Читать книгу Многоликие - - Страница 4

Джонатан знает, когда его нервы в туре начинают сдавать. Психоз приходится на середину гастролей: из вполне миролюбивого человека он превращается в раздражённого старпёра, готового рвать и метать из-за любой мелочи.

Тур – отдельная экосистема с особыми правилами и жизненным устоем. Люди существуют здесь как в пузыре, недоступном для находящихся извне. Можно многое понять об окружающих, если оказаться с ними в долгом пути по стране или по миру – только в наивных фильмах романизируется такой образ жизни. К реальности это не имеет никакого отношения.

Гастроли – морально сложная вещь, и Джонатан неоднократно видел, как ломались люди, и он знал музыкантов, которые отказывались от удовольствия проводить с командой несколько месяцев подряд. И их сложно осуждать.

К середине или концу маршрута – у кого как – из человека начинает лезть дерьмо, а усталость, накопленная от недосыпа и постоянных перемещений в пространстве, становится невыносимой. У Джонатана она перерастает в конфликт с Робертом Мэннингом – менеджером, с которым они вполне мирно сосуществуют в реальном мире, но в туре начинают раздражать друг друга до зубного скрежета.

У них не крадут дорогостоящее оборудование, найтлайнеры обслужены, водители высыпаются, аварий не случается и мерч продаётся, но всё гнусное дело выполняет сам путь, и некогда терпимые и понимающие люди становятся мишенями, только и успевай ставить щит.

У Никсона неустойчивая психика, поэтому, чтобы не свихнуться и не послать всех нахер далеко и надолго, он запирается у себя в бусе, брынчит на гитаре и вливает нулёвку в неограниченных количествах. На свет божий выходит сам и зачастую с новыми мощными рифами. В общем, никто из команды предусмотрительно к нему не суётся – вдохновлённый Никсон куда лучше взбешённого.

Брайдсу же удаётся балансировать. И в этом он весь – стоять на краю пропасти и держать остальных за шкирку, чтобы не сорвались. Именно он и тушит пожары, вспыхивающие в команде. Эффект почти мгновенный – груда стальных мышц и точечный убийственный взгляд вечно спокойного басиста любого отрезвит.

Лучше влупить в стену кулаком, чем оказаться в зоне поражения Брайдса. К несчастью или к счастью – как посмотреть – каждому из них в своё время доставалось, а потому никто и не лезет на рожон. Себе дороже.

У Стэнли с годами обнаруживается удивительный талант – принятие данности, какая она есть. Это искусство, магия в действии, и Джонатан немного завидует такой ошеломляющей способности не заводиться, не влезать в конфликты и беречь свои драгоценные нервы от цейтнота вокруг.

Как-то в дороге взорвалось колесо и его замена отняла у них три часа. Все были на взводе, но лишь Стэнли оставался спокойным, сосредоточившись на репетиции своих ударных партий на пэде прямо в найтлайнере. Джонатан ещё спросил, как ему это удаётся, на что тот ответил, пожав плечами: «Я всё равно не смогу ничего изменить, так какой смысл париться?».

У Стэнли и в правду есть чему поучиться. И Джон пытается. Наступает себе на глотку, решаясь пойти на мировую к Роберту.

Пару дней назад они посрались из-за затянувшегося на лишние полчаса meet & greet: вина промоутера, что продал випок больше, чем позволяло время, но именно Роберт поднял вой после встречи, будто случился конец света, а не небольшая внештатная ситуация, за что и нарвался на сопротивление от Джонатана.

– А, то есть надо было послать их нахер и уйти на чек? Отличное решение, Роб! Браво, блять!

– Полетевший к чертям собачьим тайминг разруливать не тебе! Мог бы раздавать автографы до вечера, а на концерт забить болт, почему нет?

– Да пошёл ты! Кстати, если такой умный, то следующий meet and greet можешь провести сам.

– Досвидос! И знаешь? Может я так и сделаю.

Теперь Джон снова и снова прокручивает тот эпизод в голове. Он понимает, что был слишком резок, но уязвлённая гордость пищит в нём благим матом, не давая возможности сделать первый шаг к примирению. А он необходим, иначе всё кончится хреново – воюющие между собой менеджер и лидер группы связка так себе. И ладно бы, это влияло только на них, но остальная команда превосходно чувствует напряжение и заряжается отрицательным импульсом, как по цепочке.

Пора прекращать этот детский сад, пока не стало слишком поздно.

– Роб!

Джон замечает менеджера, который наблюдает за их чеком неподалёку от сцены и в параллель ведёт жестикулированный диалог с техником, указывая на софиты.

– Парни, я отойду, – говорит он группе, а Никсон понимающе усмехается, перехватывая его взгляд.

Джонатан засовывает гордость куда поглубже и отсчитывает шаги к менеджеру.

Тот быстро завершает разговор и буравит его покрасневшими от недосыпа глазами, вытирая пот со лба. Стыд острой иглой устремляется куда-то под рёбра, потому что работу, которую проделывает Роб, хрен знает, кто осилил бы в принципе. Ему было с кем сравнивать.

– Чем обязан вниманием?

– Ну всё, не ломай комедию, – со всем добродушием, что имеется в запасе, просит Джон и глубоко вздыхает. – Давай закругляться, иначе до конца тура мы все сойдём с ума.

– Хорошее предложение.

Соглашается Роб, но Джонатан замечает сверкающие молнии обиды в его глазах и на автомате скрещивает руки на груди, словно защищаясь.

– А как насчёт одного простого правила: ты делаешь свою работу, а я – свою? И если я говорю что-то, то это не просто болтовня ради херни. Мне многое приходится разгребать, Джон. Поверь. Моя задача – чтобы всё работало как часы. Твоя задача – иногда меня слушать и не вставлять палки в колёса. Мы в одной лодке, и мне надо, чтобы она не разбилась.

– По рукам, – кивает Джон в попытке быть выше всего этого дерьма и протягивает руку. Роб пожимает её, и на миг они застывают, будто проверяя, действительно ли этот жест ставит точку в их конфликте.

Можно долго и нудно разбираться, кто прав, а кто виноват, но у них нет ни времени, ни сил на такую роскошь. Разбор полётов можно отложить на Лос-Анджелес, когда все выспятся, придут в себя и смогут говорить без истерик. А сейчас нужно выполнить работу качественно – несмотря ни на что.

– Я тоже заебался, – усмехается Роб, и раздражение, висящее над ними, как рой пчёл, медленно сходит на нет.

Никаких дружеских объятий, никаких «прости» – лишь одно рукопожатие, один долгий взгляд, и каждый расходится по своим делам. Выполнять свою работу дальше.

Вокруг привычный шум и сосредоточенная суета, а Джон даже во время саунд-чека не может отвлечься, гоняя мысли по кругу снова и снова.

Да, они устали.

Им всем за сорок, а они катают тур, который выдержит далеко весь молодняк, чтобы он там себе не представлял. Джон даже не всегда может вспомнить, сколько прошло времени с того момента, как они колонной выдвинулись из Лос-Анджелеса в дорогу, как и не может без помощи календаря понять, сколько штатов и городов ещё впереди.

Правда, он точно помнит Оклахому.

Как черту «до» и «после». Странный разделительный знак на пути.

«Ну вот опять…», – осознаёт Джон, стискивая микрофон в ладони.

Пение выходит меланхоличнее, чем нужно. Брайдс подозрительно косится на него – Джон лишь пожимает плечами: «И такое бывает, братишка».

Понять бы самому: дело в этой безумной картине или в её авторе? Что так настойчиво тянет его обратно?

Номер Эммы не просто так грел ему карман, и пару дней Джон решился написать ей.

Как только она ответила, её образ всплыл во всех деталях:

копна каштановых спутанных волос.

Зелёные глаза, подчёркнутые подводкой.

Белая футболка с дымчатым принтом.

Пальцы, сжатые на подрамнике до побелевших костяшек.

К своему стыду он признавал – картина запомнилась ему куда лучше, чем её создательница. Так ему казалось.

Всё короткое знакомство заняло от силы минут десять, и по мере того, как найтлайнер уносил Джонатана всё дальше от Оклахомы, её облик в памяти принимал расплывчатые и неясные черты.

Но… Стоило ей ответить, и картинка с рябью белого шума превратилась в чёткое изображение в движении. Смущение – вот что ещё всплыло в сознании. И эта смска была наполнена им же. Джон почувствовал это через экран и улыбнулся. Стало так по-человечески тепло.

Они договорились созвониться, когда он будет в Мичигане.

И вот он здесь. В Мичигане.

Хочется думать, что волнение – из-за предстоящего концерта, но Джон знает – он обманывает сам себя.

***

По-хорошему, рухнуть в кровать и уснуть мёртвым сном, но Джонатан все порывы к отдыху рубит на корню. Приводит себя в порядок, принимает душ и, поворачиваясь перед зеркалом из стороны в сторону, с раздражением замечает тёмные круги под глазами и новые морщинки на лбу. Да, может, душой он и молод, но возраст, как ни крути, всё же накладывает свой неумолимый отпечаток на лице.

Он завязывает дреды в хвост на затылке и возвращается в просторную комнату отеля – перевалочный пункт на одну ночь. Часы на стене беспощадно отсчитывают секунды, а он застывает с телефоном в руках, обдумывая, как начать разговор.

Былая прыть прошедших дней куда-то испарилась, и в голове жалящими змеями начинают расползаться странные мысли.

Что ей сказать? Как себя вести? И вообще – зачем это нужно?

Волнение накатывает штормовыми волнами, и Джонатан не может взять в толк, на что именно возникают такие реакции.

Общение с женщинами для него уж точно не в новинку, так какого хрена пульс скачет так, будто он второй раз за вечер оказался на сцене? Занятные вопросы, которые Джон решает отложить в долгий ящик до востребования.

«Джон:

привет! я освободился. созвонимся по видео?»

Сообщение отправлено.

Он отбрасывает телефон на кровать, сам садится на стол и остро чувствует напряжение во всём теле.

– Да что такое, мать его…

Он начинает выстукивать по тёмному дереву мотив «Mama, I’m coming home» – так хоть немного структурируется хаос в голове.

Происходящее с ним – страх или заинтересованность?

Разве не поздно робеть перед человеком, который сумел раскрыть его душу ещё до знакомства?

Или он настолько опасается женщин, потому что последняя, которая была важна, вывернула его сердце наизнанку и выбросила без сожалений? Он зализывал раны, сшивал себя по кускам, но даже спустя несколько лет после расставания ощущал себя калекой.

Может, в этом и скрывается ответ.

Эмма, сама того не ведая, коснулась чего-то глубоко личного, что он скрывал от чужих глаз, и теперь её фигура приобретала особое значение. После Алисии она стала первой женщиной, о которой он думает дольше одного дня. И не важно, в каком ключе движутся эти мысли – творческом или личном.

Факт остаётся фактом – Джон продолжает думать о ней.

И как придурок, он косится на телефон, ожидая ответа и боясь его, как огня.

Когда смартфон начинает вибрировать, Джонатан не вскакивает, но желание сделать это говорит о многом.

«Эмма:

Привет! Смогу через 15 минут, ок?»

«Джон:

без проблем, жду».

В ожидании он успевает переключить двадцать каналов на плазме три раза подряд, прежде чем остановиться на MTV, транслирующего Лил Вэйна и кучу аппетитных девчонок вокруг него.

Джонатан задумывается: а не снять ли им нечто подобное в духе нулевых? Но так ни к чему и не приходит – телефон возвращает его в реальность.

«Эмма:

Я готова».

– А вот я не особо, – бормочет он себе под нос. Уверенность начинает давать сбои, но, отступать уже некуда – пора выходить на связь. Он перетекает с кровати на стул, выпрямляет спину до хруста позвонков и с приветливой улыбкой нажимает кнопку вызова.

Три гудка.

Как будто спуск в личную преисподнюю.

Три гудка – и перед внутренним взором вспыхивает их первая встреча.

А потом экран загорается.

Джон вряд ли сможет забыть этот странный полумистический трепет.

Не сможет.

– Привет, – дежурная улыбка становится живее, а голос, вопреки всему, звучит уверенно и спокойно. – Рад тебя видеть.

– Привет, – отвечает Эмма, вскидывая руку в коротком жесте и растерянно улыбаясь через экран. Она отводит взгляд в сторону, и в этой паузе Джонатан узнаёт своё собственное волнение – как в зеркале. – Прости… Я ужасно переживаю. Это всё слишком неожиданно. Ну, ты понимаешь.

– Эй, эй, всё в порядке, – говорит Джонатана, и только теперь до него доходит, в каком положении оказалась Эмма.

Он чувствует себя настоящим кретином: волновался за себя, но даже не подумал, что может испытать она. В былое время он бы точно охренел, если бы ему позвонил любимый исполнитель и решил потрещать о творчестве да о жизни. Впрочем, если сейчас ему начнёт обрывать телефон тот же Роберт Плант, Джонатан точно выпадет в осадок.

– Хотя, если честно, я тоже взволнован. Из-за картины у меня ощущение, будто ты знаешь меня лучше, чем я сам. И это… Немного выбивает из колеи.

– Ты серьёзно? – кажется, спич его честности попал прямо в цель. Её брови взметают вверх, а глаза широко распахиваются. Всё-таки зелёные – он не ошибся.

– Никогда бы не подумала, что рок-звезде может быть не по себе от разговора с фанатом. Это же ваши будни, если посудить.

– Ну, не все фанаты делают то, что сделала ты, – Джонатан пожимает плечами, и градус напряжения опускается до отметки «жить можно». – Ещё раз спасибо за подарок. И, кстати , это не просто слова. Кажется, ты дала старт нашему новому альбому.

Изображение немного искажается из-за интернета, но даже сквозь помехи Джонатан успевает заметить, как глубоко вздыхает Эмма, услышав эту фразу. Она замирает, вперившись в него взглядом – будто проверяя на прочность. Он не знает, что она за человек, но интуиция подсказывает: стержень у неё есть.

– То есть?… – неуверенно выдавливает она.

Джон пускается в объяснения:

– Я просидел с твоей картиной полночи и написал неплохие стихи. Думаю, получится парочка хороших песен. Как приедем в Лос-Анджелес, отправлюсь в студию. Посмотрим с парнями, что можно сделать.

– Знаешь… – спустя несколько мгновений протягивает Эмма. – Я сейчас на грани обморока. Просто не могу поверить, что это всё происходит на самом деле.

– Это всё я, прости, – Джонатан поджимает губы, пытаясь вырулить разговор в другую сторону. «Ну что за придурок, а? Зачем так давить на человека?» – Давай переключимся с этой темы, всё равно пока ещё рано что-либо загадывать. Я любитель забежать вперёд, но я реально вдохновился, Эмма.

– Я рада это слышать, – находится она с мягкой улыбкой. – Я в шоке, но я правда рада. Боже…

Джон тоже улыбается – даже если бы он захотел, то у него не получилось бы скрыть свои эмоции. Но, кажется, это и не нужно.

– Забудем про моё творчество, тут всё и так понятно. Расскажи о себе. Мне правда интересно знать.

Эмма зачёсывает распущенные волосы за уши. Джонатан рефлекторно повторяет жест, но оставляет руку на затылке, накручивая дред на палец. Высшая степень нервозности достигнута, с чем Джон себя мысленно и поздравляет.

– Честно говоря, и рассказывать особо нечего. Живу обычной провинциальной жизнью в ОКС с самого рождения. По всей видимости, здесь меня и похоронят, – усмехается Эмма. Разворот в чёрный юмор Джонатана цепляет, но как-то неправильно – безрадостно. За этим скрывается горечь, понять которую он не может.

«Безопасное русло, Джон».

– А твоё творчество – это хобби или профессия?

– Любовь, – отвечает она без раздумий и сомнений.

В этой искренности, такой чистой и неприкрытой, Джон начинает терять опору. Это слишком близко и понятно – и картина начинает приобретать новые краски и значения.

Как и сама Эмма.

– Тайная, да?

Вздох Эммы подтверждает его догадку.

– К счастью или к сожалению, – говорит она, и ему впервые хочется знать больше, чем позволено. Ему хочется понять, кто она, что её тревожит и почему она прячет свой талант. В том, что она его прячет, Джон больше не сомневается – слишком много лет он варится во всём этом, чтобы не понимать таких элементарных и грустных вещей.

Джонатан в задумчивости кивает, и смутная идея рождается в его голове. Лишь туман и дымка – озарение, пока не ставшее формой.

Но электрический разряд пробегает по позвоночнику, и он, не давая себе опомниться, идёт в неизвестность наощупь.

– Покажешь другие работы?

– Хорошо, – растерявшись, откликается Эмма. – Выберу самое приличное и скину. Но, мне кажется, что пик моего творчества пришёлся на ту картину.

– Я так говорю про каждый наш альбом, а потом каким-то образом мы выстреливаем снова.

– Не думаю, что нас можно сравнивать…

– А почему нет?

Новый виток разговора уносит их глубже, и это погружение затягивает вопреки воле и здравому смыслу.

– Мы ведь оба творцы, просто выбрали разные способы самовыражения.

– Дело не в этом, – Эмма прикусывает губу и опускает взгляд.

Джонатан чувствует себя словно на минном поле – и сапёр из него никудышный.

Её реакции – красный флаг, предупреждающий: некоторые темы лучше не трогать.

Приходится вновь сбавлять обороты.

– Как бы там ни было, ты чертовски талантлива. Помни об этом, ладно? И прости, что меня заносит. Лезу, куда не нужно.

– Всё в порядке, – отвечает Эмма с улыбкой. – Спасибо за поддержку. Мой внутренний самозванец тебе очень благодарен, хоть и отрицает каждое слово.

– Передай ему, что его время на исходе. Я кое-что в этом понимаю – поверь.

Эмма впервые смеётся.

Джонатан подхватывает её настрой, широко улыбаясь экрану.

– Можно ещё один вопрос?

– Конечно.

– О чём эта картина? Ведь я на ней просто образ, и за ним скрывается… Что-то твоё.

Она подпирает рукой подбородок, прижимая костяшки пальцев к губам. Наверное, так выглядит её обычная задумчивость: красиво и просто.

Взгляда не отвести.

И Джон не отводит – ждёт ответа.

Возможны новые бомбы, но он уже готов к взрывам – пусть всё горит к чёртовой матери.

Только так рождается истина.

– Нет, ты… не просто образ, – наконец отвечает Эмма, – а человек, который сделал для меня больше, чем может себе представить. Я размышляла над своей болью через призму вашей музыки и твоего голоса. И увидела тебя таким. И одновременно… саму себя. Без прикрас. По-настоящему. Не могу сказать, что это было приятно, но результатом я довольна. Показалось, что я очистилась, когда смогла нарисовать ей до конца. Как сейчас помню… Последним штрихом была рука на груди.

Её искренность – острозаточенный нож. Его лезвие критически близко к сердцу. Ещё одно слово, и что-то в Джоне точно сломается, дрогнет и перестанет функционировать, как раньше.

Делиться столь откровенно – мощная сила. Дамбу вот-вот прорвёт, и их понесёт по опасному течению без тормозов и какой-либо страховки.

– Удивительно, – Джонатан кладёт ладонь на грудь и чувствует безумие жизни под ней, – но именно этот жест мне показался единственной надеждой, которую ты там оставила. И пусть я имею самое посредственное отношение к созданию картины – я счастлив, что каким-то образом… Что мы с парнями через музыку помогли тебе. Значит, всё это не зря.

– Ого… кажется даже у таких людей, как ты, тоже имеется самозванец за душой.

– О, мы живём с ним бок о бок хренову тучу лет и я искренне его ненавижу. Впрочем, он меня тоже.

– Но ваши совместные результаты впечатляют…

Он невольно отмечает: у Эммы искристый смех, взметающие вверх брови от удивления и милая манера прижимать кулачок к губам, слушая собеседника или же собираясь с мыслями.

– Пожалуй, я просто нашёл к нему правильный подход. И ты сможешь, я уверен.

– Мотивация от Джонатана Линклейтера – то, к чему жизнь меня не готовила.

Сложный разговор плавно становится уютным, словно кто-то свыше поворачивает тумблер и одним махом убирает препятствия на пути.

Течение уносит их в безопасное русло без острых подводных камней – надолго или нет Джонатан не знает, но насладиться моментом возможности не упускает.

Не так часто сейчас с ним случаются такие интересные по всем статьям знакомства при бесконечном их изобилии.

– А ты помнишь самый необычный подарок от фанатов?

– О, Эмма, ты даже не представляешь, какой это был пиздец…

Если бы он не растерял весь стыд по дороге своей бурной жизни, то непременно бы покраснел до самых пяток. Впрочем, припоминая презент пятнадцатилетней давности, его уши всё равно начинают полыхать.

– Где-то в начале нулевых, думаю между третьим и четвёртым альбомом, нам приходит диск. Вместе с кучей писем, рисунков… Диск в розовой обёртке, а на ней – поцелуйчик красной губной помадой, всё как надо. Стэнли без левой мысли запихнул его в дивидишник, и через минуту наши челюсти уже валялись на полу…

– О, боже… – Эмма – взрослая девочка, и до неё быстро доходит смысл сказанного. Джонатан подтверждает самые развратные мысли кивком головы и подмигивает ей. – Охренеть… Да ладно?!

– Именно это мы и вопили на весь дом, пока смотрели самый развратный клип на наш альбом. Эта девчонка, господи… Что она вытворяла на камеру… Мы не вчера родились, но это было просто за гранью. Никогда не думал, что наши песни могут хоть как-то ассоциироваться с порнухой, но после того видео я сильно поменял своё мнение. Конечно, исполнять треки из того альбома теперь проблематично – она всегда перед моими глазами… Некоторые вещи, хоть ты тресни, не забываются, но не буду кривить душой… Забывать такое я и не хочу.

– Это просто класс! – восклицает Эмма.

Её восторг из-за пошлой и грязной от начала и до конца истории забавляет Джона. Кто бы мог подумать, что её сдержанность трансформируется в такую живую открытость да ещё и в такой интересной теме…

Это не просто затрагивает – это затягивает.

Бытует мнение, что мужики с утра до вечера думают о сексе, но это неверное утверждение – по крайней мере в случае Джона. Он вполне нормально существует без близости с женщиной последние полгода и не особо переживает по этому поводу. Никаких проблем: позвони любой из бесконечного списка, и она тут как тут. Просто у него больше нет желания пользоваться этой возможностью. Не тянет. Не торкает.

А вот Эмма, восхищающаяся той развратной фанаткой из домашнего порно, будит в нём что-то первобытное и понятное до боли.

Шальную мысль стоит залить бетоном и больше никогда к ней не возвращаться, но выкинуть её из головы удаётся не сразу.

Чего греха таить – Эмма очень привлекательная женщина. А Джонатан не слепой и не глухой. Реакции понятна, но вызывает лишь смятение и внутренний дискомфорт. Планов идти в сторону, где стоит огромный дорожный знак «СТОП», вбитый Алисией глубоко и надолго, у него нет и не было.

И лучше перевести разговор в другую сторону да побыстрее, пока не случилась беда.

«Нет, нет и ещё раз нет».

– Вот такие дела, – заключает он вслух, демонстрируя полную расслабленность, след которой уже успел простыть.

– У вас насыщенная жизнь, – в её голосе слышится нотка грусти, напоминающая ностальгию по ушедшим временам, где тебя не было и в помине. Какие-то вещи, непременно, стоит оставить, как есть, но некоторые иллюзии можно, а может и нужно развеять.

– Была, – мягко поправляет её Джонатан, вспоминая дочь и сына – двух людей в огромном мире, ради которых он каждый день встаёт с постели. – Я рад, что сейчас всё иначе. Выплыть стоило больших трудов, и возвращаться обратно я не хочу ни под каким предлогом.

– Извини, если…

– Нет, выбрось из головы. Просто имел в виду, что всему своё время и отрываться, как раньше уже нет ни сил, ни желания. Мне, блин, скоро сорок пять, подумать только…

– Ну, – Эмма делает загадочное лицо, и его тайну Джонатан разгадывает только через секунду. – Если бы я не знала, то не дала бы и тридцати восьми.

– Льстишь и не краснеешь.

– К сожалению, с лестью у меня хреново, – и снова смотрит куда-то в сторону, словно не выдерживая собственной смелости.

Чертовски милая, и сдержать дурацкую улыбку не получается.

– В данном случае, это может меня только порадовать, – и Джонатан переходит все рамки приличий, принятых в обществе. Надо же оправдывать статус рок-звезды хоть как-то. Иначе она точно решит, что он престарелый идиот. – Дай отгадаю, сколько тебе… Двадцать шесть?

Эмма вытягивает палец вверх – «бери выше» – и опять нарушает все правила. Вместо осуждения за бестактность лишь загорается, втягиваясь в игру в с читаемым по глазам азартом.

– Да ладно… Неужели двадцать восемь?

– Хватит мне льстить.

Но нет, Джонатан и в самом деле удивлён. И даже рад, что разница в возрасте между ними начала немного стираться.

– И не думал. Ладно, мой последний вариант – тридцать. Но я не поверю, пока не покажешь права.

Эмма на момент исчезает с экрана, но так же быстро возвращается. Телефон вибрирует входящим сообщением.

– Смотри.

На экране – фотография её прав. Эмма Лэнгли с волосами покороче, но с теми же фирменными стрелками и острым взглядом. Эмма, которой три месяца назад исполнилось тридцать лет.

– Фотошоп, – заключает со смехом Джонатан, возвращаясь к ней. – Или великолепная генетика. Одно из двух.

– Спасибо.

– А если серьёзно – прости за беспардонность. Обычно я так не делаю.

– Как и я не имею привычки отправлять свои документы человеку, с которым общаюсь второй раз в жизни.

– Знаешь, хоть мы и говорим с тобой второй раз в жизни, есть ощущение, будто мы давным-давно знакомы. Что творит великая сила искусства…

– Вещи, за гранью моего понимания, – и, смотря куда-то поверх экрана, Эмма меняется в лице, а он тут же, как по цепочке, ощущает лёгкий укол досады. – Джонатан… Я бы с удовольствием продолжила нашу беседу, но мне пора собираться на работу.

– Незавершённый разговор – залог его продолжения, – говорит Джон уверенным тоном, а пальцы всё сильнее натягивают дреды на затылке. – Что скажешь?

– Скажу, что буду очень рада поболтать ещё.

– Супер! Тогда жду твоих работ, а потом поделюсь своим дилетантским мнением, – и, мельком глянув на настенные часы, он уточняет. – Надеюсь, ты не оставишь меня в догадках насчёт своей работы? Я не усну, если не узнаю, куда ты отправилась на ночь глядя.

– Все почти прилично, – усмехается она, и её пальцы эффектным движением складываются один за другим в кулак. – Я крупье в казино. Оклахома, и этим всё сказано.

Он присвистывает от неожиданности.

– Сильно, чёрт возьми! И что, блэк джек, омаха, техасский? Уверен, точно не рулетка – слишком скучно для такой, как ты.

– Могу всё, – без ложной скромности отвечает Эмма, – но раздаю холдем.

– Старая-добрая классика, – одобрительно хмыкает Джонатан. – Что ж, ещё одна интересная тема для разговора найдена. И по секрету скажу – я неплохо играю.

– Любимая рука? – с хитрым прищуром спрашивает она, и кто он такой, чтобы отказывать прекрасной даме?

– Семь-два, – смеётся Джон, вспоминая тот день, когда выиграл приличный куш. – Потом расскажу почему. Уверяю, тебе понравится.

– Интрига, – тянет Эмма и прикусывает губу, будто собираясь с мыслями. – Спасибо, что нашёл время и позвонил. Это… много значит. Правда.

«Чёрт, Эмма…»

В пронзительной честности она – неоспоримый победитель, и Джонатан не имеет права ответить чем-то меньшим. Обмен, не имеющий цены, но тем он и бесценен.

– Можешь не верить, но для меня – тоже. Я давно… не общался с кем-то по душам вот так просто.

Она быстро кивает, и на мгновение кажется, что в её глазах появляется странный блеск. А может, это просто отсвет её настольной лампы.

Пусть будет он.

– Доброй ночи, Джонатан.

– Хорошей игры, Эмма. Жду рисунков.

– На днях отправлю.

– Договорились.

Улыбка на прощание, взмах руки, и Джон остаётся один, продолжая держать потухший телефон в сжатой руке. Он выдыхает, опускает потяжелевшую голову на стол и прислушивается.

В оглушительной тишине номера что-то ритмично стучит. А, быть может, это просто дождь за окном.

Пусть будет он.

Примечание к Главе 4:

Найтлайнер – специализированный автобус, обустроенный для гастролей для артиста. Может быть как личный, так и на команду.

Пэд – тренировочный аксессуар, который помогает барабанщику оттачивать свои навыки.

«Mama, I’m coming home» – баллада Оззи Осборна с альбома «No more tears» 1991 года.

Техасский холдем – самый популярная разновидность покерной игры в мире. На руках игрока – две карты.

Любимая рука – любимое сочетание карт в покере у отдельно взятого игрока.