Читать книгу Тайны забытого оракула - Группа авторов - Страница 1

За полвека не явился в мир ни единый оракул – словно сама судьба замкнула врата, откуда некогда изливалась древняя сила. Артемиусу исполнилось девяносто четыре года, и с каждым днём его бремя становилось всё тяжелее. Он оставался последним, и оттого значимость его была безмерна: он походил на редкий камень, вправленный в корону тьмы, на единственный лист, трепещущий на древе, уже обречённом на гибель.

В его роду издревле хранился нерушимый завет: к девяностопятому году жизни оракул обязан отыскать себе спутника жизни.

Его собственная жизнь угаснет вместе с даром на закате девятого десятка четырех лет. Так гласили свитки предков, так шептали тени минувших провидцев – все прежние оракулы перешагивали этот порог, выходя замуж или женясь, и еще ни один из них не шел против устоявшейся системы.

Но годы текли, а Артемиус всё ещё оставался одинок в своём служении. В его сердце не пробудилась любовь, не зажглась искра доверия к кому‑либо из живущих. Все помыслы поглощало древнее искусство пророчеств, все чувства растворялись в потоке видений. Он знал: время неумолимо, и каждый рассвет приближает его к роковой черте, но Артемиус чувствовал: что-то другое ожидает его.

В часы уединения, когда ночь окутывала землю чёрным покрывалом, Артемиус раскрывал чёрные свитки – ветхие, словно сотканные из самой тьмы. Страницы их дышали холодом забытых времён и являли ему видения, от которых кровь стыла в жилах.

Он видел фигуры в плащах из паучьего шёлка – не людей и не духов, но нечто среднее между ними. Они двигались бесшумно, ткали сети из сгустившихся теней, подобно паукам, плетущим смертоносные узоры во тьме. Каждый узел их паутины таил погибель, каждый виток был пропитан злобой, древней, как мир.

Видел он и знаки, выжженные на коже пленённых оракулов. Они пылали багровым светом, словно печати проклятия, оставленные когтями адского демона. В этих знаках читалась боль, отчаяние, последний крик души, скованной незримыми цепями.

А ещё являлся ему древний алтарь – место, где время остановилось. В его центре стояла каменная статуя с пустыми глазницами, из которых медленно, с шипением, струилась ртуть. Она извивалась, подобно змее, пробуждающейся от векового сна, и каждый её изгиб словно шептал: «Близится час».

Артемиус взирал на эти видения, и сердце его сжималось, но не от страха – от холодной, неколебимой решимости. Она крепла в нём, подобно лезвию клинка, закалённого в пламени геенны, и становилась всё острее с каждым новым откровением.

«Захочет он изъять дар мой», – размышлял он, и мысли его были тверды, как кремень. – «Но не дам ему даже тени шанса. Как не даёт путник тени чудовищу, преследующему его во мраке ночной пучины, так и я не уступлю ни пяди своей силы. Мой дар – не его добыча».

И едва эта мысль окончательно укрепилась в душе Артемиуса, вокруг него заклубились вихри древних знаков. Они возникали из воздуха, сплетаясь в узоры, неведомые простым смертным, и наполняли пространство шёпотом предков. Голос, древний, как само время, прозвучал в его сознании: «Держи щит, час испытаний близок. Найди того, кто разделит твою судьбу, пока не стало слишком поздно».

В те дни, когда великий град, подобный чудовищу из стекла и стали, пульсировал неоновыми жилами, а железные птицы-дроны чертили небесную твердь над остриями хрустальных башен, пятнадцатилетний Артемиус уже умел прятаться от мира. Его дар пробудился рано – в Тривинланде, среди ветхих доходных домов с зеркальными окнами, где шёпоты несбывшихся предсказаний витали в безветренной тишине.

Он находил прибежище в закоулках, забытых временем – там, где каменные стены, изъеденные веками, хранили шёпоты минувших дней. Спускался в подвалы домов, возведённых ещё до великого перелома, где воздух был густ от запаха сырости и старой древесины, а тени, казалось, обладали собственной волей. Уходил в рощи на окраинах – в те заповедные уголки Лесного Измайлово, где деревья росли в геометрических узорах, а дорожки меняли направление, словно играя с путником. Там ветер пел древние песни, а ветви сплетались в лица, помнящие времена, когда люди ещё говорили с духами.

В свои пятнадцать Артемиус уже знал многое из того, что скрывалось от глаз обычных людей. Он чувствовал, как древняя сила течёт в его венах, как пророческий дар просыпается с каждым новым видением. И он понимал: за ним следят. Незримые глаза наблюдали из сумрака переулков Китайгородского Лабиринта, где эхо повторяло фразы на чужих языках, а стены вибрировали от шагов. Тени там двигались не по воле ветра, но словно повинуясь чьему‑то зловещему замыслу.

Каменные стражи – камеры, водружённые на столбах, – мигали в такт его шагам, будто отсчитывая каждый удар сердца. Даже голуби, сидевшие на карнизах Мистического Арбата, смотрели на него иначе – их зрачки, казалось, проникали в самую душу, выхватывая тайные мысли.

Но он не дрогнул. В его жилах текла кровь оракулов, и он помнил заветы предков: истинный провидец учится не только видеть то, что скрыто от глаз прочих, но и быть невидимым для тех, кто жаждет его поглотить. Он умел сливаться с тенями, растворяться в шуме города, становиться частью того безмолвного хора, что пел в трещинах старого мира.

В этом противоречивом мире, где неоновые огни соседствовали с древними тайнами, юный Артемиус уже был мостом между эпохами. Он знал: пока он хранит молчание, пока его шаги остаются неслышными, пока его тень не отбрасывает света – он остаётся свободным. Но он также знал: однажды его тайна будет раскрыта, и тогда начнётся охота. А пока… пока он продолжал идти, растворяясь в сумраке, как призрак, как эхо забытой молитвы, как первый шаг к судьбе, которая только начинала формироваться.

В сокровенном убежище, в крепости в Тайном Чертолье, где время словно застыло в вековой пыли, а стены испещрены хаотичными граффити – следами мимолётных душ современного мира, двадцатипятилетний Артемиус обретал свою силу. Его молодость уже была отмечена печатью древних знаний, а в глазах читалась мудрость, не свойственная его годам.

Здесь, среди кирпичей, хранящих незримую память веков, в их грубой кладке, будто в каменных жилах, мерцали вкрапления древних письмён – безмолвных свидетелей минувших эпох. В этом забытом уголке, куда не проникал гул мегаполиса и не достигали щупальца цифрового века, он вершил свои первые серьёзные обряды.

Артемиус расстилал на холодном каменном полу чёрный бархат, подобный крылу ночного хищника, и устанавливал три свечи, отлитые из пчелиного воска. Эти свечи он приобрёл у древней старухи-травницы на Кровавой Набережной – их пламя несло в себе отголоски забытых ритуалов, а трепетные огоньки словно пульсировали в такт его молодому сердцу.

Когда огни вспыхивали, озаряя древние стены причудливыми тенями, Артемиус погружался в транс. Его сознание, освободившись от оков обыденности, простиралось в иные измерения. Из сумрака, словно рыбы, всплывающие из тёмной бездны, возникали свитки – алые, как застывшая кровь, и чёрные, подобные ночи без звёзд. Они парили в воздухе, шелестя пергаментными крыльями, и несли в себе послания, зашифрованные в витиеватых символах.

Молодой оракул напрягал волю, отделяя голос предков – глуховатый, но мудрый – от вкрадчивого шёпота преследователя. Каждое начертанное слово, каждый изгиб знака несли весть о грядущих бедах или забытых тайнах. Он впитывал эти послания, как иссохшая земля впитывает дождь, и в каждом символе видел ключи к пониманию мироустройства.

В свои двадцать пять Артемиус уже понимал: знания, добытые в этих ночных бдениях, станут его главным оружием. Они помогут ему устоять перед лицом тьмы, которая уже стягивала свои сети вокруг него, ожидая момента для решающего удара. И хотя годы впереди казались бесконечными, он знал – его судьба только начинается, и каждый ритуал приближает его к предназначению.

В роще в Лесном Измайлово, где вековые дубы стояли, словно немые стражи минувших эпох, помнившие ещё времена стрельцов и бояр, тридцатипятилетний Артемиус, уже опытный в таинствах древних обрядов, приступил к совершению важного ритуала. Его руки, закалённые годами практики, двигались уверенно, а взгляд был исполнен мудрости, накопленной за годы служения древнему искусству.

Ветви деревьев, раскинувшиеся подобно дланям древних хранителей, отбрасывали на землю причудливые тени, а воздух здесь был густым от запаха прелой листвы и вековой тишины. Артемиус чувствовал, как энергия места наполняет его, как древние силы откликаются на его присутствие.

С благоговением, присущим лишь посвящённым в сокровенные тайны, он начал чертить на почве своей кровью круг. Каждое движение его руки было выверено, каждое прикосновение к земле – исполнено глубокого смысла. В круг он вписал семь трав – семь ключей к потаённым вратам, соединяющим мир живых с миром духов.

Ромашка, горькая, словно сама истина; зверобой, стойкий, как воин в битве; чертополох, колючий, будто правда, ранящая сердца; мята, свежая, как дыхание ночной прохлады; тысячелистник, целительный, подобный робкой надежде; вереск, нежный, словно шёпот забытых молитв; и красный мак – таинственный, как сама судьба, что плетёт нити человеческих жизней.

В свои тридцать пять Артемиус уже знал: каждая из этих трав несёт в себе особую силу, каждая связана с определённой гранью мироздания. Он чувствовал, как с каждым движением его связь с древними силами становится крепче, как его дар раскрывается всё полнее, готовясь к новым испытаниям, которые ждут впереди.

Закончив приготовления, он замер в центре круга, ощущая, как энергия места и трав наполняет его, готовя к тому, что должно было произойти. В этот момент он был не просто оракулом – он был мостом между мирами, хранителем древних тайн и проводником грядущих перемен.

Аромат трав, смешиваясь с вечерним воздухом, создавал дурманящий эликсир. Мир вокруг начал размываться по краям, границы реальности истончались, и завеса между мирами становилась всё прозрачнее. Артемиус ощущал, как дремавшие в недрах земли силы пробуждаются, отзываясь на зов его воли. Они струились по его венам, наполняя душу трепетом и одновременно – непоколебимой решимостью.

В центре начертанного круга он возжёг костёр – не простой, но исполненный тайного смысла. Секрет заключался в составе: соль, хранящая память о пролитых слезах; пепел ушедших дней, в котором застыли отголоски минувших жизней; капля вина, вобравшая в себя силу виноградных лоз, росших под южным солнцем. Пламя поднялось ровное, почти недвижимое, словно застывшее в мгновении вечности. Оно не трепетало, не металось, но горело ровным светом, открывая врата в иные измерения.

В глубинах синего огня, подобно призракам, поднимающимся из бездны, начали проступать образы. Артемиус видел, как его предшественники падали на колени перед ртутным алтарём, но не умирали – их бессмертные тела сопротивлялись смерти. Они кричали от боли, но не могли испустить последний вздох. Только одно могло сломить их вечную сущность – древнее зелье сна, рецепт которого хранился в самых тёмных уголках запретных библиотек.

Он видел, как оракулов погружали в вязкий туман этого зелья, как их бессмертные души теряли способность сопротивляться. Их глаза затуманивались, а голоса, обычно пророчествующие будущее, умолкали навсегда. Знаки оракулов на их коже пылали ярче обычного, словно пытаясь удержать ускользающую жизнь, но даже они не могли противостоять силе этого древнего яда.

Ртутный алтарь, поглощавший души, теперь казался не просто колодцем – он стал порталом в мир вечного забвения, куда уводили бессмертные души тех, кто познал вкус зелья вечного сна. И в этом сне не было пробуждения, только вечная тишина и тьма, куда не доносились ни крики, ни мольбы.

Картины были жуткими, исполненными невыразимого ужаса. Но Артемиус не отворачивался – он вглядывался в них, впитывая каждую деталь, каждую линию, каждый оттенок тьмы. В этих видениях таилась не только память о павших, но и знание, способное стать его оружием. Он запоминал узоры выжженных знаков, движения теней, оттенки пламени – всё, что могло помочь ему распознать грядущую угрозу и найти путь к спасению. Он впитывал эти образы, как сухая земля впитывает живительную влагу, понимая: лишь обладание этой тайной позволит ему устоять в грядущей битве, лишь знание, добытое ценой чужих страданий, станет его щитом и мечом.

Когда последний образ растаял в пламени, Артемиус закрыл глаза и прошептал слова древней клятвы. Голос его звучал тихо, но твёрдо, проникая в самую суть мироздания. Ветер подхватил эти слова, унёс их вверх, в кроны вековых дубов, и роща ответила ему шёпотом листьев – шёпотом предков, одобряющих его решимость. В этом шёпоте слышались и предостережение, и обещание поддержки, и напоминание о том, что путь, на который он ступил, требует не только мужества, но и готовности заплатить любую цену.

Сорок лет – возраст, когда жизнь начинает обретать новые краски, а судьба готовит свои самые неожиданные повороты. Артемиус уже давно тайно служил оракулом в магической Москве, без одобрения Капитула, но никогда не чувствовал такой внутренней пустоты. Он проводил ритуал за ритуалом, но ответы, которые он получал, становились всё туманнее.

В тот вечер, когда луна светила особенно ярко, озаряя древний парк серебристым светом. Артемиус шёл по извилистым тропинкам Мистического Арбата, ведомый странным предчувствием. Внезапно он остановился – перед ним стоял старец в белоснежных одеждах, его седые волосы и борода сияли в лунном свете, словно серебро.

– Ну здравствуй, – голос старца звучал как эхо древних времён, проникая в самую глубину души Артемиуса. – Я ждал тебя.

Артемиус замер, чувствуя, как по спине пробегает дрожь. Что-то в этом человеке было не так – его глаза светились внутренним огнём, а вокруг фигуры вилось едва заметное сияние.

– Не узнал меня? – вопросил старец, протягивая руку. – Я хранитель древних знаний.

В руках старца появилась катана – её лезвие отражало лунный свет, словно зеркало. Артемиус почувствовал, как древняя сила клинка зовёт его.

– Эта катана – не просто оружие, – продолжал старец. – Она хранит в себе силу первых пророчеств, знания о вратах между мирами.

Артемиус протянул руку, и в тот момент, когда его пальцы коснулись тёплой рукояти, время словно остановилось. Клинок засветился мягким голубым светом, признавая нового владельца.

– Помни, – тихо произнёс старец, – сила оракула не только в пророчествах, но и в защите равновесия миров. Используй её мудро.

Когда старец исчез, растворившись в лунном свете, Артемиус остался один с катаной в руках. Только позже, изучая древние свитки Тривинланда, он узнал, что встретил самого первого оракула, Радомира, – того, кто положил начало их древнему роду. Но было уже поздно – момент встречи с предком был упущен навсегда.

Катана стала не просто оружием – она стала связующим звеном между прошлым и будущим, между первым оракулом и его потомком, хранителем древних тайн и новых пророчеств.

С высоты ветхой крыши заброшенной ТЭЦ, чьи ржавые конструкции напоминали остов древнего исполина, открывался вид на бескрайнее море огней мегаполиса. Словно мириады светлячков, мерцали окна высоток, переливались неоновые ленты магистралей, а вдали, за пеленой городского сияния, таились тёмные пятна парков и заброшенных кварталов – островки тишины в этом царстве стали и стекла.

Артемиус стоял, окутанный ночным холодом, и вглядывался в причудливую игру света и тени. В его левой руке покоился кристалл лунного камня – сокровище, обретённое в пыльной глуши антикварной лавки в Мистическом Арбате. Камень хранил в себе отблески забытых лун, шёпот древних заклинаний и тайну, которую лишь посвящённый мог разгадать.

Приложив кристалл к правому глазу, Артемиус произнёс полушёпотом заветные слова – и тотчас перед его взором развернулась невиданная картина. На небесном своде, словно вышитая серебряной нитью, проступила карта двенадцати магических узлов Москвы. Невидимая обычному глазу сеть ожила, заиграла переливами призрачного света, раскрывая сокровенные тайны города.

Он видел места, где пересекались линии силы – пульсирующие, словно вены исполинского существа, спящего под толщами бетона и асфальта. В этих точках сама ткань реальности истончалась, позволяя чуждым сущностям просачиваться в наш мир. Видел он и врата между мирами – красные деревянные двери. Они предстали перед взором Артемиуса – древние, потрескавшиеся от времени, покрытые таинственными символами. Они казались хрупкими, словно могли рассыпаться от малейшего прикосновения, но в их потрескавшейся поверхности таилась невероятная сила.

А ещё были зоны, отмеченные чёрным пламенем, места древних Хранителей – ловушки из молчания, расставленные преследователями. Невидимые капканы для души, способные поглотить разум, стереть память, обратить живого человека в безвольную оболочку. Артемиус знал: один неверный шаг – и он станет их добычей.

В щелях между рассохшимися красными досками мелькали тени – искажённые силуэты 12 монстров, жаждущих вырваться в мир живых. Их когти скребли по дереву, а когтистые лапы пытались раздвинуть створки. Символы на поверхности дверей слабо светились, сдерживая натиск потусторонних тварей, но Артемиус чувствовал – ещё немного, и защита истончится, пропуская в мир то, что не должно было быть пробуждено.

И вдруг сквозь скрежет когтей и стон древних петель до него донеслись странные голоса. «Метод Гаусса», «двойной интеграл», «матрицы третьего порядка» – обрывки фраз, непонятные и чужеродные, словно язык давно исчезнувшей цивилизации. Где-то там, по ту сторону дверей, студенты решали системы уравнений, спорили о пределах и производных, а их голоса эхом отражались от красных досок.

«А что если ранг матрицы равен нулю?» – донёсся чей-то взволнованный голос. «При интегрировании по частям нужно правильно выбрать u и dv!» – ответил другой, более уверенный. Эти слова были для Артемиуса как древняя тарабарщина, но в них чувствовалась особая магия – магия будущего, где числа и формулы обладали силой, сравнимой с его магическими заклинаниями.

Он вслушивался в эти странные речи, пытаясь уловить смысл. В его мире магические символы сплетались в узоры силы, а здесь символы математики создавали свою собственную магию – магию вычислений и формул. Каждая трещинка в древесине хранила отголоски древних заклинаний, а петли дверей стонали под тяжестью веков и напора существ из иных измерений.

Казалось, что сами двери пульсируют в такт с биением сердца мироздания, удерживая равновесие между мирами – между его миром магии и миром будущего, где царили цифры и технологии, где высшая математика была такой же могущественной силой, как и древние заклинания.

Но он не дрогнул. Подобно лисе, идущей по краю пропасти, он учился обходить смертоносные сети. Всматривался в узоры переплетённых линий, запоминая каждую извилину, каждый изгиб. Шептал про себя координаты, вычерчивая в воображении тропы, по которым мог бы пройти, не потревожив спящих теней. В его сознании складывалась карта – не просто географическая, но магическая, хранящая ключи к выживанию в этом мире, где за блеском неона таятся древние ужасы.

Ветер, пробираясь сквозь ржавые балки, приносил с собой далёкие звуки города – гул машин, обрывки музыки, смех прохожих. Но Артемиус не слышал их. Он был поглощён созерцанием небесной карты, в которой каждая звезда, каждый мерцающий узел несли весть – то предостережение, то обещание, то угрозу. И в этом безмолвном диалоге с силами, превосходящими человеческое понимание, он черпал решимость идти дальше, зная: лишь владение этими тайными знаниями позволит ему устоять перед грядущей бурей.

В Тривинланде, меж вековых лип и заросших мхом скамеек, нередко можно было увидеть одинокую фигуру Артемиуса. Несмотря на свои пятьдесят пять лет, он выглядел как тридцатилетний юноша – бессмертный хранитель древних тайн, чья внешность застыла во времени. Лишь мудрость в глазах выдавала его истинный возраст.

Он садился, закрывал глаза и погружался в безмолвный диалог с миром, прорезая шум городской суеты, словно нож – плотную ткань. Сквозь рёв мчащихся экипажей, сквозь крики юнцов, забавляющихся у фонтанов, сквозь назойливую музыку, льющуюся из трактиров, он вычленял иной звук – древний, как само время: шелест пергамента, стоны забытых слов, шёпот истлевших свитков.

Красные свитки, подобно кровавым отблескам заката, являли ему грядущее. Они раскрывали картины бед и скорбей, что таились за обыденностью дней. Видел он, как человек в богатом кафтане спотыкается на перекрёстке Черносолнцева, и судьба его обрывается под копытами несущегося коня. Видел, как дева в наушниках, погружённая в грёзы, не замечает приближающейся грохочущей повозки у Мистического Арбата – и миг спустя остаётся лишь тень на мостовой. Видел и иное: как двое друзей, связанных клятвой братства, превращаются в смертельных врагов из-за слова, брошенного в пылу гнева на Рыжем Южном Тракте, – слово, лёгкое, как пух, но тяжкое, как молот, разбивающий сердца.

Чёрные свитки шептали ему о прошлом – о тайнах, погребённых в душах прохожих, о грехах, что жгли изнутри, о молитвах, так и не произнесённых вслух. Он слышал, как женщина в тёмном плаще скрывает слёзы у Набережной Звёздного Тумана, вспоминая брошенного в младенчестве ребёнка, и как сердце её разрывается от вины, не находящей исхода. Слыл, как старик, сгорбившийся под грузом лет, проклинает себя за давний обман в Теньтильщиках, за ложь, что отравила жизнь не только ему, но и тем, кто верил ему. Слыл и иное: как юноша, стоящий на пороге зрелости в Новом Светополотинске, мечтает о признании, о славе, о месте под солнцем, но страх сковывает его, не давая сделать первый шаг, превращая мечты в тихую печаль.

Артемиус тренировал дух, дабы не поддаваться порыву. Не спасать тех, кто не просил о помощи, не карать тех, чья вина ещё не обрела облика. Ибо оракул – не судья, не мститель, не благодетель. Он – зеркало, в коем отражается мир во всей его противоречивой полноте. Он лишь видит, лишь слышит, лишь знает – но не вмешивается, ибо вмешательство нарушило бы равновесие, а нарушение равновесия ведёт к хаосу.

Он сидел, погружённый в созерцание, а вокруг него текла жизнь – шумная, суетная, слепая. Но в его сознании разворачивалась иная реальность: мир, где прошлое и будущее сплетались в единый узор, где каждый шаг человека оставлял след в ткани бытия, а каждый вздох отзывался эхом в вечности. И в этом созерцании он находил силу – силу не изменять мир, но понимать его, силу не судить, но видеть, силу не спасать, но помнить.

Лишь одно тревожило его бессмертную душу – древнее знание о зелье сна, способном прервать его существование. Это знание служило напоминанием о том, что даже бессмертие имеет свои уязвимости, и он должен оставаться бдительным, храня свой дар и свою жизнь.

Зная, что за ним наблюдают янтарные очи, семидесятилетний Артемиус (чья внешность всё так же сохраняла черты тридцатилетнего юноши) намеренно выбирал места, где глаза технологий не дремали: лавочку у метро, кафе с панорамными окнами. Бессмертный, но уязвимый лишь перед зельем сна, он понимал – его дар делает его мишенью.

Он садился, закрывал глаза и представлял, как его аура становится зеркальной. За семьдесят лет практики эта способность достигла совершенства. Он ощущал, как взгляд единственного наблюдателя спотыкается о его защиту, как его мысли запутываются, словно мухи в паутине. Иногда он чувствовал лёгкий укол тревоги – кто-то пытался пробиться сквозь его щит, но отступал, наткнувшись на холодную решимость, закалённую веками.

Это было испытание на стойкость. Не поддаться панике, не показать слабость, не выдать место силы. Он дышал ровно, представляя, как зеркало его духа отражает страхи тех, кто хотел его сломить. Его бессмертие давало преимущество, но также накладывало тяжкое бремя ответственности.

Артемиус, обладая зрением, дарованным лишь посвящённым, примечал то, что для обыденного взора являлось не более чем случайными совпадениями. Но для него эти знаки складывались в узор – тревожный, многозначительный, предвещающий нечто неизречённое.

Нередко случалось ему встречать одного и того же странника – в плаще, сотканном из материи, что перетекала оттенками, словно ртуть под лунным светом. То являлся он у врат древней библиотеки, то возникал средь шумного торга на рынке. Лицо его оставалось размытым, будто сама реальность отказывалась запечатлеть его черты.

Артемиус вглядывался в неясный силуэт, и холодок пробегал по спине: в этом страннике не было ничего человеческого. Не движения, не дыхания, не биения сердца – лишь тихий шелест ткани, напоминающий шёпот песка в пустых часах.

Постепенно до него дошло: это не просто вестник. Это сама Смерть – не в образе костлявой старухи с косой, как изображали её в детских сказках, но в обличье вечного странника, чья тень скользит по граням миров. Она не торопилась, не угрожала – она наблюдала.

Каждый раз, когда он встречал её, время вокруг будто замедлялось. Звуки города гасли, а воздух становился густым, как вода. В эти мгновения Артемиус чувствовал, как нити его судьбы дрожат под невидимыми пальцами. Она не произносила слов, но её присутствие было посланием: срок приближается.

Он знал: Смерть не приходит без причины. Её появление – знак, предупреждение, намёк на то, что баланс нарушен. Возможно, она ждала, когда он наконец найдёт преемника. Или же – когда примет неизбежное.

Но Артемиус не отводил взгляда. Он, видевший столько смертей через свои видения, теперь смотрел в лицо самой Смерти – и не дрогнул. Ибо оракул, познавший тайны мироздания, знает: даже она – лишь часть великого узора.

А иной раз приходили к нему послания – не словами, но знаками. На скрижалях его устройства, подобного магическому зеркалу, вспыхивали древние символы, начертанные будто бы кровью времён. Они не несли явного смысла, но от них веяло холодом забытых ритуалов. Артемиус вглядывался в эти письмена, пытаясь уловить их шёпот, но они ускользали, оставляя лишь тревогу в душе.

Порой же реальность давала трещины, и сквозь них проглядывало нечто чуждое. В глади зеркала, что висело в его келье, иногда возникало лицо – с янтарными глазами, без выражения, но исполненное пристального внимания. Оно не двигалось, не улыбалось, не угрожало – лишь смотрело, словно изучая его, проникая в самые сокровенные уголки души. Артемиус знал: это не игра воображения. Это – взгляд из-за завесы, предупреждение о том, что некие силы уже обратили на него своё холодное внимание.

И с каждым таким знаком его решимость крепла. Бессмертие накладывало особую ответственность – он должен был сохранить свой дар, защитить его от тех, кто жаждал его уничтожить, особенно от тех, кто знал о существовании смертоносного зелья сна.

Однажды, после посещения крепости в Тайном Чертолье – того самого убежища, где он вершил тайные обряды, – Артемиус обнаружил пропажу. Кристалл лунного камня, его верный помощник в прозрениях, исчез. Он обыскал всё, но тщетно: камень словно растворился в воздухе. Однако на следующий день кристалл лежал на пороге его жилища – холодный, мерцающий, но странный. По его граням медленно стекали капли ртути, шипящие, как змеи, пробудившиеся от векового сна. Они оставляли на камне тёмные разводы, будто следы чьих‑то прикосновений из мира, где законы материи иные, где реальность течёт, как вода, а время – лишь иллюзия.

Артемиус поднял кристалл, ощутив, как по пальцам пробежал ледяной ток. Он понимал: это не просто возвращение утраченного. Это – знак. Кто‑то или что‑то напоминало ему: ничто не исчезает бесследно, и даже в самом сердце тьмы есть глаза, следящие за каждым его шагом.

Однажды, стоя на крыше ТЭЦ, восьмидесятилетний Артемиус посмотрел на город. Огни мегаполиса мерцали, дроны прочерчивали небо, люди спешили по своим делам, не подозревая, что рядом с ними течёт иная река – река магии, тайн и древних сил.

«Он думает, что охотится на меня, – прошептал Радомиров, и ветер унёс его слова в ночь. – Но я не так-то прост. Я дам отпор любому из мира магии, кто встанет у меня на пути. И если он хочет забрать мой дар, ему придётся сначала разгадать меня. А для этого нужно стать таким же, как я: одиноким, проклятым, но свободным».

Он знал, что дни его свободы сочтены. Капитул, находящийся на Кровавой Набережной, уже готовил клетку для последнего оракула, и скоро его запрут там, откуда нет выхода. Единственный шанс сохранить свою силу и свободу – принять вызов и вступить в игры на выживание.

Артемиус поднял руку. Из его ладони вырвался вихрь красных и чёрных свитков, закруживший над Москвой, словно стая птиц, готовых к перелёту. В этом вихре он увидел первый знак будущего: двенадцать огней, загорающихся в разных концах города – символы двенадцати магических районов, каждый из которых выставит своего сильнейшего воина.

«Пришло время показать, на что способен последний из рода оракулов», – подумал он.

Игры на выживание ещё не начались – но предвестники уже были здесь. И Артемиус понимал: это его последний шанс не только сохранить свою свободу, но и изменить судьбу всех двенадцати районов, став тем, кто объединит их перед лицом грядущей опасности.

В родовом гнезде Радомировых – старинном особняке на окраине Тривинланда, чьи стены помнили ещё времена первых оракулов, – решалась судьба Артемиуса. Девяностолетний, но всё ещё выглядящий как тридцатилетний юноша, он стоял в Зале Каменных Ликов, где вдоль стен выстроились бюсты предков, а в воздухе витал тяжёлый запах ладана и старых книг. Здесь, в этом священном для рода месте, решение приняли без него.

Ярослава Ильинична, бабушка Артемиуса и хранительница родовых тайн, восседала в центре зала на резном кресле из чёрного дуба. Её глаза, пронзительные и холодные, словно два осколка обсидиана, впились в юношу.

– Время пришло, – произнесла она, и её голос, острый как лезвие, разрезал густую тишину зала. – Артемиус должен вступить в капитул.

Артемиус уже открыл рот, чтобы ответить, но отец – Андрий Радомиров, человек с лицом, высеченным из гранита, – резко поднял руку, пресекая любые попытки протеста.

– Молчи. Ты не понимаешь, что на кону, – его голос звучал твёрдо, без тени сомнения. – Род угасает. Ты – последний оракул в поколении. Если ты не примешь бремя, мы потеряем всё: наш район, наши привилегии.

Артемиус сжал кулаки, чувствуя, как древняя сила пульсирует в его венах. Он знал – капитул означает конец его свободы, заточение в стенах, откуда нет выхода. Но слова отца пробудили в нём воспоминания о долге перед родом, перед предками, чьи лики взирали на него с высоты стен.

– Если я буду участвовать в играх на выживание, мне не придется после этого ходить туда? – тихо спросил он. – Ответь мне, пожалуйста.

Ярослава усмехнулась, и её улыбка была холоднее зимнего ветра.

– Не придется. Но не в них дело. Игры – это иллюзия, – произнесла она. – Капитул – единственная гарантия сохранения твоего дара и наследия рода. Ты пойдёшь, и это не обсуждается.

В зале повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов. Артемиус понимал – решение принято. Но в глубине души он уже знал: капитул не получит его без боя. Игры на выживание станут его последней надеждой на свободу, на жизнь без давления со стороны.

Юноша сжал кулаки. В душе бушевала буря. Он никогда не мечтал о Капитуле, он презирал и ненавидел это место. Его влекло иное – дикая магия лесов, где шептали древние деревья, журчание ручьёв, хранящих отголоски забытых заклинаний. Но здесь, в этом зале, его желания не имели веса.

Ильинична медленно развернула перед ним свиток с генеалогическим древом рода. На нём алыми нитями были отмечены оракулы – их становилось всё меньше с каждым веком. Внизу, рядом с именем Артемиуса, мерцал знак Радомира, красный мак, который горел синим пламенем, – прародителя, чьё наследие теперь лежало на плечах юноши.

В дверях зала проступил силуэт – не человек, а призрак Гордея Радомирова, племянника Артемиуса. Его очертания мерцали, словно сотканные из лунного света и тумана. Голос, напоминавший звон льда, прозвучал не извне, а будто внутри сознания каждого присутствующего:

– Вы забываете о цене, – произнёс призрак. – Капитул требует жертв, моральных и физических. Но кто сказал, что жертва должна быть добровольной?

Ярослава резко повернулась туда, где вибрировал воздух, но не увидела ничего, кроме лёгкого свечения. Её пальцы сжали подлокотники кресла.

– Ты ещё не забыл урок? Или тебе мало того, что случилось в башне? – её голос дрогнул, выдавая скрытую тревогу.

Призрак Гордея не дрогнул. Его полупрозрачная рука скользнула по рукояти кинжала, который лишь на миг обрёл материальность.

– Урок был наглядным. Я понял одно: сила не в подчинении, а в выборе. Артемиус вправе решать сам.

Андрий шагнул вперёд, его перстень с камнем‑проводником вспыхнул:

– Ты забываешь, кто ты есть. Ты – оракул, а не судья.

– А разве оракул не должен защищать род от ошибок? – призрак Гордея бросил короткий взгляд на Артемиуса. – Ты помнишь, что стало со мной, когда я попытался взять силу без жертвы?

Артемиус помнил. Образ ослеплённого Гордея, его запекшиеся от крика губы, пустой хрустальный сосуд – всё это стояло перед глазами как предупреждение.

– Ты принял яд сна, – тихо сказал Артемиус. – И едва не стал тенью подземелий.

– Именно, – призрак усмехнулся, и в этой усмешке не было ни боли, ни сожаления. – Но я выжил. И теперь знаю: Капитул – это ловушка. Они заберут твой дар, твоё время, твою волю.

Ярослава ударила ладонью по подлокотнику:

– Довольно! Гордей, твоё мнение не требуется. Артемиус – последний оракул. Его место в капитуле.

– А если он откажется? – голос призрака наполнил зал, словно ледяной ветер. – Что тогда? Вы готовы сломать его, как сломали меня?

– Ты сам себя сломал, – холодно парировала Ярослава. – Не хватило воли принять цену силы.

В зале повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов.

– Ты – последняя ветвь, Артемка – повторила бабушка, и в её голосе прозвучала не просьба, а приговор. – Если ты откажешься, род лишится права быть в составе общей сети магической Москвы. А без этого мы не сможем защитить наши тайники, наши архивы, наши… секреты.

Она намеренно сделала паузу, и Артемиус понял: речь шла не только о престиже. В глубинах родовых подземелий хранились вещи, которые не должны попасть в чужие руки.

Отец шагнул ближе. На его руке вновь засветился перстень с камнем‑проводником, напоминая о силе, которой владел род.

– Если ты не пойдёшь добровольно, мы применим Клятву Крови, – произнёс он тихо, но так, что слова врезались в сознание юноши. – Ты знаешь, что это значит.

Артемиус знал. Клятва Крови – древний ритуал, заставляющий члена рода подчиниться воле старейшин. После него воля становится хрупкой, как стекло, а мысли – прозрачными, как вода. Он потеряет себя.

Бабушка добавила, глядя прямо в глаза:

– Подумай о Фатинье. Она отдала жизнь, чтобы ты родился. Разве не долг сына – оправдать её жертву?

Это был удар в самое сердце. Образ матери – её улыбка, её руки, держащие младенца, – вспыхнул перед глазами. Артемиус опустил голову, чувствуя, как внутри что‑то ломается.

На следующий день его привели в Зал Присяги капитула. Стены здесь были выложены чёрным камнем, поглощающим свет, а в центре стоял алтарь из кости дракона. Артемиуса поставили перед деканом – человеком с лицом, похожим на изъеденный временем пергамент. В руках тот держал свиток обязательств, чьи строки мерцали, словно живые.

– Клянёшься ли ты, Артемиус Радомиров, служить Капитулу, хранить тайны, исполнять волю Совета и не искать пути к отступлению? – голос декана звучал, как звон погребального колокола.

Юноша взглянул на родителей. Отец стоял прямо, не выражая эмоций. Бабушка смотрела с холодным удовлетворением. Он закрыл глаза, вспоминая леса, ручьи, свободу – всё, чего лишался. И произнёс:

– Клянусь.

Свиток вспыхнул алым, и печать капитула – символ в виде черного ворона, – появилась на его запястье. Она была холодной, как лёд, и тяжёлой, как цепь.

С этого момента жизнь Артемиуса изменилась навсегда. Он получил доступ к библиотекам капитула, но каждый его шаг теперь контролировался. Ему назначили куратора – мрачного эльфа, Элариона, следившего за каждым его действием. Его имя внесли в Книгу Посвящённых, а значит, он больше не мог исчезнуть, не оставив следа.

Но в глубине души он знал: это не конец. Это – начало пути, где каждое решение будет борьбой за то, чтобы остаться собой.

Когда он вышел из Зала Присяги, ветер прошептал ему на ухо:

«Ключ не всегда открывает двери. Иногда он запирает их».

Эларион из рода Тенегривых – имя, звучащее как древний напев на забытом языке.

Его облик воплощал холодную, почти нечеловеческую грацию: движения плавные, но точные, словно каждый жест просчитан заранее. Высокий, с узкой, вытянутой фигурой, он будто скользил над землёй, не касаясь её – даже в тесных коридорах капитула казалось, что пространство расступается перед ним.

Лицо эльфа поражало холодной, почти неземной красотой – той, что заставляет замирать сердце и одновременно внушает тревогу. В его чертах не было ни мягкости, ни теплоты, лишь безупречная, словно высеченная резцом мастера, строгость.

Высокие скулы, острые и чётко очерченные, придавали облику аскетичную выразительность. Они словно подчёркивали дистанцию между эльфом и всем остальным миром – незримую грань, которую никому не дозволено переступить. От скул вниз, к подбородку, тянулись едва уловимые тени, усиливая впечатление неприступности.

Нос был прямым и тонким, с едва заметной горбинкой, которая не нарушала гармонии, а напротив – добавляла лицу характер, намекала на древнюю родословную и несгибаемый нрав. Линия переносицы плавно переходила в низкий, ровный лоб, лишённый морщин – будто время не имело власти над этим существом.

Губы Элариона казались вырезанными из бледного камня: узкие, почти бескровные, они всегда были сжаты в строгую линию. Порой казалось, что он сдерживает усмешку – но это была иллюзия. В его улыбке не было ни веселья, ни иронии, лишь холодная наблюдательность, словно он изучал собеседника, как учёный изучает редкий экземпляр насекомого.

Подбородок украшало лёгкое углубление – едва заметная ямочка, которая, вопреки ожиданиям, не смягчала облик, а напротив, усиливала впечатление надменной отстранённости. В этом лице читалась многовековая история, груз знаний и тайн, которые не предназначались для чужих ушей.

И всё же главным были глаза. Серебристо‑серые, с вертикальными зрачками, они напоминали глаза хищной птицы – бесстрастные, пронзительные, лишённые человеческих эмоций. В их глубине не отражалось ни сочувствия, ни любопытства – лишь холодный, расчётливый свет. Казалось, Эларион видел не просто человека, а сложную систему связей и узлов, которую следовало анализировать, контролировать, возможно – использовать. Взгляд его проникал сквозь внешние покровы, добираясь до самых потаённых уголков души, и от этого становилось не по себе.

Эларион сидел за рулём такси – неподвижный, словно изваяние из лунного камня. Его облик воплощал холодную, почти нечеловеческую грацию: движения плавные, но точные, будто каждый жест просчитан заранее.

Когда очередное занятие капитула завершилось, Эларион молча кивнул Артемиусу. Его тень, вытянутая светом факелов, легла на пол, словно предупреждая: теперь ты не один.

– Пора, – произнёс он, и голос его звучал как лезвие, скользящее по точильному камню.

Эларион провёл Артемиуса к такси – не обычной машине, а странному гибриду старинного экипажа и хищной птицы. Корпус из тёмного дерева инкрустирован металлическими пластинами, напоминавшими перья. Колёса не касались земли – они парили в нескольких дюймах над булыжником, оставляя за собой слабый след из искрящейся пыли.

На двери – выгравированная эмблема: глаз в кольце из перевитых змей. Под ним – надпись на древнем языке, которую Артемиус не смог прочесть.

Эларион сел за руль, жестом указав Артемиусу на заднее сиденье. В замкнутом пространстве такси глаза эльфа в зеркальце заднего вида казались ещё более пронзительными.

Такси тронулось без звука. Город за окнами растворялся в сумраке, а дорога, ведущая к Тривинланду, будто сама сдвигалась под колёсами. Улицы становились длиннее, тени – гуще, а огни фонарей мерцали так, словно их кто‑то гасил и зажигал вновь.

– Не смотри в окна слишком долго, – негромко предупредил Эларион, заметив, как Артемиус вглядывается в мелькающие силуэты. – Это дорога не для любопытных глаз.

В воздухе пахло озоном и чем‑то металлическим – как перед грозой. Время от времени в стекле отражений мелькали чужие лица – бледные, безмолвные, наблюдавшие из глубины стекла. Но стоило Артемиусу повернуться, они исчезали.

Эларион вёл машину молча. Лишь время от времени он касался одного из своих колец – и тогда такси слегка меняло направление, обходя невидимые преграды. Его пальцы двигались с точностью хирурга, а взгляд оставался прикованным к дороге, которая то сужалась до нити, то расширялась в звёздный туннель.

Руль под его руками казался живым – то ли из кости, то ли из металла, пульсирующего в такт невидимому ритму. Иногда пальцы эльфа выбивали на нём короткую дробь, будто передавали послание на древнем языке.

Когда они наконец достигли Тривинланда – района Радомировых, севера магической Москвы, где дома стояли, словно забытые стражи, а туман стелился по мостовым, как живая вода, – Эларион произнёс:

– Ты теперь часть механизма, Артемиус Радомиров. И если попытаешься вырваться, он просто перемолотит тебя. Помни это.

Дверь такси открылась, выпуская Артемиуса в ночь. А когда он обернулся, машины уже не было – лишь след из мерцающей пыли медленно оседал на мостовую.

В просторном зале, где величественные колонны из чёрного мрамора подпирали своды, а воздух словно дрожал от наслоённых за века заклинаний, вспыхнул конфликт – подобно искре, упавшей в сушь забытых пророчеств.

В самом центре зала, внутри круга собравшихся учеников, стоял Артемиус. Его облик внушал трепет и заставлял сердца замирать. Чёрные волосы, взъерошенные и непокорные, напоминали воронье крыло; среди них выделялась одинокая седая прядь – не признак старости, а тяжкое бремя видений, легшее на его плечи.

Глаза его были непостижимы: один – чёрный, бездонный, словно колодец, хранящий древние тайны; другой – алый, будто капля крови праотцев, в которой мерцали отблески грядущих битв.

Одежды Артемиуса казались сотканными из спрессованного сумрака – тёмные, почти поглощающие свет. Они были щедро расшиты знаками древних оракулов: иероглифами, что мерцали при каждом движении, и символами, смысл которых знали лишь те, кто отважился пройти путями забытых богов. Среди этих знаков первым выделялся знак Радомира – прародителя рода Артемиуса, того, кто некогда открыл врата между мирами.

Вокруг него, словно живые существа, кружили свитки. Красные пылали, подобно углям в печи предречений, а чёрные шептали, будто тени, вырвавшиеся из забытых гробниц. Они то обвивались вокруг его рук, то рассыпались вихрем, выхватывая из воздуха обрывки видений – смутные образы, обрывки фраз, отголоски событий, ещё не свершившихся.

Артемиус, несмотря на десятилетия практики и накопленные знания, всё ещё ощущал себя лишь учеником перед лицом великой тайны. Он читал послания свитков, различал шёпот прошлого и стоны грядущего, но с каждым новым откровением понимал – глубина их смысла остаётся за гранью его понимания.

Чёрные свитки хранили в себе загадки, которые, казалось, становились лишь запутаннее с каждым прочтением. Их письмена, словно живые существа, ускользали от его разума, открывая лишь части истины. Красные свитки, предрекающие будущее, порой противоречили друг другу, создавая мозаику, которую он не мог сложить воедино.

В его душе смешивались тревога и восторг: он чувствовал, как сквозь пальцы просачивается нечто великое, непостижимое. Артемиус знал – древние знаки на его одежде и в его крови хранят ответы, но доступ к ним требует не просто знаний, а особого ключа, которого у него пока нет.

Он осознавал, что многие послания свитков существуют на уровне, недоступном его нынешнему пониманию. Словно ребёнок, пытающийся постичь тайны вселенной, он понимал, что за внешней оболочкой символов скрывается куда более глубокий смысл, доступный лишь избранным.

Эта неполнота понимания не пугала, а скорее подстёгивала его. Артемиус чувствовал, что готов принять судьбу, начертанную древними знаками, но в то же время осознавал – его путь к полному пониманию только начинается, и впереди его ждут испытания, которые проверят не только его знания, но и силу духа.

В просторном зале, где своды подпирали колонны из чёрного мрамора, а воздух дрожал от наслоённых за века заклинаний, вспыхнул конфликт – словно искра, упавшая в сушь забытых пророчеств. Всё началось не с насмешки, а с тяжёлого обвинения, разорвавшего тишину, как лезвие.

Вперёд шагнул один из учеников – высокородный отпрыск рода Светозаровых. Его перстни с лунными камнями сверкали в полумраке. В руке он держал клочок пергамента – вырванную страницу из книги, чьи корешки были запечатаны семью печатями капитула.

– Глядите! – его голос звенел, как битое стекло. – Он читает Запретный фолиант! Тот, что сокрыт в Скрижалях Молчания! Разве не сказано в уставе: «Кто прикоснётся к знанию, коему нет дозволения, да будет извержен»?

Пергамент в его руке излучал тусклый свет, а буквы на нём то и дело меняли очертания – то складывались в слова, то превращались в змеиные завитки.

За ним, словно волна, поднялись ещё одиннадцать учеников – ровно двенадцать, как двенадцать магических районов, каждый со своим характером, своей магией, своим гневом. Они окружили Артемиуса, и зал наполнился голосами:

– Он позорит капитул! Где это видано – чтобы оракул копался в запретных знаниях, словно вор в сокровищнице? – выкрикнул один, Богдан Велесов. – Пусть ответит перед деканом!

– Он ищет силу, которой не достоин! – подхватил другой, Всеслав Стрибогов, сжимая в руке кристалл памяти, способный запечатлеть любое деяние.

Артемиус не ответил. Он лишь опустил взгляд на свиток у своих ног – тот самый, что успел спрятать под плащом. На его поверхности мерцали иероглифы, которых не было ни в одном учебнике капитула: знаки, ведущие к Источнику Забытых Слов, откуда черпали силу первые оракулы.

Первый удар нанес Светозаров – резко, без предупреждения. Его рука взметнулась, и в воздух взвился лунный серп, сотканный из холодного серебристого света. Он сверкал, словно отточенное лезвие, несущее не просто удар, а приговор.

Артемиус не дрогнул. Не отступил ни на шаг. Лишь взмахнул рукой – и вокруг него вспыхнули красные свитки. Они взвились вихрем, окутав его пламенной завесой. Когда лунный серп столкнулся с этим щитом, раздался резкий треск – будто стекло разлетелось о скалу. Свет разлетелся осколками, а Артемиус остался невредим.

Но это было лишь начало. За первым ударом последовал шквал. Одиннадцать других учеников, охваченные гневом, страхом и завистью, бросились в атаку одновременно. Каждый из них выбрал свой путь, своё оружие, вложив в заклинания не только силу, но и бурю эмоций.

Тот, кто стоял слева, Всеслав Стрибогов, из Мертвозвездинска, взмахнул руками – и воздух наполнился пронзительным свистом. Из ниоткуда вырвался вихрь ледяных игл, сверкающих, как осколки мороза. Они неслись к Артемиусу, готовые пронзить его тело, оставить на коже узоры из крови и льда.

Рядом с ним другой ученик, Богдан Велесов, из Теньтильщиков, швырнул вперёд тёмную ткань – сеть теней. Она развернулась в воздухе, расширяясь, стремясь опутать Артемиуса, лишить его движения, превратить в безвольную куклу, запутавшуюся в паутине мрака.

Третий, Ярослав Перунов из Черносолнцева, закрыл глаза, сосредоточился – и ударил не телом, а разумом. Он попытался проникнуть в сознание Артемиуса, наслать морок забвения. Его цель – стереть память, вырвать из души все знания, превратить противника в пустую оболочку, забывшую даже собственное имя.

Четвёртый, Ростислав Черноборов из Набережной Звёздного Тумана, призвал дух ветра. Воздух задрожал, загудел, и яростный порыв рванулся вперёд, надеясь сбить Артемиуса с ног, швырнуть его о колонны, разбить о каменный пол.

Пятый, Олег Ярилов, из Рыжего Южного Тракта, разбросал перед собой зеркальные осколки. Они вспыхнули, отражая свет, и каждый осколок превратился в маленькое солнце, ослепляющее, режущее глаза. Артемиус едва успел прикрыть лицо, но свет проникал сквозь пальцы, пытаясь выжечь зрение.

Шестой, Игорь Боримиров, из Кровавой Набережной, бросил горсть пепла – и тот мгновенно ожил. Из серой пыли вырвалась стая летучих мышей. Они завизжали, закружились в бешеном хороводе, нацеливаясь на лицо, на глаза, на открытые участки кожи, чтобы вцепиться острыми когтями и зубами.

Седьмой, Михаил Светодаров, из Нового Светополотинска, взмахнул рукой, и из пола вырвались водяные струи. Они извивались, как живые змеи, стремясь оплести ноги Артемиуса, сковать его движения, утянуть вниз, в холодную глубину.

Восьмой, Гавриил Ветрович, из Таганского Холма, метнул огненные шары. Они летели, оставляя за собой дымные хвосты, и при приближении начинали шипеть, будто голодные звери. Их жар ощущался даже на расстоянии, а при ударе они обещали испепелить всё, что окажется на пути.

Девятый, Феодор Евдокиев, из Лесного Измайлово, произнёс заклинание – и пол под ногами Артемиуса зашевелился. Из трещин вырвались лианы, толстые и гибкие, покрытые шипами. Они потянулись к нему, пытаясь связать, задушить, впиться в кожу, как ядовитые змеи.

Десятый, Иоанн Параскев, из Китайгородского Лабиринта, ударил звуком. Его голос превратился в ударную волну, которая прокатилась по залу, била по ушам, как молоты, заставляла дрожать кости, грозила разорвать барабанные перепонки.

Одиннадцатый, Кассиан Прилуцкий, из Мистического Арбата, призвал духов‑призраков. Они возникли из тени, бесформенные и жуткие, с глазами, горящими холодным огнём. Они окружили Артемиуса, шептали проклятия, их голоса проникали в разум, как ледяные иглы, пытаясь сломить волю, посеять страх.

И наконец, двенадцатый, Димитрий Авнежский, из Тайного Чертолья, сделал шаг вперёд, вытянул руки – и вокруг Артемиуса возник вакуум. Воздух сгустился, стал тяжёлым, давящим, словно тысячи невидимых рук сжимали его со всех сторон, пытаясь высосать энергию, оставить его опустошённым, бессильным.

Но Артемиус уже был не там. Он вошёл в транс оракула – состояние, когда время теряет свою власть, становится вязким, тягучим, словно мёд. В его восприятии мир распался на символы и знаки. Удары, которые должны были поразить его мгновенно, теперь замедлялись, превращаясь в тягучие росчерки света, проплывающие мимо, как облака.

Заклинания, выпущенные учениками, стали видимы. Они извивались в воздухе, словно живые змеи, их формы менялись, а в воздухе разливался странный запах – смесь серы и мёда, сладкий и одновременно тошнотворный.

А свитки, кружившие вокруг Артемиуса, ожили. Они больше не были просто пергаментом. Они превратились в оружие: одни стали острыми, как клинки, другие – прочными, как щиты. Они двигались по его воле, отражая удары, парируя заклинания, защищая своего хозяина.

В этом состоянии Артемиус видел не просто атаку – он видел её суть. Он видел нити магии, связывающие каждого ученика с их заклинаниями, видел слабые места в их защите, слышал шёпот древних знаний, подсказывающий, как ответить.

Он не спешил. Он ждал. Потому что знал: когда время замедлится достаточно, он сможет нанести ответный удар – один, но такой, что изменит всё.

Катана появилась в его руке без его воли – она сама вышла из ножен, словно жаждущий крови зверь. Лезвие зазвенело, издав звук, похожий на крик павшего воина.

Первый противник – тот, что метал ледяные иглы, – упал, едва клинок коснулся его плеча. Не кровь хлынула из раны, а туман воспоминаний, и в нём мелькали образы: мать, зовущая ребёнка, первый урок магии, смех, ставший эхом.

Второй – тот, кто бросил сеть теней, – запутался в ней сам. Сеть превратилась в живую тьму, которая обвила его, шепчущая: «Ты забыл, кто ты есть».

Третий, пытавшийся ударить в разум, вдруг замер – его собственные мысли обратились против него, заставляя видеть кошмары, рождённые его страхами.

Четвёртый, призвавший ветер, ощутил, как тот обернулся против него, швыряя его о колонны.

Пятый, использовавший зеркальные осколки, увидел в них не Артемиуса, а своё искажённое отражение – лицо, полное ужаса.

Шестой, призвавший летучих мышей, вдруг понял, что они атакуют его самого, впиваясь когтями в кожу.

Седьмой, вызвавший водяные струи, оказался скован льдом, который поднялся от пола и сковал его ноги.

Восьмой, метнувший огненные шары, увидел, как они обратились в пепел и осыпались на него, словно могильный покров.

Девятый, призвавший лианы, почувствовал, как они оплетают его тело, душит, шепчут: «Ты не властен над природой».

Десятый, использовавший звуковые волны, вдруг оглох от собственного крика, отразившегося от стен.

Одиннадцатый, призвавший духов‑призраков, увидел, как те обернулись против него, нашептывая: «Ты продал душу за силу».

Двенадцатый, попытавшийся поглотить энергию, ощутил, как его собственная сила утекает в пустоту, оставляя его бессильным.

– Как вы смеете судить о том, чего не видите? – голос Артемиуса звучал, как звон погребального колокола. – Знайте: клинок мой – не оружие, а ключ. А книга – не запретная, а забытая. Те, кто скрыл её, боялись не знания, а силы, что оно пробуждает.

Светозаров попытался бежать, но красные свитки схватили его за ноги, подняв в воздух. Артемиус шагнул к нему, и его алый глаз вспыхнул.

Он поднял руку, и свиток у его ног взмыл в воздух. Символы на нём вспыхнули – но не холодным магическим светом, а синим пламенем алых маков. Символ проступил чётко, словно выжженный в самом пространстве: семь маков, расположенных по кругу, их лепестки переливались от багряного к чернильно‑красному; в центре – восьмой цветок, крупнее прочих, с чёрными прожилками, напоминающими иероглифами; между цветами вились тонкие стебли, превращающиеся в едва различимые письмена древнего наречия.

Это был знак Радомира – печать его рода, ключ к забытым знаниям. Когда символ полностью проступил в воздухе, зал словно замер, окутанный древней силой.

Светозаров побледнел. Он узнал этот знак – в хрониках его рода говорилось, что символ Радомира появляется лишь в переломные мгновения: перед гибелью или перед возрождением. Его пальцы дрогнули, а взгляд невольно скользнул к мерцающим макам, чьи лепестки переливались от багряного к чернильно‑красному.

Остальные ученики ощутили нечто необъяснимое – будто тысячи глаз из глубины веков устремились на них, оценивая, испытывая, взвешивая их души. Тени на стенах медленно склонились, словно в почтительном поклоне, а воздух наполнился странным ароматом – смесью мёда и железа. Этот запах, по древним легендам, всегда сопровождал самого Радомира, когда он проходил между мирами.

Для Артемиуса этот знак был не просто наследием предков. В нём заключалось многое: и тяжкое напоминание о долге, ведь он оставался последним в роду, и на его плечи легла непомерная ответственность – сохранить то, что другие веками пытались стереть из памяти. В пылающих маках таилось и предупреждение: их свет становился всё ярче, словно шептал: «Скоро всё изменится. Готовься». Но вместе с тем знак нёс и обещание – если Артемиус выдержит грядущие испытания, символ раскроется полностью, и тогда ему откроется истинное имя Источника, древнего источника силы его рода.

Раньше знак проявлялся лишь урывками, словно стесняясь явить всю свою мощь. Порой он проступал как едва заметные тени на коже Артемиуса, особенно в лунном свете. Иногда – как алый отблеск в его глазу, когда он погружался в транс и его сознание касалось иных миров. В минуты смертельной опасности знак превращался в вихрь алых маков, чьи лепестки становились непробиваемыми барьерами, защищавшими его от ударов.

Но сейчас, в зале капитула, символ явился во всей своей полноте – впервые за столетия. Маки горели так ярко, что их свет проникал в каждую щель, в каждую трещину старого камня, наполняя пространство трепетом и ожиданием. Древние силы пробудились, и отныне судьба Артемиуса была неразрывно связана с наследием Радомира.

Когда битва достигла апогея, в зал ворвался староста капитула – высокий, сутулый человек. В руке он держал посох забвения – древнее орудие, способное усмирить любую магию.

– Довольно! – его голос прокатился по залу, как камнепад. – Артемиус, ты перешёл черту!

Он ударил посохом о пол. В воздухе вспыхнул знак молчания – круг из символов, который поглотил все звуки. Свитки замерли в воздухе, словно пойманные в паутину. Катана в руке Артемиуса затихла, но её лезвие продолжало пульсировать, будто сердце раненого зверя.

Староста подошёл вплотную. Его глаза, холодные, как лёд, встретились с алым оком Артемиуса.

– Ты знаешь, что за это будет? – прошептал он. – Тебя ждёт кабинет декана. И поверь, он не станет слушать оправдания. Особенно теперь, когда ты показал им… это.

Он кивнул на свиток, всё ещё мерцающий в воздухе. На его поверхности проступали новые иероглифы – те, что открывали путь к Источнику.

Величественные своды капитульной твердыни поглощали шаги Артемиуса, словно древний склеп, хранящий тайны веков. Цепи молчания обвивали его запястья, незримые оковы, что глушили магическую суть, заставляя древние свитки опадать к ногам, будто крылья мёртвых птиц.

Вдоль извилистых коридоров, словно тени прошлого, прятались послушники, их глаза горели жадным любопытством и страхом перед тем, что им не дано было постичь. Стены, веками впитывавшие шёпот заклинаний, теперь вторили голосам теней, что нашептывали: «Он не последний. Он – единственный».

Стражи в воронёных доспехах, чьи латы звенели погребальным набатом, стояли у врат. Их взоры были холодны как лёд, а оружие казалось готовым в любой миг преградить путь к свободе. «Запретное знание не прощают», – говорили их позы, их взгляды, их готовность к бою.

Когда массивные двери кабинета верховного декана с протяжным скрипом распахнулись, Артемиус обернулся в последний раз. В воздухе, словно призрачный дым, витал образ прародителя – Радомира. Его тень, сотканная из лунного света и древних знаний, словно шептала:

– Ты ступаешь по верной стезе, даже если она ведёт в бездну небытия. Знание – та цена, что стоит платить, сколь бы высока она ни была.

Каждый шаг вглубь капитула отдавался в его душе болью утраты свободы, но в этой боли рождалась новая сила – сила принятия судьбы, начертанной звёздами и кровью предков. В этих стенах, где время текло иначе, где каждый камень хранил память о древних битвах света и тьмы, ему предстояло пройти последнее испытание.

В сумрачной зале капитула, где древние своды, словно каменные стражи времён, хранили эхо минувших веков, предстал Артемиус. Его взор, острый как клинок, пронзал тьму, а в чертах лица читалась непокорность – та самая, что когда-то заставила предков бросить вызов судьбе.

Декан, облачённый в мантию, тяжёлую от вышивки древних символов, неспешно поднялся со своего трона. Его очи, подобные двум угольям, пылали неземным огнём.

– О свободе глаголешь ты, чадо? – голос его, глубокий и тягучий, словно мёд, наполнил залу. – Но разве не ведаешь, что свобода без уз – есть путь в бездну?

Артемиус, не дрогнув, ответил:

– Свобода – суть наша, декан. Как воздух для птицы, как вода для рыбы. Без неё дар оракула – лишь бремя, а не благословение.

Декан медленно обошёл вокруг него, словно хищник, кружащий возле добычи.

– А знаешь ли ты, чадо, что есть цена свободы? – спросил он, остановившись за спиной юноши. – Кровь невинных, слёзы сирот, пепел сожжённых капищ?

Артемиус обернулся:

– Знаю. Но также ведаю, что есть цена неволи – смерть духа, угасание дара, забвение предков.

Долго молчали они, меряясь взглядами, словно клинками. Тени в углах залы словно затаили дыхание, внимая их спору.

– Драка твоя, – наконец молвил декан, – есть вызов не только мне, но и всему капитулу. И кара за то будет сурова.

Он поднял руку, и в воздухе запахло серой и раскалённым металлом.

– Будешь ты участвовать в Играх на выживание, – голос его звучал как приговор. – Там, где двенадцать героев, по числу районов московских, сойдутся в битве с тьмою.

Декан медленно извлёк из складок мантии древний свиток.

– В каждом районе – свой страж, – продолжал он. – Чудовище, что есть воплощение тьмы. И лишь тот, кто принесёт клык поверженного врага в тренировочный лагерь, обретёт свободу.

Дракон с чешуёй цвета закатного неба, чьи когти могли рассечь сталь.

Древний змей, обвивающий деревья, словно живая лиана смерти.

Каменный голем, чьи суставы скрипели от древности, как кости мертвеца.

Химера, сочетающая в себе черты льва, козы и змеи – чудовище, рождённое в кошмарах.

Гидра с тремя головами, каждая из которых источала яд.

Великан, чей рост превосходил самые высокие башни, словно воплощение самой смерти.

Гарпия с крыльями, затмевающими солнце, чьи когти были остры как бритвы.

Страж в древних доспехах, не знающий страха, чья броня была крепче адаманта.

Тролль, чья кожа была крепче стали, а ярость – безгранична.

Обезьяна с когтями, способными рассечь металл, словно бумагу.

Гигантский паук, плетущий смертоносную паутину из яда.

Минотавр, чьё присутствие внушало такой трепет, что даже самые отважные дрожали.

– И помни, – завершил декан, – в прошлых Играх победителем вышел не человек. Победил Красный Огненный Конь, что доселе хранит свои тайны.

Свиток вспыхнул в его руках, рассыпавшись пеплом, а с ним развеялись и последние надежды Артемиуса на лёгкое разрешение судьбы.

Когда тяжёлые двери капитульной залы захлопнулись за спиной Артемиуса, он на мгновение замер. Холодный воздух коридора словно отрезвил его, но в глубине души уже разгорался огонь предвкушения.

Он шёл по коридорам, и его шаги, обычно тихие и почти неслышные, теперь отдавались уверенной поступью. Губы сами собой растягивались в улыбку – первую искреннюю улыбку за долгое время.

«Свобода…» – прошептал он, и это слово, словно драгоценный камень, покатилось по его устам.

Прохожие в изумлении оборачивались – никогда прежде они не видели, чтобы Артемиус улыбался так открыто. В его глазах, обычно полных тревоги и сомнений, теперь плясали озорные огоньки.

Он спускался по каменным ступеням, и каждая ступень словно подталкивала его вперёд, к новой жизни. В его голове уже рождался план – план исследования двенадцати магических районов, встречи с древними чудовищами, победы над ними.

«Наконец-то я смогу действовать, а не ждать», – думал он, ускоряя шаг.

На выходе из капитула он остановился. Взор его устремился к небу, где звёзды, казалось, подмигивали ему в ответ. Артемиус глубоко вдохнул свежий воздух свободы и рассмеялся – громко, искренне, с той радостью, которую давно не испытывал.

Теперь у него была цель, и эта цель вела его к настоящей свободе – не к той, что даруется милостью капитула, а к той, что добывается собственными руками, собственным умом, собственным сердцем.

И пусть путь будет труден, пусть чудовища окажутся сильнее, чем он думает – но разве не в этом истинное предназначение оракула? Разве не для этого он хранил свой дар все эти годы?

Артемиус повернулся к капитулу спиной и шагнул в ночь – навстречу своей судьбе, навстречу свободе, навстречу новым открытиям.

Эльфийское такси скользило между тенями улиц, когда Артемиус почувствовал, как древние письмена на полках затрепетали, словно живые существа. Среди безмолвных свитков один – чёрный, как ночь без звёзд – вдруг вспыхнул багровым пламенем, его руны задвигались, складываясь в запретные символы.

– Останови, смерд! – прорычал Артемиус, его голос эхом отразился от стен салона. – Или твоя голова украсит мой трофейный столб!

Эларион из рода Тенегривых, чьё лицо скрывала тень капюшона, медленно повернулся. В его глазах сверкнуло нечто большее, чем просто раздражение.

– Юнец дерзкий, – прошипел он, обнажая острые клыки. – Думаешь, можешь угрожать древнему роду?

Артемиус взмахнул катаной, лезвие рассекло воздух с жутким свистом.

– Молчи, презренный! – рявкнул он. – Или познаешь гнев последнего оракула!

В салоне воцарилась тишина, нарушаемая лишь хриплым дыханием обоих. Водитель неохотно притормозил. Артемиус, не теряя времени, выпрыгнул наружу, сжимая в руке пылающий свиток.

Древние иероглифы на пергаменте пульсировали, указывая путь к заброшенному зданию. Там, в стене, мерцала красная деревянная дверь – врата в иную реальность.

Артемиус приблизился к двери, чувствуя, как от неё исходит древняя магия. Вокруг портала клубилась тьма, наполненная шёпотом забытых заклинаний. В воздухе пахло серой и древними заклятьями.

Возле красной деревянной двери стоял пакет с розовыми перчатками – словно застывшие капли крови на чёрном бархате ночи. Артемиус протянул руку к пакету, и в этот момент дверь задрожала, словно от смеха.