Читать книгу Ctrl+Alt+Покой - Группа авторов - Страница 3

1. Детство

Ант родился в конце девяностых в небольшом городке в Центральной России. Изначально родители назвали его простым русским именем – Антон.

Однажды он не дал мальчишке с соседнего двора кинуть в костёр банку с муравьями, обустроенную совместно с другими детьми колонию-эксперимент, снабжённую веточками, песком и листиками, с пластиковой крышкой с дырочками, заботливо проделанными маленьким гвоздиком для вентиляции. За жизнь целого муравьиного поселения пришлось даже подраться.

После этого случая, какой-то прошаренный в английском мальчик постарше начал называть его не иначе как Ант, и этот никнейм легко прижился в дворовой среде. Пятилетний Антон не видел в этом ничего обидного, даже наоборот, воспринимал как комплимент, так как гордился своим поступком по спасению нескольких десятков маленьких жизней.

Позже, когда это событие было уже почти забыто, на протестной подростковой волне, осознав, что имя Антон для него, что называется, «не звучит», он закрепил своё «тотемное имя» документально в системе государственной бюрократии, получив в 18 лет паспорт с гордым именем Ант.

В девяностые семья жила бедно, отец работал водителем, а мать продавщицей в небольшом магазинчике, выросшем инородным ярким пятном на торце кирпичной, не ремонтировавшейся ещё со времён почти победившего коммунизма хрущёвки. Денег, получаемых таким способом, хватало только на самое простое выживание, и любые излишества, будь то приставка, диск с игрой или покупка новой запчасти к машине, оплачивались случайными отцовскими шабашками.

В советское время «биение жизни» в городке обеспечивал фанерный комбинат, а также не до конца достроенный военный завод, как говорили, для производства ракетного топлива. Впрочем, второй закрылся ещё до рождения Анта, а первый в девяностые выкупила за бесценок финская компания.

Развалины огромного завода, ржавые остовы брошенных речных судов – возможно, именно это принесло минорную ноту в начало новой жизни, Ант никогда не мог назвать себя оптимистом. Но на тех же руинах росло много других ростков, всех возможных типов и качеств, в том числе и оптимистов, так что, возможно, минорная нота была вовсе не результатом среды, а просто так называемой космической случайностью.

2. Юность

Он поступил в университет в Москве, но на третьем курсе бросил – не было никакой мотивации учиться дальше. Диплом экономиста, в сущности, не стоил ничего, а усилий для обучения интроверту требовалось слишком много. Университетский период, вопреки привычным воспоминаниям других людей о студенческих годах, можно было бы охарактеризовать одним словом – безнадёжность. Этим же словом, но с другим, более житейским оттенком, судя по рассказам и старым интервью, могли бы охарактеризовать свою жизнь люди позднесоветского времени, когда вокруг царили ощущение безвыходности, несвободы и нищеты. Да и в годы его учёбы такая социальная безнадёжность снова стала модной и была продуктом политической повестки из ютуба и ЖЖ. Но его эта мода задела лишь по касательной. Для него это слово значило другое – это была его внутренняя, экзистенциальная безнадёжность, проявлявшаяся в одном простом вопросе – зачем?

В те годы он часто замечал этот вопрос, написанный крупными буквами на заборах подмосковных станций, торцах высоток и на серых стенах заброшенных заводов. Видимо, он был не одинок в своих поисках. Оглядываясь назад, он не раз благодарил судьбу за то, что всё сложилось именно так. Это острое «зачем», как змея или свежепойманная рыба, ускользало от всех политологов, идеологов, маркетологов и прочих «ясноглазых спасателей», которым не удалось ухватить его за жабры. Они не могли предложить настоящего ответа. И было странно, как такие плоские, заезженные ответы могут хоть кого-то удовлетворять.

В мире было полно людей, готовых предложить свой ответ на этот вопрос за деньги или за другую, не сразу очевидную выгоду. Они подменяли экзистенциальное «зачем» на модный продукт, идеологию или ментальные побрякушки всех видов и фасонов. И обычно, если кто-то не ведётся на эти побрякушки, они злятся. Как когда-то злились торговцы стеклянными бусами в Юго-Восточной Азии в XVIII веке, когда им не продали за них мешок специй. Эти торговцы когда-то сами продали за такие бусы всё самое ценное в душе и отправились в далёкое путешествие, обещающее десятикратную прибыль. И самим фактом отказа вы обесцениваете их так называемую жертву.

В общем, на своё «зачем» в те годы он ответа так и не находил.

В Москве он остался только потому, что умерла дальняя родственница, которую он видел только пару раз в детстве, и, как в самых нелепых историях, оставила ему квартиру. Долгое время он выслушивал ажитацию на тему, как ему повезло, и советы, что нужно сделать, от других родственников, да и не раз чувствовал склизкие щупальца зависти. Но именно тогда апатия достигла критической точки, и он, честно говоря, по всем этим поводам вообще ничего не чувствовал, завершив историю с вступлением в наследство на автомате, с помощью оплаченного родителями адвоката. Квартирку в итоге он назвал своей маленькой кельей, устроив всё в строгом минимализме, а вещи, представлявшие хоть малейший интерес, раздал родственникам, выкинув остальное. В итоге в квартире оставалось только самое необходимое: полутораспальный матрас на полу, компьютерный стол и стул, и старый шкаф для немногочисленных вещей.

На несколько лет он самоизолировался, что называется, ещё до того, как это стало мейнстримом. Работал кем придётся, ровно столько, чтобы хватало на еду и оплату коммунальных услуг. Были и отношения с девушками, но все романы не отличались продолжительностью. Его состояние в лучших традициях айкидо отбрасывало у девушек любые возможные претензии на длительные отношения, семью и детей. Зияющее «зачем» не оставляло ни одной возможности для фантазий о будущем. И оставляло просвет только для лёгких и ни к чему не обязывающих радостей момента, и то не всегда.

Впрочем, были и активные моменты в редкие периоды прорыва экстравертных устремлений. Пару раз он ездил в путешествия автостопом, где познакомился с совершенно разными людьми, и один раз, случайно заработав на одной подработке больше, чем ожидал, слетал в пару небольших поездок.

3. Кризис

Во время пандемии, когда самоизоляция стала ещё более естественным состоянием, единственной отрадой в жизни для него окончательно стал поиск ответа на вопрос, что в жизни имеет смысл.

Отсутствие смысла вокруг привело к единственному возможному результату – поиску смысла в себе. Это самое «себе» отдавало гулким звуком пустоты внутри и больше никак не проявлялось. Нередкими стали дни, когда он час или несколько часов просто сидел, наблюдая за тем, что происходит внутри. Но ощущение, что что-то не так и чего-то не хватает, стало сопровождать его всё чаще, как только он отрывался от такой своеобразной медитации. От привычных же развлечений вроде просмотров фильмов и сериалов и увлечения компьютерными играми постепенно стало всё больше тошнить. И ещё более важное место в жизни заняло чтение книг. Неожиданно для себя Ант начал писать роман о входящем в моду искусственном интеллекте и духовном поиске. Роман в итоге он завершил и даже попытался дать ему шанс стать замеченным. Но в больших издательствах не отвечали, и было непонятно, читают ли там вообще рукописи от новых, не обладающих известностью авторов, пришедшие самотёком, продажи которых даже не пахнут большими цифрами. Спросом пользовались либо уже пробившиеся писатели, либо популярные блогеры и другие медийные личности, в нескончаемом трансе тщеславия заказавших у литературных негров что-то вроде смеси автобиографии с жизненными советами «для быдла» о том, как добиться успеха.

Сам роман в итоге нашёл своё пристанище в телеграм-канале, где был доступен абсолютно бесплатно, и, судя по статистике, скачан 18 раз. И как минимум 7 человек из скачавших Ант знал лично.

Шли дни, напоминающие день сурка. Когда он только начал писать, в нём бурлил энтузиазм. Теперь, после того как первая книга была закончена, его всё чаще накрывало что-то похожее на отчаяние. Ранее, сидя перед пустым листом в ворде, он ощущал чувство, которое наверняка испытывали многие – чувство, что невозможно передать всё то облако смыслов в голове, настолько переполняющее, что казалось, интерфейса в виде рук и клавиатуры не хватает для того, чтобы выразить всё, что бурлит внутри. Сейчас же было ощущение, будто он опустошённый колодец посреди пустыни, в которой дождь разродится дай бог в следующем сезоне.

Он стал задумываться о том, чтобы прекратить добровольное затворничество, хотя бы из творческого интереса, да и в духовном плане уединение не казалось теперь таким значимым, как раньше. Как-то перед сном он вспомнил «Сидхартху» Гессе и роль реки в сюжете романа.

Однажды на всех этих новых мыслях он открыл сайт с объявлениями о работе. Деньги ему были нужны не особо, но это был один из способов выйти в мир. Полистав несколько объявлений, где требовалась низкоквалифицированная рабочая сила, он, сморщившись, закрыл сайт.

Не найдя подходящей или хотя бы не отталкивающей вакансии и какого-то утешения в последующих мыслях, он сел и застучал по клавишам:

Что трогает людей в простом, но не лишённом своей глубины фильме больше всего? Готовность к самопожертвованию. Будь то бюджетная драма или навороченный голливудский боевик – почти всегда будет сцена, выжимающая больше всего зрительских слёз, с готовностью героя пожертвовать собой. Ради чего? Это уже второстепенно: ради любимой, ради ребёнка, дружбы, ради незнакомых людей или даже ради более абстрактных понятий вроде родины, человечества, чести и так далее. Но что же более всего трогает в этом акте, если мы выяснили, что выбор цели для самопожертвования не так уж и важен? Трогает способность отстраниться от нашего посредственного житейского опыта, ежедневного бытового разлагания души, трогает сама готовность к самопожертвованию, трогает презрение к эго. Отличие от банального самоубийства здесь в том, что эго презирается перед более высшим смыслом или целью, тогда как каприз классического «самозаканчивания» не отличается от обычного инфантилизма, желания избежать неудобств.

Но почему же такие высшие смыслы и эмоции не проникают в нашей обыденной жизни? Ведь герой боевика, который волей обстоятельств выжил, зачастую обречён на весьма скучную и серую жизнь, часто в сожительстве с недугами: алкоголизмом, посттравматическим синдромом. Или вовсе бросается сценаристами на произвол судьбы до свежей части франшизы, пока новый долг не призовёт его на новые свершения.

Что уж говорить про нашу жизнь, где зритель, только что проникшийся самыми тёплыми и трогательными чувствами, может через секунду обыденно продолжить с ненавистью относиться к своему ближнему? Но ведь мы же ассоциируем себя с героями фильмов и книг, значит, сами, хотя бы отчасти, тоже готовы на подвиг? Почему наш внутренний герой-камикадзе игнорирует наши внутренние авианосцы, не заходит на внутренний таран, а в лучшем случае торгуется, чтобы отложить подвиг на потом?

Мы боимся действительно отдать самих себя, особенно вместе с самим самоотдаванием. Сцены в фильме безопасны, главный герой вновь и вновь воспроизводит свой подвиг с каждым просмотром. И мы довольствуемся этой симуляцией, эго хочет увидеть свой триумф, даже если он завязан на временном отказе от самого эго. Контролируемое самопожертвование. Реальная же самоотдача, ради самого высшего – Бога, или, если угодно, Высшей Правды, до конца – рискует оставить эго без всякой тени победителя, лишь с беспощадной ясностью, что все прочие предыдущие подвиги лишь утверждали то же эго, хоть и были необходимы. Но не утверждает ли эго и подвиг стремления к Высшей Правде? Не знаю, может быть, но попробовали ли вы, или всю жизнь прозябали в стороне?

Остановившись, он перечитал написанный сырой материал.

– Чёрт, опять начитался книг по буддизму на ночь. Такое даже писать начинать не стоит, а нести издателю и подавно нет никакого смысла. Давай, соберись… – сказал он сам себе вслух. – Напиши что-нибудь приключенческое…

4. Гриша

Раздался мелодичный дверной звонок. За дверью стоял Гриша.

Гриша был соседом, жившим этажом ниже, человеком высокого роста, худощавым, и возраста то ли пятидесяти, то ли шестидесяти лет, со слегка пропитым, но с интересными чертами лицом, не без интеллигентного блеска в глазах. Главными его недостатками, как он сам говорил, была страсть к алкоголю и женщинам.

Первый год после переезда в эту квартиру Анта сильно раздражало такое соседство: где-то раз в пару месяцев его будили ночные вопли и пьяная ругань, доносящиеся снизу, и, как Ант понимал, ругался Гриша в основном сам с собой, но куда больше мешали регулярные и продолжительные женские стоны в самое неожиданное время дня и ночи, что дополнительно контрастировало с первым и не на шутку раздражало. Причём, судя по тембру – от звонкого девичьего сопрано до низкого насыщенного альта – стоны в разные дни производились голосами, принадлежавшими совершенно разным женщинам.

В первое время Ант думал, что к Грише, как к безработному алкоголику с квартирой, ходят бездомные женщины опустившегося вида и потерянной судьбы, иного он даже не мог вообразить. Но однажды, поднимаясь по лестнице, он увидел, как из Гришиной квартиры ловко выпорхнула стильная и ухоженная блондинка, на ходу вынимая из сумки Louis Vuitton ключи то ли от Lexus, то ли от Mercedes.

«Ну а что я могу поделать, женщин ко мне тянет, это мой крест и я должен его нести» – однажды сказал Гриша во время очередного запоя и, слегка покачиваясь на лестничной клетке, пронзительно посмотрев Анту в глаза, задал вопрос, который, казалось, был риторическим – «а ты думаешь, служить женщинам это легко?».

Бетонная плита, лежащая между их квартирами, отличалась слабой звукоизоляцией, как и во всех домах этого типа. Ант купил ковролин и устелил им пол в комнате и коридоре, но помогло это не сильно.

Их настороженные, большей частью соседские, не без раздражения со стороны Анта отношения изменились в одночасье. Однажды в 3 часа ночи Ант услышал хриплые крики, отличные от обычных пьяных воплей, прислушавшись, он понял, что крики и хрипы похожи на предсмертный бой отчаяния, и, недолго думая, натянув брюки, побежал вниз. Он толкнул входную дверь, оказавшуюся открытой, увидел, что сосед с выпученными глазами лежит на спине и что-то пытается сказать, дёргая руками и ногами. Ант переложил его набок и вызвал скорую.

Гриша вернулся после выписки через неделю и всё время давал разные сведения о том, что это было, говорил то про сердечный приступ, то про микроинсульт. Но с тех пор у него развилась огромная и безграничная благодарность к Анту за своё спасение, и от приглашений в гости посидеть попить чаю (Ант не употреблял алкоголь) удавалось отказаться не всегда. Квартира Гриши была, на удивление, для такой жизни чистой и даже можно сказать аскетично убранной. Понаблюдав за его распорядком дня какое-то время, Ант понял, что беспорядок в квартире бывает регулярно, но утром, в каком бы ни было состоянии, Гриша скрупулёзно убирал всё, что осталось с вечера, и иногда с горечью называл это своим сизифовым трудом.

Ну а когда он узнал, что Гриша имеет кое-какое отношение к литературе и даже раньше писал, знакомство заиграло новыми красками. Впрочем, Гриша, узнав о том, что Ант пишет роман, особого энтузиазма не проявил, а даже, казалось, слегка скривился. Он рассказал, что уже отошёл от всего этого и готов присутствовать в мире литературы только как читатель, а его задача максимум – просто спокойно прожить столько, сколько суждено ему, зверски прижатому его недугами, по мере сил делая то, что должно.

О каком-либо лечении он не хотел даже слышать – ни о лекарствах, ни о кодировании и зашивании, ни тем более об анонимных алкоголиках, которых неизменно называл «алкогольными нытиками». Любой разговор о долгосрочной помощи он сводил к тому, что он уже пропащий человек, что ничего другого для себя не видит и жить по-другому не сможет.

Прочитав роман Анта, он всё же оживился, хотя и отказался назвать его литературой в полном смысле этого слова. Развёрнуто аргументировал однажды он это так:

«По мне, в твоём творчестве не хватает терпкого и едкого сока жизни, понимаешь? Вот взять твой роман… Всё действие как будто происходит в пространстве бесконечного айдоса, в зыбком мире идей. Это классический постмодерн, да, в нём есть элементы философии и духовности, но такого сейчас немало. Это не в полном смысле художественная литература: ты не создаёшь осязаемый мир, не оживляешь персонажей, не делаешь их фактурными личностями. Ты пишешь так, будто реальность – это что-то необязательное. Мир, который ты создаёшь, – это не мир, а его эхо. Может, тебе самому страшно в него зайти?

Можно вспомнить хрестоматийного Раскольникова, у него есть судьба и особый путь, в его жизнь веришь, погружаешься в неё, страдаешь и сомневаешься вместе с ним. Вот классика… она цепляется за реальность. Даже если делает вид, что от неё уходит.»

Ант хотел было сказать, что и Раскольников – это тоже философская идея, а не человек, но промолчал.

«А книги, подобные тому, как пишешь ты, – это своеобразный облачный букинг. Читатель как будто проскакал по облакам смыслов, да, порой глубоких и интересных, но проскакал и не отнёсся к этому серьёзно. У этого, конечно, есть свои любители и немало, но…

И я уверен, ты понимаешь, что я не говорю, что это плохое чтиво, как собранные на плантации литературными неграми бульварные детективы или любительские романы про попаданцев. Я имею в виду, что ты отсылаешь к зыбким вещам, это скорее похоже на сон. Твои персонажи похожи не на отдельных людей, а на осколки подсознания одного и того же человека. Это безусловно литература и неплохая, но будь моя воля, я бы всему этому постмодерну дал бы другое название. Не художественная литература, чтобы соблюсти разницу с классическими вещами.»

У Гриши было 3 стадии опьянения и одна стадия трезвости. В стадии трезвости он мог общаться на любые возвышенные темы, зачастую имел интересное и не самое очевидное мнение по тому или иному вопросу, но также отличался крайней ранимостью, общался в этой стадии только с людьми, к которым имеет определённое доверие, и то, даже в таком случае, иногда на него могло накатить некое состояние, в котором он резко становился молчалив или вовсе всеми силами старался избавиться от общения и закрыться у себя. И тогда Ант либо не видел его несколько дней или недель, либо через пару часов Гриша мог объявиться уже на одной из стадий опьянения.

Первая стадия опьянения у него была связана с повышенной общительностью, резким подъёмом уровня развязности и даже некоторой литературности языка. В целом он мало отличался от себя трезвого, но был добродушнее, не впадал ни в какие состояния и долго и со вкусом мог обсуждать одну и ту же тему. В такой стадии, судя по всему, он и приглашал к себе женщин, так сказать для «служения».

Вторая стадия отличалась ещё большей развязностью, находясь в ней, он уже нередко обильно вызывал испанский стыд у собеседников, рассказывая какие-нибудь похабные байки и анекдоты. Иногда рассказывая всяческие истории, в которые трудно поверить. Однако Ант сделал вывод, что Грише доверять можно даже в этом состоянии, так как он отличался кристальной честностью со всеми людьми, которые вошли в его круг доверия, да и «вайб» патологических врунов Ант всегда детектировал безукоризненно. Судя по этим рассказам, жизнь ранее у Гриши была довольно насыщенная, он много путешествовал, бывал в разных местах и попадал во множество ситуаций.

Одна из любимых его баек была про то, как он в каком-то году в маленьком баре пил пенное с Райаном Гослингом в Испании. Гриша утверждал, что помог ему отказаться от неудачной роли, а также напоил до такой изрядной степени, что позже пришлось тайно выкупать не самые приличные фото, оставшиеся в ту ночь у нескольких фанаток. Множество баек касались и женщин, например, периодически он клялся, что не помнит, с каким количеством женщин он спал (хотя Ант никогда не задавал ему этот вопрос), но точно знает, что служил женщинам со всех континентов, кроме, конечно же, Антарктиды, о чём всегда уточнял со смехом, уверяя, что там живут только пингвины. А количество стран, из которых были женщины, он тоже не помнил, но, конечно же, по его словам, оно было весьма и весьма большим. В общем, в этой стадии общение с ним всегда сопровождалось ощущением неловкости, но было и самым весёлым.

Но, конечно, больше Анту было полезно то, как Гриша рассказывал о женщинах в более ранней степени опьянения:

«Понимаешь, Антошка, бабы сами конкретно задалбываются от всей той фигни, что у них бродит в голове, насчёт всех этих принцев на белом коне, того, что мужик должен, а что – нет. А ещё они конкретно задалбываются от самих мужчин. Мужчины в наше время почти все – ужасные истерички: то им не так, это им не эдак… Понимаешь? Почему все эти бэдээсэмы сейчас популярны? Да просто люди всеми силами пытаются избавиться от дурости в голове, а партнёра поставить в заранее прописанную роль, чтобы он не истерил и не страдал фигнёй, и можно было спокойно ему отдаться. Но это всё извращённое течение событий, и на самом деле нахрен не нужно. Потому что мужик, идущий в БДСМ-верх, такая же маленькая чмоня, каким и был раньше, мамкин доминатор. Это всё чисто личностные заморочки, не имеющие никакого отношения к благородным женско-мужским процессам и энергиям. Известно, что сознание – это всё, что есть в нашем восприятии, и кто бы что тебе ни говорил – оно неделимо. И если ты получаешь удовольствие от унижения другого, значит, в какой-то непринятой части сознания ты сам хочешь быть унижен. Поэтому, Антошка, запомни: если кто-то тебе говорит, что он адепт БДСМ, то сразу плюй такому адепту в лицо, неважно, кем он там себя считает – верхом или низом, не ошибёшься. Бабы же во всех этих бдсм-движухах, во всех этих оттенках серого, в глубине души ищут на самом деле не этих мамкиных доминаторов и не этого извращённого и противного движа, а простого избавления от дерьма в голове, хотя бы на время. Потерять контроль. А если ещё глубже копнуть – то на самом деле они хотят любить. Любить так, чтобы ни о чём не думать, чтобы отдаться без остатка, забыв о себе. Чуют мотыльки, что в огне их высшее освобождение. Но боятся. Потому и продолжается всякое дерьмо в мире.»

В большем же подпитии он говорил обычно короче и проще:

«Ты думаешь, бабы ходят ко мне, потому что у меня большой размер? Так-то это, конечно, оно так, но размер, как говорится, не главное. Главное: полностью отдаваться процессу – это я и называю служением. А полностью отдаваясь процессу, ты непременно любишь. За этим и ходят ко мне бабы, чтоб почувствовать что-то настоящее. А больше у меня ничего и нет, сам видишь.»

На третьей стадии опьянения Ант Гришу почти никогда не видел, но нередко хорошо слышал. Это была та стадия, когда он кряхтел, иногда вскрикивал и ругался сам с собой. На этой стадии он достигал полного уровня интроверсии и ни с кем не общался.

Распахнув входную дверь, Ант посмотрел на Гришу.

– Привет, – коротко поздоровался Гриша. Это значило, что степень опьянения была нулевой.

От приглашения пройти в квартиру Гриша отказался.

– Я почему пришёл. Есть у меня один знакомый издатель, который заинтересовался твоим романом. Просит прийти завтра.

Ант не мог поверить своим ушам. Хотя неожиданные повороты в жизни всегда и случаются, когда не можешь в них поверить.

– Ого, спасибо, Гриша. С меня, конечно же, причитается. – Ант взволнованно хотел было спросить подробности, но сосед уже устало, шаркая тапочками, спускался обратно к себе.

– Контакт сейчас пришлю, сегодня сам напиши. И не надо ничего, всё у меня есть.

5. Издатель

Уже следующим утром, после прихода Гриши, Ант зашёл в нужный кабинет. Внутри он увидел мужчину лет тридцати пяти, с аккуратно уложенными волосами средней длины, в дорогой белой рубашке, с ухоженной короткой щетиной и ровной, сияющей, слегка загорелой кожей. Кажется, когда-то давно Ант видел похожий типаж на этикетке шампуня Schauma for men: то была голова, расположенная немного в профиль, дерзко и уверенно смотрящая в даль, с безукоризненно блестящими волосами. Да, один в один – как будто идея о безупречном ухоженном мужчине от маркетологов Schwarzkopf & Henkel наконец воплотилась в жизнь. Сидел он за непропорционально большим для размера комнаты белым столом, из-за чего она казалась меньше, чем была на самом деле, а макбук на столе выглядел словно игрушечный.

– Вы к кому? – негромко спросил мужчина.

– Добрый день. Я записывался на час.

Мужчина нервно дёрнул запястьем, и бросил взгляд на экран своих Apple Watch. Ант увидел перевернутую на электронном циферблате цифру 12.23.

– Рановато вы… – протянул мужчина. – Ладно, и вам добрый день. Евгений, можно просто Женя. Присаживайтесь, чем я могу вам помочь?

– Я насчёт рукописи, от Гриши, который вам посылал. В письме от секретаря была информация что вы можете взять в публикацию.

– Так-так, припоминаю, – пару раз щёлкнув мышкой, мужчина пробежался глазами по открывшимся заметкам. – Роман, сразу скажу, неплохой, но правда местами заморочено… – Его взгляд наполнился поволокой, а часть лоска резко куда-то делась, и он громко запричитал вслух, не обращая внимания на гостя: – Эх, Гриша, Гриша. Если б не алкоголь. Ох, если б не алкоголь… Такой талантище, Мэтр можно сказать, с большой буквы М, даже на шапочке вышивать не надо.

Он посмотрел на Анта и продолжил, уже обращаясь напрямую к нему словно за поддержкой:

– Хотя, может, дело как раз в женщинах… А он ведь теперь даже трубку не берёт, видеть никого не хочет. Я ему и в клинику предлагал, хорошую платную. А он за последние пять лет вот только твою рукопись и прислал. Раньше мы на этих из крупняка работали, – он выделил неприязненной интонацией слово «этих», словно любому должно быть понятно, кого он имеет в виду, и, не сбавляя темпа заговорил дальше. – Нет, там, конечно, есть добрые феи, Юлечка хотя бы… Да и масштаб, бюджет немалый, но распыляются они, бюрократия. Да и крупные рыбы на ежегодном балансе отжирают солидный кусок пирога. А у меня теперь своё издательство, да небольшое, но зато процент я ему по старой дружбе сделал бы эксклюзивный.

Евгений снова посмотрел на часы, нервно потеребил ремешок, и посмотрев Анту прямо в глаза, задал вопрос, который, как казалось, уже сгущался в воздухе.

– Может, вы поговорите с ним, передадите то, что я сказал? – Увидев поскучневший взгляд Анта, изготавливающегося к негативному ответу, он быстро широко улыбнулся и тут же затараторил ещё быстрее: – Это вовсе не обязательно, но вы же видели его, я же знаю, как он горел творчеством. Ему же самому это нужно!

Суетливый поток слов нового знакомого, казалось, не прекратится никогда. Ант, сдавшись под напором, успел только коротко кивнуть на очередную просьбу «хотя бы просто намекнуть при случае».

– Вот и славно, только этого я и прошу, а там уж как получится, но процент ему бы сделал как родному. Хотя почему как… – Евгений, или уже просто Женя, всё ещё обезоруживающе улыбаясь, достал откуда-то из-под стола бутылку дорогого односолодового виски и два стакана. Заметив немного удивлённый взгляд гостя, он добавил: – Не переживайте, лёд Анютка сейчас принесёт.

Через минуту, «Анютка», похоже, вызванная скрытой кнопкой, действительно вошла в кабинет и уверенным быстрым движением поставила большой запотевшую вазу с идеальными кубиками льда на край стола и под короткое «спасибо» от Евгения быстро удалилась.

Ант начал вставать:

– Слушайте, видимо, я неправильно понял, я так понимаю, мой роман вам не интересен, и вы через меня просто решили с Гришей связаться.

Лицо Жени расплылось в обезоруживающей участливой улыбке.

– Нет-нет, вы не переживайте, я сюда вас не за этим пригласил. Роман ваш мне понравился, и я его возьму в работу, только пару правок нужно будет сделать. Вы просто так между делом просто ему намекните, он же явно приободрился, когда ваш роман прочитал? Вот-вот, вдруг творческая нотка проснётся снова.

Ант пребывал в смешанных чувствах: с одной стороны, он не любил, когда происходит такая суета и людей её создающих – обычно это означало, что в характере человека жажда наживы и все производные от этого грехи занимают центральное место; с другой стороны, он знал об этой компании из нескольких мест, знал точно, что у них неплохие условия, да и понимание того, что бессмысленная писанина в стол не даёт ему вдохновения и всё более угнетает, придавало веса решению остаться и хотя бы выслушать.

Ант сел обратно и кивнул.

Женя тем временем положил в стаканы по три кубика льда и разлил виски. Один стакан лёгким движением, ничего не спрашивая, он подвинул к гостю.

Ант не хотел пить в начале дня, но напористость всего происходящего и уверенность движений Жени создавала ощущение, что так и должны «делаться дела», а казаться неосведомлённым в негласных правилах литературного дела он постеснялся.

Виски обожгло горло, сильное послевкусие, слегка сглаженное льдом, ударило по носоглотке.

Женя тоже выпил; по удовольствию, разлившемуся по лицу, и прикрытым на пару секунд глазам было видно, что в дальнейшем у него могут быть серьёзные проблемы с алкоголем – возможно, они есть уже и сейчас, но, сдержанные ответственной работой в купе с отменной генетической наследственностью, ещё не проявились признаками этого порока на лице.

– Итак, Ант, роман мы опубликуем, но сразу честно тебе скажу, что он нишевый, много денег вкладывать в раскрутку я не рискну. Агрегаторам и подписочным сервисам для большой раскрутки нужно несколько другое. Хотя у определённой аудитории он должен стрельнуть. Большого гонорара не жди, процент обсудим в зависимости от того, сколько договоримся вложить в раскрутку. Но есть ещё одно предложение… – Женя отхлебнул ещё виски. – Я переслал роман своему другу. Он занимается интересным проектом, как раз связанным с ИИ. И на следующий день он позвонил, сказав, что человек с таким нестандартным подходом – это как раз то, что ему нужно. У них на проекте хватает отличных программистов и ИИ-инженеров, но, как я понял, с толковыми гуманитариями беда. На кой чёрт они им нужны, я сильно не вдавался. Может, промпты писать какие особые – сейчас же это всё с каждым месяцем усложняется. Но толковые люди нужны настолько, что они будут платить ставку как хорошему ИИ-инженеру. Естественно, если ты им подойдёшь после испытательного срока. Так что на твоём месте я бы съездил на собеседование, посмотрел, что к чему – работа творческая, по гуманитарному профилю. Плюс связи хорошие, контора немаленькая.

Ант был совершенно не в курсе сколько получают хорошие ИИ инженеры. В любом случае предложение казалось заманчивым. Ещё вчера он просматривал объявления о работе на должность курьера, официанта и менеджера, а сегодня, благодаря всего одному знакомству с соседом, ему уже предлагают работу, врывающуюся в его сферу интересов с двух ног. Он понял, что несмотря на все минусы первых минут знакомства и смутное, неясное предчувствие по поводу Евгения, он не откажется.

– Да, мне интересно… Но я, честно говоря, совсем не программист и в ИИ толком не разбираюсь, с технической точки зрения.

– Как я и сказал, спецов такого профиля им хватает. Я оставлю другу телефон. А по роману – на почту всю инфу Анютка пришлёт завтра. Как приятелю Гриши договор сделаем на лучших условиях, за электронку мы возьмём всего 20%. Сказка, а не условия, считай тебе повезло.

Обменявшись ещё парой фраз и допив виски, новые знакомые переместились в ресторан на первом этаже здания по настоянию Жени – что пить на голодный желудок не дело. Ант сначала хотел уже уходить, но Женя сказал, что обедом голодного писателя угостить – его обязанность. Ант вспомнил, что дома и правда остались только засохшие макароны, да и, учитывая, что в других издательствах максимум, что ему предлагали, – только самому заплатить за издание и купить их услуги продвижения, отказываться было неловко.

Столик в ресторане был расположен на удивление уютно, в углу, в небольшом закутке, в результате рядом из посетителей не было вообще никого. К бизнес-ланчу Женя заказал водку и бокал пива, причём сделал такой же заказ и для Анта. Тот же, чувствуя, как кружится голова ещё от виски, вспомнил, что не пил последние четыре года, прошедшие под знаком почти полной, отчасти вынужденной, а отчасти сознательной аскетичности. Неожиданно для него самого, вместо привычного отторжения к алкоголю и таким ситуациям у него возник задор и интерес. Почему бы и нет? Поэтому его протест был вялым, и они сошлись на том, что для того, чтобы отметить знакомство Анту достаточно только водки.

Ант выпил стопку, чокнувшись с Женей. Опыт был приятный – тепло разлилось по всему телу и сверху придавило приятное расслабление. По тому, как Женя опустошил бокал наполовину, Ант понял, что для такого же уровня расслабления тому требуется гораздо больше сил и средств. Он тут же разлил по второй стопке, жестом показывая официантке не расслабляться и идти за новой порцией, начав было приговаривать: «Шойгу, Герасимов…» Впрочем, от дальнейшего цитирования вовремя остановившись.

– Слушай, иди на собеседование и даже не сомневайся, – неровно произнёс Женя, запивая пивом вторую рюмку. – Я тебе даже немного завидую. Знаешь, сколько сейчас нервов с частным бизнесом. Все эти подписочные сервисы, агрегаторы. Лет пятнадцать назад, когда я в эту сферу пришёл, всё было куда проще – и для авторов, и для издателей. Теперь ещё эти ИИ-авторы, думаешь, маленькое издательство может позволить себе с ними сотруднич… – Подступившая отрыжка не дала ему договорить последнее слово, и он, всё более заводясь, продолжил жаловаться: – Нет! Не может! Теперь чья модель – того и права, эксклюзивность промпта уже не канает. Или вот наши старые модные мастодонты-авторы – спрос на них стабильно хороший, но такие цены заламывают, что только холдинг и может себе их позволить. А чтобы сдвинуть их хотя бы на дюйм и маломальскую известность приобрести, нужна либо удача, либо солидный рекламный бюджет. Человеческий мозг – не очень восприимчивая к новому субстанция, тем более у читающего поколения, а ещё и влиятельные критики все уже престарелые и ригидные – их, чтобы похвальную рецензию заставить написать, нужно всё большей по объёму суммой кэша мотивировать. Если это, конечно, не очередная книга такого же престарелого мэтра из их юных лет, на чём у них в их застарелом климаксе хоть немного намокает. – Женя говорил всё более развязно, словно попутчик в купе, готовый присесть на уши человеку, понимающему его проблемы, но не присутствующему на постоянной основе в его кругах.

– Резюмирую, – громко продолжил он, – все бабки сейчас либо у корпораций с их агрегаторами, либо, и самые большие, в госсекторе… Либо, – подумав, добавил он, – у дорогих и популярных криптоминетчиц, что, конечно, является прямым следствием от первого и второго. А поскольку врождённых половых и внешних данных у тебя нет – остаётся два пути. А книги… Ну так наёмному работнику ещё легче, чем, например, мне. Отработал несколько часов – и хоть упишись. У меня, как у «свободного» представителя малого бизнеса, времени считай нет…

Официантка принесла ещё бокал пива и флакон водки; всё это время Женя был вовлечён в свой монолог.

– То есть то место, куда меня приглашают на собеседование, – государственная компания? – решил спросить Ант, чтобы поддержать разговор.

– Частная. Но с известной долей государственного капитала, ну и часть активов одной из башен Кремля, – с проявившимся добродушным опьянением улыбнулся Женя. – В общем, полный соцпакет, так что не бойся и вливайся, если не понравится – никто тебя держать за уши там не будет.

Он продолжил:

– Сейчас работать на государство не зашквар, а необходимость. Даже в Америке пойдёшь в Гугл – считай, как в Белый дом. Абсолютно аналогичная история.

Следующую часть дня Ант запомнил плохо. Он помнил только то, что Женя продолжал очень много говорить, особенно оживляясь, когда речь заходила о реформе крипторубля и ценах на криптоминетчиц. Рассказывая о том, что, судя по подозрительно большим количествам криптооперций, часто за аватарками скрываются не те самые девушки, что там изображены, а возможно и вовсе не девушки, так что надо аккуратно совать свой прибор в этот «прибор» и запрашивать самую полную верификацию на момент «транссакции».

Ант, как и полагалось человеку, только вышедшему из своей вынужденно-добровольной аскезы, говорил мало, слушая и впитывая всё происходящее, и воспринимал всё с долей скептицизма – казалось, что это происходит где-то во сне. В конце концов алкоголь отключил его внутреннего аскета, а заодно и внутреннего наблюдателя. И насколько он помнил, он сам предложил поехать в караоке-бар, где они пели неустаревающие хиты русского рока, перемежая их с незамысловатыми современными песнями, о чём наутро вспоминал с особым чувством стыда. После где-то пятого заведения, посещённого уже в компании каких-то друзей Жени, Ант растерял все оставшиеся воспоминания.

6. Утро

Как такси переправило Анта до дома из гламурного московского центра, кажется, это были Патриаршие, он уже не помнил. На утро адски раскалывалась голова, всё вокруг плыло; казалось, что внутри него нет абсолютно никакой сущности, всё ещё имеющей волю к жизни. Такая головная боль у него была первый раз; он и представить себе не мог, что пульсирующая резь в темени может иметь интенсивность готовящегося к извержению вулкана.

В мессенджере уже висело голосовое сообщение от Жени от 6.49 утра, поразившее Анта своей бодростью и бойкостью начавшегося словесного потока. От греха подальше он оставил сообщение на паузе до нормализации всех каналов восприятия и возможности слышать звуки без разрезающей виски боли, почти переходящей на ультразвук и напоминающей многократно усиленный писк кардиомонитора, пациент коего только что перестал в нём нуждаться. На затылке Ант нащупал довольно большую шишку, которая, кажется, была источником львиной доли болезненных ощущений, но в зеркале он не смог её толком рассмотреть.

Иконка почты на рабочем столе компьютера информировала о новом сообщении. Ант решил открыть его просто на всякий случай: мало ли, с кем и о чём он вчера договорился. Тема письма – «Сверхмолния», отправитель был неизвестен. Это было странно: антиспам был настроен безупречно. Открыв его, надеясь хоть как-то отвлечься от похмелья, он прочитал:

«Процесс написания книги, если рассматривать его как акт духовного освобождения читателя от застрявших в сером веществе заноз идей, напоминает охоту на уток. Дунешь в манок с названием «безличностный свидетель» – среди кувшинок просыпается и поднимается в небо, переливаясь фиолетовым и зелёным, похожий на дух одинокого древнего самурая, селезень. Дунешь в манок с названием «божественная любовь» – взмывает над прибрежными камышами серая утка-самочка.

Далее вступают в дело инстинкты.

Код: 171695 РЫБОАРТ 3133 3322

Ш.М.»

Сначала он подумал, что сам, наверное, сейчас напоминает фиолетово-зелёного селезня. В голове продолжало жужжать и пищать, но боль, как ни странно, чуть стихла. Второй пришла мысль о том, какой замороченный нынче спам. В чём смысл? Под утками, видимо, имелись в виду идеи, которые сейчас преобладают в сознании читателя. Охота же – это их аннигиляция, по крайней мере в хорошей литературе. Но так как писатель, заканчивая книгу, полностью умывает руки и уже не является каким-либо актором, в данной метафоре и охотником, и уткой, и даже камышами является уже сам читатель. И читатель в виде осознания и аннигилирует идеи, и веру в них, даже в охотника. И что ещё за код? Нет, всё-таки замороченный нынче спам.

Пока Ант думал, боль стала отступать. Видимо от отвлечения. Хватило как минимум на то, чтобы дойти до туалета не потеряв сознание. В туалете плитка плыла разноцветными огнями, когда он прислонился лбом к прохладному зеркалу, вдруг явственно услышал голоса и музыку, игравшую где-то внутри, но когда он отнимал покрытый испариной лоб от освежающей глади – всё прекращалось. Зарёкшись пить когда-либо ещё, он вернулся в комнату и проспал оставшуюся часть дня.

Ему приснилась большая гостиная старого, но сохранившего свою респектабельность особняка. В середине гостиной отдавал оранжево-красноватый свет огонь большого красивого камина в стиле модерн с греческими колоннами по бокам; на камине, вполоборота, стояла маленькая мраморная статуэтка индийского бога-слона Ганеша. Напротив, в небольшом отдалении от камина, располагалось уютно накрытое пледом с замысловатыми узорами кресло-качалка. На полу перед креслом лежал пышный бежевый ковёр с толстым ворсом; при кресле находился маленький резной деревянный столик, а на нём стояла почти полная бутылка дорогого коньяка с маленькой рюмочкой рядом.

Ант начал обходить кресло издалека слева, чуть не задев большую, но хрупкую на вид статуэтку Будды у стены на комоде. Рядом со статуэткой он увидел листок с набранным на печатной машинке текстом, его скользнувшее внимание зацепило только одну фразу в середине листа:

«Сангха играла очень важную роль в жизни аскетов и монахов раннего буддийского периода. Это были крепкие, в основном конечно мужские коллективы, занятые тяжелым бытовым трудом, взаимопомощью и медитациями.

Вырезка из статьи для журнала «Бенаресский штурвал» 1992 г.»

Ниже начинался раздел под названием «Буддийские анекдоты».

Внимание успело выхватить только первый, короткий:

Как буддийский монах угрожает другому?

«Срочно прекрати это, иначе пожелаешь!»

Его внимание, словно в фильмах, снятых одним дублем, отъехало от листа, как камера оператора на сложном рельсовом штативе, и поплыло дальше вдоль стены, обозревая всю панораму.

Гостиная была крайне уютной, с множеством мелких деталей, которые наполняли комнату, но при этом не создавали ощущения беспорядочной перегруженности.

Обойдя, или, вернее, оплыв кресло, он увидел мужчину с седой бородой и волосами средней длины, ещё не полностью поседевшими. Он был бы похож на какого-нибудь волхва из современного мультика, пропагандирующего старославянскую культуру, если бы не одна деталь. На нём были чёрные солнцезащитные очки, непонятно зачем надетые в помещении, но, вероятно, подумал Ант, ему было так комфортнее смотреть на потрескивающий огонь камина.

Немного покачиваясь, он что-то очень тихо себе под нос пел, то и дело улыбаясь чему-то, какой-то далёкой мысли. Отсветы пламени играли на его лице и волосах; даже сквозь очки можно было заметить полуоткрытые глаза, и загадочным образом сразу ощущалась его весомая харизма.

Мужчина едва повернул голову в сторону Анта, но стало сразу ясно, что тот замечен. Силуэт глаз, едва заметный сквозь очки, хитро сощурился, а уголок рта поднялся в такую загадочную полуулыбку, как бы сообщающую наблюдателю, что носитель такой улыбки знает что-то очень-очень важное и очень-очень таинственное, самую сокровенную суть жизни, и при этом он совсем не обременен пороком жадности и готов поделиться своей находкой с любым, кто готов слушать.

Неожиданно для себя Ант обнаружил, что знает, кто это. Он никогда особо не интересовался творчеством этого человека и видел раньше его только мельком в каких-то старых клипах. Это был Б.Г.

Всё это время Ант осознавал, что это сон. Обычно, когда он осознавал себя во сне, то сразу хотел сделать что-то необычное: взлететь куда-нибудь ввысь, переместиться в какой-нибудь необычный мир, представить и воплотить красивую девушку.

Сейчас же всё было необычно: во-первых, Ант представить себе не мог, чтобы ему когда-нибудь приснился Б.Г.; во-вторых, всё вокруг было пронизано какой-то лёгкой дрожью необременённого счастья, хотя, конечно, это обстоятельство вызывало и подсознательное беспокойство у бдительной русской души.

– Да, – мягко и вкрадчиво, словно нараспев, сказал Б.Г. – мы всегда ждём какого-то подвоха, всегда боимся быть счастливыми здесь, в настоящем моменте; это особенность нашего духа…

– Точнее, не духа, – продолжил он, – а той одежды ума, в которую его пеленает наш мир, почти сразу как мы здесь проявляемся.

Ант от этих слов почувствовал смущение, словно он предаёт что-то доброе и светлое, но на него за это даже не обижаются, а наоборот готовы простить. Тем не менее ощущение общей подозрительности ко всему происходящему только усилилось: видимо, постсоветский человек впитывает с молоком матери, что такие разговоры ведут, когда планируют лишить вас нажитых непростым северным трудом материальных ценностей. Впрочем, успокаивало то, что каких-либо материальных ценностей во сне у Анта не было.

И тут сон постепенно растаял.

Утром, окончательно отоспавшись, Ант написал по номеру, полученному от Жени, и его оперативно записали на собеседование на следующий день. Ближе к вечеру он зашёл отблагодарить Гришу бутылкой хорошего коньяка. Гриша долго и убедительно отказывался, пока в какой-то момент бутылка, как по волшебству, моментально пройдя сквозь его ловкие руки, не оказалась на полке книжного гарнитура. Без наигранной обиды со стороны Гриши за отказ распить её вместе не обошлось, но всё ещё не очень хорошее самочувствие Анта было доводом, на который он мог ссылаться без какого-либо чувства вины. Да и от обид Гриша всегда был отходчивый. Ант кратко рассказал ему о том, как прошла встреча, чем изрядно его повеселил. А от предложения Евгения Гриша лишь отмахнулся, не проявив никакого интереса, и заявив, что свяжется с ним сам, если будет нужно, и передавать ничего не надо.

Ещё Ант мельком упомянул о странном письме с подписью Ш. М. На что Гриша лишь ухмыльнулся, помотал головой, кажется, пробормотал что-то про старого плута, но что-либо объяснять дальше наотрез отказался, сославшись на то, что может навредить. Ант, не добившись внятного ответа, решил воспринять это так: его почта попала в базу издательства, и кто-то оттуда присылает неоднозначные и шутливые цитаты новеньким с целью пошутить или устроить проверку.

Посидев с Гришей и стойко отказываясь от очередных предложений выпить, ссылаясь то на плохое самочувствие, то на завтрашнюю поездку на собеседование, он в итоге пошёл домой. Остаток вечера он собирался: поездка, похоже, предстояла как минимум на несколько дней. Место собеседования, и, как он полагал, возможной работы находилось далеко в Подмосковье, в небольшом городке. Ему на трое суток сняли гостиницу рядом для удобства. И, как подтверждала оплаченная бронь с известного агрегатора на его имя, даже в случае неудачи он мог там остаться и побыть немного за городом. Собрав всё нужное, он с удовлетворением отметил, что всё это самое «нужное» с лёгкостью поместилось у него в рюкзаке.

Электричка туда ходила слишком редко; он приехал бы либо слишком рано, либо уже поздно, и шла она от неудобной станции.

Поэтому он купил билет на автобус.