Читать книгу И то и другое. Книга первая: Счастье в поисках счастья - Группа авторов - Страница 1

1.1.. Проводы Майка Ловкаса

Не видел ты, как шла я январским днём пешком от Белорусского вокзала, проводив тебя в Аэропорту Шереметьево. Шла я домой, было мне легко и страшно, как бывает в первый момент после расставания, когда ещё есть надежда на скорую встречу… Хотя, ускользающий взгляд из-под опущенных век, намекал на скрытое нечто, на подспудные мысли и планы… Но, пока я оставалась на берегу «ожидания», таком большом и бесконечном, как заснеженная льдина в Заполярье.

Кажется, я зашла в новый фирменный магазин «Алёнка» на Тверской улице, неподалёку от Белорусской. Или просто стояла у витрин, разглядывая улыбчивые личики «Алёнок»: «Алёнка, Алёнка, весёлая девчонка!». Удивлённый взгляд с картинки, платочек. Шла я по рыхлому снегу, западавшему за отворот короткого ботинка. Холодно и мокро. Навстречу мне нёсся маленький жёлтый бульдозер, грохоча и сотрясая мостовую. Вспомнилось, как мы ехали с тобой на машине, нас обгонял оранжевый грузовик, который ты назвал «взбесившейся помойкой», кажется, или «взбесившимся мусоровозом»… Потом я шла вперёд и вперёд, глядя на витрины, машины, серый снег… Пронизывающий сырой утренний воздух серого зимнего дня, зависшего между теплом и холодом, как и я. «Господи, милостивый Боже, молитв ради Пречистыя Твоея матери, помилуй и спаси нас! Аминь!»

Я вспоминаю те, первые дни, кажется, это был март, мы ехали куда-то на метро. Люди вокруг; нам было всё равно: мы хохотали безудержно, как в детстве!

Казалось тогда, что это всё «только между нами», только для меня: когда ты в позе «ласточки» стоял на улице Вольтер в Париже, а я снимала тебя своим телефоном Nokia . А помнишь, как мы стояли во дворе института Ленс Калчер? Накрапывал дождик, мимо сновали люди, мы волновались перед предстоящими собеседованиями с деятелями фотографических искусств… Как мы ездили в старом парижском метро, как ехали на двухэтажном поезде в Версаль, как ты фотографировал нас в отражении окон… Как я мёрзла в своём плащике из джинсы, как болели ноги в неудобных сапогах, как не было сил дожидаться, пока ты отснимешь все тысячи кадров на вечерних улицах Парижа, выпив свои граммы, дожидаясь следующих… Как я сердилась, а ты всё щёлкал фотоаппаратом, говоря: «Алёнушка, оглянись! Посмотри!».

И вот я оглядываюсь, спустя почти пять лет… Это был тринадцатый год. Пройдёт ли это? Смогу ли я заново начать жизнь? Снова? Опять? … Ты был рядом, я держала тебя под руку, касаясь вязанной поверхности длинной кофты-сюртука. Связанной мной с таким трудом: три вида чёрной пряжи, три тонких чёрных нити, соединённых в одну, плотно связанные вместе лён, хлопок и бамбук, создавшие такую фактуру, тяжёлые складки, ниспадающие к твоим смешным рокерским сапогам… «Кавалер Глюк», «Дроссельмейер» и «Архивариус Линдгорст» в одном лице. Я надеялась, что это только начало, что мои муки по перевозке тебя авиатранспортом, закончатся, что начнётся наша новая жизнь, где нам предстоит так много сделать… Такие мне виделись перспективы…

1.2 . Встречи как лекарство

«Ну вот и славно!», – старалась думать Олле Надори, понимая, что месяц ушёл «в никуда», на уборку дома, квартиры; на мытьё многочисленных окон и стирку занавесок, на борьбу с пылью и перемещение предметов – тщетные попытки вытравить воспоминания, изжить натяжение нити – связь, заполонившую и сознание, и быт.

Временами становилось немного легче: изначальная тактика борьбы с тоской давала свои плоды. Год назад, когда стало очевидным, что «герой её романа» не вернётся, вопреки всем надеждам и даже вопреки факту наличия билетов компании Аэрофлот «Москва-Брюссель» и «Брюссель-Москва», заказанные ею самой, даты полётов, вписанные чёрным по белому в распечатанные на принтере страницы, тоскливая пустота обрыва, просвечивающего сквозь ткань жизни, уничтожала бодрость и энергию. Тогда инстинкт выживания заставил осознать простую мысль: «встречаться с людьми – это спасение». Надо просто встречаться с людьми! Найти повод было проще простого – можно дарить каталог своей выставки. Замелькала переписка в столбиках чатов на страницах мессенджеров… Бывало, она одновременно строчила свои предложения встретиться для вручения каталога сразу нескольким претендентам или претенденткам… Тогда это было неважно. Важно было постоянно тащить пунктир встреч.

«Только не позволять провиснуть этой ниточке… Только не попасть снова в яму тоски!», – настраивала себя Надори. Лица людей из прошлого, ещё вчера, ещё несколько лет назад, вероятно, вызвали бы бурю эмоций. Но нет, ничего такого не возникало, лёгкое волнение от встреч с посторонними теперь уже людьми… А внутреннее напряжение от натянутой на огромное расстояние тонкой стальной струны было иногда невыносимо. По струне предстояло ещё идти и идти…

Исключение составила вечеринка с несколькими, далеко разлетевшимися, а когда-то бывшими рядом, теми, кто был и работал в постановочной части «Маркома». С ними возникла, пусть ненадолго, та волшебная атмосфера тепла и веселья, которой был славен и дорог этот театр для всех, кто имел счастье работать в нём в конце 80-х. Может быть, Олле снова придумала и эту атмосферу, но пришедшие гости помогли ей, по крайней мере, в этом.

Подаренные сирень и сиреневые розы составили удивительный дуэт, драгоценный французский коньяк многолетней выдержки, моментально поднявший настроение до общего весёлого смеха, согрел и умножил огонь радости. Уверенность добившихся многого людей, их внимание, сделали своё дело, боль отступила. И ещё какое-то время хватало волн любви, чтобы держаться на плаву.

В юности Олле часто бывала таким оберегом и утешителем для тех, кто попал в беду или в полосу невезения. Теперь же приходилось искать в себе ресурсы памяти: с кем ещё можно повстречаться без ущерба для обеих сторон, с положительным результатом отвлечения от главной темы, – от синей полосы, в которую она нырнула зимой 2017 года, из которой пыталась вынырнуть, повторяя в трудные моменты два волшебных слова, пришедшие на ум когда-то давно, обладавшие силой заклинания, утверждавшего её в том, что всё хорошо: «Берег моря!».

Там, на берегу моря, Олле оказалась впервые, когда ей было два года от роду. Там она впервые ощутила родство с огромным миром волн, отражавшим солнечный свет, простиравшимся за горизонты видимого, дарившим ей покой и радостный трепет. Сродни пушкинскому Лукоморью. Только там был не «дуб зелёный», а сосна с голубыми иглами и золотистым стволом, светившемся в солнечных лучах.

И так продолжался этот заплыв: то в стремлении забыть и отключиться, без применения спецсредств – ни алкоголя, ни медикаментов, то в стремлении вспомнить всё в мельчайших деталях, продумать, взвесить и осознать. Вычислить в подробностях и штрихах сюжетной линии таинственный план Высших сил. Сама себе психолог-аналитик…

Ситуация осложнялась тем, что боль разветвилась: к натяжению «струн души» прибавились муки по поводу болезни кошки. Верный белый друг, такая независимая и самостоятельная умница Кошка, никогда не желавшая лежать вместе с хозяевами ни на диване, ни на кровати, вдруг стала приходить к ней сама, ложиться к ноге, прилипать как мягкий тёплый пластырь… Она забирала на себя тоску, нападавшую на Олле. А потом стала неистово лезть в шкаф, прятаться по углам… Страшно и больно вспоминать это время, затягивавшее петлю страданий на маленькой кошачьей шее… Точного диагноза никто из шести врачей так и не поставил. Взятая семь лет назад через сайт «В добрые руки», с гордым именем «Аспазия», данным ей кем-то из четырёх хозяев, передававших бедолагу туда-сюда из рук в руки. Когда она появилась у Олле, маленькая и несчастная, так обрадовавшаяся, что других животных в доме нет, привыкшая жить в лишениях и тревоге в большой семье со многими животными вокруг, оббежавшая квартиру, прильнувшая к ноге Надори с радостным «Мя!». Теперь же, пружина раскручивалась, невзирая на все попытки Надори вылечить зверька. Олле с сыном носили её в лечебницу, вызывали врачей, делали анализы и обследования, выполняли предписания. Надори научилась делать уколы, подавив в себе страх перед иглами шприцов… Но… А тогда ей казалось, что всё ещё может исправиться! Что «он приедет», и они вместе смогут помочь бедной кошечке, и «жизнь наладится».

1.3. Синяя полоса

«Синяя полоса» началась в тот ясный апрельский день, когда река боли, вызванная диссонансом искренности и лжи, мощно хлынула на Олле из монитора: «Мне снова дали безвыездную визу: тут какие-то сложности, юристы разбираются, нужно время! В апреле я не смогу приехать, наверное осенью!», – прошелестел торопливо тревожный голос Ловкаса, назначившего краткий сеанс компьютерной связи через Скайп. Боль означала одно: ждать придётся долго. Сколько? Неизвестно. Месяц-три-полгода: интервал увеличивался, грозя бесконечностью мук. Боль пришла, отвлекая от страха. Спасительная боль, заставляющая предпринимать действия. От этого апрельского дня 2017 года пошёл обратный отсчёт, который она стала осознавать много позже. А пока просто назвала его «Синяя полоса». Так было легче. Главное усилие теперь заключалось в выстраивании чёткой цепочки событий. А позже пришло осознание, что воспоминания требуют выстраивания иной структуры. Новые бусы нанизывались. Надо было только понять их смысл, ощутить ритм. Пересобрать структуру во времени не просто: приходится прибегнуть к повторяющимся «виткам воспоминаний», которые стремятся выскользнуть из поля зрения, обмануть и подсунуть одно воспоминание вместо другого, смещая фокус и сдвигая кадр. (Надеюсь, читатель будет благосклонен, и вытерпит повторы, кажущиеся повторы, возвраты и перескоки сюжетных обрывков, которые как ворох осенних листьев, всё же, создают определённую картину, несмотря на очевидный хаос их перемещения в порывах ветра).

Тогда, после казавшихся бесконечными трёх месяцев ожидания обещанного воссоединения, выяснилось: силы исчерпаны. По прошествии одного месяца с момента отъезда Майка, Надори стало тяжко, необъяснимо плохо, хотелось лежать и смотреть в потолок, а ещё лучше просто заснуть, уйти под воду, как подводная лодка. Подсознание Надори работало как глушилка, отключало на время сознание, не давая понять, с чем это было связано. Теперь только до её сознания дошла простая истина: это было время переключения контактов в электрической цепи – Майка на Мадам Манон, о котором она узнала спустя месяцы, пребывая в гипнотическом сне, между письмами и звонками Ловкаса. Компьютер стал сказочным «блюдечком с наливным яблочком» – онлайн волшебством поддерживал натяжение нити, связующей их.

Иногда Майк «ловил» её на выходе из дома, быстро расспрашивал о чём-то, пристально вглядывался в лицо, как будто искал изменения или старался лучше запомнить впрок. А потом резко обрывал разговор, говоря: «Ну, пойду покурю», – так что у неё оставалось постоянное чувство недоумения от оборванной фразы, недосказанности на полуслове, какой-то надрыв, после которого надо было бежать на улицу к людям, спасаться, чтобы не разрыдаться… Мука эта продолжалась, и могла бы продолжаться бесконечно, так как им всегда было о чём поговорить: оба творили что-то постоянно, придумывая новые и новые повороты в своём движении к неведомым фантазиям. Майк очень поддерживал Олле во всех её начинаниях. А когда неожиданно, как спасательный круг, возникла работа (Олле предложили сделать спектакль для антрепризы), он так вдохновился, что стал писать ей большие письма: поток образов без труда прочитывался за фразами на экране. Обрадованная его участием, Надори попросила позволения использовать фотоработы Майка для сценографии, что получилось весьма успешно. Эскизы и макет были приняты. Продюсером антрепризы было сказано много хвалебных слов как в адрес сценографии Надори, так и в адрес фотографий Ловкаса. Попадание в театральный коллектив всегда несёт с собой момент отрыва от всего остального, так как это – нырок в неизведанный новый мир, в своеобразное сообщество, на изучение которого времени почти не было, и тем рискованней был заплыв. Десятки раз можно было сорваться с каната и «получить по шапке»: в театре все готовы высказать своё «верное» мнение, а уж «дружить» против новичка – дело нехитрое и приятное, как бокал шампанского на премьере. Приглашённый художник, неизвестный в широких актёрских кругах – хорошая мишень. Так и получилось.

1.4. Спасение в работе

Работу предложили в конце мая. Было по-летнему тепло, Олле, ни о чём не подозревая, поехала на дачу. Ходила по новому дому, который два года назад они так весело и увлечённо обживали с Майком. Предложенная пьеса А. Арбузова «Мой бедный Марат» зазвучала зеркально отражённым сюжетом: в пьесе между двумя мужчинами совершала свой танец – полёт маятника – девушка, в жизни же… Да, так и возник этот маятник, рушащий маленький игрушечный домик детских воспоминаний, который, казалось, был дорог обоим. Маятник под звук метронома блокадного Ленинграда. И тени прошлого в размытых фотографиях на нависших стенах двора-колодца, склонившегося, нависшего над фигурами персонажей, как неизбежность. Она сразу увидела их: Лика, Марат, Леонидик. Лица на старой полу-засвеченной плёнке, возникающие под лучами на просвет, между сценами блокадной реальности. Ей понравились актёры, игравшие троицу персонажей, работать было легко. Быстро возник мотив: уверенно, точно, как в решении простой задачки.

Ловкас в своих письмах напустил тумана, снега, чёрного и белого, создал привычным манером заманчивое состояние, «среду» и «эстетику», как он любил говорить, рассуждая о театре… Спектакль возник, состоялся, продлив иллюзию присутствия Майка в жизни Надори. Режиссёр, Родион Баранников, пришедший из прошлой жизни в театре «Марком», своим вниманием, мастерством, тонким умом, и талантом смягчил все тяготы Надори во время воплощения их общего замысла. И маятник-лампа, и стены-неизбежность, и окна, которые вели свою партию игры в «Крестики и нолики» – перекрестьями заклеенных бумажными лентами стёкол, вращавшихся вокруг своей оси как старая грифельная школьная доска, – всё звенело в ушах Олле аккордами натянутых металлических струн, как в безумных вариациях Пако де Луссии, испанского гитариста, извлекавшего из своей гитары звуки, напоминавшие вскрики и лязг клинков.

Второй спектакль, предложенный вдогонку первому, оказался «ловушкой для слонопотама», как говаривал Винни Пух. Но, что поделаешь, дуализм мира не отпускает. Не может быть всё успешно и гладко, во всяком случае, так никогда не бывало в её удивительной театральной жизни. После радости удачи за поворотом таился сюрприз.

Надори ехала в такси. Отделённость от мира была очевидной: за окном двигались дома с деревьями, залитые потоками дождевой воды. Надори плыла сквозь потоки воды, сквозь потоки мыслей.

1.5. Фон размышлений

Почему так пронзила меня сказка «Золотой горшок» Гофмана? С первых слов … про день Вознесения, про куст бузины, реку, перезвон колокольчиков… Какая-то тревога и чувство, что всё это уже было когда-то… Что эта невинная лёгкость слога, наивный сюжет про молодого студента и его неудачи… приведут к чему-то – и точно, приводят- к стеклянной банке, к состоянию запертого в прозрачном сосуде существа, томящегося за стеклянной твердью как бабочка на булавке… И хочет исправить он свою оплошность, и не может, не может прорваться сквозь прозрачную стенку, отделяющую его от людей…

Или – две девушки, обе с голубыми глазами. Обе прекрасны. Какую из них предпочесть? Какая – настоящая?

Или – сами «злоключения», эти злые приключения, «ключения» – ключи – злые… Эти злоключения начинаются с корзины, опрокинутой порывистым движением, нечаянной оплошностью, а оборачиваются злобой старухи-колдуньи. Она, брызгая слюной и скрежеща зубами, изрыгает свои проклятья… Почему? Потому что Ансельм передавил её «деток», эти странные плоды, упавшие из корзины на мостовую? Нечаянно уничтожил чью-то злобу?..

Вот и сегодня день начался с подобной встречи. Солнце светило пронзительно ярко. Небо звенело синевой. Гул городских улиц врывался в щель окна. Всего лишь собиралась на почту – получить письмо, чтобы оплатить налог на дачу. Маленький листок с квитанцией на маленькую сумму…

Открывая стремительно дверь, увидела соседку… Когда-то милая и приветливая женщина с говорящим сочетанием имени и отчества Надежда Константиновна, улыбчивая и всегда готовая помочь, превратилась в одночасье в пышущую злом старуху… почему? На всё свои причины. Но – всё же жаль, что так. Исправить это – невозможно? Обиженная светом моего окна, отражением лампочек в сдвоенных стёклах новых оконных рам, она уже не может остановиться, воздвигая глыбу вражды между нами… Ей начинает казаться, что я умышленно разрушила стену в её кухне, разобрала кирпичи и поставила гнилой гипсокартон, в который она стучит каждый день, выкрикивая ругательства… Она угрожает мне, что пришлёт электриков заменить мою люстру, что пришлёт комиссию проверить, кто живёт у меня в квартире… Бог знает, что ещё она бы придумала, будь у неё возможность доступа к власти… Будь она колдуньей… Ах, лучше и не задумываться… Иначе можно было бы быстро присоединиться к несчастному Ансельму. И я быстро спряталась за дверь, ожидая, когда милая дама уедет вниз на лифте. Глазок-перископ даёт мне возможность из-за задраенных люков смотреть на врага… Кто бы мог подумать? Ещё совсем недавно я думала, что мы будем друзьями, когда я закончу ремонт, переехав сюда. Да… Дождавшись ухода злопыхательницы, я медленно спускаюсь по лестнице, выглядывая в окна – и хорошо – она говорит с соседом около подъезда. Ну, наконец-то, путь свободен, и я – на всякий случай иду к потайной лесенке в проходной двор, чтобы избежать встречи.

1.6. Дом на Страстном

Дом на Страстном – действующее лицо старой пьесы, в которой и Надори досталась роль. Как выяснилось, роль небольшая, недолгая. А грезилась долгая счастливая жизнь в старом семейном гнезде! Большие окна. Огромные, все разных размеров, о чём она узнала в процессе ремонта. Новые рамы из лиственницы. Широкие подоконники. Вместе с родителями ездили заказывать. Мечта! Олле так любила с детства эти окна. Теперь же они обрели роскошные рамы с толстыми стёклами, которые она так радостно намывала после ремонта. А сразу после переезда, какими счастливыми были часы, проведённые на больших широких подоконниках: здесь можно было сидеть, опираясь спиной о стену, смотреть вдаль, наблюдать жизнь города и неба с облаками…

В тот день, раздвинув шторы и выглянув в одно из этих окон дома на Страстном бульваре, Надори, видя вдали многоплановые «декорации», написанные нежной акварелью неизвестным художником-импрессионистом, включила музыку и села перед окном-полотном, вглядываясь в оттенки цвета у горизонта. Предстоял нелёгкий день встреч и репетиций в антрепризе. Надо было набраться сил, создать себе настроение. Ту самую «среду и эстетику». Пальцы побежали по клавиатуре ноутбука:

Если поставить круглый стол и плетёное кресло напротив окна так, чтобы видеть дальнюю восточную перспективу, которая открывает взгляду ясные силуэты домов, сочетания красного кирпича и белых стен в свете солнца и в голубой тени, выныривающие из золотых кружевных веточек деревьев бульвара, с надеждой глядящих в голубое, до слёз голубое небо, которого обычно почти никогда не видно из-за туч, из-за лиловых ночных облаков и дымов городской зимы, которая так скоро накроет окончательно своим тёмным колпаком всех нас, как тряпка накрывает птичку в клетке, .... то, быть может, удастся взмыть в это голубое небо вместе со звуками голоса, со звуками, например, «Баркаролы» из «Сказок Гофмана» Жака Оффенбаха в исполнении Джесси Норманн. И тогда, тогда – разговор голосов по радио о Венеции покажется пустотелым, как шоколадный Дед Мороз. А этот полёт в прозрачном, таком светлом, таком мимолётном небе – окажется реальностью, огромной, бесконечной реальностью, дающей силу духа как дар.

Июнь в то лето выдался на редкость холодным, не летним месяцем. Шли дожди, такие сильные, что зонтик не справлялся с долгой защитой. Поэтому на репетиции Олле ездила на такси, пользуясь установленным сыном популярным приложением на смартфоне. Это было своего рода приключением, небольшим дополнительным отвлечением от своих мыслей, от натянутых струн. Синее льняное платье-плащ (тут выплыл откуда-то из школьного времени Александр Блок со строкой «Ты в синий плащ печально завернулась», когда-то давно, в школьном детстве, Надори сочинила песню на стихи Блока, пела потом несколько лет, завораживая слушателей и себя заклинаниями про синий плащ и сырую ночь), дополнило компанию синих сшитых вещей, подытожив впечатление от проживаемого времени: синяя полоса!

С детских лет Олле ощущала, как важен для неё был костюм. Только в новом одеянии, насыщенном восторгом и ожиданием прекрасного, она могла сыграть новую для себя роль, что-то начать, погрузиться в новый поворот жизненного сюжета. Так, когда-то мама и бабушка шили ей новые платья, каждый раз раздвигая её горизонты, приближая мечту о неведомом радостном будущем. Так она когда-то шила себе малиново-красную юбку, восхитившую друга-иностранца, в которой она ощущала себя уверенной и сильной. Олле не хватало уверенности. Получить её, казалось, помогали новые наряды или детали костюма, дававшие порцию новых сил, переключавшие с одной роли на другую …

Уходы на репетиции были спасением: во-первых, не надо было ежечасно ждать звуков звонка или сообщения от ирреального Ловкаса, во-вторых, можно было хоть ненадолго убежать от страдающего маленького зверька, от белой кошечки с тёмным пятнышком, напоминавшем берет, сдвинутый набекрень… Да, так и пролетело два летних месяца.

1.7. Выставка в Суздале

В августе была поездка с выставкой в Суздаль, на Международный фестиваль лоскутного шитья. Сборы рамок и тюков с текстильными работами, заказ большой машины для перевозки, продумывание экспозиции. Всё было очень напряжённо. Тогда Надори казалось, что всё идёт в гору: работа, перспектива новых знакомств, ожидание встречи. Ловкас «держал руку на пульсе», звонил или писал ежедневно, проявлял интерес ко всем событиям её жизни.

Оживился и другой «друг издалёка»: их общий бывший сокурсник, Яша Андреев, тоже часто писал Олле в те дни, создавая некое равновесие, подобие баланса в её переписке.

Поездка была сильным впечатлением, и это тоже работало «в плюс», хотя и имело много своих минусов. Жизнь в гостевом доме «под старину» с очень мощным и интересным новым человеком – знакомой, появившейся через интернет-общение, прибывшей из Читы, с восточной окраины необъятной Родины, казалось, заполнившей своими решительными манерами и определённостью характера пространство их жизни на десять дней…

Выставка Надори имела успех. Приходили посетители, разбирали каталог, задавали вопросы, просили сфотографироваться вместе на фоне работ. Приходилось подолгу стоять в душном помещении выставочного зала с закрытыми наглухо окнами, где не было стульев. Дохлые мухи лежали рядом с погнувшимися деревянными рамами на полу. Олле старалась отрешиться от минусов и найти плюсы: «Зато, окна большие!». И за окнами был древний город Суздаль. Почти не было света от старых электрических ламп времён «Брежневского застоя», но Солнце работало на неё. Закат заливал золотым светом зал через квадраты старых стёкол. В общем, три дня упорного монтажа, лазание по кривой алюминиевой лесенке, болящие ступни и отёкшие от жары ноги, бутылка кефира на обед, как у маляра из советских фильмов, жаркий дворик между старинными одноэтажными торговыми рядами с зарослями крапивы и лопуха, засыпанными мусором, загаженными зверьём и людьми… Хорошо! Однако, выйди вон, пройди на другую сторону торговых рядов, и окажешься на извилистом берегу с видом на монастыри и церквушки, где изгиб речки, где небо голубое, где цветы и такое счастье, что всё остальное – нипочём!

Надори спасали поездки в древние монастыри, поход с новой подругой в Храм Покрова на Нерли через большое поле на закате дня под звук молитв и стук сердца. Незабываемый вечер. Были и посиделки в маленьких кафе старого Суздаля с устроителями фестиваля. Были походы вдоль реки с завораживающими видами на окрестности. Волшебные каникулы, приключение с песнями и смехом, с массой новых знакомств и общения. Мастер-классы, занятия в шатрах на лоне природы. Свершилась даже продажа одной из больших текстильных птиц. (Конечно, купили золотую. Радостную птицу. Как в песне Окуджавы про весёлых и грустных солдат. Синяя задумчивая птица-ночь осталась у Надори). Прекрасное подспорье! Да десяток авторских бус был продан увлечённым красотой рукодельного творчества женщинам из разных городов и весей. Подруга из Читы подзадоривала Олле, их общим облаком был «кураж». Шагая широко в лоскутной юбке в оборки, конечно же, синей, вдоль пригорков с мальвой и золотыми шарами, мимо домиков с резными наличниками, вдыхая свежий воздух, Надори была счастлива: её приняли в новом большом сообществе, виделись новые горизонты и перспективы. Так всё было тогда, в 2017 году, жарким ярким летом. Однако, в том состоянии «натянутых струн», в котором пребывала душа Надори, никакая радость или встреча не могла удержать её на вершине долго: резкое падение наступало неизбежно. От «падения напряжения в сети» надо было спасаться. Олле, хватавшаяся за любую соломинку, стала писать короткие эссе.

1.8. Дачный этюд

Вернувшись из поездки в Суздаль, она оказалась на даче. Верный ноутбук сохранил вдохи и выдохи слов:

«Здесь Рай! Здесь рай!» – говорила о нашей даче, о нашем посёлке подруга, вырвавшаяся на пару дней из Москвы в свой сад, похожий на ботанический где-нибудь на нашем Юге, в Крыму или в Сочи. Изогнутая дорожка пробегает к дому между вертикалями можжевельников и туй, лужайки окантованы цепочками кустиков круглолистного бадана и пионов, рододендроны по краям лужаек и около крыльца…

Рай кончился через три-четыре часа. Дым, постоянный дым, проникающий всюду. Неотвязный запах угарного газа. О эта страсть бывших советских людей к сжиганию мусора и листвы! О эти ржавые огромные бочки, выставленные у калиток или посередине участков! О эти бани и печи! Традиции, взращённые обилием лесов и бедностью населения на огромных просторах нашей Родины и замкнутые в ограниченном лесом небольшом участке земли, где около девятисот наделов по шесть соток, каждый из которых оснащён хотя бы одним, а многие и четырьмя устройствами для сжигания…

Все сосны и ели, все берёзы и ивы нашего леса не могут избавить от этой постоянной гари! Вот оно счастье: вдохнуть пару раз по приезде чистый воздух, а потом мучиться в этом мареве висящего у земли дыма…

И, вроде, хочется побыть на природе, посмотреть на солнечные лучи в листве желтеющих деревьев, насладиться последними роскошными днями тепла и света, но всё отравлено этой гарью! Рефлекс самосохранения велит скорей бежать. Бежать! Куда? «В Москву! В Москву!» – с чеховскими тремя сёстрами восклицаю я, подавляя кашель и промывая глаза холодной водой… Я включаю второй концерт Рахманинова, надеясь, что искрящиеся чистотой звуки струящихся фортепианных пассажей смогут оградить меня, перенести из дымной деревни садоводов к полям и лугам, где ветры гоняются друг за другом.

Я переношусь мыслью к семиствольной берёзе, к которой всегда стремилась моя детская душа в годы, когда мы с родителями ездили в Литву и жили в палатке в лесах на берегу озера Швянто. Фотография тех лет, неконтрастная, залитая светом, чёрно-белая, где я с закрытыми от счастья глазами, сижу на одном из стволов берёзы, забравшись по её низким ветвям, как по лесенке, наверх. Туда, где листва щебечет тихие песни, а кора такая белая, гладкая, нежные слои легко снимаются, превращаясь в белые волосы, уносимые ветром в поле. Когда я была там, с этим волшебным деревом, стоявшим одиноко напротив большой берёзовой рощи у края белой песчаной дороги, казалось, что больше ничего и не надо! Совсем ничего. Мы шли несколько часов к этому дереву, проходя множество других берёз, множество прекрасных и разнообразных лесов, лесочков, перелесков и просек, угадывая и опознавая в изменившихся за год массивах деревьев и трав старые места, вспоминая повороты дорог и открывающиеся виды, пейзажи, вызывавшие восторг и желание идти дальше и дальше, пока не придёшь к заветному дереву. Как в сказке. А это и была сказка! Теперь-то это ясно, как день. Как тот ясный день, который навсегда с нами тремя: папой, мамой и мной. И нашей семиствольной красавицей-берёзой. Я могу вспомнить ладонями эти стволы и ветви, столько раз поглаженные мной на протяжении десяти лет наших путешествий. А вокруг неё толпятся маленькие сосенки, посаженные вдоль борозд земли, где растут кусты вереска, в которых жужжат шмели и порхают бабочки. И никого! Нет там людей, которые бы жгли и бросали мусор в царстве гармонии и свободы…

А ещё, в раннем детстве, была сосна в Саулкрастах. О ней я, кажется, писала уже в том месте своих воспоминаний, которое относится к этому милому посёлку недалеко от Риги, в европейской теперь Латвии. Эта небольшая сосна была нашим другом в детстве. Туда мы с подругой стремились всегда, как будто искривлённые золотые ветви могучего карлика были и впрямь волшебными. Так радостно становилось, когда нас сажали на них, ноги болтались далеко от земли, вернее, песчаных дюн. Песок, белый песок, как мне тебя не хватает!

Как радовалась я в то лето, когда мы с юным сыном побывали в городе Зеленоградске, бывшем Кранце («кранц» – в переводе «венок»), загадочном месте на берегу Балтийского моря, недалеко от Куршской косы, где так же, как в детстве можно было бесконечно идти по белому песку вдоль прибоя, иногда забредая в полосу барашков и пены, собирая камушки и обработанные волнами кусочки коры, сосновой коры, наших детских корабликов… А ветер с моря? А это счастье спать, укрывшись почти с головой одеялом, вдыхая брызги морских волн, приносимые ветром в открытую балконную дверь прибрежной гостиницы? Но сам городок, такой несчастный, облезлый, сохранивший лишь жалкие «остатки былой роскоши» императорского курорта, попавший в собственность советской власти, которая стирала с лица городов следы изящной жизни бывших властителей и их придворных. А что осталось? Осталась вода. Прекрасная минеральная вода, которую можно пить просто так из трубочек-носиков, оформленных в симпатичный деревянный домик, напоминающий круглую пагоду. Осталась набережная вдоль морского берега. Осталась Куршская коса. Остался дух старого «Кранца», витающий где-то над морем, приносимый с порывами ветра. И тут же, с морскими брызгами начинает отстукивать в голове ритм слов: «Розен-Кранц… Розен Кранц… Кранц… Кранц… Кранц…!»

А потом, вернувшись из путешествия, позже, когда пришлось писать статью о спектакле «Сказки Гофмана» в Музыкальном Театре имени Станиславского, тогда все «узелки» сложились: в Кёнигсберге и Гофман жил! Не только Кант! И мы там погуляли с сыном. Сподобились подышать этим дивным морским Балтийским воздухом, от которого я испытываю всегда такой прилив сил! Такой полёт… И, главное, что там, на берегу моря, уже не важно: дождь ли, ветер ли, светит ли солнце, – всё прекрасно, воздух упоителен, жизнь «бьёт ключом»!

Так, «в стиле баттерфляй», выныривая в реальность бытия и снова ныряя в свои мысли и воспоминания, Олле прожила ещё какое-то время, пока добрая знакомая не предложила ей выставку в фойе своего театра. Надори радостно согласилась на новое приключение. И яркий занавес, сшитый так удачно к юбилейной выставке, снова заиграл красками, извлечённый из клетчатого баула, где хранился уже год, привлекая к ней новые лучи доброго и радостного внимания коллег и знакомых, писавших отзывы и комментарии под фотографиями с выставки в сети.

Дома, вернувшись с открытия выставки или со встречи с друзьями в гостеприимном театре, она снова ныряла в потоки наэлектризованных мыслей-чувств, которые пыталась оформить в связные тексты. Понять закономерности своего существования, существа, сущности, пыталась Надори. И эти отрывочные попытки привели к желанию структурировать текст. Создать цельное полотно. Пусть из фрагментов. Но и фрагменты могут дать картину. Это уже многократно доказали другие, великие творцы. Стоит попытаться!

1.9. Маятник внутри

Как тяжело бывает, когда маятник летит так резко, так надрывно, когда душа не в силах остановить его полёт, рвущий воздух спокойствия…

Только музыка способна выразить это состояние смятения, которое не получается затормозить.

Советы спокойных людей, твёрдо стоящих на земле, имеющих эту землю под ногами, их мнение, – ничто не может быть ориентиром, кроме внутреннего голоса, который тих, так тих, под напором громких голосов, его часто бывает не слышно…

Каждый должен быть на своём месте. И это «своё» иногда приходится искать всю жизнь. На это она и уходит. У других иначе. Бывают люди одной непрерывной линии. Они ведут её уверенно, чувствуя правильность и силу избранного пути.

Не могут все стать такими, как ни старайся, данность свою не изменить… Надо найти в ней смысл, научиться пользоваться ею, как инструментом, научиться ездить «на велосипеде с квадратными колёсами». Светит солнце, капель гремит, давая надежду. Надежда, на то, что и первого, и последнего примут на Праздник, если они стремятся туда попасть…

Люди воздуха и воды, текучие и летящие, неуловимые, трудные для себя самих…

Трудные для других. Поиски. Вечные поиски, погоня за лучом, который всегда в движении, всегда промелькивает между тучами, между ветвями. Но иногда, как награда горит, сияет, подтверждает, что не напрасен путь.

Симфонический оркестр исполняет Бартока. Бетховена. Грига. Моцарта. Баха. Взмывают на вдохе смычки, на выдохе идут вниз, будто натягивая тетиву лука… Лица музыкантов сосредоточены и исполнены смысла. Все они, как клетки одного существа-меломана, поддерживают звучание музыки в мире. Каждый день где-то звучит музыка. Концерты, дирижёры, слушатели… Они исполняют. Они исполнители. И в эти минуты, когда ноты, оживая, заполняют воздушный эфир, они носители…

Нам неведомы замыслы, диктуемые свыше. Так вот и я, в моём маленьком раннем детстве, каким-то внутренним чутьём, совпадением колебаний тех самых «струн души» с музыкальным строем слов-звуков, прочитанных мне сначала вслух, затем читаемых и перечитываемых мною самой в одной книжке, стала, вероятно, носителем этих самых слов. Иногда они обнаруживались внутри меня, несущимися вместе с кровотоком по моим сосудам, достигали головы, струились звуками в ушах, как пульсирующее эхо: «В день Вознесения, часов около трёх пополудни, чрез Чёрные ворота в Дрездене стремительно шёл молодой человек и как раз попал в корзинку с яблоками и пирожками, которыми торговала старая безобразная женщина, и попал столь удачно, что часть содержимого корзины была раздавлена, а всё то, что благополучно избегло этой участи, разлетелось во все стороны, и уличные мальчишки радостно бросились на добычу, которую доставил им ловкий юноша». Когда я болела, температура поднималась горячей волной и выносила на поверхность сознания эти слова, а вместе с ними видения и картины из этой удивительно «моей» истории, в которой и с которой я жила, сама не подозревая об этом.

Теперь, пройдя столько разных кругов, перебравшись за грань пятидесятилетнего возраста, множество раз задавая себе вопросы «зачем я?» и «для чего?», теперь меня посетила такая простая и странная мысль: а вдруг я для того и живу, что я просто «носитель»? Эта история, звучащая во мне, которую я, перечитывая и воображая, нет, живя в ней, как в моей стране, которую мало кто видит, кроме меня, но некоторые чувствуют что-то, притягиваясь ко мне иногда, эта история исполняется мной, живёт в мире, смотрит на мир моими глазами, и, возможно, для этого я и живу?.. Возможно, не она одна, а несколько историй, несколько звуков, немного музыки, стихов, картин, немного мест, которые я вижу, закрывая глаза перед сном…, – я несу в себе, исполняю, храню. И все мы, каждый – хранитель, каждый – носитель и исполнитель, поддерживаем строй струн огромного оркестра. Полифония «Солярисов» …

Полифония!

Какое множество голосов звучит в одно и то же время.

И вся эта разноголосица создаёт или стройный хорал, или шум, осознанный, зафиксированный, неимоверно звучащий в симфониях Альфреда Шнитке.

А что даёт силы жить?

О, Господи! Спасибо тебе за Дар – музыкальный слух! Спасибо за решение родителей обучать меня музыке. Спасибо, что я встретилась с Бахом, Скарлатти, Гайдном, Генделем, Моцартом, Бетховеном, Рахманиновым, Чайковским, Прокофьевым, Шнитке… Кого-то я слушаю, когда есть силы на эту работу – включение и со-исполнение, сопереживание.

А вот Бах, Скарлатти, Гайдн – они как колыбель. Когда звуки родным облаком окутывают и поднимают ввысь. Простые фразы, короткие, вьющиеся барочные завитки, такие надёжные, верные, мои окна и двери, ведущие ввысь пути тончайших нитей.

А иногда, когда надо опереться на землю, крепче встать на ноги, сделать решительный шаг, тогда включаются блюзы и мощные голоса с другого континента. Теплота и сила разливаются в уверенных и плотных звуках.

Уходит страх, пустота, одиночество, разлитые в сиюминутной действительности. Уходят укусы новостей, сворой безумных собак набрасывающиеся на каждого, кто рискнёт включить говорящий ящик. Уходят тоска и безысходность, навязываемые модными творцами кино- и театральных искусств… Уходит пустая болтовня пустопорожних книг, перевранных цитат, искажённых текстов, которые читают запутавшиеся люди, лишённые солнечного света.

И вот, когда ноги расползаются на размытой почве, что и кто позволяет твёрдо держаться в воздухе? Конечно же Пушкин и Бах, Моцарт и Гайдн, Скарлатти и Гендель. О, волшебная музыка, дай сил своим прозрачным строем, поддержи и защити… Эта музыка, как могучее дерево, устремлённое десятками веточек в небо. Стоит. Держит свод. Живым храмом стоит незримо. Впускает каждого, кто открыт.

Послушаешь речи социологов, исследователей-носителей новых веяний, и думаешь: может быть, и нужны такие «новые люди», которые в очередной раз снесут, теперь уже со всей мощью современных технологий и опустошённостью современного сознания, снесут оставшееся наследие, эти окаменелости и сучки, мешающие комфортному движению человечества к выходу? Или ко входу в неизведанное цифровое измерение, когда каждый окончательно станет «электро-зависимым»? Социологи говорят, что не нужны старые архитектурные формы, что они дороги лишь десяти процентам населения, а, значит, фактически, не нужны…

Возможно, они уже подсчитали, скольким процентам нужна музыка (классическая), поэзия, литература, вообще искусство? Подозреваю, что тоже, немногим.

Так думают исследователи, производящие свои опросы по телефону, на улицах городов… А что нужно всем? Дороги, транспорт, продукты питания, вода и воздух… Ну да, и жильё в виде бетонных клеток в муравейниках мегаполисов? Пока отдельных коттеджей на всех не хватает. На всех не хватит скрипок и роялей, на всех хватит лишь смартфонов и телевизоров. Завороженное человечество, смотрящее видео рекламных роликов, видео с участием домашних животных, чужие путешествия, выложенные в интернет в виде фоток с комментариями, тенденциозным видением одного, навязанного другим, тем, кто, будучи подписчиком страничек в сетях, пойманным в сети чужих новостей и событий, вынужденно включённые в витринные репортажи из чужой жизни. Состязание витрин, картин успешности и благоденствия, с редкими краткими сюжетами о болезнях и смертях, включаемых в полосу новостных лент.

Что же остаётся? – «Природа-мать и Дух- отец» …

Соскочив с обобщающих высот рассуждений о музыке, Надори снова падала в казавшееся ещё реальным недавнее прошлое. Долго, долго пришлось ей барахтаться, выползая из-под очередных обломков. Возможно, в этом и состоит план, ниспосланный ей свыше: понять и осознать, что она и предназначена для этого – сидеть в уединении, пытаясь что-то осмыслить и воплотить в интересную для себя и других форму? Жизнь подбрасывает ей всё, что необходимо, требуя взамен отдачи, результата. Как же приблизиться к этому результату? Избежать соскакивания на общепринятые рельсы практичности, заработка, участия в общих выставках или других мероприятиях, – это в лучшем случае, в худшем – обсуждение чужой жизни, обид и пустые хлопоты по хозяйству. Да и просто не поддаться лени. А, возможно, и не лени, а другому занятию, труду, который оправдает в своих же глазах существование такого человека – своего рода убегание от того, что делать трудно на самом деле, не физически…

1.10. Неотправленное письмо

30 мая 2018 года.

Накануне дня рождения Майка я сную из комнаты в комнату как потерявшая хозяина кошка. Или собака. Сегодня я сяду здесь, в своей бывшей мастерской, где я сшила четыре больших полотна-занавеса-панно… С твоей поддержкой, вдохновляющими речами, думая о тебе, я сделала это. И выставка состоялась. И книжка-каталог.

Сейчас я смотрю назад, в это волшебное кино воспоминания, где все мы сидим вместе в большой комнате квартиры на Страстном, (которая уже не наша, уже другая, столь неожиданные перемены нагрянули из-за угла временного поворота) за столом: Харди Лонгер, приехавший на открытие выставки, мои родители, сын, ты и я. И я так рада, как только могла бы быть рада, если бы не знала, что совсем скоро тебя рядом уже не будет. И так всегда в моей жизни. И этого не изменить?

Есть дом. Дом появился от моей отчаянной попытки начать свою жизнь с тобой. В отдельном новом месте, чтобы мы могли видеть за окнами небо и бегущие облака, чистые и большие, не так как в Москве, (в тот год на заднем дворе шла большая стройка), а на просторе, где чистый воздух и листва.

И вот, я сижу в нашем доме. Прошлым летом я не могла пробыть здесь больше трёх дней. Наши прожитые здесь полтора года смотрели на меня из всех предметов, из всех углов, со всех фотографий и картин. А уж твоя мастерская… Что и говорить! Иногда я заходила в неё, чтобы побыть с тобой, иногда я не могла даже посмотреть на её дверь…

Знакомая спрашивает: «У тебя есть кто-нибудь?» Смешно. Что ответить? У меня пока нет меня. У меня есть дом, в котором продолжаем жить мы. Продолжали. Теперь я учусь думать, что я живу здесь одна. Без грусти: вероятно, всё к лучшему, и так тому и назначено быть. И всё же, иногда я оказываюсь мыслями в том доме, который ты «присмотрел для меня», где я сижу у окна и пишу эту книгу. Когда я там, у того окна, то, как на картине Вермеера, там, за моей спиной, в глубине, виднеется окно этого моего дома на краю Московской области, где я сижу со старым мак-буком и пишу свою книжку для тебя. Для тебя, мой воображаемый Читатель (здесь положено поставить смайлик-улыбку). А в нашем удивительном и прекрасном Садовом Товариществе, совершенно некоммерческом, снова нет электричества. Вот только что оно было, вот только что жизнь бурлила и кипела, в буквальном смысле этого слова: кипели электрочайники, стирала машинка, шумели газонокосилки… И вдруг, в один миг всё стихло. И только шелест ветра в листве и тиканье часов в углу комнаты. День прекрасен и светел. Солнце посылает лучи пунктиром через бегущие облака. Скрипит на ветру наше крыльцо, зашитое пластиковыми щитами. Всё хорошо. Завтра твой День Рождения. Но не будет ни звонков – ибо некуда звонить, ни писем – ибо некуда писать. Как удивительно сложились иголочки событий на намагниченном судьбой поле жизни! В двадцать первом веке, в центре просвещённой и благородной Европы, в непосредственной близости к родственникам-европейцам, так полюбившим тебя, нет у тебя ни телефона, ни компьютера… А, может быть, тебе просто так легче – совсем обрубить старые нити, связывающие тебя со старой жизнью, и, наконец, шагнуть окончательно в новую чудесную жизнь, полную впечатлений и путешествий, искусства и любви. Жизнь прекрасна! И, Слава Богу за всё!

Во многом ты прав, и часто я думаю о том, как удивительно и причудливо сформировалось то, что мы имеем здесь, в нашей дивной-прекрасной-стране!

Например, эти наши дачи и СНТ! Какая прелесть, эти наши СНТ! Мы живём в одном из девятисот семидесяти домов нашего посёлка. Это вырубка в лесу. Вглубь лесного массива ведёт узкая дорожка, она приводит к сторожке и шлагбауму, поставленному пару лет назад. Площадь на въезде: справа помойка, слева – правление и сторожка, прямо – место для рынка и большой магазин. Летом магазин работает каждый день с утра и до вечера. Без выходных. Теперь он даже работает зимой, но не всю неделю, а четыре дня. С четверга до воскресенья. Так как теперь в посёлке есть зимующие семьи. И всё бы ничего, и, зимуя в Москве, даже забываешь о том, что есть в этой райской жизни маленькое «но»! Вот, например, сегодня: подул ветер. Но это не был ураган, не был смерч. Это просто летний ветер. А дерево уже снова упало, как говорят в сторожке, отвечая на вопрос: «Почему снова нет электричества?». И его снова нет. «Работает бригада». Какие молодцы! Бригада работает, у неё есть работа всегда. А вот я смогу работать до тех пор, пока не сядет аккумулятор в моём мак буке. Но всё же, надежда есть. И я, как «фильмозависимый» человек, жду возобновления работы электросетей. Но это так: маленькое лирическое отступление.

Когда я решаюсь сесть за написание текста – любого, заказанного для журнала, или свободного от чужих ожиданий, я просто слушаю то, что говорит во мне мой голос и стараюсь правильно записать пришедшие фразы. Вот и теперь, я сижу в комнате, обитой тонкой вагонкой, не дождавшейся пока покраски волшебной краской «Альпина» (ах, эти игры подсознания, ведущего меня своей дорожкой). Пока я не переменила декорации, я не могла оказаться в этой комнате. И потому, что я снова сменила занятие, и потому, что больше не могу жить в прошлом. Жизнь не может остановиться, мой дорогой! Именно это я и хотела объяснить тебе полтора года назад, но что толку, когда лыжи уже навострились, и лыжник уже стартует с высокой горы, летит с трамплина, и – … исчезает за снежным горизонтом.

И пусть мой рассказ, возможно, будет интересен лишь нескольким моим друзьям и знакомым, всё же, меня саму иногда так удивляет загадочное свойство моей судьбы: вот я сижу одна, вот это длится и длится. И вдруг неведомая волна выносит меня на гребне куда-то в сторону от моей кельи, в гущу пересечений линий жизни, где происходят события, встречи, поездки. А после, волна уходит, всё замирает, и тогда я оказываюсь в другой половине песочных часов, там, где лишь во мне совершается какая-то работа, видимая тому, кто меня создал и мне. И лишь Ему ведомо, когда перевернуть часы, включив меня во внешнюю жизнь, и когда снова перевернуть, вернув ко внутренней работе и поиску себя.

1.11. Перевёрнутый принц. Диалоги в молчании

О чём можно говорить с человеком, если речь ваша проходит по разным плоскостям сознания… Если разные ценности стоят на первом месте? Если тщеславие больше и выше любви? Если жажда комфорта, славы, красивой жизни превышает жажду понимания? Можно говорить о погоде. О политике, искусстве, культуре, об истории… Только о единственном, главном, говорить нельзя. Вспомнилась картина из детства: «плавучий остров», на который хотели выйти коровы, уплывшие с острова на водохранилище под Вышним Волочком. Остров казался твердью, но при попытке встать на него, начинал тонуть и переворачиваться. Мелкие берёзки, которые росли на нём, создавали обманчивое впечатление надёжности.

Я подарила тебе звуки, звуки, задуманные тобой, найденные и скомпонованные мной. Детский смех и перестук велосипедных спиц… Перезвон «музыки ветра», романс, выпавший на меня из толщи эфира интернета: «Я пришёл в беседку, где с тобой встречались… Но – нет, там нет тебя!..» Так и получилось… Я приезжаю в наш дом. Там нет тебя. Есть ли там я? Вот в чём вопрос! Ответ на этот вопрос я и ищу, мучительно и долго. Есть ли здесь я? И что от меня осталось?

1.12. Попытка нырнуть и зачерпнуть

В июльский день, когда были написаны эти слова, картина была штормовой. Сегодня август, близится его середина, и хочется сказать словами принцессы из детской сказки: «А, может всё было наоборот? Принцесса была ужасная, погода была прекрасная…?»

Может, было всё не так, и не было никакой любви, а была у каждого из нас потребность в чём-то… У одного потребность спрятаться на время, собраться с силами для дальнейших подъёмов на высокие ступени запланированного пути. У другой потребность совместности. Осуществилась детская мечта: вместе весело жить и что-то интересное делать. И сколько было сделано! Выставки… «Дачи», выставка Майка в СТД, «Окно как зеркало сцены», персональная выставка Ловкаса, персональная выставка Надори, две выставки «Итоги», подготовка Парижского конкурса 2013 – «серии»: «Зонтики», «Москва» чёрно-белая серия, «Дома», «Натюрморт на Страстном», «Грани кувшина», «Тени и отражения», – все эти серии фотографий Майка составлялись совместно, продумывались, каждая работа много раз обсуждалась, мама Олле приезжала смотреть и советовать…. А сколько было общений с РОСИЗО, показы, поездки, собеседования…

И, наконец, сама поездка в Париж в ноябре 2013 года! Как это было… Пока Надори ещё помнила это так ярко, пробовала записать. Она делала попытки приблизиться к сути, пыталась разматывать клубок событий, держа в руке «конец нити». Сбивалась. Тогда пыталась взяться за начало, правда, тогда возникал вопрос: «Где же оно, это начало? В какой момент какая-то точка во времени стала «началом» истории. А может быть, у истории нет начала? В обозримом прошлом его точно нет. Ведь «начало» Надори было в её родителях, в их семьях. А, может быть, в её прошлых жизнях. А здесь – “to be continued”, – продолжение следует. Очередные звенья становятся в цепь. И длится накопление опыта и расплата за опыт предыдущий.

Олле вернулась мыслями в точку начала их с Майком совместной работы – практической деятельности, связавшей их казавшимися прочными нитями взаимной заинтересованности и увлечённости. Что тогда было?

«Переговорив с Мариной Ч., давший совет участвовать в ревю фотоконкурсов, мы стали читать и перечитывать, искать в интернете все возможные конкурсы. МЛ выписывал их названия и адреса, потом я читала, сохраняла их в папки на компьютере. Потом избранные распечатывала на бумаге, чтобы условия участия можно было иметь перед глазами. Потом составляла календарь этих конкурсов, чтобы не пропустить какой-то из отобранных…

Весной 2013 года, перед проведением выставки «ДАЧИ», наверное, в конце марта, был куплен принтер Эпсон, такой прекрасный, так интересно мне было осваивать его потрясающие возможности. Я с радостью выбирала лучшую бумагу, для художественной печати, акварельной фактуры… Множество папок, коробочки с чернилами – картриджи, установка принтера, я старалась максимально хорошо освоить новые для меня процессы и технологии.

Потом были звонки и переговоры с хозяйкой галереи, мы ездили смотреть здание бывшей фабрики, пыльный «зал», бывший цех, огромный, душный, тёмный… Белые стены, а света мало… Сколько удивительных «приключений» ждало нас там! Сначала важные персоны из Рос изо приехали с нами, осмотрели зал, кивали головами и уверенно советовали печатать фотографии отражений в бочке на кругах и вставлять их в тазы и вёдра… – фантазия их разбушевалась не на шутку, нам было предложено сделать «каналы с водой», над которыми устроить световые эффекты, а фотографии напечатать на сетке –пусть облака будут на транспарантных тканях… Красиво! Богато! Всех идей уж и не упомню, однако, ознакомившись с ценами на вышеупомянутые материалы и печать, я сильно призадумалась… Ведь нам было предложено эти идеи высоких профессионалов от фотографии осуществить за свой счёт, как и печать рекламной продукции и каталога, с оплатой макетчика-верстальщика из их же компании. Смелость сих замыслов и быстрота, и лёгкость планируемых действий и связанных с ними расходов, охладили мой пыл ассистента-экспозиционера. Да, господа сии рекомендовали себя кураторами нашей выставки! И вот, я села рассчитывать смету затрат на экспозицию выставки «ДАЧИ»: более ста работ, а, значит, и ста рам, планировалось выставить в Зале Оливье. Пятьсот квадратных метров, как никак…

И тут я сделаю «реверс» – петля, рондо: «Надо делать «Дачи»! Надо делать «Дачи»!» – тихий голос Майка в телефонной трубке, раздавшийся после двадцати пяти лет перерыва,» – вспоминала Надори, всматриваясь в убежавшие дни.