Читать книгу Сон в красном тереме. Том 1 - Группа авторов - Страница 11

Глава пятая,
из которой читатель узнает о том, как душа Цзя Бао-юйя странствовала по Области Небесных грез и как фея Цзин-хуань велела исполнить песни «Сон в красном тереме»

Оглавление

В предыдущей главе мы описывали жизнь семьи Сюэ во дворце Жунго и пока о ней больше говорить не будем.

Сейчас рассказ пойдет о том, как матушка Цзя нежно полюбила Линь Дай-юй, поселившуюся во дворце Жунго, заботилась о ней так же, как о Бао-юйе, а трем остальным внучкам – Ин-чунь, Тань-чунь и Си-чунь – она стала уделять меньше внимания.

Тесная дружба Бао-юйя и Дай-юй тоже была необычной, совсем не такой, как у других детей. Целые дни они проводили вместе, вечером одновременно ложились спать, слова и мысли их всегда гармонировали – поистине, они были неразделимы, как лак с клеем. И вот неожиданно приехала Бао-чай. Хотя она была немного старше Дай-юй, но обладала прямым характером и очаровательной внешностью, и все стали поговаривать, что Дай-юй во многих отношениях далеко до нее.

Бао-чай была великодушна, по мере сил старалась приспосабливаться к обстановке, не была такой замкнутой и гордой, как Дай-юй, благодаря чему снискала глубокую симпатию всех без исключения служанок. Даже маленькие девочки-служанки и те подружились с нею. Все это вызывало в душе Дай-юй недовольство, но Бао-чай этого не замечала.

Бао-юй тоже был еще ребенок с увлекающимся и несдержанным характером. На всех братьев и сестер он смотрел одинаково, не делая различия между родными и чужими, близкими и дальними. Живя вместе с Дай-юй в доме матушки Цзя, Бао-юй, разумеется, был к ней ближе, чем к другим сестрам, и эта близость породила у него чувство симпатии к Дай-юй, которое могло привести к печальной развязке и вызвать незаслуженные нарекания.

Однажды, по неизвестной причине, между Бао-юйем и Дай-юй произошла размолвка, Дай-юй в одиночестве сидела дома и проливала слезы. Бао-юй раскаивался, что был чересчур резок с ней, бросился просить прощения, и только после этого к Дай-юй вернулось прежнее расположение духа.


Надо вам сказать, что как раз в то время в саду восточного дворца Нинго пышно расцвели сливы, и жена Цзя Чжэня, госпожа Ю, решила устроить угощение и пригласить матушку Цзя, госпожу Син, госпожу Ван и других полюбоваться цветами. Утром она сама в сопровождении Цзя Жупа и его жены явилась во дворец Жунго, чтобы пригласить матушку Цзя на другой день приехать к ней погулять и отдохнуть в «саду Слияния ароматов», выпить чаю, вина. В этом небольшом семейном празднестве принимали участие только родственники из дворцов Нинго и Жунго, и там не произошло ничего такого, о чем стоило бы рассказать.

Бао-юй быстро утомился и захотел спать. Матушка Цзя приказала служанкам уговорить его немного отдохнуть, а затем прийти снова.

Тогда поспешила вмешаться жена Цзя Жуна, госпожа Цинь. Улыбнувшись, она сказала матушке Цзя:

– Для второго дяди Бао-юйя у нас приготовлена комната. Не беспокойтесь и предоставьте это дело нам!

И затем обратилась к мамкам и служанкам Бао-юйя со словами:

– Проводите второго дядю Бао-юйя за мной!

Матушка Цзя считала госпожу Цинь во всех отношениях достойной и совершенной женщиной – прелестная и хрупкая с виду, она всегда была ласковой и нежной и нравилась матушке Цзя больше других жен ее внуков и правнуков; и когда она отправилась устраивать Бао-юйя, матушка Цзя, разумеется, сразу успокоилась.

Следом за госпожой Цинь служанки с Бао-юйем направились во внутренние покои. Бао-юй переступил порог; подняв голову, он увидел перед собой искусно нарисованную картину «Лю Сян пишет при горящем посохе» и ощутил смутное неудовольствие. Рядом висели парные надписи – дуйлянь, гласившие:

Нет того дела на всем белом свете,

с чем знания не совладали б,

Как среди смертных – нет того чувства,

что книги б не передавали.


Прочитав эти фразы, Бао-юй даже не стал смотреть на прекрасное помещение и роскошную постель и заявил, что не останется здесь.

– Идемте скорее отсюда! Скорее! – твердил он.

– Если вам не нравится здесь, куда же идти? – улыбнувшись, спросила госпожа Цинь. – Может быть, в мою комнату?

Бао-юй кивнул головой и засмеялся.

– Где это видано, чтобы дядя спал в комнате жены своего племянника? – запротестовала одна из мамок.

– А что тут страшного? – возразила госпожа Цинь. – Ведь дядя еще совсем мальчик, какие для него могут существовать запреты? Помнишь, в прошлом месяце приезжал мой младший брат? Правда, он одних лет с Бао-юйем, но ростом, кажется, немного выше…

– Почему же я его не видел? – перебил ее удивленный Бао-юй. – Приведите его ко мне!

Все рассмеялись.

– Как же его привести, если он находится за двадцать-тридцать ли отсюда? – сказала госпожа Цинь. – Когда он снова приедет, непременно познакомлю вас.

Разговаривая между собой, они отправились в спальню госпожи Цинь.

Когда они вошли, какой-то неведомый тонкий аромат защекотал в носу Бао-юйя, и он почувствовал, что глаза его слипаются, а по всему телу разливается сладостная истома.

– Какой приятный аромат! – воскликнул он.

Бао-юй огляделся. Прямо перед ним на стене висела картина Тан Бо-ху «Весенний сон райской яблоньки», а по обе стороны от нее свешивались парные надписи, принадлежавшие кисти Цинь Тай-сюя*. Надписи гласили:

Подморозит слегка, вот и сон на замке

– прохладная нынче весна.

Ароматом дразнить и людей соблазнять

– такая уж сила вина.


На небольшом столике стояло драгоценное зеркало, некогда украшавшее зеркальные покои У Цзэ-тянь*, а рядом с ним – золотое блюдо с фигуркой Чжао Фэй-янь*. На блюде лежала айва, такая же крупная, как та, которой когда-то Ань Лу-шань бросал в Тай-чжэнь* и ранил ее в грудь. На возвышении стояла роскошная кровать, на которой в давние времена во дворце Ханьчжан спала Шоучанская принцесса, и над кроватью возвышался жемчужный полог, вышитый принцессой Тун-чан.

– Вот здесь хорошо! – сдерживая улыбку, произнес Бао-юй.

– В моей комнате, наверное, не отказались бы жить даже бессмертные духи! – засмеялась в ответ госпожа Цинь.

Она откинула чистое, вымытое когда-то самой Си Ши легкое шелковое одеяло и поправила мягкую подушку, какую прижимала когда-то к своей груди Хун-нян*.

Уложив Бао-юйя, мамки и няньки разошлись, и при нем остались только Си-жэнь, Цин-вэнь и Цю-вэнь. Госпожа Цинь послала девочек-служанок присматривать, чтобы под навес крыши не забрались кошки и не наделали шума.

Едва Бао-юй сомкнул глаза, как погрузился в глубокий сон; далеко впереди ему почудились очертания фигуры госпожи Цинь, он последовал за нею и попал в какое-то незнакомое место. Видит – перед ним красная ограда и яшмовые ступени, деревья и прозрачный ручеек, но всюду пусто и безмолвно, ни малейшего признака присутствия человека.

«Как прелестно! – сквозь сон подумал Бао-юй. – Остаться бы тут навсегда! Это куда интереснее, чем все время находиться под присмотром родителей и учителей!»

Пока он предавался несбыточным мечтам, откуда-то из-за горки донеслось пение:

Вослед облакам

растают весной сновидения.

Облетают цветы —

лепестки забирает течение.

Мне б спросить, разузнать

у молодых да у юных,

Отчего же они

так томятся порой на досуге.


Бао-юй прислушался – это был девичий голос. И как только смолкла песня, из-за склона появилась грациозная, стройная красавица, совершенно не похожая на обычных людей.

В доказательство этому есть ода:

Оставив поодаль прикрытие ив,

Из цветочных палат выплывала она.

Где проходила – там птицы в испуге

в воздух срывались с деревьев.

В ближе и ближе она подступала,

длину коридоров тенью измерив.

Нетленное платье парило свободно,

Даря аромат орхидей бесподобный.

Оно колебалось как листья у лотоса,

Легонько звенели подвески на поясе.

Румянец от смеха – вот персика цвет,

Прически каскад увенчал изумруд,

Слегка приоткрыты вишневые губы —

Крупинки граната упрятаны внутрь.

Фигурная талия – веретено,

Так в танце снежинкам кружиться дано.

Искрятся, блестят самоцветы вовсю.

Так утке – зеленый, а желтый – гусю.

Исчезнет, появится вновь меж цветами,

Смеется ли, плачет ли – равно прекрасна.

Вдоль пруда проходит туда и обратно.

Как будто и вовсе земли не касаясь.

Нахмурится, сдвинет бровей полумесяцы —

Хотела сказать, но сказать не осмелилась;

Мельчат ножки-лотосы, режут шажки —

Не замереть ей – вперед семенит!

Подразним красоток намеком несложным:

прозрачна как лед и как яшма наощупь.

А следом – нарядам пускай позавидуют,

что оторочены вязями дивными.

Вот ее облик, достойный восторга —

Из дымки нефрит ограненный был соткан.

Таков же и норов, к досаде прелестниц —

Парящий дракон и кружащийся феникс.

Чему уподобить ее белизну?

Снега среди – сливы бутоны.

Чему уподобить ее чистоту?

Лотос осенний иней подернул.

Чему уподобить ее тишину?

Сосны растут в долине просторной.

Чему уподобить ее обаянье?

Солнце закатное в зеркале вод.

Чему уподобить походку ее?

Пруд обвивает гибкий дракон.

Чему уподобить душу ее?

Холод ручья под светящей луной.

Красою Си Ши далеко превзошла,

Ван Цян[36] устыдилась бы рядом стоять.

Откуда ведет она род свой бессмертный?

И где заступила впервые на землю?

С пиршества на Небесах – не иначе.

Второй не сыскать, как бы ни был удачлив.

Вы дайте сыграть ей на сяо * – поймете,

В Пурпурном дворце* за что ходит в почете.


Увидев, что это бессмертная фея, Бао-юй бросился ей навстречу, низко поклонился и с улыбкой спросил:

– Божественная дева, откуда вы пришли и куда направляетесь? Я не знаю, куда я попал, умоляю вас – возьмите меня с собой!

– Я живу в небесной сфере, где не существует ненависти, среди моря Орошающего печаль, – отвечала дева. – Я – бессмертная фея Цзин-хуань с горы Ниспосылающей весну, из чертогов Струящихся благоуханий, которые находятся в Области Небесных грез. Я определяю возмездие за разврат и прелюбодеяния, в моей власти – заставлять женщин в мире смертных роптать на свою судьбу, а мужчин – предаваться глупым и безумным страстям. Недавно здесь собрались грешники, и я пришла, чтобы посеять среди них семена взаимного влечения. Наша встреча с тобой тоже не случайна. Ты находишься неподалеку от границы моих владений. У меня здесь нет ничего, кроме чашки чая бессмертия, нескольких кувшинов приготовленного мною прекрасного вина да нескольких девушек, обученных исполнению волшебных песен и танцев. Они недавно сложили двенадцать новых песен – «Сон в красном тереме». Пойдешь со мной?

Как только Бао-юй услышал слова феи, по его телу пробежала дрожь радости и нетерпения, он мгновенно позабыл о госпоже Цинь и покорно последовал за Цзин-хуань.

Неожиданно перед ним появилась широкая каменная арка с крупными иероглифами: «Область Небесных грез», а по обе стороны от нее – парная надпись, гласившая:

Когда даже к истине ложь примешалась,

и самая истина – ложь.

Когда в бытие пустота проникает,

и бытие – пустота.


Они миновали арку и очутились у дворцовых ворот, над которыми было начертано четыре иероглифа, означавших: «Небо страстей – море грехов», и на столбах по обе стороны – парная вертикальная надпись:

Ах, несмышленое дитя —

смеюсь я над тобой!

Цветет ли водяной орех,

коль валит снег такой?

Гляди, придет твоя пора

под праздник фонарей*:

Огонь погаснет – даже дым

растает на заре.


«Так и есть, – подумал про себя Бао-юй, прочитав надпись. – Только не совсем понятно, что такое «древние чувства»? И что значит «щедрости познали любви»? Надо будет подумать и постараться понять смысл.

Занятый своими размышлениями, Бао-юй и не предполагал, что в его душу вливается какая-то чудодейственная сила.

Вошли в двухъярусные ворота, и взору Бао-юйя предстали высившиеся справа и слева двумя рядами залы, на каждом из которых были прибиты доски с горизонтальными и вертикальными надписями… С первого взгляда невозможно было прочесть, что на них написано, но на некоторых он разобрал: «Приказ безрассудных влечений», «Приказ затаенных обид», «Приказ утренних стонов», «Приказ вечерних рыданий», «Приказ весенних волнений», «Приказ осенней скорби».

– Осмелюсь вас побеспокоить, божественная дева, – сказал Бао-юй, обращаясь к фее. – Нельзя ли погулять с вами по этим приказам?

– В этих приказах хранятся книги судеб всех девушек Поднебесной, – отвечала Цзин-хуань, – и тебе, обладающему простыми человеческими глазами и бренным телом, не должно обо всем этом знать заранее.

Однако Бао-юй не уступал и настойчиво упрашивал фею.

– Пусть будет так! – произнесла, наконец, Цзин-хуань. – Пройдемся по этому приказу.

Не скрывая своей радости, Бао-юй поднял голову и прочел над входом три слова: «Приказ несчастных судеб» и парную вертикальную надпись по сторонам:

Осенью – грусть, а тоска – по весне

Приходят, и как с ними быть?

Лики цветов и свеченье луны

– кому их под силу затмить?


Бао-юй печально вздохнул. Он вошел в помещение и увидел около десятка огромных опечатанных шкафов, на каждом из которых висел ярлык с названием провинции. Им сразу овладело желание найти ярлык с названием его родных мест, и он тут же на одном из шкафов заметил надпись: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина».

– Что это значит: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина»? – спросил Бао-юй.

– Это значит, что здесь записаны судьбы двенадцати самых благородных девушек твоей провинции, – ответила Цзин-хуань. – Поэтому и сказано «Главная книга».

– Я слышал, что Цзиньлин очень большой город, – заметил Бао-юй. – Почему же здесь говорится только о двенадцати девушках? Даже в одной нашей семье вместе со служанками наберется несколько сот девушек.

– Конечно, во всей провинции девушек много, – улыбнулась Цзин-хуань, – но здесь записаны только самые замечательные из них; в двух шкафах, что стоят рядом, – второстепенные, а для всех остальных, ничем не примечательных, вовсе нет книг.

Бао-юй оглянулся на первый шкаф – на нем действительно было написано: «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», а на другом шкафу значилось: «Вторая дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина». Бао-юй протянул руку, открыл дверцу шкафа со вторыми дополнительными книгами судеб, взял с полки первую попавшуюся тетрадь и раскрыл ее. На первой странице был изображен не то человек, не то пейзаж – разобрать было невозможно, ибо тушь от воды расплылась, и вся бумага, казалось, была покрыта черными тучами и мутной мглой. Внизу сохранилось стихотворение из нескольких строк:

Пробегутся дожди – не заметишь луну.

Облака пестроцветные, дунешь – рассеются.

Пока дух выше неба парит – там, внизу

Бренное тело безвольно и мелочно.

Разве за ветреность примут сметливость

люди, желая вражды.

Отчего же иначе ширится ропот

меж юных и пожилых.

Только чуткий душою ему сострадает,

и бьется, и плачет навзрыд.


Бао-юй ничего не понял и стал смотреть дальше. Там был нарисован букет свежих цветов и разорванная циновка, потом следовало стихотворение:

Пустое – любить и лелеять.

Впустую – покорность и ум.

С корицей сравнить, с орхидеей?

Тут и говорить ни к чему.

Казалось бы – вот оно счастье,

Жжет ревность к актерской судьбе.

Но жребий, увы, неподвластен,

И неизвестен удел.


Это было еще более непонятно для Бао-юйя, и он положил на прежнее место эту тетрадь, открыл первый шкаф с дополнительными книгами судеб и взял другую. Здесь на первой странице была изображена цветущая веточка корицы, а под нею – небольшой пересохший пруд, покрытый увядшими лотосами, и далее следовала надпись в стихах:

Благоухают расцветшие лотосы,

корни сплели воедино.

Сколько жила она, знала лишь горести —

всюду заслон ей воздвигнут.

Когда как две капли вдруг станут два деревца,

что выросли в разных краях —

Уж душу торопят, и ей уж не терпится —

на родину тотчас спешит впопыхах.


Бао-юй прочел, но опять ничего не понял. Затем он взял главную книгу судеб и на первой странице увидел два золотых дерева; на одном из них висел яшмовый пояс, а под деревьями в снежном сугробе лежала золотая шпилька для волос. Ниже было помещено стихотворение:

Томлюсь я о деве,

что благодеяньями славится.

И тоскую по той я,

что пела лишь пух тополиный*.

Словно пояс из яшмы

– в лесу потеряется,

Золотая заколка —

как уронишь в сугроб, так и сгинет.


Бао-юй никак не мог разгадать смысл, скрывавшийся за этими словами, и хотел спросить у Цзин-хуань, но тут же понял, что это бесполезно, ибо бессмертная фея не захочет выдавать небесные тайны, и отказался от своего намерения. Затем он хотел положить тетрадь на место, но опять-таки не сделал этого и стал смотреть дальше. На второй странице был изображен лук, висевший на ветке душистого цитруса, и ниже следовала песенка:

Проспорив два десятка лет

чья правда тут – суди, ряди.

Цветок граната осветил

покои изнутри.

Трем веснам вряд не перекрыть

ту раннюю весну.

Навстречу зайцу тигр идет*

– конец земному сну.


Дальше были нарисованы два человека, запускающие бумажного змея, огромное море, корабль, на корабле – девушка, она закрыла лицо руками и плачет. Под картинкой опять стихотворение:

Был чист и ясен дар ее,

надежды – необъятны.

А он – удачей обделен,

и рос в года упадка.

В Цинмин* – роняет слезы он

сквозь даль – глядит на реку.

Но далека она как сон.

Восточный ветер веет.


Потом следовала картинка, изображающая цепочку плывущих в небе облаков и излучину реки, уходящей вдаль. Стихотворение внизу гласило:

Весь достаток семьи и почет

– разве могут служить утешением?

Ведь родителей ты лишена

стала вскоре после рождения.

Этим юным очам

свет закатный давно уже явлен.

Иссякает Сянцзян*,

облака в царство Чу улетают*.


Затем был нарисован кусок драгоценной яшмы, упавшей в грязь, и следовали стихи:

Возможно ли вернуть

былую чистоту?

Не пусто может быть,

что все пустым зовут.

Прискорбный эпилог:

и злато, и нефрит

Без надобности впрок

– замараны в грязи.


На следующей странице Бао-юй вдруг увидел лютого волка, который преследовал красавицу девушку, намереваясь сожрать ее. Стихи под этой картинкой гласили:

Как будто вскормлен он

Чжуншаньскими волками[37]:

Ожесточен и зол,

и средств не разбирает.

С девицами вовсю резвясь,

вершил свое геройство,

Но минул год – и ото сна

осталось только просо[38].


Стихи под изображением древнего храма, внутри, которого сидела в одиночестве девушка и читала священную книгу, гласили:

О, сколь коротко будет трех весен цветение

вскоре постигнет она.

И настанет тот день, когда черная ряса

сменит ей прежний наряд.

Невозможно здесь не сострадать, ибо род ее

славен был и именит.

А теперь рядом с Буддой она, одинокая,

в свете лампады лежит.


Дальше была нарисована ледяная гора, на ней – самка феникса, а ниже шли строки:

«Обыкновенная птица»[39] объявится

в мире на фоне упадка.

Талант ее, дар ее – всюду прославится,

за что ее любят – понятно.

Сменятся поочередно: смирения,

надменности и расставания час.

К Цзиньлину уйдет она в тяжком смятении

– горестен этот рассказ.


Затем – какой-то заброшенный трактир в захолустной деревне, и в нем красавица за прялкой. В пояснении к картинке сказано:

Что толку от родовитости,

коль силы оставят в пути.

Угаснет твой род, и взаимности

от окруженья не жди.

Но случай поможет в невзгодах

– в одной из глухих деревень

Найдутся тепло и забота,

ведь мир не без добрых людей.


После стихов следовало изображение вазы с цветущими орхидеями, а возле нее стояла красавица, роскошно одетая, в богатом головном уборе. Картина сопровождалась подписью:

Под ветром весенним на сливе и персике

новая завязь внезапно возникнет.

Сколько не думаю – все же не верится,

что с орхидеями можно сравниться.

Как воды застывшие неколебим

облик твой – зависть другим.

Что их кривотолки – средь них ни один

не ранит и не возмутит.


Потом Бао-юй увидел высокие двухэтажные палаты, а в них повесившуюся красавицу, и ниже стихи:

Бескрайность чувств, желаний море

– мираж страстей глубок.

От них сплошные боль и горе,

но главный плод – порок.

Хоть говорят, что дом Жунго

рассадник этих толков,

Но что истоки их – в Нинго,

никто так и не вспомнил.


Бао-юй собрался читать дальше, но Цзин-хуань, зная его ум и способности, побоялась разгласить небесную тайну, поэтому она проворно захлопнула тетрадь и с улыбкой сказала Бао-юйю:

– Зачем рыться в непонятных для тебя записях? Лучше прогуляемся, посмотрим чудесные пейзажи!

Не.сознавая того, что он делает, Бао-юй выпустил из рук тетрадь и покорно последовал за Цзин-хуань. Взору его представились расписные балки и резные карнизы, жемчужные занавесы и расшитые пологи, благоухающие цветы бессмертия и необыкновенные травы – поистине, это были великолепнейшие места! О них можно было бы сказать:

Алеют ворота, играют лучами,

а пол весь вымощен златом.

Бликуют снега на рубиновых ставнях,

воздвигнут нефритовый замок.


И снова ласковый голос Цзин-хуань коснулся слуха Бао-юйя:

– Выходите скорее и встречайте дорогого гостя!

Не успела она произнести эти слова, как появились бессмертные девы. Кружились в воздухе лилейные рукава их одежд, трепетали на ветру крылатые платья; своей красотой девы были подобны весенним цветам, а чистотой и свежестью напоминали осеннюю луну.

Увидев Бао-юйя, девы обратились к Цзин-хуань и недовольным тоном сказали:

– Мы не знали, о каком госте идет речь, сестра, и поэтому вышли его встречать. Ведь вы говорили, что сюда сегодня должна явиться душа нашей младшей сестры – Пурпурной жемчужины. Мы давно ее ждем. Зачем вы привели это грязное создание, которое оскверняет ваши владения?

Смущенный Бао-юй, услышав эти речи, хотел удалиться, но не мог. Он действительно чувствовал, что грязен. Цзин-хуань взяла его за руку и, обращаясь к толпе бессмертных дев, молвила:

– Вы не знаете, зачем я его привела. Я направлялась во дворец Жунго, чтобы встретить Пурпурную жемчужину, но когда проходила через дворец Нинго, навстречу мне попались души Жунго-гуна и Нинго-гуна, которые сказали мне: «С тех пор как утвердилась ныне правящая династия, наши семьи славой и заслугами своими выделяются в мире, из поколения в поколение наследуют богатство и титулы. Прошло уже сто лет, счастье нашего рода исчерпано, и его не вернуть! У нас, правда, много сыновей и внуков, но никто из них не может быть достойным наследником. Лишь один внук, Бао-юй, подает надежды. Он обладает крайне странным необузданным характером, но умен и талантлив. Однако счастье нашего рода кончается, и мы боимся, что никто не сумеет направить Бао-юйя на истинный путь. Как хорошо, что вы повстречались нам! Мы уповаем на то, что вы покажете ему всю пагубность мирских соблазнов и тем самым поможете вырваться из ловушки и вступить на праведный путь. Если вы это сделаете, мы будем бесконечно счастливы!» Они так настойчиво упрашивали меня, что я из жалости к ним привела сюда Бао-юйя. Сначала я в шутку разрешила ему познакомиться с судьбами девушек его семьи, но он ничего не понял, – так пусть же здесь у нас испытает могущество страстей. Может быть, тогда он прозреет.

С этими словами она, держа Бао-юйя за руку, вошла в покои. Бао-юй сразу почувствовал какой-то неведомый запах и не удержался от того, чтобы спросить:

– Что это такое?

– В грязном мире, где ты обитаешь, такого благоухания быть не может! – холодно усмехнулась Цзин-хуань. – Это – экстракт удивительных трав, растущих в чудесных горах, настоенный на душистом масле жемчужных деревьев. Называется он «квинтэссенцией всех благовоний».

Бао-юйю оставалось лишь удивляться и восхищаться.

Потом они сели. Служанка подала чай, необыкновенно прозрачный и ароматичный, и Бао-юй спросил, как этот чай называется.

– Этот чай растет в пещере Ароматов на горе Весны, – пояснила Цзин-хуань, – а заварен он на росе, собранной с листьев цветов бессмертия, и называется «благоуханием тысячи роз из одного чертога».

Бао-юй кивнул головой в знак одобрения. Затем он окинул взглядом помещение, в котором находился: здесь было все – и яшмовый цинь[40], и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах висели шелковые занавесы, а по обеим сторонам от них – парные надписи, одна из которых особенно радовала душу:

Глуха и непроницаема

душе неприступная твердь.

Как непостижим для ума

немеркнущий полог небес


Прочитав эту надпись, Бао-юй обратился к Цзин-хуань и спросил у нее имена бессмертных дев. Оказалось, что одну из них зовут фея Безумных грез, другую – Излиятельница чувств, третью – Вызывающая печаль золотая дева, четвертую – Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.

Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили на нем вино и угощения. Вот уж поистине:

Стеклянные кубки – нектар до краев

пурпурный – не быть же пустым!

Янтарные чарки наполнены вновь

яшмовым соком густым.


Запах вина показался Бао-юйю необычным, и он не удержался от того, чтобы спросить, что за аромат заключен в нем.

– Это вино – смесь нектара со ста цветов и десяти тысяч деревьев, – отвечала Цзин-хуань. – Оно сброжено на костях цилиня и молоке феникса и поэтому называется «Десять тысяч прелестей в одном кубке».

Восторг Бао-юйя не имел границ.

Как раз в тот момент, когда они пили вино, вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню им исполнить.

– Спойте двенадцать песен «Сон в красном тереме», которые недавно сложены, – приказала им Цзин-хуань.

Танцовщицы кивнули ей, ударили в таньбань[41], заиграли на серебряной цитре. Услышав, что они поют «В истоке истоков, в начале начал…», Цзин-хуань быстро прервала их:

– Эти песни не похожи на арии из классических драм, сочиненные в бренном мире. Земные арии неизменно подразделяются в соответствии с ролями положительных или отрицательных, главных или второстепенных героев, и написаны они на мотивы девяти северных и южных мелодий. А в наших песнях содержатся либо вздохи о чьей-нибудь судьбе, либо отображаются чувства, вызванные каким-нибудь событием. Песни, сочиненные нами, тут же исполняются на музыкальных инструментах. Тому, кто не проник в смысл, заключенный в нашей песне, не понять ее прелести. Мне кажется, что и ему не слишком знакомы наши мотивы. Если он не прочтет сначала текст песен, он, пожалуй, не найдет в них ничего интересного.

С этими словами она повернула голову и приказала подать Бао-юйю бумагу, на которой были написаны песни «Сон в красном тереме».

Бао-юй взял их, развернул бумагу и стал следить, как девушки пели песни:


ВСТУПЛЕНИЕ КО СНУ В КРАСНОМ ТЕРЕМЕ

В истоке истоков, в начале начал

Кто первые чувства для света зачал?

От ветра с луной лишь любовь зародилась,

влеченья взошли семена

Когда небеса непроглядны —

Печаль гасит солнца лучи,

И время немое молчит,

Вам глупую скуку прогнать бы.

О превратностях золота, о злоключеньях нефрита

сегодня пусть будет рассказ.

Для этого есть у нас

«Сон в красном тереме»—

Его мы покажем для вас.


ВСЯ ЖИЗНЬ – ОШИБКА

Всюду твердят, словно яшма и золото

пару составить должны.

Мне же лишь камень и дерево помнятся

– клятвою обручены.

В снежный кристалл ты глядишься отчаянно,

в диких горах – что аскет,

Но фея никак не уходит из памяти,

образ ее – весь в тебе.

Всякая прелесть таит недостаток

– что ж, в это поверит любой.

Будет в супружеской жизни порядок

– но душу поди успокой.


НАПРАСНО ПРИСТАЛЬНО ГЛЯДИШЬ

Она – как цветок удивительный,

расцветший в садах небожителей.

Он – как нефрит незапятнанный,

на нем ни щербинки, ни вмятины.

Когда б не была на то воля судьбы,

как бы они повстречаться смогли.

Но ежели выпал им жребий небесный,

что ж от речей им так пусто на сердце.

Вотще он душою терзается,

мучится и сокрушается.

Зазря и она все стенает,

– лишь сердце тоской утруждает.

Он – только отсвет луны,

блик на изгибе волны.

Она – всего лишь бутон,

в зеркале отражен.

Вот и очи полны уж слезами жемчужными

сколько вместится их – спрашивать нужно ли?

Но текут их ручьи – все не вытекут досуха

– от зимы до весны и от лета до осени!


Слушая эту песню, Бао-юй оставался рассеянным, ибо не видел в ней ничего, и только звуки мелодии вселяли в него тоску и опьяняли душу. Поэтому он не стал допытываться ни об источнике происхождения песни, ни об истории ее возникновения и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.


СМЕРТЕЛЬНАЯ ТОСКА

До чего ослепительна жизнь

в зените, в расцвете,

Но затем вековая печаль

приходит на смену.

Пронесутся пред взором мирские дела,

уже ничего и не стоящие.

Уходящую душу тревожит тоска,

и никак от нее не укроешься.

О, как недостижимо далек родной край,

по дороге к нему поднимаются горы,

Как родителей встретишь во сне – что сказать? —

ваш ребенок загробной тропою

удаляется – виден уж Желтый исток*…

пожеланье одно напоследок,

Дорогие, держитесь подальше от зла,

берегите себя непременно!


ОТ КОСТИ ОТДЕЛИЛАСЬ ПЛОТЬ

Сквозь ветра и дожди парус правит свой курс

– три тысячи верст позади.

Она оставляет родные места

– и вспышкой лишь память о них.

Что скорбеть, если скорбь только жизнь сократит,

усечет, что отмерено в днях.

Так родителям – лучше скорей отпустить,

если дом покидает дитя.

Издревле бедам и радостям срок

свой положен, и место свое.

Чем же встречи с разлуками хуже тогда,

разве им не свой час отведен?

Вот сегодня и нас разлучает судьба,

по двум дальним разводит краям.

И заботиться каждому лишь о себе,

охранять свой домашний очаг.

Если дочь покидает родителей —

отпустите ее – отпустите вы.

Дочь отбывает, утешить вас некому,

– пусть же хоть мысли за нею не следуют…


ТОСКА СРЕДИ ВЕСЕЛЬЯ

Крохотной лялькой в пеленках

мать с отцом потеряла она.

Коли нету родительской ласки —

к чему ей богатый наряд.

Все доступно ей было в избытке,

вся роскошь просторных дворцов.

Но кровное чувство заботы

ее обошло стороной.

Сравнимая с храмом из яшмы

после дождя под луной,

достойному святости юноше

стала примерной женой.

Многие радости вместе

узнали они наконец,

Брак их был прочен и долог

даже по счету небес.

Лишь память о детстве порою

ранила думы ее.

Так нынче над Гаотаном*

никто облаков не найдет.

Неумолимое время

– высохло русло Сянцзян.

У рока порядок таков,

зачем убиваться сейчас?


ЭТОТ МИР НЕ ПРОЩАЕТ

С цветком орхидеи

сравнимая женственность.

И дар небывалый,

почти что божественный.

Но столь же редка и прискорбная участь:

расти сиротою, терзаясь и мучась.

Ты слышала: тяжкий есть запах у мяса,

а значит не следует им увлекаться.

Считаешь, что если кругом лишь узоры —

обвыкнется взгляд и пресытится скоро.

Знать бы тебе: кто над всеми поднялся,

одну только зависть людскую обрящет.

А кто в миру ходит излишне уж чистым,

тому каждый встреченный как ненавистник.

Вздыхать остается: до старости дни

тебе под лампадою тусклой влачить.

Миновало тебя дуновенье весеннее,

маковый цвет и любви наслаждение.

Лишь по-прежнему пыль оседает мирская,

очерняет мечты, грезам сбыться мешает.

Без единого пятнышка белую яшму

в грязь зашвырнули, в противную кашу.

Отчего же тот юноша, родом прославленный

сетует, словно судьбою оставлен он?


ДОРОГОЙ НЕДРУГ

Чжуншаньский волк,

свирепый зверь:

О том, кем был,

забыл теперь.

Им движет давно

влеченье одно.

Только дев подавай,

чтоб как ивы вились.

Серебра через край

– ничего не стыдись.

Как подумаешь – жаль,

ведь прошел только год.

А была же душа,

да где ж сыщешь ее.


ПРОЗРЕНЬЕ НЕЖНОГО ЦВЕТКА

Cпустя три весны… как провидеть грядущее?

Ива и персик – что с ними случится?

Померкнет их цвет, красота их – стушуется;

зачахнут когда-то зеленые листья.

Обмолвишься – небо плодами исполнено:

абрикосы ли, персики – все в изобилии.

Но ответь, почему на земле своей осени

ни один из живущих – никто не осилил?

По деревням, средь стволов тополиных,

горестный плач неумолчный разносится.

В роще, где клены растут исполины,

духи стенают, не упокоившись.

Небо отрезала насыпь могильная —

тихие сопки, бурьяном заросшие.

Все – суета, этот бег за наживою

– грезит бедняк неземными богатствами.

Все одно, и бутон, по весне распустившийся,

осенью – вянет он и осыпается.

Кто бы взялся распутать тот узел, которым

жизни начало с концом было скреплено.

Говорят, есть на Западе дерево посо —

плод его людям дарует бессмертие*.


ИЗЛИШНИЙ УМ

О как, ты понятлива не по годам,

сметлив и проворен твой ум.

Но где и тебе было тут угадать,

что лишнее – все чересчур.

Еще до того, как в наш мир снизошла,

с разбитым ты сердцем была.

А после кончины – дурашка душа

стремится опять воспылать.

Пока семьей правит благополучие

– каждый в ней смирно живет.

Но только вмешается участь-разлучница

– и врозь рассыпается род.

Впустую на суетность внешних хлопот

ты тратила жизни запас.

Так в третью стражу* привидевшись, сон

бесследно исчезнет тотчас.

Все ближе уже оглушительный шум —

так рушатся своды дворца.

И меркнет огонь в фонаре на ветру

– повсюду бескрайняя тьма.

К концу приближалась веселья пора

– печаль свою очередь ждет.

Как жаль: среди смертных живя, не узнать,

когда чей наступит черед!!


ЗА ДОБРО ПОЖИНАЮТ ПЛОДЫ

Радуйся счастью,

Радуйся счастью,

Щедрая мать нашла в людях участье.

Празднуй добро,

Празднуй добро,

Благо на скромную мать снизошло.

Всех кого встретишь – увещевай

чутким быть к нищим и беднякам.

Бросьте уже подражать сребролюбцам,

Что над каждой монетой дрожат и трясутся.

О, воистину все – и прибыток, и убыль —

все обнимает заоблачный купол.


ПЫШНЫЙ ПОЗДНИЙ РАСЦВЕТ

Отраженная в зеркале лишь доброта

– это как слава во сне.

Но на смену зениту приходит закат,

и в ночи нет от блага вестей.

Как наступит пора – позабудь кружева,

даже шелковый полог – оставь.

Так венцы украшает их бисер сперва,

а поздней – они крошатся в прах.


Говорят, человеку в преклонные годы

бедность дается особенно трудно.

Но, возможно, потомков минуют заботы

– хотелось поверить, хотя б на минуту.

Дух молодится вовсю и бахвалится:

шпильки на шапке, шнурки – красота.

В золоте грудь его, блещет изяществом,

ярко сияет и слепит глаза.

Грозен его устрашающий чин —

им он повелевает с вершин.

Но и здесь до загробного мира тропа

может черна, но отнюдь не длинна!

Что осталось сегодня нам от полководцев

и прежде богатых, могучих владык?

Имена и заслуги, и то только горстка

– их и твердят, чтоб совсем не забыть.


КОНЕЦ ВСЕХ ДОБРЫХ ДЕЛ

У карниза резного зачахла весна —

пыль покрыла сияющий цвет.

За любовью, за чувствами ты подалась

– за луной и за ветром вослед.

Но в том выборе было распада зерно,

и семье на погибель оно проросло.

Династийных ремесел утрачена нить —

и если не Цзин – то кого и винить.

Как разруха в роду – только Нин здесь грешны,

а другие причины не так уж важны.

Да, все беды – гнездятся в пороках,

пусть это послужит уроком!


ПРОЛЕТЕВШИЕ ПТИЦЫ ИСЧЕЗЛИ В ЛЕСУ

Кто держался за чин свой высокий и двор —

у того род приходит в упадок.

Кто гордился богатством своим – у того

серебро иссякает на складах.

Добродетельный сможет, пусть и на волосок,

но избегнуть довременной смерти.

А бесчувственному – уже выписан срок,

увильнуть он никак не сумеет.

Даже жизнь дана в долг

– нам ее возвращать.

Нам взаймы дали слез

– но нельзя их отдать.

Тяжким будет отмщенье – положено злом

воздавать за первичное зло.

Расставанья и встречи идут чередом,

они связаны крепким узлом.

Если чувствуешь: век слишком короток твой,

в прошлых жизнях найдешь ты ответ.

И лишь случай счастливый достаток вернет,

но и то – лишь на старости лет.

Все бесчестие мира познавший сполна

удаляется прочь от людей.

А кем двигала всюду лишь алчность одна,

тот напрасно растратил свой век.

Когда нечем кормиться, то птицы из рощ

посрываются, им – высота.

Вот засыплют просторы снега, и поймешь,

какова из себя чистота!


Оканчивалась одна песня, начиналась другая. Заметив, что Бао-юй не проявляет к песням ни малейшего интереса, Цзин-хуань со вздохом произнесла:

– Заблудший юноша, ты так ничего и не понял!

Бао-юй сделал знак девушкам прекратить пение, в голове у него кружилось, как у пьяного, и он попросился спать.

Цзин-хуань велела прислужницам убрать остатки угощения и повела Бао-юйя в девичьи покои. Здесь повсюду были расставлены редкостные вещи, какие не увидишь на земле. Но больше всего поразила Бао-юйя находившаяся там молодая прелестная дева, которая ростом и внешностью напоминала Бао-чай, а стройностью и грациозностью манер походила на Дай-юй.

Бао-юй растерялся, не понимая, что происходит с ним, но тут неожиданно Цзин-хуань сказала:

– Сколько бы ни было в том грязном мире благородных семей, все равно ветер и луна в зеленом окне*, луч солнечной зари в девичьих покоях* попраны и осквернены знатными молодыми повесами и гулящими девками. Но еще возмутительнее то, что с самых древнейших времен легкомысленные бездельники толкуют, что сладострастие не разврат, и оправдывают себя тем, что страсть не прелюбодеяние. Все это лишь пустые слова, предназначенные для того, чтобы приукрасить зло и скрыть истинную подлость. А ведь сладострастие – уже разврат, познание страсти – разврат вдвойне. Все эти встречи на горе Ушань*, радости «облака и дождя» источником своим имеют стремление к тому, к чему всегда влечет любовь. Я люблю тебя потому, что ты с древнейших времен и поныне был и остаешься первым развратником во всей Поднебесной!

– Божественная дева, – поспешно возразил испуганный Бао-юй, – вы ошибаетесь! Я ленив в учении, поэтому отец и мать поучают меня, но разве меня можно назвать развратником?! Ведь я еще молод и даже не знаю, что означает слово «разврат»!

– Нет, это не так! – продолжала Цзин-хуань. – Понятие разврата едино, хотя объясняют его по-разному. Обычные развратники только забавляются пением и танцами, увлекаются радостями «облака и дождя» и возмущаются, что красавицы всей Поднебесной не могут доставить им мимолетного наслаждения. Это – просто глупцы, которые ищут удовольствия лишь для своего тела. Такие же, как ты, от природы склонны к безумным увлечениям, которые мы считаем мысленным развратом. Эти два слова, «мысленный разврат», можно понять лишь сердцем, но значение их нельзя выразить в словах, их можно почувствовать душою, но нельзя передать человеческой речью. Ты обладаешь всем тем, что заключено в значении этих двух слов, и хотя ты можешь стать хорошим другом в девичьих покоях, на жизненном пути тебе не избежать заблуждений и лжи, насмешек, стоустой клеветы и гневных взглядов десятков тысяч глаз. Ныне я встретила твоих дедов – Нинго-гуна и Жунго-гуна, они очень просили, чтоб я помогла тебе вступить на праведный путь, и я не могла допустить, чтобы, озарив мои покои своим посещением, ты вновь был брошен в грязный мир. Поэтому я привела тебя сюда, напоила прекрасным вином, угостила чаем бессмертия, предостерегла от ошибок волшебными песнями и сейчас приставлю к тебе одну из моих младших сестер, имя которой – Цзянь-мэй, а прозвище – Кэ-цин. Сейчас настало счастливое время, чтобы ты с нею сочетался. Знай, что в мире бессмертных все делается так же, как в мире смертных. Но я хочу, чтобы ты понял сущность скрытых в тебе страстей, постиг учение Кун-цзы и Мын-цзы и посвятил себя совершенствованию в управлении хозяйством.

Она объяснила Бао-юйю, что такое «облако с дождем», а затем втолкнула его в комнату, закрыла дверь и ушла.

Бао-юй, ничего не сознавая и следуя наставлениям Цзин-хуань, свершил то, что делают между собою юноши и девушки. Но все это трудно описать полностью.

Всю ночь до утра Бао-юй нежился с Кэ-цин, ласкал ее и никак не мог с нею расстаться. Потом они, взявшись за руки, пошли гулять и попали в густые заросли терновника, где бродили волки и тигры. Впереди путь преграждала река, через которую не было моста.

Бао-юй заколебался и неожиданно заметил, что Цзин-хуань догоняет его.

– Остановись! – сказала она. – Поскорее возвращайся обратно!

– Куда я попал? – мгновенно застыв на месте, спросил Бао-юй.

– Это – брод Заблуждений, – пояснила Цзин-хуань. – Глубиною он в десять тысяч чжанов, шириною в тысячу ли. Через него не переправишься ни в какой лодке, кроме деревянного плота, которым правит Деревянный кумир, а толкает шестом Служитель пепла. Они не берут в награду ни золото, ни серебро и перевозят только тех, кому уготована счастливая судьба. Ты забрел сюда случайно, и если утонешь на этом броде, значит, ты пренебрег моими наставлениями.

Не успела она произнести все это, как со стороны брода Заблуждений донесся шум, напоминающий раскат грома, толпа чертей и якш подхватила Бао-юйя и увлекла вниз. От ужаса у него выступил холодный пот, и он закричал:

– Кэ-цин, спаси меня!

Перепуганная Си-жэнь и остальные служанки бросились к нему с возгласами:

– Бао-юй, не бойся – мы здесь!

В это время госпожа Цинь находилась тут же, она пришла просить служанок следить, чтобы кошки не разбудили Бао-юйя. Услышав, что Бао-юй во сне зовет ее, она удивилась:

«Ведь мое детское имя здесь никто не знает! Как он его угадал?»


Что произошло потом, можно узнать из следующей главы.

章节结束

36

  Ван Цян (Ван Чжао-цзюнь, ок. 54–19 гг. до н. э.) – одна из четырех великих красавиц Древнего Китая.

37

  Чжуншаньский волк – образное описание человека, проявляющего агрессию в ответ на доброту. Происходит из притчи Ма Чжун-си (1446–1512 гг.), по сюжету которой подстреленный волк съел помогшего ему человека.

38

  …ото сна осталось только просо. – Сюжет из повести Шэнь Цзи-цзи «Записки под подушкой» («Чжэнь чжун цзи»): Юноша Лу Шэн во сне увидел всю свою жизнь вплоть до смерти, в то время как в реальности за это время не успела довариться каша из проса. В стихотворении это выражение – намек на смерть.

39

  Сочетание иероглифов «обычный» и «птица» составляет вместе иероглив «фын» – феникс.

40

  Цинь – струнный музыкальный инструмент.

41

  Таньбань – ударный музыкальный инструмент.

Сон в красном тереме. Том 1

Подняться наверх