Читать книгу Величайший и Радость - Группа авторов - Страница 3

Когда тебе кажется что ты спятил, то кто-то должен тебе об этом сказать, если некому – ты не сумасшедший, ты просто до сумасшествия одинокий.

В тот день они вернулись с задания, и можно было бы сказать успешно его выполнили, если б не одно но: пуля снайпера, предназначавшаяся для него, досталась шедшему следом молодому лейтенанту с позывным Чех, лишь потому, что сам он споткнулся в тот момент, когда стрелок нажал на курок. Чех был хорошим парнем, они успели подружиться за те короткие пять месяцев его службы. И вроде ничего необычного – это война, на ней гибнут люди… только не он. По части и так шла шуточная слава о его бессмертии, и не в силах уснуть в ту ночь, он пришёл на вертолётную площадку и сидел там с единственной мыслью: «Это я должен был умереть! Я! Не он!» Чувство вины захлестнуло его волной, набирая силу, смешиваясь где-то в груди с болью утраты, с несправедливостью и злобой на себя, на стрелка, на Чеха, пока не превратилось в бушующую ярость, разрывающую его на тысячи осколков. Слезы прыснули из глаз, и он заплакал, как ребёнок, впервые с тех пор как ему было семь. Он сорвал медальон с груди, чтобы навсегда избавиться от него, но, решив ещё раз взглянуть на столь дорогую его сердцу вещь, он разжал ладонь, и в этот самый миг всё погрузилось в кромешную тьму, тьму и тишину…

Через считанные секунды по небу пробежала еле уловимая волна света, превратившая небо в пасмурно-серое, вновь загорелись фонари и одинокие окна зданий части: «Опять перебои с электричеством», – подумал он, ещё раз глянул на медальон в руке, но буря, бушевавшая в его душе мгновение назад уже стихла, и он быстро сунул его в карман, встал и отправился спать. Спускаясь по пожарной лестнице, он слышал звуки редких глухих ударов чего-то тяжёлого о каменный плац, но не придал этому значения. «Как я не заметил, что так быстро стало пасмурно?» Он побрёл к запасному выходу казармы, от которого у него был ключ, чтобы ночью можно было выскочить покурить, теперь же он шёл туда в надежде ни с кем не встретиться по пути в комнату – видеть, а тем более с кем-то говорить не было в его планах. По плацу были раскиданы обломки камней: «Наверное, вертолёт скинул их с крыши», – заключил он. Он был слишком уставший, чтобы думать о чем-то, но если бы он хоть немного пригляделся, то понял бы, что это обломки окаменевших в полёте птиц. Он прошмыгнул в свою комнату, упал на кровать и забылся тяжелым сном.

На утро он проснулся совершенно больным и вымотанным, быстро собрался и вышел в коридор. Было подозрительно тихо: «Наверное опаздываю». Не встретив ни одного человека и уперевшись в закрытую дверь столовой, он глянул на часы: «Все должны быть на завтраке, это что ещё за херня?!» Он прямиком отправился в комнату Клыка, и не стучась вошёл.

Клык сидел на кровати, рядом с ним сидел сержант Вишня с гитарой, напротив, на стуле – командир третьей роты Мухарямов – они поминали Чеха. Всё было также как и вчера, когда он оставил их и пошёл спать, но теперь он стоял в дверях не в силах пошевелиться от ужаса, сковавшего его – они были… каменные. «Нет, нет! Не может быть! Это розыгрыш!»

– Клык! – позвал он, – охеренный розыгрыш, я чуть не обосрался от страха! Клык! – но никто не шевелился, не улыбался, не выскочил из шкафа с камерой и криками «Бу!».

Он подошел и склонился перед лицом Клыка – это был он, его друг, со всеми шрамами, шероховатостями и изгибами своего доброго лица – точнее его каменная копия. Он резко развернулся и пошёл в свою комнату, сел на кровать в исступлении. Мысли роились в голове, сердце стучало так, что его звук отдавался эхом в ушах.

Он потерял счёт времени, но немного взяв себя в руки, помчался в кабинет генерала: «Степаныч точно знает, что тут происходит». Подойдя к двери, он постучал, но ответа не последовало и он вошёл. Серая статуя Михаила Степановича лежала на кожаном диване – видимо он решил переночевать в части. Подойдя к дивану, он сел в ногах генерала, не в силах отвести от него взгляд: «Не может быть! Это сон! Мне нужно проснуться!» Тряхнув головой, он ущипнул себя за внутреннюю поверхность бедра, где было больнее, но ничего не произошло – Степаныч остался лежать недвижим. Он окинул кабинет взглядом полным отчаяния: «Не может этого быть! Что это? Диверсия? Психологическое оружие? Что? Или я просто схожу с ума…» Его взгляд остановился на телевизоре, висевшем на стене: «Такое точно будет в новостях», – промелькнул в голове лучик надежды. Аккуратным движением, как будто боясь разбудить генерала, он достал из его тяжелой холодной руки пульт и включил – телевизор отозвался серой мерцающей рябью на экране, он переключил все каналы по порядку – ничего. Бросив пульт, он подошёл к столу, поверхностно осмотрел бумаги – стопки повседневной рутинной документации по краям стола, и лишь одна бумага в центре рядом с открытой бутылкой коньяка и недопитым стаканом – его вчерашний рапорт, он быстро пробежал по нему глазами: сухие официальные формулировки, за годы он выучил их наизусть, менялись лишь имена: «При выполнении боевых задач погиб младший лейтенант Чехов Василий Евгеньевич, проявив мужество и героизм». Он обречённо сел в кресло.

– Похоже я не только тебя подвёл, Чех, а вообще всех… – прошептал он вслух, допил коньяк из стакана, затем снял трубку стационарного телефона – тишина. «Значит и интернета нет». Он достал свой мобильный, лежавший в кармане брюк, и медленно, как будто боясь спугнуть, посмотрел на экран, хотя уже заранее знал, что там увидит – нет сети. Руки его задрожали, он уронил телефон, упёрся локтями в стол, обхватив голову руками. Животный страх с ощутимым во рту привкусом гнева подкатывал к горлу, ища выхода, и не в силах больше сохранять самообладание он взвыл и резким сильным движением скинул всё со стола и заорал:

– Блять! Не может быть! Не может этого быть!

Он выбежал на улицу и впервые увидел свод купола, так низко, как будто небо опустилось почти до краёв крыш зданий: «Что за гребаная херня?!» – добежал до стоянки и сел в первый служебный УАЗик. Ворота части были закрыты, остановившись перед ними он чуть помедлил: вдруг постовой откроет, но не дождавшись, он вошёл на пост, где его встретили две пары серых безжизненных глаз дежурных и сам открыл ворота.

По дороге к посёлку он заметил в кювете машину: «Боже, пусть там будут раненые, но живые», – взмолился он, хотя верующим никогда не был. Ещё на подходе он разглядел в разбитых окнах автомобиля обломки двух каменных тел – у них не было голов, словно у древних античных статуй, он попятился назад, ноги не слушались и он почти упал, но ловко помог себе руками сохранить равновесие и бегом вернулся к машине, так быстро, как будто за ним кто-то гнался.

Пустынные улицы поселка оказались угрожающе безлюдными, и если бы было раннее предрассветное утро, не вызвали подозрений отсутствием на них жизни, но время перевалило за полдень, когда он въехал в посёлок, ни встретив ни единой души. Проезжая мимо мусорных контейнеров, он увидел двух бродячих собак, которые видимо весело игрались в тот миг когда и их настиг каменный сон: «Неужели и животные тоже…»

К вечеру колёса его машины остановились возле знакомого дома, он зашёл во двор и позвонил в звонок – никто не открыл. Дверь оказалась заперта, и он обошёл дом в круговую, заглядывая в окна. Везде было до жути тихо. Решившись выломать дверь, он подумал: «Лишь бы она была жива, а я уж как-нибудь смогу объяснить почему разворотил её дверь». Но объяснять было некому – в спальне изящное изваяние его близкой подруги Ольги умиротворённо лежало на кровати. Он опустился перед ней на колени и прижался своим горячим с испариной лбом к холодному камню её щеки.

– Олечка, родная моя, прости меня, я всё исправлю, – он не врал, в этот момент он всей душой верил, что во всём виноват именно он, раз уж он единственный, кто остался жив, и верил, что всё сможет исправить.

Он поднял голову, посмотрел на неё таким нежным взглядом, как будто его тепло могло растопить камень, провел рукой по её лбу, стараясь убрать небрежно упавшие пряди волос, застывшие в камне – он не любил её, но она была его добрым другом, лечившим его душевные раны, и он знал – она любила его. Он поцеловал её застывшие губы: «Я ещё вернусь», – пообещал он ей. Уходя он вспомнил о сыне Ольги – на каникулы она отправила его к бабушке в соседний город. Его логичный военный склад ума теперь хотел знать, как далеко распространилась эта каменная зараза – он сел в машину и отправился прочь из посёлка вслед за сияющей стеной облаков на горизонте.

Едва выехав за границы поселка, он увидел, как дорога впереди тает в непроглядном тумане, он остановился и пошёл пешком. Подойдя ближе, он посмотрел на резкую границу, образованную стеной серого, немного сияющего тумана, создающего чуть уловимый гул, протянул руку, чтобы прикоснуться к нему, ожидая всего что угодно – удара, взрыва, монстров, прячущихся в глубине этой облачной мглы, он зажмурился и ощутил… просто стену, немного теплую и вибрирующую, но просто стену.

– Серьёзно? Просто стена? Слабоватый финал для такого фильма ужасов! – заговорил он то ли со стеной, то ли с собой.

Он сел на дорогу прямо перед туманом, закурил и сложил руки на коленях. Его сигарета ещё не успела дотлеть, как сильное жжение на бедре, словно его ужалила пчела или оса, заставило его быстро разогнуть ноги и сунуть руку в карман, он нащупал медальон, который в спешке положил туда вчера на крыше штаба: «Совсем забыл, что ты там», – обратился он к медальону. Ослепительно-белые нити энергии, как крошечные молнии от стены потянулись к медальону, он застыл: «Так я был прав – это всё из-за меня».