Читать книгу Красное наследие - Группа авторов - Страница 2

Сто тридцать семь дней в стальной банке, зажатой между бескрайней чернотой и тусклой, но неумолимой точкой цели. Сто тридцать семь дней размеренного гула систем, запаха рециклированного воздуха, отливающего озоном, и вида на звезды, что не мерцали, а холодно и вечно светили в иллюминатор. И вот она – расплата за этот добровольный заточный восторг. Марс.

Не розоватая фантазия телескопов, не гладкая компьютерная модель. А реальность за триплексом главного иллюминатора спускаемого аппарата «Витязь». Реальность яростная, хаотичная и величественная. Пылевая буря, поднятая их приближением и сезонными ветрами равнины Утопия, бушевала вовсю. Она была не стеной, а океаном: багрово-коричневые волны песка и пыли, вздымаемые ударами невидимых таранов, катились по плато, сглаживая кратеры, погребая скалы. Вихри, похожие на гигантские торнадо из ржавой ваты, медленно и грозно шествовали у горизонта. Небо, от темно-лилового у зенита до грязно-оранжевого у самой поверхности, было живым, дышащим, враждебным.

– Последняя коррекция. Готовьтесь к касанию. Жестко, – голос Михаила Игнатьева, командира экспедиции «Арго-1», был низким, ровным, лишенным какой бы то ни было театральности. В нём слышалось лишь сосредоточенное усилие человека, который ведёт шеститонную капсулу, наполненную величайшими умами человечества и его собственными надеждами, сквозь адский суп чужой атмосферы.

Его руки в серых перчатках летного комбинезона лежали на дублирующих органах управления легко, почти небрежно, но каждый мускул под тканью был тугой струной. На экранах перед ним мелькали потоки данных: скорость, высота, угол, давление в посадочных опорах. Автопилот справлялся на отлично, но Игнатьев, полковник ВКС России с двадцатью годами за плечами на «Восточном» и в Звёздном городке, не доверял слепо машинам. Он доверял себе. И экипажу.

– «Заря», «Арго-1». Проходим последний рубеж. Видимость нулевая. Садимся по приборам, – отрапортовал он в микрофон, зная, что сигнал с задержкой в шесть минут дойдёт до ЦУПа в Королёве, где сейчас, наверное, царит гробовая, потная тишина.

В креслах-ложементах за его спиной, пристегнутые пятиточечными ремнями, замерли остальные четверо. Анна Соколова, геолог, сжимала в руке планшет, хотя смотреть на него уже не было смысла – все данные дублировались на её визоре шлема. Она не моргала, наблюдая, как внешние камеры, пробиваясь сквозь рыжую пелену, выхватывают мелькающие тени рельефа. «Так близко. После стольких лет моделей и проб грунта с беспилотников… так близко».

Рядом с ней Дмитрий Волков, инженер-робототехник, тихо насвистывал что-то бессмысленное, привычным жестом проверяя защёлки своего ремня. Его мир был миром механизмов, и сейчас он мысленно обнимал корпус «Витязя», убеждая каждый сварной шов, каждый процессор держаться. Ли Чен, биолог экспедиции, сидела с закрытыми глазами, её лицо было непроницаемо-спокойным, дыхание ровным. Она практиковала одну из техник медитации, отрешаясь от страха, концентрируясь на цели – на первой в истории пробе марсианской биоты, которую ей предстояло искать.

И Джек Торн, американский пилот и специалист по системам жизнеобеспечения. Он громко вздохнул в микрофон своего шлема: «Ну что ж, ребята, или слава, или… очень большой кратер, который назовут в нашу честь». Шутка прозвучала плоской, натянутой. Игнатьев не ответил. Сейчас была не до любезностей.

Удар. Не резкий, а глухой, утробный, будто гигантский кувалда ударила в лист титана. «Витязь» качнулся, завис на мгновение, и раздался скрежет сминаемых амортизационных сот. Второй удар – мягче. Третий – едва ощутимый толчок. Рев двигателей смолк, сменившись нарастающим свистом песка, бьющего в обшивку.

– Контакт с поверхностью. Горизонталь в норме. Системы – «зелёные», – отчеканил Игнатьев, пробегая глазами по приборам. В салоне раздался общий выдох, смешанный со смешком Волкова.

– Приехали. Добро пожаловать в отель «Утопия». Пять звёзд не светят, – прокомментировал он.

– «Заря», «Арго-1». Посадка штатная. Координаты подтверждаются. Ждём успокоения атмосферы, – передал Игнатьев и наконец откинулся на спинку кресла, чувствуя, как напряжение первых минут начинает медленно отступать, сменяясь оглушительной усталостью и… торжеством. Они были первыми. Первыми людьми здесь, на этой равнине.

Процедура послепосадочного контроля заняла два часа. Два часа перекрёстных проверок каждой системы, каждого датчика. Буря за окном начала стихать, как будто, попытавшись сбить пришельцев с неба и потерпев неудачу, планета решила перевести дух. Ржавый океан за иллюминатором постепенно редел, превращаясь в рябь, а затем и вовсе улёгся. Открылся пейзаж.

Он заставил замолчать даже говорливого Волкова.

Равнина Утопия простиралась до самого горизонта, плоская, как стол, местами слегка волнистая. Грунт был не однородно-рыжим, а поражал оттенками: от тёмно-шоколадного до светло-оранжевого, почти золотистого. Камни, разбросанные в видимой зоне, были обточены ветрами до причудливых, сглаженных форм, напоминая абстрактные скульптуры. На востоке, едва заметный в рассеивающейся дымке, высился край гигантского кратера, его вал был похож на застывшую каменную волну. Небо из густо-лилового стало бледно-розовым, и в нём, слабо светясь, висело крошечное, больше похожее на яркую звезду, Солнце. Оно не согревало, а лишь освещало этот безжизненный, но невероятно красивый мир.

– Похоже на Камчатку. После извержения, – тихо сказала Анна, прильнув к иллюминатору. – Тот же ощущение… свежести конца света.

– Мне больше на Аризону смахивает. Только без кактусов и туристов, – парировал Торн, уже копошась у панели шлюза.

Игнатьев молчал. Он смотрел не на пейзаж, а на показания дозиметра и датчика внешней радиации. Фон был высоким, но в пределах расчётного, щит «Витязя» и скафандры должны были спасти. Спасти для того, чтобы выйти туда.

Церемония первого выхода была прописана в протоколе до мелочей. Но никакой протокол не мог передать то, что чувствовал Игнатьев, когда внутренний шлюз «Витязя» закрылся за его спиной с тихим шипением, а в крошечной камере воцарилась гробовая тишина, нарушаемая лишь ровным гулом насосов. Перед ним была лишь дверь во внешний мир. Чужой мир.

Он проверил показания на дисплее скафандра «Орлан-М»: давление, температура, запас кислорода, герметичность. Всё в норме. Сзади, в иллюминаторе внутренней двери, он видел лица товарищей. Анна улыбалась, Волков показывал большой палец вверх. Ли Чен смотрела с серьёзным, одобрительным вниманием. Торн что-то говорил, но микрофон в камере был выключен.

– Экипаж, я начинаю выход, – сказал Игнатьев в общий канал, и его голос прозвучал слишком громко в тишине шлема.

Механика сработала безупречно. Шипение стравливаемой атмосферы, лёгкий толчок, и дверь внешнего шлюза, повинуясь электромоторам, поползла в сторону. Навстречу хлынул свет. Не земной свет, а холодный, безжалостный, лишённый рассеивания влагой свет марсианского дня.

Игнатьев сделал шаг. Первый шаг.

Его сапог с широкой, плоской подошвой, разработанной для сыпучего грунта, мягко, почти бесшумно вмялся в песок. Не в зыбучий, как на дюнах, а в плотный, слежавшийся за миллионы лет. Он оставил чёткий, идеальный отпечаток. Знак. «Здесь был человек».

Он оторвался от порога и сделал ещё два шага, оглядываясь, чтобы не задеть шаткую лесенку. Потом остановился и выпрямился во весь свой немалый рост.

Тишина.

Она была абсолютной, физически давящей. Ни шелеста ветра – слабый ветерок, дующий сейчас, был не в силах пошевелить его скафандр и не производил ни звука в этой разреженной атмосфере. Ни жужжания насекомых, ни скрипа веток. Только собственное дыхание в шлеме, ритмичное, чуть учащённое, да ровный гул системы вентиляции. Это было молчание древнего, мёртвого собора планетарных масштабов.

– Земля встречает нас гамом, шумом, криком чаек, – тихо, почти для себя, проговорил Игнатьев, включив внешний микрофон. – А Марс… Марс встречает ветром тишины. И этим видом.

Он медленно повернулся на 360 градусов, и камеры на его шлеме передавали панораму на мониторы «Витязя» и, с задержкой, на Землю. За его спиной высилась блестящая, усеянная тепловыми радиаторами и антеннами громада их дома на ближайшие восемнадцать месяцев. Перед ним лежала равнина, уходящая в дымку горизонта. Миллионы, миллиарды лет никто не смотрел на неё вот так, с высоты человеческого роста.

– Ощущения, командир? – спросил в наушниках голос Анны.

– Тяжесть. Лёгкая, непривычная. Как после долгой болезни вышел на улицу. А в остальном… пусто. И не по себе от этой пустоты. Как будто входишь в чужой дом, а хозяева давно умерли, но следы их повсюду.

Он наклонился и, действуя как по нотам, но с внутренней торжественностью, извлёк из крепления на поясе складной шест с полотнищем. Небольшой, но яркий триколор, укреплённый на лёгком карбоновом древке, развернулся под его пальцами. Флаг России. Не для присвоения территории – по международным договорам это было невозможно. А как символ. Символ того, что люди его страны первыми принесли сюда человеческое присутствие.

Он воткнул шест в грунт, прижал подставку ногой, убедился, что держится прочно. Яркие белая, синяя и красная полосы резко контрастировали с монохромностью пейзажа, словно капля жизни, брошенная в океан безвременья.

– Вот и метка поставлена, – сказал он, отступая на шаг и отдавая честь флагу. В этот момент он думал не о политике, а о Гагарине, о Королёве, о тысячах инженеров, рабочих, солдат, чей труд, ум и воля протянули эту невероятную нить от лесов Подмосковья до ржавых песков Утопии.

Остальные члены экипажа выходили по одному, соблюдая процедуру безопасности. Первой была Анна. Она, выйдя, не стала смотреть по сторонам, а сразу опустилась на колено, не обращая внимания на возможную пыль на скафандре, и взяла в рукавицу щепотку марсианского грунта. Рассматривала его ск через защитное стекло шлема, как алмаз.

– Пыль… базальтовая, скорее всего. Окислы железа придают цвет. На ощупь… как очень мелкий, влажный песок, но он сухой. Совершенно сухой.

Затем Волков, который сразу принялся обходить «Витязь», постукивая по опорам, проверяя камеры и датчики. «Всё в порядке, крепёж не ослаб, трещин нет. Красавец». Ли Чен вышла с набором стерильных пробников и, выбрав место в стороне от выхлопов посадочных двигателей, аккуратно взяла первые образцы для своего биологического «сейфа». Торн вышел последним, с камерой на штанге, и начал снимать панорамное видео для земных СМИ, его комментарии были бодрыми и деловитыми.

Игнатьев наблюдал за ними, стоя на страже у флага. Он видел не просто учёных за работой. Он видел единый, отлаженный организм, каждую клетку которого он знал досконально. Знать – было его обязанностью. Он отвечал за них. За их жизни здесь, в этом безжалостно красивом мире, где одна ошибка, одна микротрещина в скафандре могла означать мучительный конец.

Первая «прогулка» длилась всего сорок минут. Вернувшись в шлюз, пройдя через дезинфекцию ультрафиолетом и обдув сжатым воздухом, они сняли скафандры в специальном отсеке. И только потом, уже в общем модуле, где пахло кофе из регенератора и пластиком, они позволили себе расслабиться.

– Итак, – сказал Игнатьев, поднимая пластиковый стакан с тёплым, не очень вкусным, но бесконечно желанным напитком. – Мы здесь. Первый этап выполнен. Вы все – молодцы. Работали чётко. Так держать.

Они чокнулись стаканами. Даже Торн, обычно ироничный, улыбался искренне. Было чувство головокружительной победы.

– Задание на следующие сорок восемь часов – развёртывание базового лагеря, – продолжал Игнатьев, переходя к делу. – Дима, запускай «Кузнечика» и «Следопыта». Анна, готовь первичный анализ грунта из безопасной зоны. Ли, начинай предварительные биологические тесты, но помни – все образцы в карантине до полной проверки. Джек, со мной – полная диагностика систем «Витязя» и жилого модуля. Выходы – только парами, по графику. Любое недомогание, любой странный звук или показание прибора – немедленно доклад. Здесь мелочей не бывает.

Они закивали. Протокол был вызубрен наизусть.

Вечером, по земному времени, Игнатьев остался один на командирском мостике – небольшом отсеке с основными терминалами управления. За окном уже сгущались сумерки. Марсианский закат был быстрым и мрачным: небо из розового становилось индиго, а затем фиолетово-чёрным. На нём, ярче, чем с Земли, загорались звёзды. И среди них – крошечная голубая точка. Дом.

Он смотрел на эту точку, чувствуя комок в горле. Там, за десятки миллионов километров, была его страна. Его Россия. С её бескрайними лесами, полноводными реками, шумными городами и тихими деревнями. С её историей, полной и великих побед, и горьких потерь. Он был её сыном. И сейчас он был её послом в этом мёртвом, холодном мире. Не было более острого и более почётного чувства ответственности.

Он взял с полки потрёпанный блокнот в кожаном переплёте – старую, добрую бумагу, не доверяя полностью электронике. Открыл первую страницу, где уже были записи: расчёты, замечания по тренировкам.

Вывел дату по земному и марсианскому календарю. И написал крупным, чётким почерком:

«День 1 на Марсе. Посадка в районе равнины Утопия прошла штатно. Экипаж в порядке. Развёртываем лагерь. Планета встречает пустотой и тишиной. Но это только начало. Мы пришли не как гости. Мы пришли, чтобы понять. И если повезёт – найти. Михаил Игнатьев».

Он закрыл блокнот, посмотрел ещё раз на голубую точку в чёрном небе.

– Держись, Земля, – прошептал он. – Мы тут кое-что выясним.

За окном марсианской ночью поднялся ветер, завывая неслышно в вакууме, но гоняя по равнине струйки песка. Песок этот, миллиметр за миллиметром, век за веком, скрывал тайны. Тайны, которые очень скоро перестанут быть терпеливыми.

Первые следы уже были оставлены. И совсем скоро этим следам предстояло встретиться с другими. Гораздо более древними.