Читать книгу Огонь в степи - - Страница 2

Боль стала его тенью. Каждый шаг по пыльной дороге в Ургу отзывался тупым гулом в сломанных ребрах, колющей болью в разбитой спине. Голова пылала под грубым платком, стянутым на лбу, скрывая страшный шрам. Баяр шел, опираясь на посох дархата, но теперь это был не символ мудрости, а костыль израненного зверя. Путь занял недели. Недели голода, ночевок в промерзших оврагах, ухода от редких патрулей и бродячих шаек. Он питался кореньями, поймал одну тощую сурчиху, пил из луж. Свои сбережения – жалкую горстку серебра – он носил на теле, не расставаясь с ними даже на ночь. Каждый юань – шанс найти Сэрэна.

И вот она, Урга. Но не та Урга, о которой он слышал – столица, место великого монастыря Гандантэгченлин, резиденция Богдо-гэгэна. Перед ним лежал оккупированный, растоптанный город. Вместо запаха благовоний и баранины – вонь нечистот, гари и страха. Серые стены домов облупились, многие здания несли следы пуль и пожаров. По улицам, вместо степенных горожан и монахов в шафрановых одеждах, сновали испуганные, оборванные люди с потухшими глазами. Над ними, как стервятники, кружили китайские солдаты в потрепанной форме. Патрули шагали тяжело, с карабинами наперевес, их глаза вглядывались в толпу с тупой агрессией. На перекрестках висели облезлые приказы на китайском и кривом монгольском – о комендантском часе, о сдаче оружия, о новых налогах. Повсюду – нищета. Голодные дети копошились в мусоре, старики сидели у стен, протягивая пустые чашки.

Баяр вошел в этот ад, слившись с толпой отверженных. Его сердце бешено колотилось не только от боли, но и от ненависти и страха. Где здесь искать одного мальчика? Где скрывается Эрхич Морин, этот шакал в человечьем облике? Он чувствовал себя заблудившимся в этих городских джунглях, где каждый угол таил опасность.

Первые дни были кошмаром. Он скитался по грязным переулкам, прислушиваясь к разговорам, вглядываясь в лица. Спрашивал осторожно, шепотом, о мальчике, проданном недавно в рабство. В ответ – лишь испуганные покачивания головой, пожатия плечами, быстрый отвод глаз. Имя Эрхича вызывало немой ужас. «Не знаем», «Не видели», «Иди отсюда, не навлекай беду». Он видел, как солдаты срывали мешки с зерном у старухи, как избивали плетьми подростка за кражу лепешки. Видел, как на центральной площади, у подножия оскверненной статуи Будды, китайский офицер публично наказывал плетью связанного монгола за «неуплату налога». Крики боли смешивались с глухим ропотом толпы и хохотом солдат. Он видел богатые паланкины, которые несли мимо него по грязной улице – вероятно, китайских чиновников или купцов, наживающихся на оккупации. В одном из них мелькнуло сытое, надменное лицо в шелковой шапочке. У кого-то из таких он сейчас? – с горечью подумал Баяр, сжимая посох.

Силы таяли. Серебро уходило на черствый хлеб и ночлег в вонючем притоне, где на грязном полу ютились десятки таких же потерянных душ. Отчаяние начинало душить его, как удавка. Он уже почти не чувствовал боли в теле – она растворилась в огромной, всепоглощающей боли души. Где ты, Сэрэн? Жив ли?

Однажды, бредя по запутанным улочкам возле полуразрушенного малого монастыря, он услышал тихое пение. Глухой, старческий голос читал мантру. Звук шел из-за обвалившейся стены. Баяр, движимый смутной надеждой, протиснулся в щель.

Его встретил запах тлена, пыли и едва уловимый аромат тлеющих благовоний. Он стоял в руинах небольшого храма. Крыша частично обрушилась, открывая кусок серого неба. Фрески на стенах были испещрены пулями, позолота алтаря ободрана. Среди этого запустения, на уцелевшем куске циновки перед поврежденной статуей Авалокитешвары, сидел старый лама. Его лицо было изборождено глубокими морщинами, как высохшее русло реки, но глаза, хотя и потускневшие, смотрели ясно и спокойно. Он не прервал пения, лишь кивнул Баяру, указывая трясущейся рукой на другой угол циновки.

Баяр молча опустился на колени. Усталость, отчаяние, боль – все навалилось разом. Он закрыл лицо руками, не в силах сдержать скупые, жгучие слезы. Лама допел мантру, и в храме воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом мыши где-то в углу.

– Мир полон страданий, сын мой, – тихо произнес старец. Голос его был похож на шелест сухих листьев. – Но даже в самых темных руинах можно найти искру сострадания. Ты ищешь кого-то?

Баяр поднял голову. Глаза старика видели слишком много.

– Сына, – прохрипел Баяр. – Его… забрали. Продали здесь, в Урге. И человека… Эрхича Морина. Конокрада.

На лице ламы мелькнула тень боли и отвращения.

– Эрхич… Да, это имя здесь знают. Он служит новым хозяевам. Как шакал служит льву, пока лев сыт. Ищет слабых, грабит, доносит. Часто бывает в районе базара, у восточных казарм. Что до мальчика… – Старик вздохнул. – Рабов здесь много. Их привозят, продают, увозят. Искать одного – искать иголку в стоге сена, опаленном огнем. Слухи… – он понизил голос, – говорят, что мелкие чиновники скупают крепких мальчиков для тяжелой работы или для службы в домах. Ищи среди прислуги в квартале китайских управляющих, у южных ворот. Но осторожно, сынок. Очень осторожно. Меня зовут Дамдин. Ты можешь остаться здесь, если тебе некуда идти. Духи этого места еще сильны, они отпугивают солдат.

Баяр почувствовал слабый росток благодарности в промерзшей душе. Укрытие. Хотя бы на время. И нить – квартал китайских управляющих. Слуги.

– Я – Баяр, дархат. Спасибо, лама Дамдин.

Он остался. Разрушенный храм стал его временной крепостью. Он делился с ламой скудной едой, обрабатывал его старые раны травами, которые чудом нашел в развалинах монастырского садика. Дамдин рассказывал об Урге, какой она была, о страшных днях захвата, о том, как Богдо-гэгэн стал пленником в своем дворце. Говорил о надежде, которая теплится, как последний уголек в очаге. Баяр слушал, но его сердце было глухо к надежде. Оно горело только местью и поиском. Он начал осторожную разведку возле южных ворот, возле домов, откуда доносилась китайская речь и виднелись признаки достатка. Высматривал мальчиков-слуг, выносящих мусор или бегущих с поручениями. Каждый раз сердце замирало – он? – и сжималось от боли – нет, не он.

Через несколько дней Дамдин осторожно предложил:

– Сегодня на площади у дворца Богдо-гэгэна… будет казнь. Солдаты ловят «бунтовщиков». Иногда и невинных. Не ходи туда, Баяр. Ты несешь слишком много боли, чтобы видеть еще больше.

Но Баяр пошел. Ему нужно было видеть лица своих врагов. Нужно было знать, до чего они способны. Чтобы ненависть не ослабевала. И в толпе у привилегированных мест могла мелькнуть фигура какого-нибудь чиновника со свитой и, возможно, слугой.

Площадь перед псевдокитайским фасадом дворца была заполнена народом. Солдаты с винтовками оцепили центр. Там стояли три ободранных столба. К ним были привязаны трое изможденных монголов с лицами, застывшими в немом ужасе. Над площадью висела гнетущая тишина, прерываемая лишь плачем ребенка и резкими командами на китайском.

На небольшом возвышении, под навесом, сидело несколько китайских чиновников в дорогих, но неуклюжих на монгольский манер шелковых халатах. Они перешептывались, попивали чай из фарфоровых чашечек, смотрели на приготовления с холодным, деловым любопытством. Баяр впился взглядом в их свиту – несколько солдат охраны и мальчики-слуги, застывшие позади, опустив глаза. Один был слишком мал, другой – явно старше. Не Сэрэн. Сердце стало камнем в груди.

Прозвучала команда. Три сухих, гулких хлопка выстрелов. Тела у столбов дернулись и обвисли. Крика не было. Только глухой стон вырвался из толпы. Чиновники равнодушно кивнули, удовлетворенные исполнением. Один из них, тучный, с заплывшими глазками, что-то буркнул слуге. Мальчик метнулся исполнять приказ.

Баяр смотрел на эту сцену. Он видел не просто жестокость. Он видел механизм. Холодный, бездушный, работающий как часы. Оккупанты, их прихвостни вроде Эрхича, их чиновники, их система подавления – все это было единым монолитом зла, давящим его народ. И где-то внутри этой машины затерялся его сын. Мысль о том, что Сэрэн может прислуживать такому тучному негодяю, наблюдающему за казнями, заставила его сглотнуть ком ярости.

Вечером, в темноте разрушенного храма, Баяр сидел, прислонившись к холодной стене. Дамдин молча жевал кусок черствой лепешки.

– Видел? – спросил Баяр хрипло, и в его голосе звучала не только боль, но и леденящая ненависть ко всей этой системе.

– Видел, – тихо отозвался лама. – Они приходят и уходят. Жестокость – их язык. Но язык этот обречен. Духи шепчут о перемене ветра.

– Ветра? – Баяр усмехнулся беззвучно. – Какого ветра? Еще одного палача?

– С Севера, – прошептал Дамдин, и в его глазах мелькнул отсвет тлеющих углей в маленькой жаровне. – Говорят… говорят в народе. Идет Белый Барон. Русский. Сумасшедший. Как буря. Он воюет с китайцами. Он… обещает вернуть старые порядки. Или навлечь новые беды. Кто знает? Ветер перемен, Баяр. Штормовой ветер. Может, ему суждено смести этих… – Лама кивнул в сторону центра города, не называя имен.

Баяр слушал шепот старика. Белый Барон. Русский. Еще одна буря. Ему было все равно на обещания и бури. Ему нужен был Эрхич. Ему нужен был Сэрэн. Но слова Дамдина о «ветре» засели в мозгу. Буря могла смести старых врагов. Или породить новых. В руинах храма, под взглядом каменного Авалокитешвары, Баяр понял одно: он останется в этой каменной ловушке Урги до конца. Пока не найдет сына или не умрет. Город стал его крепостью отчаяния. А на горизонте, за горами, собиралась новая туча. Имя ей было Унгерн. Русский ветер войны.