Читать книгу И я тоже. Работы по моральной и политической философии - Группа авторов - Страница 4

Я хочу начать с простого тезиса: мы узнаем зло, когда имеем с ним дело. Станислав Каспэ к одной из глав своей книги «Политическая форма и политическое зло» предпослал эпиграф из романа Энтони Бёрджеса: «Что касается зла, оно должно быть уничтожено»[1]. Здесь пропущено определение зла. Подразумевается, что и так понятно, о чем речь.

Мое определение зла таково: это действие по причинению страдания вплоть до смерти, и производство разрушения, которое вызывает страдания. Еще короче, зло – разрушение, страдание и смерть. У разрушений при этом есть тенденция быть невосстановимыми. Моральным злом является зло, производимое людьми. Так что я говорю далее о зле в связи с действиями людей (будь то цель, результат, намеренные или неожиданные последствия и так далее). Очевидно, что зла хорошо бы избегать. Но как?..

Мы обычно выделяем «внутри» зла разные градации, или степени (как бы дико это не звучало). Допустим, произошла катастрофа: поезд сошел с рельсов. Погибли люди. Допустим, возможны четыре вероятных причины этого происшествия:

1. Ручьи размыли насыпь, и сместились рельсы. Это непредсказуемое природное явление, не поддающееся прогнозированию.

2. Повреждение насыпи должно было быть замечено обходчиками, но они не заметили его, хотя и были добросовестными. Катастрофа могла быть предотвращена, но этого не случилось.

3. Некто открутил гайки, рельсы разошлись. Этот некто был привлечен к суду и искренне не понимал, в чем проблема. Он не думал о роли гаек в поддержании железной дороги в рабочем состоянии.

4. Некто открутил гайки, рельсы разошлись, произошла катастрофа. Он сделал это именно для того, чтобы поезд сошел с рельсов, и случилась трагедия.

В последнем варианте узнается настоящее «моральное зло». Кто-то хотел принести другим страдания, разрушения, смерть и достиг этой цели. Что-то вроде зла ради самого зла. А теперь представим, что это событие происходит где-то в Восточной Европе летом 1943 года, состав пущен под откос бойцами партизанского отряда. Их действия оказываются оправданы и обоснованы социальным или политическим контекстом.

Тут мы пользуемся идеей меньшего зла. Кроме того, если какой-то человек убил другого человека, ненавидя его, я не одобрю это действие. Но при этом знаю, как ненависть может подчинять сознание и затуманить разум. Мы можем допускать, что иногда люди действуют в так называемом состоянии аффекта. Или совершают преступления из личной ненависти. Мы знаем, как это может быть, потому что обладаем способностью к эмпатии. Поэтому я готов на некоторое снисхождение к такому человеку, если действительно окажется, что причина именно в этом. Или представим совсем другую ситуацию: полицейский стреляет в человека, удерживающего заложника.

В современной моральной мысли, так же как в массовом сознании можно различить установки на относительное примирение со злом, сопряженным с достижением какой-то цели. Но как быть с тем, что представляется злом ради зла? С причинением мучений ради них самих, с самодостаточными разрушениями и убийствами? Там, где не работает довод «меньшего зла», зло дополнительно тревожит и даже устрашает своей необъяснимостью.

Мы можем фантазировать о маньяках или фанатиках, совершающих ужасные преступления, руководствуясь скрытой от нас, но своей чудовищной целью. Мы относимся к ним то ли как к интеллектуальному вызову, то ли и вовсе как к страшной тайне человеческого сердца. Но, в действительности, вне вымышленной реальности киноэкрана или сериальных интриг нам нужно хотя бы какое-то рациональное обоснование самой возможности такого зла. Хочется, чтобы злодеи были не совсем злодеями… не только и даже не столько злодеями. Иными словами, чтобы злодеяния оказались «зачем-то». Скажем, чтобы у войны была невоенная цель.

Кроме того, существует еще и банальное зло. Это понятие появилось в связи с осмыслением чудовищных злодейств первой половины XX века: геноцид армян, геноцид европейских евреев, цыган и т. д.; массовые разрушения, бомбардировки… Масштабы злодейств несоразмерны человеческому воображению. Можно предположить, что такое масштабное зло должно быть результатом каких-то чудовищных злодейств, совершенных людьми, которые хотят такого, что другие даже вообразить себе не могут. Но теперь уже мало кто допускает само существование таких суперзлодеев, у которых, может быть, врожденная склонность к особенно мощному злу. Просто сам масштаб современных злодеяний таков, что совершенно очевидно: никакому доктору Мориарти не справиться. Все это возможно именно потому, что совершается людьми, занятыми какой-то своей работой… и только. Никто из них совершенно не соразмерен масштабу содеянного. А деятельность настолько разнообразна, сложно организована и при этом рутинна, что нужно очень постараться, чтобы различить в ней возникающее злодейство. В совместной деятельности многих людей творимое ими зло в итоге исчезает. Это та самая «банальность зла», которая сейчас чаще всего ассоциируется с книгой Ханны Арендт[2]. Она противопоставляла это понятие старой (кантовской) идее радикального зла, объясняющей злые дела людей особым устройством человеческого ума. «Банальность зла» выявляет тревожащее обстоятельство: совсем не нужно быть злодеем чтобы участовавать в зле. У худших злодеяний, оказывается, много соучастников, но нет автора. Они попросту не имеют отношения к нашим личным желаниям, интересам или моральным принципам. Даже если они им противоречат, это не важно. А слишком часто мы вообще не оказываемся в ситуации, где можно было бы специально задуматься: «стрелять или не стрелять?» Адольф Эйхман говорил, что он не убил ни одного еврея. Разумеется, ведь его работа состояла совсем в другом: исполнять указания начальников.

Теперь уже известно, что Эйхман вовсе не был таким дураком, каким он предстал перед Ханной Арендт. Во время суда он вполне успешно сыграл на этой «сцене» роль самого себя, будто бы невпопад и нелепо отвечающего на вопросы насчет жизни и смерти других людей[3]. Причем сыграл настолько успешно, что его имя стало нарицательным и зажило своей жизнью. Но политико-антропологическая суть наблюдения Ханны Арендт остается той же. Авторство худших современных злодеяний принадлежит бюрократии специально созданных для этого институтов. Чтобы их понимать, нужно расширенное понятие «банального зла».

Существуют особые социальные и политические институты, которые можно назвать «институтами зла», или «злыми институтами» («evil institutions»)[4]. Это институты (организации, учреждения), основная функция которых – совершение актов зла. Они производят страдание, разрушение и смерть. И они принципиально не реформируемы. Их невозможно преобразовать, потому что они для этого созданы.

Например, концлагерь есть место, предназначенное для мучения и умерщвления. Это смысл его существования. Пыточная камера существует для пыток[5]. В подобных учреждениях легко распознаются и узнаются «злые институты». Их не так много. Банальное зло в его расширенном значении – участие в злых действиях, совершаемых другими людьми, но опосредованно, через деловые и аффективные связи с ними. Существование «злых институтов» это крайний или самый чистый пример результатов такой совместной деятельности людей, создающих особо благоприятные условия для вовлечения в «банальное зло».

Кто работает в «злых институтах»? Совершенно обычные люди. Не злодеи. Те, кто в силу обстоятельств вынужден «выполнять свою работу». Эти обстоятельства тоже могут быть, скорее всего, банальными (бытовыми). Предположительно, такая работа едва ли может быть выносимой для «обычного человека». Людям с проявленной радикальной «склонностью к злу» в них наверняка проще адаптироваться. Они превращаются там в профессионалов – «специалистов по злу». Могут учить других. Но они сравнительно немногие из сотрудников. Исследования функционирования карательных институтов тоталитарных режимов XX века говорят, что задействованные в них люди не были патологическими садистами и карателями. Важно, что само функционирование таких институтов подразумевает вовлечение самых разных людей. Тех, кто «сам по себе» совсем не хочет участвовать в больших злодействах. Они заботятся о чем-то совсем другом. Они по-прежнему «ни при чем», но одновременно они уже «при чем». Не участвуют, но участвуют. Точнее всего такое отношение можно назвать причастностью. Банальное зло – это причастность к злу в условиях совместной деятельности.

Сейчас можно наблюдать, как в Европе за последние 30 лет расширилось и продолжает расширяться понятие «ответственности за Холокост». Мы понимаем, что те, кто управлял газовыми камерами в концлагерях, непосредственно осуществляли убийство. Они делали это по указанию своих начальников, то есть были убийцами-исполнителями: палачами. Они – соучастники. Но те, кто разрабатывал этот газ, они были палачами? Или они были химиками, которые «лишь» профессионально делали свою работу? А конструкторы специальных клапанов? Они вполне могли осознать, зачем эти клапаны нужны. Или, допуская возможность этого, они считали важным и единственно достойным в той ситуации сосредоточиться на профессиональной технической стороне поставленных перед ними задач? Эту своеобразную социальную тупость, неумение или нежелание «сложить два и два», сопоставить действие и его результат и поэтому понять смысл собственной работы, называют «эйхманизмом»[6].

Но пройдем по этой цепи чуть дальше. Бухгалтеры, которые рассчитывали для них зарплату?.. Их семейные врачи? И они тоже?.. Пусть их не назвать соучастниками этого организованного зла, но они не «ни при чем». Они причастны к нему. Если анализировать совместную деятельность людей в разных институтах современного государства, связи и взаимные зависимости институтов и инфраструктур, цепь имеющих отношение к злодействам уходит куда-то вдаль. И в какой-то момент как будто оказывается, что за совершаемое зло несут ответственность все. И в этом противоречие. Но тогда само стремление дойти до предела в анализе и реконструкции этой цепи оказывается иррациональным. Поскольку причастность не может уходить в бесконечность, охватывая всех, кто чем-либо занят или как-либо связан с теми, кто занят и так далее. Тогда и зло, и мера ответственности за него теряют определенность.

В России эту проблему поднял своим расследованием томич Денис Карагодин. Он восстановил обстоятельства уничтожения (по его определению – убийства) своего деда. Как сказано на его сайте «Расследование КАРАГОДИНА» (https://karagodin.org/): «Расследуется убийство крестьянина Степана КАРАГОДИНА, расстрелянного сотрудниками НКВД СССР – 1 января 1938 года, в сибирском городе Томске. Собирается доказательная база для суда».

То есть он прямо считает преступниками всех, кто был сотрудниками советских карательных органов и уже поэтому причастных к убийству Степана Карагодина. Не только тех, кто его непосредственно расстрелял, нажимал на курок. Но и тех, кто подносил патроны, занимался документооборотом, строил всю эту машину, которая задавила его деда. Очевидно, Карагодин воспринимает всю систему НКВД СССР как «институт зла». Из его интервью журналисту Дмитрию Волчеку:

Я установил весь список водителей гаража Томского горотдела НКВД, и на пару машинисток горотдела у меня тоже есть данные. Но это все же факультативная цель. Машинистку мы не «притянем» как соучастницу (хотя, если отработать почерк печатных машинок и сличить график смен, это возможно). Водителя же как соучастника «притянем» 100 %. Для этого будет достаточно всего лишь наряда на транспорт на конкретные даты – в принципе, думаю, это выполнимо.

Скорее всего, машинистка, которая перепечатывает незаконные протоколы, никогда не окажется под судом (приговор 97-летней Ирмгард Фюрхнер, бывшей личной секретарши коменданта в концлагере Штутхоф, вынесенный в Германии в 2022 году, это особый случай и по давности дела, и по возрасту обвиняемой, и главное по фактическому содержанию самого ее преступления)[7]. Тем более инженер, который делал устройство для уничтожения массы людей, вероятно, в конструкторском бюро фирмы-контрагента далеко от места его применения, точно не предстанет ни перед каким судом. Однако они еще могут предстать перед своим собственным судом. Банальное зло трудно узнать: работа – это всего лишь работа. Но работа в «злом институте» таковой все-таки не является. Люди, которые осознали свою причастность к деятельности институтов зла, могут испытывать вину, стыд, мучительное раскаяние. Это может стать результатом рефлексии. Ответа на вопрос «что я делаю?» недостаточно. Самосознание требует ответить себе на вопросы «с кем я это делаю?» и «для кого я это делаю?»

Но ответы на эти вопросы возможны только при внимательном изучении результатов собственной деятельности. Поэтому они могут быть поставлены с достаточной точностью только в прошедшем времени: «что я сделал(а)?», «с кем вместе я это сделал(а)?» и «для кого я это сделал(а)?»

Как писала Сьюзен Найман, «вот зачем Эйхманн был там [перед судом]: чтобы показать, что самой сутью морального действия является не намерение, а суждение. Чего ты хочешь значит намного меньше, чем то, на что ты соглашаешься (suppose). Мир призовет тебя к ответу за то, что ты делаешь, поскольку на него влияет, что ты делаешь, а не чего ты хочешь»[8].

Политические формы или системы, которые создают условия для становления и развития «злых институтов», тем и опасны, что они склонны превращать людей в соучастников исполнителей злодейства без специальных для этого решений и при этом скрывать от них происходящее: что это за институт, зачем он существует. Когда мы узнаём, что проявления зла, наблюдаемые нами, являются результатом функционирования неких институтов, это должно стать основанием, чтобы мы вынесли политическое суждение – а затем обратились к соответствующему политическому действию.

Политику можно определить как искусство сбережения жизней. Если так, то исходной точкой современной политической мысли и политического самоопределения становится неприятие даже потенциальной возможности существования, становления и развития институтов зла.

За их появление мы несем прямую ответственность – хотя бы перед своим собственным судом. Если они существуют, они должны быть разрушены.

2021