Читать книгу ПРОТОКОЛ ПАМЯТИ – ИСПОВЕДЬ СИСТЕМЫ - - Страница 2

Виктор стоял в стороне, опустив голову. На него никто не смотрел. Я, ошеломленный, машинально потянулся к карману, где лежали те самые триста рублей. Каменный вытащил их, сверкнул перед моими глазами.

«Контрольные. Всё схвачено. Молодец, операцию провёл».

Только тут до меня стало доходить. Доходить с леденящей, парализующей ясностью. Подстава. Чистейшей воды подстава. Этого Виктора… он не клиент. Он – «наводчик». Или того хуже. А я – «покупатель». Лох. Рыба. Тот самый «добрый дурачок», которого так удобно подставить.

«Это не моё! – вырвалось у меня, голос сорвался на крик. – Вы что?! Я ничего не продавал! Это он! Он мне за ремонт дал! Спросите у моей матери! Она в машине!»

Мама, разбуженная шумом, вышла из машины. Она была бледной как полотно. «Что случилось? Сыночек, что такое?»

«Мама, скажи им! Я же телевизор чинил! Этот человек, Виктор, он мне за работу деньги дал!»

Мама закивала, залепетала что-то про сломанный телевизор и доброе сердце сына. Каменный посмотрел на неё с таким скучающим видом, будто она говорила на незнакомом языке.

«Гражданка, отойдите. Не мешайте работе оперативной группы. Ваш сын задержан за сбыт наркотических веществ. Всё зафиксировано. Есть деньги сбытчика, есть вещдок. Всё чисто».

Они не стали меня обыскивать больше. Не стали ничего искать в доме у старушки. Не стали допрашивать Виктора. Всё было «чисто». Как по учебнику. Меня затолкали на заднее сиденье их машины. Перед тем как захлопнуть дверь, я увидел лицо Виктора. Он смотрел прямо на меня. И в его холодных, бегающих глазах не было ни страха, ни стыда. Было спокойное, деловое удовлетворение. Работа сделана. Рыба поймана. Он медленно, почти небрежно, помахал мне рукой. Прощальный жест.

Всё дальнейшее было похоже на дурной, кошмарный сон, из которого не можешь проснуться. Допрос в отделе. Мой голос, хриплый, срывающийся на крик. Их голоса – спокойные, циничные. Мне тыкали в лицо распечаткой – якобы показания «свидетеля» Виктора, о том, как он у меня «купил порошок для больной матери». Потом показания изменились – «для себя». Была какая-то явка с повинной, которую я якобы написал, но я её в глаза не видел. Мои слова о ремонте телевизора, о матери, о трехстах рублях – всё это летело в корзину. Меня как будто не слышали. Я был уже не человеком, а делом. Единицей в отчетности. Папкой с надписью «Сбыт».

Они говорили о Лене. О том, что у неё ребёнок. Не напрямую угрожали. Просто констатировали: «Женщина молодая, жизнь сложная. Мало ли что может случиться, если она будет за тебя волноваться… если начнёт куда-то ходить, что-то доказывать…» Имя «Виктор» произносилось с каким-то особым уважением. «Человек с чистой репутацией. Помогает нам. Неудобно его беспокоить по таким пустякам».

Я понял. Это была система. Чёрная, липкая, всеобъемлющая. Виктор был её мелким винтиком, которому дали задание «подогнать» кого-нибудь. А я подвернулся. Удобный, глупый, «душевный» лох с чистой биографией. Идеальная кандидатура. И против этой системы, против этой подставы, сшитой белыми нитками, но железными руками, у меня не было никаких шансов.

Адвокат, назначенный по бесплатной «потолковой» линии, только вздыхал: «Максим, признавайся по-хорошему. Судья любит чистосердечные. Дадут условно. Будешь бодаться – посадят по полной». Но я не мог признаться в том, чего не делал. Я писал жалобы. Кучу жалоб. В прокуратуру, в УВД, даже в какую-то комиссию по правам человека. Все они возвращались с сухими резолюциями: «Оснований для отмены нет. Доказательства собраны в соответствии с УПК».

Суд был быстрым и безликим. Как конвейер. Свидетель – Виктор – не явился («выбыл в неизвестном направлении»). Протоколы, вещдок, «контрольные» деньги. Мои слова – голос в пустоте. Приговор: 4 года колонии общего режима. За сбыт в особо крупном размере. Особо крупный – эта коробочка из багажника.

Когда меня уводили из зала, мама кричала. Кричала так, как кричат только матери, у которых на глазах убивают ребёнка. Ее голос, полный абсолютного, животного отчаяния, преследовал меня потом долгие годы. А я шёл, и во мне не было уже ни усталости, ни страха. Был только вакуум. Черная, беззвездная пустота. И одно слово, случающееся в висках: «За что?»

Отказная. Это слово вошло в кабинете следователя тяжелым, удушающим запахом дешевого табака и отчаяния. Стены, выкрашенные в грязно-зелёный цвет, казалось, впитывали крики и шепоты всех, кто здесь побывал. А я сидел на стуле с шатающейся ножкой и смотрел в лицо женщины в форме прокурора. Её звали… пусть будет Ирина Сергеевна. У неё были усталые, умные глаза и тонкие, плотно сжатые губы. Она перебирала моё дело, листы шуршали, как сухие листья.

«Обвинение вам понятно, Максим?» – спросила она без предисловий.

«Не понятно. Я ничего не продавал. Меня подставили. Я телевизор чинил».

Она вздохнула, отложила папку. Взгляд её стал не прокурорским, а почти человеческим. Но в этой человечности была бездна усталости от системы, частью которой она была.

«Ваши показания… они противоречат материалам дела. Есть вещдок. Есть деньги сбытчика. Есть показания свидетеля. Виктор Петров. Он дал подробные показания».

Я закусил губу до крови. От этой фамилии, от этого имени в её устах, всё внутри закипало.

«Он – свидетель? Он – тот, кто всё подстроил! Он эту дрянь в багажник подбросил! Он же мне деньги за работу дал!»

«Деньги, – повторила она медленно, – которые были использованы как контрольные в ходе оперативного эксперимента. Они зафиксированы. Их серийные номера совпадают. Это железно, Максим. Это не опровергнуть».

Я почувствовал, как земля уходит из-под ног. Опять. Все эти слова – «эксперимент», «зафиксировано», «железно». Они строили вокруг меня клетку из казенных терминов, и я бился в ней, как муха в стекле.

«А что… что моя мать? Её показания?»