Читать книгу Замок проклятых - - Страница 4

Шесть месяцев назад

– Эстелита, за тобой машина приехала.

Я отрываю взгляд от блокнота и смотрю на медсестру Летицию, которая стоит в дверях.

Когда я только приехала в центр, персонал относился ко мне с глубоким сочувствием и трепетом. Все выражали мне соболезнования, все, кроме медсестры Летиции. Она просила называть ее Летти, не Летиция. «Ты не так одинока, как тебе кажется», – вот что она сказала мне с улыбкой, когда мы встретились впервые.

Бебе, соседка по комнате, выглядывает из-за спины медсестры. Она возвращается в палату только по ночам, когда, как ей кажется, я сплю. Это мне подходит, у меня есть целый день, чтобы выплакаться.

Горевание происходит так же, как и изменение климата: рыдания накатывают циклами, шторм обрушивается без предупреждения и вырывает с корнем все мысли. Я чувствую, как боль постепенно превращает меня в кого-то другого.

– Бери, – говорит медсестра Летиция и кладет на край кровати джинсы и рубашку, – это твой размер.

– Приехал агент Наварро? – спрашиваю я и затаскиваю одежду под одеяло. – Что-нибудь случилось? Есть новости?

– Ах, Эстелита, тебе бы только забросать меня вопросами, – возмущается Летиция, пока я под одеялом стягиваю с себя хлопковую пижаму и надеваю джинсы. – Поторопись, и сама все узнаешь.

Бебе убегает сразу же, как только медсестра поворачивается, чтобы уйти. Она подошла, только чтобы не пропустить важную новость и сплетничать потом.

Эта одежда меньше по размеру, чем моя старая, поэтому она мне подходит. Наверное, сейчас я ем меньше, чем обычно. Сажусь в черный внедорожник, я одна на заднем сиденье. Агент Наварро не приехала.

Она была первым агентом ФБР, с которой я говорила после… после того, что случилось. В ней есть немного тепла, как будто дело, которое она расследует, не просто работа, которую нужно сделать, а нечто личное, важное. Она немного напоминает мне папу.

Так как я несовершеннолетняя, по закону мое имя не должно разглашаться в прессе, но один репортер выведал, кто я, и написал в газете. Агент Наварро так возмутилась этим поступком, что выступила перед журналистами и назвала этого репортера позором рода человеческого.

Я взяла с собой блокнот, в котором веду собственное расследование. В этом блокноте каждый лист исцарапан каракулями вдоль и поперек, чернила растеклись в тех местах, куда капнули слезы. Сотрудники центра разрешали мне иногда смотреть новости, чтобы я была в курсе расследования, если я докажу им, что могу с этим справиться. Мы договорились: как только им покажется, что новости плохо на меня влияют, смотреть их мне больше не дадут.

Сквозь тонированное стекло я наблюдаю, как яркую зелень жилых кварталов сменяют тусклые серые здания центра города. Центр «Радуга» – это лечебное учреждение для детей политиков, знаменитостей и богачей. В этом месте можно получить профессиональную помощь и спрятаться от любопытных взоров. Мое лечение оплачивает правительство, а это означает, что обо мне хотят не только позаботиться, но и не выпускать меня из виду.

– Привет, Эстела! – говорит агент Наварро, как только я выхожу из внедорожника.

Она ждет меня на улице, рядом с ней парни, которые привезли меня в это здание впервые несколько недель назад.

Я надеялась доказать им, что могу быть полезна в расследовании, что предоставлю подробные сведения о каждом пассажире. Для папы любая мелочь на месте происшествия была важна. Агент Наварро и ее коллеги с интересом отнеслись к тому, что я им рассказывала… пока я не упомянула черный дым.

Никаких улик, подтверждающих версию пожара или использование какого-либо химического оружия, на месте происшествия найдено не было. Именно тогда мне сообщили, что у меня посттравматическое стрессовое расстройство и мне нужно пройти лечение, тогда я смогу ясно осознать, что случилось на самом деле.

Поскольку у меня нет родственников и некому обо мне позаботиться, правительство штата взяло меня под свою опеку, поместив в Центр психического здоровья для детей «Радуга», Вашингтон, округ Колумбия.

– Какие-то новости? – спрашиваю я вместо приветствия. – У вас есть подозреваемый?

– Пойдем внутрь, – произносит она как-то странно и совсем не доброжелательно.

Я иду за агентами мимо охраны и металлодетекторов, но в этот раз меня не проводят в кабинет к начальству, как героя Америки, я оказываюсь в комнате для допросов.

У меня пересохло в горле. Опускаюсь на стул, а агент Наварро садится напротив. Кроме нас, никто в комнату не заходит.

Ее лысая голова цвета красного дерева блестит в свете флуоресцентных ламп. Она кладет на стол бумажный пакет.

– Я думала, мы договорились не обманывать друг друга, – начинает она, и все внутри меня сжимается в предвкушении беды. – Ты помогаешь мне выяснить, что случилось с твоими родителями, а я держу тебя в курсе расследования.

– Да, – соглашаюсь я и с напряжением жду, каким будет ее следующий пас.

– Почему же ты сказала мне, что твой отец был полицейским в Лос-Анджелесе?

Я растерянно смотрю на нее. Я ожидала чего угодно, думала, она заговорит о кочевом образе жизни, который мы вели, о дальних родственниках, с которыми я никогда не общалась, о налогах. Но я совершенно не ожидала, что главная загвоздка в профессии отца.

– Он был полицейским, – произношу я, когда вновь обретаю дар речи, – семь лет.

– Но в полиции Лос-Анджелеса нет о нем никаких сведений.

Я бледнею от ужаса, земля будто уходит из-под ног, мне трудно дышать. Я всегда знала, что мой отец детектив, это то, на чем я построила собственное мироощущение. Вселенная не может отнять у меня еще и это!

– Папа точно был п-п-полицейским.

Я стараюсь говорить уверенно, но на последнем слове у меня дрожит подбородок.

Лицо агента Наварро выражает сочувствие, хочется верить, что оно искреннее.

– Да, он был полицейским, – соглашается она, и мне становится чуть легче дышать, – только не в этой стране. Ты не гражданка США. Твои родители не успели оформить необходимые документы.

– Ничего не понимаю. Я здесь родилась! – Я уже сама не верю в то, что говорю.

Агент Наварро не отвечает. Она просто достает из бумажного пакета три паспорта. Видно, что они выпущены одной и той же страной.

Я не могу прочесть называние этой страны на обложках, буквы расплываются у меня перед глазами.

Неужели это происходит на самом деле? Родители не могли обманывать меня! У нас не было секретов друг от друга. В «субару» для них не было места.

«Только вот прошлое было секретом», – шепчет тихий голосок у меня в голове.

– Аргентина, – наконец выдавливаю я из себя. Мне трудно говорить, будто что-то застряло у меня в горле.

– Нет.

– Что? – Я удивленно моргаю, по щекам текут слезы.

– Ты из Испании.

Агент Наварро выходит из комнаты посовещаться с коллегами, а я сижу в каком-то ступоре.

Я едва могу отдышаться, мне нужно собраться с мыслями, чтобы понять, что происходит. Меня привезли сюда, потому что подозревают мою семью? Или меня? Но какой в этом смысл? Какое оружие мы использовали? В чем наш мотив?

Меня, скорее всего, депортируют! Соединенные Штаты не обязаны теперь опекать меня…

Дверь щелкает, агент Наварро возвращается в комнату. Она снова садится напротив и говорит:

– Видимо, ты ничего об этом не знала.

– У меня есть родственники? – спрашиваю я в надежде, что не окажусь в каком-нибудь испанском учреждении для сирот, прежде чем меня выкинут на улицу.

– Мы обратились в испанские агентства, чтобы найти кого-то из твоих родственников, – отвечает агент уже чуть более доброжелательно. – И пока мы не узнаем больше, для тебя ничего не изменится. Ты останешься в том же центре, пока врачи не скажут, что тебя можно выписать. Эта страна – единственный дом, который ты знаешь, и мы будем по-прежнему заботиться о тебе.

Я выдыхаю, но расслабляться рано. Из суровой и сердитой она вдруг превратилась в чрезмерно дружелюбную. Это фальшивое обаяние не идет ей, и его легко отгадать.

– Вам что-то от меня нужно? – спрашиваю я.

Агент Наварро в удивлении приподнимает брови и с интересом смотрит на меня, будто наконец сумела оценить мою смекалку.

– Что мне нужно сделать? – спрашиваю я, с трудом сдерживая раздражение.

Она опирается на стол и смотрит на меня в упор.

– Нам нужно, чтобы ты присутствовала на пресс-конференции.

Мне пресс-конференции совсем не нравятся, но пару недель назад я присутствовала на нескольких. Как только журналист выяснил, кто я такая, правительство тут же этим воспользовалось и выставило меня напоказ публике.

– Что я должна сказать?

– Ничего. Ты не будешь выступать.

От этой инструкции мне становится не по себе, но я не возражаю, мне совсем не хочется общаться с кем бы то ни было.

Потом меня проводят в помещение, где перед директором ФБР и другими высокопоставленными лицами собрались представители прессы. Меня подводят прямо к директору, он кладет большую руку мне на плечо и улыбается.

Я оглядываю собравшихся репортеров и чувствую их жгучее нетерпение. Правительство, должно быть, собирается сделать важное заявление.

– Ровно месяц назад двадцать шесть человек спустились в метро и сели в поезд, – торжественно произносит директор, – в 16:06 в одном из вагонов произошло нечто, от чего сердца двадцати пяти человек перестали биться в один и тот же миг. Это случилось в Нью-Йорке, но не только с жителями Нью-Йорка. Это случилось с Америкой. Это случилось со всем миром.

Он смотрит на меня и торжественно кивает. В комнате повисает напряженная тишина, время от времени щелкают фотоаппараты, и эти звуки разносятся эхом по всему пространству, будто взрывы бомб.

Я жду, затаив дыхание. Такое ощущение, что весь мир жаждет поймать злодея, виновного в трагедии «Метро-25». На прошлой неделе Германия предложила лучших следователей в помощь американским правоохранительным органам. Некоторые пострадавшие в том вагоне были гражданами Германии, поэтому многие считают, что у этой страны есть веские основания предложить помощь. Может быть, именно об этом ФБР собирается сделать заявление?

– Сегодня мы знаем причину гибели этих двадцати пяти пассажиров.

В комнате раздаются удивленные вздохи, я, не удержавшись, вскрикиваю от неожиданности. Я не могу ни дышать, ни моргать, ни думать. Я вся превращаюсь в уши.

– Изучив все улики, мы можем с уверенностью заявить, что это не было ни террористической атакой, ни нападением. Линия метро, о которой идет речь, старейшая из действующих, и власти Нью-Йорка систематически выводят старые поезда из эксплуатации и заменяют их новыми. Поезд, в котором произошла трагедия, был старой модели, и, к сожалению, в одном из вагонов произошла утечка газа.

Утечка газа? Я ничего не понимаю. Тогда почему я не умерла?

– Именно благодаря показаниям Эстелы мы смогли раскрыть это дело. – Директор сжимает мое плечо. – Она видела, как мужчина кашлял кровью в носовой платок за несколько мгновений до того, как все произошло. У Эстелы возникли небольшие галлюцинации, но она вдохнула совсем немного газа и потому выжила. В данный момент она все еще нездорова и находится под наблюдением врачей, поэтому не будет отвечать на вопросы.

Он снова смотрит на меня и говорит:

– Вся страна, весь мир, скорбит вместе с тобой, Эстела! Мы благодарим тебя за помощь в установлении причины этой трагедии.

Я буквально теряю дар речи. Мне хочется крикнуть: «Он лжет!» Правительство просто придумало собственную версию произошедшего, основанную на понятных им фактах. Этот вариант они могут контролировать. И если ничего не изменится, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле. Нужно что-то сказать!

Агент Наварро сжимает мое плечо. Мне хочется закричать, замотать головой, сказать что-то. Но тихий голосок в мозгу шепчет: «А ты уверена?» Вслед за этим вопросом возникает еще один: «У тебя есть теория получше?»

Я не успеваю решить, как поступить, агент Наварро уводит меня. Я пытаюсь что-то сказать, но у меня не получается.

Когда внедорожник высаживает меня у центра, от меня прежней больше ничего не остается. Я все оставила в машине, на заднем сиденье: свой блокнот, свои надежды получить ответ на загадку смерти родителей и свой голос.

Пустота

Эстела больше не разговаривает. Она вяжет себе саван из тишины. Ей говорят, что она страдает от ПТСР, чувства вины выжившего, генерализованного тревожного расстройства, клинической депрессии и многого другого. Ей дают лекарства, которые смягчают грани окружающего мира, но не приглушают его красок. Или прошлого. Или боли. Мир по-прежнему слишком громкий.

Она везде видит собственное лицо, которое будто насмехается над ней. В телефонах медсестер, когда те думают, что Эстела не смотрит. На экране телевизора в холле, пока кто-то из персонала не замечает ее и не переключает канал. На страницах газет и журналов, которые получают привилегированные пациенты.

Раньше она тоже была особенной пациенткой, пока не перестала говорить. Это называется «замкнуться в себе». Ее как будто нет, на нее не действует лечение – это худший вариант развития событий. Она превратилась в пустую оболочку.

Эстела ко всему потеряла интерес. Она покинула свое тело и существует вне времени и пространства, не понимая, почему ее оболочка по-прежнему здесь, хотя самой ее уже нет.

Она хочет полностью раствориться в пустоте своего разума… Но чей-то ядовитый голосок не позволяет ей этого.

– Сегодня еще кое-что о твоих родителях рассказывали.

Голосок ее соседки по комнате Бебе, она известная актриса-подросток и до приезда Эстелы была самой большой знаменитостью центра.

– Ты знала, что они были нелегальными иммигрантами?– злорадствует Бебе.– Это значит, что и ты тут незаконно.

Каждую ночь, когда Эстела лежит в постели и мечтает заснуть, Бебе в темноте нашептывает ей новые кошмары.

– Некоторые говорят, что именно твои родители и организовали нападение, они намеренно пожертвовали собой. Тебя тоже считают террористкой, поэтому правительство тебя прячет. Представляешь, что бы случилось, если бы все узнали, что ты здесь?

Однажды Бебе приносит Эстеле артефакт из внешнего мира. Это всего лишь клочок газеты, но несет он с собой страшные вести: «Из надежных источников нам стало известно, что Эстела Амадор проходит лечение в психиатрической больнице, проблемы с ментальным здоровьем возникли у нее из-за газа, которым она отравилась. Представитель правительства, имя которого мы разглашать не будем, сообщил: когда девушке исполнится восемнадцать, ее переведут в психиатрическую лечебницу для взрослых. Он выразил сомнение, что она когда-нибудь выйдет из нее».

Эстела хочет забыть об этом клочке газеты, но не может. Заметка будто притягивает к себе, заманивает в ловушку. Теперь ей не затеряться в глубинах своего разума, ведь мир никогда не перестанет звучать и мучить ее.

Ей нужно что-то предпринять. Эстела знает расписание работы медсестер и запомнила пароль от шкафчика, где хранятся лекарства. Она всегда продумывает путь отступления. Сегодня мир будет так же молчалив, как сама Эстела.

Она приходит в себя в изоляторе. Три дня за Эстелой наблюдают. Ей дают большие дозы антидепрессантов. Когда она возвращается в свою комнату, Бебе больше с ней не разговаривает.

Проходят недели, а Эстела все так же молчалива. Она видит, как другим пациентам становится лучше после курса терапии и лекарств, но она, независимо от того, как врачи корректируют дозировку препаратов, которые она принимает, ничего не чувствует, будто ее мозг заволокло туманом. И она этому рада.

Шаг за шагом она приближается к абсолютной пустоте. Заторможенная, она не способна сосредоточиться и строить планы. Не способна помнить.

А потом приходит письмо.