Читать книгу Непокоренные. Война и судьбы - - Страница 6

За время войны дубрава сделалась похожей на обгрызенный полевками и поэтому выброшенный брезгливой рукой в осеннюю грязь ржаной каравай. Главный ее страж – егерь – залечивал подпорченные осколками ягодицы, а трехдюймовые шипы посаженной по периметру гледичьей оказались бессильны перед прожорливым человеческим стадом.

Едва только сиверко отслужил панихиду по замерзшим сентябринкам, как жители села Лампачи потянулись сквозь прорехи в колючей изгороди. Мужики побогаче несли веселенькой расцветки «Хускварны», победнее – бесценное наследие прадедов – двуручные пилы, вдовы – ножовки с утратившими боевой оскал зубьями.

Причем инструмент для заготовки дровишек старухи прикрывали полами плюшевых кацавеек, желая таким образом отгородиться от нахрапистого племени самовольных порубщиков. А все потому, что бабки были единственными, кто помнил, как за околицей вылупились похожие на зеленых мотыльков деревца. Кое-кто из них, растапливая печурку подсушенным корьем, возможно, даже всплакнул по ушедшей молодости и убиваемой дубраве.

Но пришла напасть, которую не ждали. В дубраве объявились новые хозяева – четверо солдат. Притянули вагончик, залепили прорехи в гледичьей спиралью Бруно, а сам периметр обставили штырями с буквой «М» на железных косынках. Точно такой, как на дощатом строеньице за бывшей колхозной конторой.

Однако в дубраве точно не туалет. Проверено. Двое ходивших в разведку дедов, один – постарше, второй – помоложе, вернулись без пилы и с поврежденными физиономиями.

– Там, у них, – доложил землякам дед постарше, – сущий зверюга завелся. С виду – зеркальный шкаф. Только в солдатском прикиде. Сказал, пилу вернет только после того, как откупной магарыч выставим. А на прощание по пендалю выдал.

– Сопли-то кровавые откуда? – полюбопытствовали из толпы.

– Мы того, сопатками пни, которые по дороге оказались, пересчитали, – объяснил дед помоложе.

– Выходит, теперь зимой замерзать придется? – опечалились землепашцы. – Кизяков-то нету…

– Не совсем поворот от ворот. Зеркальный шкаф велел передать обществу, что пропускать все-таки будут. При наличии порубочного билета.

– Так где же его взять, этот билет? Егерь зеленкой задницу в тылу мажет, контора лесничества теперь по ту сторону фронта.

– Дослушайте до конца, – рассердился дед постарше, – потом гомонить будете… Шкаф, он, видать, за главного, разъяснил, что билет можно заменить натурой. Одно дерево – две бутылки. С закусью.

Выслушав приговор, народ потянулся в разные стороны. Мужики побогаче – в «Сельпо», которые победнее – домой, чтобы обревизовать запасец самогонки, а деды отправились за колхозную контору, где на перекошенной двери дощатого строеньица раскачивались сквозняки.

– Смердеть дровишки будут, – сказал дед помоложе, сокрушая качель сырых сквозняков. – Однако согреют.

– Снаружи, – добавил дед постарше и помудрее. – А изнутри жару поддаст сэкономленная самогонка.

Ходившие в разведку ветераны трудового фронта малость ошиблись. Старшим был сержант Тарасик с глазами цвета ромашковых сердечек, он же – в довоенном прошлом мастер леса и куратор бригады дровосеков, в которой, помимо «Зеркального шкафа», числились еще двое. Старавшийся казаться выше своих полутора метров Витя Кабачок и цыганковатого обличья Куприян Железняк.

Первый особых примет не имеет. Точно так не имеет их серенький дым, которым поплевывается в хмурое небо костерок. А чтобы хоть как-то исправить допущенную природой несправедливость, Витя попытался переиначить фамилию на заграничный лад. Однако был жестоко высмеян «Зеркальным шкафом»:

– Дед – Кабачок, батька тоже овощ, а оно, видите ли, Кабачек…

Зато Железняк – уши врастопырку, усы подковой. Правда, разглядеть можно лишь в том случае, когда их владелец отмалчивается. А если заговорит, тут уже не до особых примет. Как говорят в таких случаях, дай, Боже, сил, чтобы воздержаться от смеха.

Разумеется, грешно потешаться над изъянами ближнего. Но что делать, коль природа наделила человека чудовищной картавостью, труднопроизносимым именем, а потом определила на срочную службу в триста тридцать третью артиллерийскую бригаду? Да и в жены досталась уроженка славного города Крыжополя.

«Зеркальный шкаф» в приметах не нуждается. Зачем они тезке грозного князя Ярополка, у которого на всю грудину наколка – вождь мирового пролетариата, указывающий ладошкой дорогу в зону отдыха?

По крайней мере, так поняла собравшаяся устроить пирушку под сенью сосен-крымчанок развеселая компания. Впрочем, обо всем по порядку.

Однажды на лесосеку, а дело было до войны и в полутысяче километров от Лампачей, где ударно трудились носитель овощной фамилии, Куприян и Ярополк, заявился мастер Тарасик. Выглядел он так, словно ему капнул на маковку пролетавший мимо грач.

– Жена борщ пересолила? – поинтересовался Кабачок. – Или теща приезжает?

– Хуже, – пожаловался Тарасик. – Народ в бору собрался шашлыки жарить. Душ десять мужиков и пяток телок. Похоже, крутые из города. Я толкую, что костры дозволено разводить только в зоне отдыха, а они хохочут: «Проваливай, лесник, пока на вертел не нанизали».

– Вертел, говоришь? – переспросил Ярополк, размазывая по лысине вождя опившуюся крови комариху. – У, тварь… Это я о насекомом. Ладно, парни, перекурите, а я взгляну на эту крутизну, – подхватил топор и скрылся в зарослях бересклета.

Занятная получилась сценка. Похлеще той, с которой написана картина «Не ждали». Ее потом во всех деталях обрисовал бегавший посмотреть на представление Кабачок:

– Охренеть можно, – рассказывал, давясь смехом, полутораметровый отпрыск овощной династии. – Приезжие вначале на Ярополка ноль внимания. Видно, крутизна в золотых ошейниках слишком увлеклась. Кто бутылки открывает, кто телок за причинные места лапает… Но как только заметили, запашком подозрительным потянуло.

Кабачок, конечно, приврал. Однако массовый нежданчик – вполне закономерная реакция чужаков на появление жутковатого вида двухметрового молодца, который опирался то ли на топорище, то ли на рукоятку обоюдоострого меча.

– Кто брата Тарасика грозился на вертел насадить? – протрубил молодец. – В последний раз интересуюсь… Ах, вы дико извиняетесь и готовы взять собственные слова взад? Что ж, великодушно разрешаю… Могу даже подсказать, в какой стороне находится зона отдыха. Но после того, как компенсируете причиненный брату Тарасику моральный ущерб… Нет, от коньяка у него изжога. А вот пара бутылок водки в самый раз.

Бряцая золотыми ошейниками, крутизна покидала барышень в салоны внедорожников и укатила. А вослед ей растерянно глядел с обширной грудины вождь мирового пролетариата. Наверное, переосмысливал им же однажды сказанное: «Верной дорогой идете, товарищи!»

Только давно это было. Так давно, как это бывает на войне, где малый промежуток между двумя минами, упавшей и той, которая еще в воздухе, длиннее целого года. А то и всей жизни.

Впрочем, судьба отвела санитаров леса от передовой. Бригаду дровосеков с берегов Ингульца просто передислоцировали на околицу села Лампачи. А чтобы она не осталась без присмотра, за компанию мобилизовали и желтоглазого мастера.

– Будете заготавливать древесину для строительства блиндажей и прочих хозяйственных нужд, – приказал комбат, воспитывающий воинство посредством матюгов и прибауток.

– Подчиненный, – наставлял комбат, – должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы размышлениями на своем лице не смущать начальство… Еще вопросы есть?

– Есть, – подал робкий голос Кабачок, – скажите, пожалуйста, товарищ подполковник, где мы в этих Лампачах жить и столоваться будем?

– Во-первых, гусь свинье не товарищ, во-вторых, получите сухпаек на декаду, а в-третьих… Короче, не мне вас учить. Обязаны знать, что сказал по этому поводу Петр… Нет, не этот, настоящий – лесник такая тварь, что сама себя прокормить способна. Иначе, спрашивается, на кой хрен вам выдали карабины, по две обоймы, утепленный вагончик с «буржуйкой», бензопилы и топоры? Старшим назначаю сержанта Тарасика. Как тебя по имени? Иван? Ответь мне в таком случае, ты часом не с бодуна? И гидравлического удара в голову не было? Моча, спрашиваю, в голову не стукнула?.. А почему глаза такие желтые?.. С рождения, говоришь, желтые… Ну тогда вперед и с песнями.

Обошлись без песен. Молча липли к окошкам вагончика, который тащил дымивший чертовой смолокурней тягач. А заодно копили зло на себя, на комбата, на растоптанные боевыми машинами пехоты чужие нивы.

К сожалению, ходившие в разведку деды не догадывались о легшем на души служивых гнете. И поэтому очень удивились, когда «Зеркальный шкаф» при помощи берцев сорок седьмого калибра едва не отправил их за пределы Галактики.

– Лихо старперов отшил, – радовался представитель овощной династии. – Все пни носами пересчитали.

– Зловредный ты человек, Кабачок, – молвил Тарасик, ковыряясь в ящике с сухпайками. – Думаешь, забыл, как тебе дали наряд – вязать банные веники? А ты что сделал? Правильно, нарезал побегов шиповника и сунул по паре в каждый веник. У самого руки расцарапаны, но рот до ушей. И чему ты тогда так радовался?

– Представил рожу бедолаги, которого в парной веником хлестать станут.

– Вот я и говорю, зловредный ты человек. И Ярополк тоже хорош. Тут надо думать, как из этого дерьма выбираться, а он пожилыми людьми в футбол играть решил.

– Думай не думай, – возразил Железняк, – а если по мне, то самый велный выход – в бега податься. Живой дезелтил все-таки лучше дохлого гелоя.

– Предложение, конечно, заманчивое, – согласился Тарасик, отпихивая берцем ящик с сухпайками. – Эту гадость даже собаки жрать не станут… Но дело в том, брат Куприян, что дезертир есть наипервейший кандидат в покойники. Возьмут за жабры и тогда точно от передовой не отвертится. А там либо на дерьмецо от страха изойдешь, либо мина в мошонку угодит.

– Что пледлагаешь?

– Здесь обустраиваться. Вагончик утепленный, дрова свои. Вот только со жрачкой полный кабзец.

– Надо одинокую бабенку присмотреть, – подал голос Ярополк, пробуя на изгиб конфискованную пилу. – Умели же предки товарец производить. Ишь, как улетно поет… И не просто одинокую, а с самогонным аппаратом. Сахару бабенке подкинем, дровишек, по хозяйству поможем…

– Фильм «Они сражались за Родину» вспомнил? – усмехнулся сержант. Так для местных мы не защитники, скорее – оккупанты. Можно сказать, супостаты. И ты это только что подтвердил своими действиями.

– Ничего, – отмахнулся Ярополк, продолжая терзать двуручную пилу. – Задница ведь мужику дана для того, чтобы через нее внушать уважение к порядку… А насчет бабенки, то у меня имеются кое-какие соображения. Когда нас тащили сюда, обратили внимание на дом-одиночку? Кладу башку под топор, его хозяйка – стопроцентная вдова.

– С чего лешил?

– Дом под металлочерепицей, а калитка дрыном подперта.

– А вдлуг у нее на хозяйстве одна кулица, да и та блошивая?

– У пернатых, брат Куприян, вши. И потом, нет у тебя смекалки, которая всякому служивому полезна. Иначе бы согласился, что одна курица даже при большом старании не способна произвести кучу свежайшего навоза.

– Самогонный аппарат у вдовы часом не заметил? – съехидничал Тарасик.

– При ближайшем знакомстве выясню. И потом, в любом уважающем себя селе самогонных аппаратов столько, сколько и печных труб… Ладно, хватит попусту языки чесать. Сержант, закрывай богадельню, то есть вагончик, и строй воинство в шеренгу по одному. Пора проведать домишко на отшибе. Заодно поищем места, где солдату по сходной цене всегда готовы поднести стаканчик огненной воды.

Искать долго не пришлось. Адрес ближайшего злачного места подсказали деды. Старые знакомые тащили по разбитому танками асфальту сельской улицы груженную останками дощатого сооружения тележку. Венчала поклажу дверь с литерой «М», которой прежде обозначали нужники, а теперь хлебные нивы и опушку дубравы.

– Старперы, – укоризненно молвил Ярополк, – вы бы ступицы колес солидолом смазали. Визжат на все село…

– Где ж его, солидол-то, взять, когда на мехдворе ржавого болта не осталось, – ответил дед постарше и опустил на измордованный асфальт оглобли тележки.

Дед помоложе промолчал. Он угрюмо глядел на испачканные осенней грязью берцы всесокрушающего калибра. Похоже, ничего хорошего не ждал от повторной встречи с «Зеркальным шкафом».

– Можете продолжать движение, – великодушно разрешил тезка грозного князя. – Предлагаю забыть об имевшем место инциденте. Пилу вернем, а таксу для вас установим персональную. Скажем, не две, а одну бутылку за дерево… Кстати, где здесь можно разжиться огненной водой?

– Свернете вон в тот проулок. Третий дом по левую руку. Там бабка Гуня с малолетней внучкой проживает. Если увидите на заборе ведро – это знак, что товар в наличии имеется.

Прохудившееся ведро на заборе висело. Но бабка Гуня отсутствовала. Вместе нее на зов выбежала внучка. Ржаная челка, на лбу прыщи, обещающие, что в обозримом будущем кое-чего обозначится и под зеленой кофтенкой.

– Бабушка пошла на крестьбины, – доложила девчушка. – Если спешите, могу отпустить товар. Вам сколько? Трехлитровчик… Хорошо. Только я не знаю, сколько она кладет в бутылек кусочков сухого спирта. Вынесу то и другое, а вы уж, будьте добреньки, сами разберитесь.

– Не надо, милая, – поморщился Тарасик. – Держи червонец за хлопоты. А бабуле передай… Если будет травить народ сухим спиртом, ее по законам военного времени повесят на собственном чулке.

Ушли. По пути Ярополк снял с забора прохудившееся ведро и зашвырнул в канаву, где пауки развешивали отсыревшие сети.

– Чертовы деды, – подытожил содеянное. Навели на точку… Хотелось бы знать: нарочно подлянку подсунули, или сами не в курсе?

– Лучше поблагодари внучку, – посоветовал Тарасик, – что по простоте душевной выдала бабкины секреты. И тем самым избавила нас от головной боли на похмелье. А вообще, парни, надо в таких вещах быть поосторожнее. В Дебальцево один из наших зашел в хату и потребовал, чтобы хозяйка сварила кофе. Ну она его и угостила. Да так, что вечером с бедолаги снимали мерку для деревянного бушлата… Айда в магазин, если таковой здесь имеется…

Под разговоры вышли на мост с покарябанными гусеницами панцерников отбойниками. Зажатая бетонными опорами речушка, словно продолжая чувствовать загривком бронированную тяжесть, стремилась побыстрее проскочить опасное место.

– У них тут даже речки пугливые, – глубокомысленно изрек представитель овощной династии и поправил захватанный несколькими поколениями служивых ружейный ремень. – На кой хрен мы эти железяки таскаем? И по две обоймы к ним? Оставили бы в вагончике вместе с бензопилами, и всего делов.

– Пугливые потому, что грозу древоточцев на своих берегах узрели, – съехидничал Тарасик. Но по мне, речка не хуже нашенских. Да и сентябринки в палисадах точно так цветут… А знаете, парни, село мне определенно начинает нравиться. Особенно – вывеска на магазине. Не какая-то задрипанная «Наталка», а «Сельпо». Желаете случай на эту тему?.. Мамаша посылает малолетнего сынка поглядеть: не в сельповскую ли лавку подался глава семейства? Ну, тот, ясное дело, следом, за деревьями и прячется. Только от батькиных глаз все равно не утаился. Дальше идут уже вдвоем. Заходят в лавку, батька и говорит: «Сто пятьдесят водки и кулек конфет «подушечки». – Кулек себе в карман, стакан отпрыску. «Та, батьку, я малый». – «Пый, тоби сказано». Короче, деваться мальцу некуда, хлопнул стакан. Из очей слезы, из носа сопли. «Шо, гирка? А вы з мамкой думаете, шо я тут мэд пью».

– Часом, – поинтересовался Ярополк, – не из личных воспоминаний?

– Бабушка рассказывала. Это от нее я узнал, что за царя Панька были такие конфеты. От долгого лежания они слипались, и тогда их резали ножом. Поэтому «подушечки» делались похожими на пчелиные соты.

– Вкусно, черт подери, повествуешь, – сказал Ярополк, разминая пальцами цвета самоварной меди сигарету. – Но я бы им предпочел те самые сто пятьдесят, черняшку и полкило доброй колбаски… Фу, чуть слюной не поперхнулся… Кстати, Вань, а что нам мешает накатить, не отходя от кассы? Думаю, столик в «Сельпо» найдется. Закажем пару пузырей, колбасы. Пусть продавщица кольцами нарежет. А мы будем наблюдать, как у нее титьки прибойной волной плещутся. Туда-сюда…

Поднялись на ущербное с ошметками засохшей грязи крыльцо, возле которого пригорюнилась общипанная выпивохами рябинка. Впереди – Ярополк, замыкающим – Кабачок. И поэтому представитель овощной династии позже прочих узнал причину оброненной Ярополком фразы:

– Бабах старая транда с печи…

А когда узнал, тоже засмеялся. Вместо молодайки с прибойным бюстом из подсобки вынырнул мужик. О таких говорят: «Метр с кепкой». И вдобавок кривой на один глаз.

– На месте этого недомерка, – пробормотал Кабачок, – я бы точно повесился.

Сказал вполголоса. Не захотел портить отношения с гражданином, который мог проявить гостеприимство, но мог и отказать. И при этом не принять во внимание то обстоятельство, что десятизарядный карабин как бы добавляет Кабачку лишний вершок роста.

– Так что там стряслось со старой трандой? – спросил мужичок, цепко ощупывая уцелевшим глазом вошедших.

– Отказала сексуально озабоченному деду, и тот турнул ее с печи, – ответил тезка грозного князя. – Но, думаю, у нас все произойдет по обоюдному согласию. Ты организовываешь выпивку с закуской прямо здесь, а мы приплачиваем к счету за дополнительные услуги.

– Принимается, – сверкнул единственным глазом мужичок. – Выставить вас за дверь – себе дороже обойдется. К тому же дождик начал срываться. А вы не из этих, которые в лесу за селом отаборились?.. Ну, тогда плата за услуги отменяется. И бутылка с меня.

– Что надо? – поинтересовался Железняк, помогая мужичку утвердить пластиковый столик у окна, за которым продолжала страдать обиженная выпивохами рябинка.

– Так, пустяки. Нижние венцы садовой беседки подгнили, да столбы сеновала пора заменить.

– Олганизуем, – заверил Железняк. – Завтла же заходи, подбелем что тлебуется.

Уютное местечко выбрал бывший воин триста тридцать третьей артиллерийской бригады. Отсюда ниспадающая к изувеченному панцерниками мосту сельская улица казалась цепочкой плывущих по течению венков с зажженными свечами, а главное – было слышно, как дождик читает рябинке вечернюю молитву.

Зажгли свет и в магазине. Подвешенные под высоким потолком лампочки заглянули в стволы прислоненных к стене десятизарядных карабинов и голодные рты стаканов.

Роль распорядителя попытался взять на себя Кабачок, однако потянувшаяся к бутылкам рука была на полпути остановлена мощной дланью тезки грозного князя:

– Хочешь, чтобы и здесь узнали, какой ты из себя есть жлоб? Так я сам способен объяснить новому человеку… Кстати, присоединившийся к нам хозяин торгового заведения так и не назвал своего имени… Иван? Распрекрасно. Значит я, как находящийся в окружении двух Иванов, имею право загадать желание. А это Куприян и Витек. Он же – Кабачок, который скорее удавится, чем обделит себя. Горазд куски со стала метать. Надкусит и возле себя кладет, надкусит и… Короче, к концу пьянки на столе муравьи за последнюю крошку дерутся, а возле Витька куча жратвы. А станет водку разливать, обязательно себе полуторную дозу выгадает.

– Я виноват, что оно само так получается? – обиделся Кабачок.

– Вот из-за этого «само» роль виночерпия тебе доверять опасно. Но не будем выяснять отношения… В стаканы налито не для того, чтобы спирты испарялись. Ну что, за то, чтобы наши дети грома не боялись?

– Правильный тост, – согласился Иван сельповский, выцеливая в общем ворохе горбушку. – Только запоздалый. Наша детвора с позапрошлого лета не только грома, упавшего корыта страшится.

– Стреляли сильно? – спросил Тарасик, глядя через стекло на заплаканную рябинку.

– Мягко сказано, тезка. С двух сторон хреначили. И все по селу. Парочка каких-то дур на мою леваду прилетала. Рвануло сильно. Но вместо воронок, как полагается, кротовины до причинного места.

– Вакуумные снаряды, – снисходительно объяснил сержант. – Способны выковырять из самого глубокого схрона.

– Значит, – загоревал Иван сельповский, – прятаться в подвале нет никакого смысла?.. Только если не прятаться, зароют по соседству с Толяном. Хозяйственный мужик был, царствие ему небесное. Три коровы, десяток свиней, извозом занимался, перед войной хату металлочерепицей перекрыл. Но дурной. Народишко по погребам прячется, а он сигарету в зубы и на крышу. Чтобы видней было, откуда стреляют. Ну и докурился.