Читать книгу ПРОТОКОЛ ПАМЯТИ – ИСПОВЕДЬ СИСТЕМЫ - - Страница 1

Пыль. Она въелась в кожу так глубоко, что, казалось, уже не отмоешь никогда. Последний кирпич пятого этажа, уложенный в слепящем июльском мареве, отдался в спине тупой, знакомой болью. Руки дрожали мелкой дрожью – не от страха, от истощения. Брат, Сергей, молча кивнул мне, когда мы спускались с лесов. Его лицо было таким же серым, как цементная пыль на наших гробах. Ни слова. Слова стоили сил, а их не было уже к обеду.

Дорога домой в его старой «девятке» прошла в тишине, нарушаемой только хрипом двигателя и стуком чего-то оторвавшегося в подвеске. Мы жили тогда у него, снимали комнату в частном доме на окраине. Жена его, Лена, с ребенком уехала к своим родителям на неделю. Пустота в доме была почти осязаемой.

Я ввалился в дом, скинул робу прямо в коридоре, она тяжело шлепнулась на пол, подняв облако той самой, вездесущей пыли. Закипел чайник. Мы с Серегой ели макароны с тушёнкой, и я чувствовал, как еда комом падает в пустой, уставший желудок. Мысли были только об одном: добраться до дивана и провалиться в небытие, где нет ни кирпичей, ни палящего солнца, ни прорабского крика.

В десять вечера мир рухнул. Зазвонил домашний телефон. Сергей, уже дремавший в кресле, вздрогнул. Я поднял трубку.

«Максим?» – голос матери, тонкий, просящий, пронзил меня насквозь. Она редко звонила так поздно.

«Мама, я. Что такое?»

«Сынок, тут человек один… очень просит. Телевизор у него сломался. Ему завтра в Москву, на вахту, а мать одна остаётся, старенькая. Без телевизора – совсем тоска. Умоляет, починить надо срочно».

Во мне что-то ёкнуло и оборвалось. Физическая усталость накрыла с головой, как тяжёлое одеяло.

«Мама, я не могу. Ты даже не представляешь, как я устал. Руки не поднимаются. Завтра в шесть на ногах быть надо».

«Максим, я знаю, милый. Но человек в отчаянии. Он говорит, только ты в районе такие старые телевизоры чинишь. Он за тобой заедет, отвезет, привезёт. Денег даст. Он уезжает, понимаешь? Мать одна…»

Она говорила тихо, но с той самой, знакомой с детства, несгибаемой интонацией. Интонацией, которая напоминала, что ты – «золотой», «рукастый», «не как все», и что помочь ближнему – не обсуждается. Это был код моей прежней, «доброй» жизни, жизни до того, как мир показал свои зубы. Жизни, где я верил в простую правду: сделал доброе дело – и на душе светло.

Я вздохнул. Вздох, который вышел из самых пяток.

«Ладно, мам. Дай адрес».

Сергей, услышав половинку разговора, поднял на меня глаза. В них не было ни удивления, ни злости. Была лишь усталая констатация: «Ну вот, опять».

«Телевизор?» – буркнул он.

«Ага. Где-то за Тихоновской, в сторону леса. Тридцать километров. Говорят, срочно, человек уезжает».

«Дурак», – беззлобно констатировал брат и потянулся за сигаретой. – «Кто этот человек?»

«Не знаю. Мама сказала, сосед её подруги как-то. Звонил ей, она дала мой номер. В общем, еду».

Я поплелся собирать инструмент. Старый паяльник, набор отвёрток, пару плат на замену – всё это умещалось в потрепанный черный кейс. Внезапно я почувствовал не просто усталость, а странное, щемящее беспокойство. Как будто что-то внутри пыталось крикнуть: «Не езди!». Но я заглушил этот голос. Усталостью. И той самой, до боли знакомой, душевной обязанностью быть хорошим. Быть тем самым «Максим», на которого можно положиться.

Через полчаса во двор зашёл мужчина. Его я запомнил навсегда. Высокий, костлявый, с впалыми щеками и быстрыми, бегающими глазами. Он представился Виктором. Пожал руку – костлявая, сухая ладонь. Улыбка была широкой, но до глаз не доходила. Глаза оставались холодными, оценивающими.

«Спасибо, что согласился, братан! – голос у него был громким, с какой-то фальшивой хрипотцой. – Совсем беда. Мать плачет. Я завтра в пять утра – на поезд. Выручи!»

Мы сели в его машину, такую же старую, как у Сергея, но внутри чистую, слишком чистую. Пахло освежителем и чем-то ещё, химическим. Мама, как выяснилось, тоже должна была поехать с нами – она знала дорогу, а Виктор, по его словам, в тех краях бывал редко. Она ждала нас на углу, маленькая, закутанная в платок, несмотря на тепло. Видя её, мое беспокойство немного утихло. С мамой – не страшно.

Поехали. Ночь за окном была темной, безлунной. Виктор болтал без умолку – о работе в Москве, о деньгах, о том, как тяжело бросать старую мать. Я слушал вполуха, клевал носом, уставшим телом чувствуя каждую кочку на просёлочной дороге. Где-то на полпути он неожиданно резко свернул на обочину.

«Травки тут целебной набрать надо, – бросил он, выходя из машины. – Матери для суставов».

Он скрылся в темноте у кромки леса, а через десять минут вернулся с охапкой какой-то невзрачной, темной травы. Без запаха. Бросил её в багажник, на мою сумку с инструментами. Мама тихо сказала: «Народные средства, они лучше всяких таблеток». Я промолчал.

Деревня оказалась действительно глухой. Пара покосившихся домов, тусклый свет в окнах. Дом, куда мы заехали, был чуть получше других. На крыльце нас встретила пожилая, испуганная женщина. Мать Виктора. Она засуетилась, начала ставить чай. Телевизор – старенький, ламповый «Рубин» – действительно не работал. Я включил паяльник в розетку, и в тишине комнаты его шипение показалось мне зловещим. Полчаса ковыряния – и нашёл проблему: обгоревший контакт. Починил. Изображение, рябое, заснеженное, заскакало на экране. Старушка просияла. Виктор хлопнул меня по плечу.

«Вот это мастер! Спасибо, братан! Без тебя – пропала бы мать со скуки. Давай, поехали, обмыть надо дело! Как же без обмывки? Снова сломается!»

Я снова ощутил ту самую, давящую усталость.

«Виктор, спасибо, не надо. Мне бы домой. Утром на работу, в шесть подъем».

«Да брось! На пять минут! В центр заедем, у меня там друг в ларьке. Водочки, закуски. Быстренько. Неудобно как-то, я же тебе ещё и денег не отдал!»

Он сунул мне в руку три хрустящие сотни. Для 2009 года за полчаса работы – деньги неплохие. Это меня немного смягчило. И снова – этот внутренний голос, давящийся усталостью и какой-то дурацкой вежливостью. Мама смотрела на меня, и в её взгляде читалось: «Человек благодарность проявляет, не отказывайся».

«Ладно, – сдался я. – Только быстро. Очень быстро».

Мы вышли, посадили маму в машину. Виктор сказал, что она устала, отвезем её сначала домой, а потом «заскочим» в центр. Мама, действительно, дремала на заднем сиденье. Я смотрел в окно, на проплывающие во тьме поля, и думал только о подушке.

Центр нашего райцентра в это время был пуст. Тускло горели фонари. Виктор свернул не к продуктовому ларьку, а на какую-то темную, неосвещенную улицу за автовокзалом.

«Здесь ближе», – бросил он.

И тут же, из-за угла гаражей, преградила дорогу мигалка. Не звука, только свет – синий, резкий, бьющий в глаза. Две темные фигуры вышли из машины без опознавательных знаков, но с таким неоспоримым «ментовским» видом, что сердце упало куда-то в сапоги.

«Документы», – сухо сказал первый, светя фонариком в лицо Виктору, а потом – мне. Второй, крупный, с каменным лицом, уже обходил машину. Виктор суетливо доставал права. Я сидел, не двигаясь, предчувствуя недоброе.

«Что везешь?» – спросил каменный, заглядывая в салон.

«Да так, ничего… Траву для матери собрал», – затараторил Виктор.

«Траву? Открой багажник».

Виктор вышел, щелкнул замком. Я видел, как луч фонаря выхватывает охапку той самой темной травы. И тут же из-под неё – полицейский достаёт плоскую, аккуратную коробку, обернутую в черный целлофан. Коробку, которой там точно не было, когда я клал свой кейс. Я это знал точно.

«Иди сюда», – сказали мне. Голос был ровный, без эмоций. Меня вытащили из машины, развернули лицом к капоту. Холодный металл впился в щеку. Руки заломили за спину, не больно, но бесповоротно. Я видел, как второй достаёт из той коробки аккуратную пластиковую упаковку с белым порошком. Мое сознание отказывалось понимать.

«Что это?» – спросил каменный, тыча упаковкой мне в лицо.

«Я… я не знаю. Это не моё. Я телевизор приехал чинить…»

«Молчать! Контрольная закупка, понял? – его голос стал тише, но от этого только страшнее. – Всё чисто. Всё по понятиям. Вот твоя трава. А вот – то, что ты нам продал. Деньги при тебе?»