музыкальный инструмент.